Почти тридцать секунд я стоял, уставившись на проклятую дверь и не говоря ни слова.
      Я положил на нее ладони и нажал. Металл был холодным.
      Я прижал голову к солидной металлической плите. Ладони сжались в кулаки.
      – Дерьмо!
      А потом я сказал еще целую кучу других слов.
      Я ругался, пока не стал повторяться, потом перешел на испанский.
      Когда я, наконец, исчерпался, то чувствовал себя не лучше, чем вначале.
      Опустошенным. Обманутым. И глупым.
      Я снова начал расхаживать по квартире. Я стучал по терминалу каждый раз, когда проходил мимо. Бесполезный кусок мусора. Я даже не мог вызвать комнатный сервис.
      Я прошел на кухню и открыл холодильник – он был неожиданно хорошо заполнен. Но я не был голоден. Я был взбешен. Я начал открывать ящики. Кто-то предусмотрительно убрал все большие ножи.
      Ругань больше ни к чему не приводила. Только горло пересохло. И чувствовал себя все глупее. Когда остановишься, начинаешь понимать, как идиотски это выглядит.
      Что я на самом деле хотел – так это поквитаться.
      Я вернулся в гостиную и еще раз толкнул терминал. Хорошо толкнул – он почти упал с подставки, но я вовремя поймал. А потом удивился – зачем? Чертов инструмент не хотел говорить со мной – и я ему ничего не должен.
      Я смахнул его с подставки на пол.
      Он ударился с тупым стуком.
      Я поднял его и потряс. Там даже ничего не сломалось.
      – Ага… – Я вытащил его на балкон и выкинул через перила.
      Он чиркал по наклонным стенам здания, отскакивал и разбился о бетон внизу с ужасно приятным грохотом.
      Я выбросил вслед подставку.
      А потом кресло.
      И лампу.
      И маленький столик.
      Телевизор был привинчен к стене. Я разбил его вторым креслом – потребовалось три удара – а потом выкинул кресло вслед за первым.
      Отскочило, отскочило, чиркнуло, скользнуло, разбилось вдребезги. Великолепно.
      Что еще?
      Микроволновая печь.
      Ночник из спальни.
      Еще три кресла.
      Еще две лампы.
      Небольшой обеденный стол.
      Скамеечка для ног.
      Все вешалки из шкафа.
      Большинство полотенец и простынь.
      Кингсайз-матрац. Это было довольно трудно.
      Пока я боролся с матрацем, то увидел, что внизу собралась толпа, конечно на безопасной дистанции. Они аплодировали каждому новому акту разрушения. Чем неистовей он был, тем громче радость.
      Подставка кровати и тумбочки вызвали несмолкаемую овацию.
      Я задумался, чем увенчать это. И начал опустошать кухню.
      Все тарелки – они звучали великолепно, разбиваясь и звеня внизу, на улице, – и все горшки и кастрюли.
      Все вилки, ложки и ножи.
      Содержимое холодильника – вместе с полочками.
      Почти всю воду в бутылках. Я открыл одну и сделал добрый глоток. Я стоял на балконе, переводя дух и удивляясь, почему никто не поднимется остановить ужасный дождь. Я закончил бутылку и она отправилась в ночь, чтобы разбиться где-то внизу во тьме.
      Я оглядел квартиру. Что еще? Что я пропустил?
      Бар!
      Я решил начать с пива. Почти полный бочонок был в небольшом холодильнике под стойкой. Он звенел и лязгал всю дорогу вниз и, ударившись, взорвался пенистым фонтаном. Те, кого обрызгало, завизжали.
      Холодильник последовал за бочонком. Черт! Вмешается, наконец, кто-нибудь? Какое это все-таки поганое искусство.
      Протянув было руку к бутылке скотча, я остановился.
      Нет. Некоторые вещи священны.
      Что говорил по этому поводу дядюшка Мо? Прежде чем убить бутылку, отдай ей честь. Правильно.
      Я сделал глоток и отправил ее на смерть.
      Было три бутылки скотча. Я попробовал каждую. Потом убил бурбон. Я начал понимать, что надо делать глотки поменьше. Бар был очень хорошо заполнен.
      Я напал на ром, светлый и темный.
      Истребил водку.
      Казнил джин.
      Изнасиловал красное вино.
      Крики внизу поутихли. Кстати, когда я кончил выкидывать большие, возбуждающие вещи, то потерял большую часть зрителей. Что ж, пусть так. Спектакль может быть волнующим для неискушенного, но настоящий артист работает ради искусства.
      Пошатываясь, я вернулся и покончил с ликерами и бренди. Шерри я сохранил на конец, кроме всего это послеобеденный напиток.
      На стеклянной полочке стоял набор бокалов. Они последовали за бутылками. То же сделала полочка.
      Я бродил по комнате, высматривая, что пропустил. Осталось немного. Я задумался, смогу ли скатать ковер.
      Нет, не смогу. Даже стоять требовало много труда.
      Кроме того, вначале надо в туалет. Я протопал в ванную и облегчился.
      – А как насчет душа?, – заикаясь, пробормотал я. – Окей, – согласился я с собой и включил воду. Нашел полотенце, которое забыл выбросить, и кусочек мыла. В аптечке нашел пакетик «Протрезвителя». Нет, я еще не готов протрезветь. Отложил его в сторону.
      В душе была зверская акустика. Резонанс превосходен для пения. Единственное поощрение, в котором я нуждался. «Когда я вернулся в Венуспорт» я прошел по полному либретто. То же для «Двойной дозы любви» и «Бисексуала», прежде чем кончилось мыло.
      Приятная штука, однако, отели – никогда не кончается горячая вода.
      Но нельзя петь без мыла. Что-то не то.
      Я выключил воду, нашел забытое полотенце и начал сушить волосы. Все еще напевая и вытираясь, я прошел в гостиную…
      Валлачстейн, Лизард и двое других стояли там, ожидая меня.
      – Э-э, – сказал я. – Хай. – И опустил полотенце на талию. – Могу я, э-э, предложить вам, э-э, кресло? – Только Лизард улыбнулась и отвернулась спрятать это. Другие просто мрачно смотрели.
      – Благодарю вас, – сказал полковник Валлачстейн. – Мы предпочитаем постоять.
      – Хорошо…, – сказал я. – Мило, что вы заглянули так запросто. Однако, мне хотелось бы, чтобы вы вначале позвонили, а то я немного заскучал…
      Если Валлачстейн и был в гневе, то прекрасно скрыл его. Он говорил ровным голосом без эмоций. Темные глаза были непроницаемы. Он указал на пустую комнату. Я очень хорошо вымел ее. – Есть этому какое-нибудь объяснение?…
      Мне показалось, что я встал поровнее: – Да. Мне было скучно.
      – Прошу прощения?
      – Кто-то запер меня. Отключил терминал. Мне нечего было делать. Я начал экспериментировать с психоакустическими свойствами падающих объектов, пытаясь определить, какой из домашних предметов производит наиболее удовлетворительный грохот.
      – Понятно… и что вы определили?
      – Керамические лампы очень хороши. Бочонки с пивом тоже. И почти каждая бутылка с напитком. Кресла и матрацы выразительны, но скучны.
      Валлачстейн задумчиво кивнул: – Я запомню это, чтобы ссылаться в будущем. На случай, когда окажусь в ситуации, где понадобятся такие факты. – Он смотрел с любопытством: – Вы хотите что-нибудь добавить?
      – Да, хочу, – сказал я. Я начал медленно: – Прежде всего я хочу знать, почему меня заперли? Вы просили меня сотрудничать с вами. И таким способом вы гарантировали это? Или происходит что-то еще, о чем я не знаю? Может, вы и ваш исчезающий или несуществующий комитет уже решили мою судьбу? Я сам еще существую? Мне кажется, вы не учитываете мое мнение, не так ли? И пока я тут, то хочу знать, что вообще произошло с честным судом? Я все еще не знаю, в чем меня обвиняют! И прежде чем мы пойдем дальше, я хочу, чтобы присутствовал адвокат. – Я сложил руки на груди, но потом пришлось придержать полотенце от падения. Я принял прежнюю позу, но эффект был испорчен.
      Валлачстейн помедлил перед ответом. Он оглядел комнату, словно вымскивая, где сесть, потом снова посмотрел на меня: – Хорошо, да, полагаю, мы должны извиниться. Это была ошибка.
      – В самом деле?, – настаивал я. – Как получается, что все – ошибки? Есть здесь кто-нибудь, кто действует с целью?
      – Как с мебелью?, – уточнил он.
      – Да, как с мебелью! У этого была цель. – Я выдвинул челюсть, надеясь придать себе боевое выражение. – Вы хотите, чтобы я заплатил? У меня есть пятьдесят тысяч кейси.
      Он покачал головой и поднял руку: – Не беспокойтесь. Эта комната не существует.
      Мебель тоже. Как и я. И, вероятно, как и вы. Если вы замолчите и послушаете немного.
      Меня проняло. Я замолчал.
      – Тот факт, что вы задерживались здесь против вашей воли, является ошибкой. Я несу за это полную ответственность. Я отдал приказ и он был неверно понят. Я извиняюсь. Я могу понять вашу реакцию и симпатизирую ей. В действительности, это здоровый знак. Это показывает, что в вас есть нечто, не только независимое, но иногда откровенно антисоциальное. Для наших целей это ценный штрих. – Он задумчиво потер подбородок и продолжил: – Теперь по поводу других ваших вопросов: слушания не было. Вы не были под судом. Вас ни в чем не обвиняли. Вы понимаете?
      – Э-э… – Снова тот же вопрос. – Да, сэр. Понимаю.
      – Хорошо. Протокол уничтожен. Не существует записей, показывающих, что вы нарушили секретность. Более того, я записал копию приказа, который вы получили вчера, причем в письменном виде, инструктирующий вас сообщить членам конференции информацию о четвертом кторре, на любом удобном заседании. Вы понимаете?
      – Э-э, да, сэр.
      – Хорошо. Теперь идите, оденьтесь. Нам следует еще кой о чем поговорить, и я предпочел бы сделать это несколько более формально.
      – Да, сэр. – Я отступил в ванную, проглотил пригоршню «Протрезвина» и натянул одежду. Пока приглаживал щеткой волосы, нечаянно подслушал возбужденные голоса. Один принадлежал Лизард.
      Она говорила: -… все еще не согласна. Это нечестно!
      – Это факт жизни, майор! Мы все расходуемся. – Я не разобрал, чей это голос.
      Мистер Смуглый?
      – Не в этом дело! Это мелкая операция! И скользкая!
      – Она необходима! Мы вынуждены обстоятельствами. Решение уже принято…
      Внезапно стало тихо, словно кто-то понял, как громко они болтают и шикнул. Я нахмурился на себя в зеркале. Теперь что за чертовщина? В какую кроличью нору попал я на этот раз?
      Я зачесал волосы назад, сплеснул лицо водой, тщательно вытерся, сосчитал до десяти и вышел в комнату.
      Остался только Валлачстейн. Остальные ушли: Лизард, японская леди, мистер Смуглый.
      Валлачстейн сказал: – Я попросил их удалиться. Становилось немного шумно.
      – Вы не хотели, чтобы я что-то услышал?
      – Может быть. Я хочу предложить вам работу. Она слегка опасна. Но мне кажется, вы подготовлены к ней.
      – Почему?, – спросил я.
      – Потому что вы один из немногих, кто обладает как научным фундаментом, так и собственным опытом с кторрами в поле.
      – Что за работа?
      – Я хочу перевести вас в секцию слежения за кторрами.
      – Я думал, что уже в ней.
      Он покачал головой: – Это не постоянная операция. Это временная поддержка линии, пока мы пытаемся понять, против чего мы в действительности. Мы собираем вместе тех, в ком немного больше ответственности. Вам придется делать в основном то, что и в Альфа Браво – искать и уничтожать бункеры заразы.
      Единственное различие в том, что мы будем использовать эту команду для развития методов захвата кторров живыми – если сможем. Единственный живой образец, который мы имеем сегодня, может быть атипичным экземпляром. Я слышал, вы видели его.
      Я кивнул.
      – Так как это звучит для вас, Маккарти?
      Я пожал плечами: – Это не совсем то, что я имел в виду. Я хочу быть назначенным в Научный Центр здесь. Я хочу закончить работу, которую начал с образцами.
      Валлачстейн жестом отмел это: – Не беспокойтесь. Пусть кто-нибудь из нажимателей кнопок у Молли играет с этой чепухой. Мы захватываем такие вещи каждый раз, когда находим гнездо. Единственная причина, по которой мы все еще собираем их, это так занять секцию доктора Партридж, чтобы они не могли впутаться где-нибудь еще. До сих пор это срабатывало. Мы держим человека в ее секции, чтобы сообщать нам, когда прибывает что-нибудь интересное. Мне кажется, вы знакомы с ним. Кстати, весьма хороша работа, доказывающая, что кторры живут под красным солнцем.
      – Благодарю вас. Но она не закончена.
      Он покачал головой: – Это неважно. Это образцы неважны.
      – Что?! Тогда почему нас привезли срочным рейсом?
      – А вы догадайтесь. Что вы доставили?
      – Тысяченожек. Растения. Соскобы.
      – Чепуха. У нас уже были такие образцы. -… яйца кторров!
      – М-м-м. Может быть. Узнаем, когда они вылупятся. – Это явно не произвело на него впечатления. – А что еще? Что вы привезли ценой в пятьдесят тысяч кейси?
      – О! – Коробочка. Микрочип памяти.
      Валлачстейн кивнул: – Все остальное было просто прикрытием. По правде говоря, я хотел, чтобы вы их забыли.
      – Что? Почему?
      – Оглянитесь, видите этот город? Он выглядит живым, правда? Ошибаетесь. Он слишком велик. Его нельзя поддержать. Нам не нужны эти люди. Он рухнет – это всего лишь вопрос времени.
      – Я думал, что правительство хочет вернуть людей в города.
      – Они и занимается этим. Но с военной точки зрения это плохая идея. Что если начнется еще одна чума? Мы снова потеряем все. Мы не можем рисковать. Нет, мы более чем когда-либо убеждены в необходимости децентрализации, особенно наших лабораторий. Я хочу, чтобы каждая часть в стране изучала кторров независимо. Мы должны полностью восстановить нашу сеть к концу следующего месяца и вы будете в двусторонней связи с каждым, кто работает одновременно с вами. Я обещаю вам это. Вы будете на связи с лучшими нашими головами.
      – Я не понимаю, – сказал я. – Утром я был для вас всего лишь занозой в заднице.
      Раздражением. Что изменилось?
      – Мы поняли, как уравновесить активы и пассивы, вот и все.
      – Да?
      Он вежливо улыбнулся: – Вы не глупы, Маккарти. Когда сидите за терминалом. Но иногда вы не замечаете, что у вас под носом. Мне казалось, что теперь вы понимаете.
      – Что ж, не понимаю.
      – Похоже на то. Вы особо ценны. Вы знаете нечто, что никто не знает. Вы знаете, что иногда бывает четыре кторра в гнезде.
      – Но никто мне не верит.
      – Я верю, – сказал он. – И еще много людей. Очень важных людей.
      – Что?
      – Этот блок памяти. На вас был шлем, помните?
      Прошла секунда, пока до меня дошло, о чем он говорит. – Но… Обама сказала, что блок сдох…
      – Она защищала вас. Она не знала, важно это или нет. Она не могла оценить коллизию самостоятельно. Поэтому она передала блок по нестандартному каналу. Вы доставили его сами.
      – Вы смотрели его?…
      Он кивнул: – Все мы смотрели. И запись дознания. Кторр весьма страшен.
      Некоторое время я не мог перевести дыхание.
      – Вы в порядке?
      – Нет, – сказал я. Я смотрел на него. Чувствовал, как бьется сердце. – Мне надо знать. Что показал блок? Мог ли я… успеть? То-есть, мог ли я спасти Шоти?
      Он ответил тихо: – Да.
      Я словно врезался в стену вины. Я сполз на пол, на колени. Мне было слишком больно, чтобы плакать. Я уперся в ковер руками, чтобы поддержать себя. Я чувствовал, что падаю. Голова горела, я был словно в западне. Меня тошнило.
      Желудок отяжелел и дергался. Я хотел умереть…
      Я пришел в себя плача, уткнувшись в колени Валлачстейна. Он осторожно похлопывал по моему лицу прохладным мокрым полотенцем. Увидев, что я открыл глаза, он отложил полотенце. Мягко потрепал по волосам. – Как ты чувствуешь себя, сынок?