Меня остановило то, что он назвал меня по имени.
Он ждал меня. И кое-что еще – он намеренно сел рядом со мной в аудитории! И эти ВП! Они подпирали меня до тех пор, пока…
– Как долго?, – спросил я.
– Как долго я не открою дверь?
– Нет. Как долго вы, кто вы там есть, наблюдали за мной?
– А, это. Через три минуты, после того как ты не нашел моего имени в каталоге.
С тех пор ты под наблюдением.
– Женщина справа, на докладе доктора Цимпф?
– У-гу, и оба лейтенанта слева. Я не знаю, что ты привез, но Оби сказала, что это важно. – Он добавил: – Я не скрываю, мне любопытно увидеть то, что Оби считает слишком опасным передавать по проводам – даже по секретной, закодированной линии. – Он наклонился бросить сигарету в пепельницу. – Могу я получить это?
Я задержал дыхание. Вздохнул. – Да, кажется так.
Он преподнял бровь. – Нет больше возражений?
– Вы назвали ее Оби?
Валлачстейн улыбнулся. – Быстро схватываешь. Ты не так глуп.
Я вытащил коробочку и передал ему. Он перевернул ее и положил лицом вниз на стол. Я не разглядел, что он делал пальцами, но дно ее сдвинулось, открыв тонкое фальшивое дно. Внутри была кассета памяти. Валлачстейн достал ее и сунул в карман пиджака так обычно, как если бы делал это каждый день; потом поднял глаза и заметил мое выражение. – Что-нибудь спросишь?
– Э-э, я никогда не видел таких.
– И, наверное, больше никогда не увидишь.
– Можно спросить, почему? Я имею в виду фальшивое дно.
– Конечно. Эту вещичку нетрудно сломать, особенно в хорошей лаборатории. – Он перевернул ее и подвинул мне. – Здесь. Когда у тебя день рождения? Набери его.
– Мой день рождения?
Он кивнул. Я набрал на клавиатуре и коробочка открылась. Внутри была пачка в пятьдесят банкнот по тысяче кейси.
– С днем рождения!, – сказал он.
– Что?
– Гонорар курьера. Ты пронес сообщение и тебя не убили. Деньги неважны. Это просто приманка, в случае если потеряешь коробку. Не тот человек откроет ее; подумает, что перевозили деньги. Сожги бумажную упаковку: просто на случай, если они не обманутся деньгами, на упаковке есть микрофотография. В ней ничего, кроме длинной последовательности случайных чисел. Можно свихнуться, пытаясь ее декодировать, потому что она не поддается расшифровке. Это просто крошево. Еще одна ловушка. Розыгрыш, хотя идея в том, чтобы привести противника в смятение, и увести его от настоящего секрета. В эти дни мы все так удивительно проницательны – с обоих сторон – что никто не прекращает думать, что может быть более легкий путь.
– Э-э… сэр… противник?
– Ты уже встретил его. Там, снаружи. – Он указал на дверь. Он вытряс деньги из коробки на стол передо мной и смахнул ее в ящик стола. – Давай, забирай. Лучше потратить их сейчас, прежде чем они станут совершенно бесполезны.
– Э-э, надо ли сдерживаться? Я имею в виду, не будут ли удивляться, где я взял их?
– Не волнуйся. Никто не будет. Мы все крадем у мертвых, так или иначе. Никто не спросит. – Он подхватил клипборд и встал, все одним движением. – Прошу оставаться здесь, пока я не посмотрю это. – Он со значением похлопал по карману. – Хочешь кофе?
– Да, спасибо.
– Хорошо. – Он уже был за дверью.
Подумать было о чем. Хотя бы, что происходит здесь? На что я наткнулся? И как мне теперь выйти?
Я попробовал дверь. Он запер ее за собой. Я снова сел.
Потом встал и попробовал ящики стола. Они тоже были заперты. Я пожал плечами и вернулся в кресло. Потом подумал, не сделал ли какую глупость. Могут ли у стен быть глаза, а не только уши? Надеюсь, что не ковырял в носу перед одной из камер.
Дверь открылась и один из ВП пришел с подносом. Он запер дверь за собой, подошел к столу и поставил поднос. Пододвинул его ко мне: кувшин кофе, одна чашка, кувшинчик сливок, сахарница и ложка. Сел в кресло за столом, сложил руки и откинулся. Кресло громко запротестовало. Он уставился на меня.
Я налил чашку кофе и осторожно попробовал. Уф! Неужели они успели смотаться на кухню сержанта Келли?
– Что ж, вот и мы, – сказал я. – Э-э, вы сержант Конг или сержант Годзилла?
Он открыл рот и сказал: – Заткнись.
Я заткнулся.
Это были очень неуютные полчаса. По крайней мере мне показалось, что полчаса.
Все время мы сидели и сердито смотрели друг на друга.
Наконец полковник Валлачстейн вернулся. Движением головы он отпустил сержанта Конга, или, может быть, Годзиллу, и снова уселся за стол. Он отодвинул в сторону поднос с кофе, даже не взглянув на него. Подождал, пока дверь не закрылась и сказал: – Я верю тебе. О четвертом кторре. Пришлось круто, не так ли?
Я пожал плечами. – Кому не пришлось?
– Ты удивишься. Мир полон оппортунистов. Не беда. Оби говорит, что ты окей. Она попросила меня уважить обязанность. Если мне это покажется правильным.
– Обязанность?
– Кажется, она уже говорила. Каждый член Специальных Сил не только имеет право, но и обязанность понимать смысл его приказов…
– Вы имеете в виду, что у меня есть право задавать вопросы?
Он кивнул: – А у меня обязанность ответить на них.
– Ну, это вовремя. Да, у меня куча вопросов. Прежде всего, что, к черту, здесь происходит? Не только тут, но и там, снаружи? Почему никто из этих дураков не принимает кторров всерьез? И…
Он поднял руку, чтобы я не частил. И подождал, пока мои вопросы не иссякли. Он глядел несчастливо. – Я сказал, «если мне покажется правильным».
Извиняюсь, но мне не кажется. Еще нет. Может, вообще нет. Ты стал настоящей занозой в заднице, понимаешь? К несчастью…
– К несчастью что?
Он взглянул искоса. – К несчастью, ты – больная заноза в заднице. – Он хмурился. Посмотрел на часы и еще больше нахмурился. – Не зная, что с тобой делать. И мне надо возвращаться. Я перехватил кое-какую информацию этим утром.
Мне претит оставлять тебя в подвешенном состоянии, но у меня нет выбора, и я извиняюсь, но не будет хорошей идеей вернуться на конференцию. По крайней мере, не сегодня. Там немало людей, ищущих тебя, и среди них совсем немного дружелюбных. И еще надо понять, как управится с тем, что ты начал. Э-э, послушай, я договорюсь, чтобы для тебя записывали остаток конференции на катушку, и твое отсутствие мы прикроем на пару дней. По меньшей мере до вторника, когда большинство иностранных делегатов будут на пути домой. Я буду весьма обязан тебе за это. И, может быть, потом я придумаю, что с тобой делать.
– Э-э, я ничего не должен говорить по этому вопросу?
– Ты недостаточно наговорил сегодня?
– Я только встал и задал вопрос. И все еще не получил ответа.
– Тебе не приходила мысль, что тебе нечего ответить? – Он встал. – Подождешь здесь. – И снова вышел.
На сей раз не пришлось ждать так долго. Дверь отворилась и майор Лизард Тирелли просунула голову. – Маккарти?
– Что? Да, хай!
Она глядела раздраженно. – Пошли, – сказала она. Я последовал за ней в затемненный холл и направо. А теперь куда мы идем? Дверь осталась позади.
Мы остановились перед лифтом. Дверь открылась при нашем появлении. Я зашел следом за ней. На панели управления была единственная кнопка. Она нажала ее и дверь закрылась. Лифт пошел вверх.
– Куда мы?
– Тринадцатый этаж, – сказала она.
– В отелях не бывает тринадцатого этажа.
– В этом есть, – сказала она. Голос сдавленный. Очевидно, она не хотела говорить. По крайней мере, не со мной.
Я заткнулся и мы прошли остаток пути в тишине.
24
Тринадцатый этаж был как любой другой – за исключением, что только один лифт.
Папа очень давно рассказывал об архитектуре с контролируемым доступом. Я просто никогда не видел сам. По-видимому, строители отеля предназначали архитектурный камуфляж для целей бизнеса, вероятно намереваясь устроить этаж для частных квартир и оффисов приезжающих сановников и других знаменитостей, нуждающихся в непроницаемой безопасности.
Если бы кто-нибудь заметил существование физического пробела между двенадцатым и четырнадцатым и спросил о нем – наверное пришлось бы прогуляться по пожарной лестнице, чтобы вычислить несоответствие – ему, вероятно, ответили бы, что это «служебная зона». Что-то вроде. Просто не сказали бы какой службы.
Снова похищенное письмо. Вроде посылки с фальшивым дном.
Я мог бы поспорить, однако, что нынешние обитатели тринадцатого этажа были не теми, для которых он был первоначально предназначен. Или все же они?
Мы остановились перед невыразительной серой металлической дверью. Комната 1313.
– Я пришел, чтобы быть запертым?, – спросил я.
Лизард игнорировала меня, пока совала карту в щель. Набрала номер и дверь открылась. Она вручила карту мне: – Можешь поменять код, если хочешь. Можешь уйти.
– Но я думал…
– Что? -… что полковник Валлачстейн хочет, чтобы я подождал?
– Кто?
– Полковник Валлачстейн – человек, который вытащил меня из аудитории, допрашивал и…
Она близко пододвинулась: – Слушай, дурак. Человек, о котором ты говоришь, не существует. В Денвере нет человека с таким именем. Ты понял?
Нет, я не понял. – Э-э, я понял. Можно спросить?
Она глядела раздраженно. – Что еще?
– Что, к чертям, здесь, происходит?
– Я не могу ответить.
– Я под арестом?
– Ты свободен уйти в любое время, когда хочешь. Это просто не будет хорошей идеей. Есть люди, которые тебя ищут – некоторые из них тебе не очень понравятся.
– О-о. Поэтому я под защитным арестом?
– Ты вообще не задержан.
– Тогда почему я здесь?
– Не знаю. Не мое дело, отвечать на твои вопросы.
– Существует хоть кто-нибудь, кто ответит на мои вопросы? Или меня просто отшавыривают с чьей-то дороги?
– Хорошая мысль. Да, без проверки ты не сможешь позвонить отсюда, но можешь получить комнатное обслуживание.
– Где выход?
– Для тебя? Дойди до пожарной лестницы до двенадцатого или четырнадцатого этажа и садись в лифт. Но вернуться ты не сможешь. Мой совет – делать в точности, что говорят, и ждать здесь. – Она повернулась уходить.
– Э-э, майор?
Она остановилась и посмотрела.
– У меня неприятности? То есть, мне надо беспокоиться?
Мне казалось, я испуган. Я думал, это отражается в моем голосе, потому что она подобралась. Вспышка раздражения прошла по ее лицу, рефлекторная реакция на очередной глупый вопрос, потом она поняла, что стояло за вопросом, и расслабилась. Она сказала: Ты не сделал ничего, что по меньшей мере полдюжины людей не хотели бы сделать. Ты просто не знал, почему это нельзя.
Я почувствовал, как краска замешательства хлынула мне в лицо – быть тем шутом, который разрушил все: – Разве кто-нибудь объяснил мне?, – горько спросил я.
Она собиралась уйти, я видел, но взяла меня за руку и затащив в комнату, закрыла за нами дверь. – Садись. – Посмотрела на часы. – Хорошо, у меня есть время. Хочешь кофе? Нет. Что ж, я хочу. – Она прошла в кухню при номере и открыла шкафчик. – Лучше полакомиться кофе сегодня, Джим, завтра с ним будет негусто.
– Что?
– Ничего. Слушай, какие курсы ты прослушал?
– Биология. Софтвер. Гуманитарные искусства. Проблемантика. Самые обыкновенные.
– Изучал историю?
– Только в объеме общего курса.
– Черт. – Она замолчала. Я не понял, относилось ли словечко к тому, что я не изучал историю, или она просто пролила воду. Она повернулась ко мне.
– Ты проходил курс глобальной этики?
– Да. Все проходили. Он входит в общие требования.
– У-гу. Знаешь почему?
– Чтобы предотвратить следующий Апокалипсис.
– Правильно. Что ты знаешь об Апокалипсисе?
– Э-э, кажется, не много. Только то, что проходили в классе.
– Продолжай.
– Ну… вы уверены, что хотите выслушать?
– Я сказала – продолжай.
– Ну, э-э, была война. На Среднем Востоке. Всегда были войны на Среднем Востоке, но эта вышла из-под контроля. Она была между Израилем и забыл кем, но много других стран выстроились против Израиля. Были вовлечены африканские и китайские наемники. Под конец дело пошло так плохо, что у Израиля не осталось выбора, как угрожать применением ядерного оружия. В конце концов они это сделали.
– И что случилось потом?
– Соединенные Штаты прекратили поддерживать Израиль и он капитулировал.
– И дальше?
– Все были так напуганы тем, что почти произошло, что поехали в Россию и подписали Московский Договор.
– Ага. – Она скептически посмотрела и отвернулась к кофе. – Молоко, сахар?, – спросила она, наливая. Я покачал головой. Передавая чашку, она сказала: – Этой версии обучают в школах, но она так упрощена, что почти что сказка. Израиль не бросал бомбы. Это сделали мы.
– Что? Но ведь это…
– Конечно. Но правда не так вкусна. Это была наша война и это мы приказали Израилю бросить бомбы, думали, что война закончится. Что ж, сработало, но не так, как мы думали. Что вам не рассказывали – что у президента сдали нервы.
– Что?
– Что вам еще говорили?
Я пожал плечами: – Говорили, было ночное совещание кабинета и все его советники громко обсуждали так и сяк, сколько людей погибнет при обмене ударами и выживет ли наша способность к третьему удару, а президент просто сидел до конца, попыхивая трубкой, как всегда. И наконец, после нескольких долгих часов представитель Комитета начальников штабов подытожил все, сказав:
«Моральные аргументы не относятся к делу. Война неизбежна.» И тогда президент сказал: «Все это похоже на ад!» -Да, такова история. Но это неверно. То есть, это только половина правды.
Вторая половина касается ультиматума, который советский посол вручил ему как раз в этот день. Если Израиль еще раз применит ядерное оружие против советских друзей, Советский Союз будет рассматривать эти атаки, как идущие от Соединенных Штатов, и будет отвечать соответственно. Это был тот же ультиматум, который Джон Ф. Кеннеди вручил Никите Хрущову в октябре 1962 года, когда русские ракеты были обнаружены на Кубе – и русские сознавали иронию ситуации. В ноте они использовали те же самые выражения.
– Я никогда не слышал об этом, – сказал я.
– Ты не при чем, но именно это бродило в их головах во время совещания: что другая сторона тоже решила, что неизбежна неограниченная ядерная война.
– Я всегда думал, что он герой.
Майор Тирелли смотрела грустно. – Так думала и я, и продолжаю думать. Может, он и был им; может, больше потрохов надо, чтобы остаться вне войны. В любом случае мы унаследовали последствия этого решения.
Я прихлебнул кофе. Горячий. И горький. Я сказал: – Все, что нам дали выучить – что он произнес речь, экстраординарную речь, где сказал, что на нем лежит ответственность, будет или нет мир ввергнут в Армаггедон. И невзирая на мораль и любые другие соображения, один единственный факт остается главенствующим в его мыслях: если это может быть остановлено, оно должно быть остановлено, и он должен сделать все, что от него требуется, чтобы предотвратить смерть миллионов и миллионов человеческих существ. Он сказал, что актом применения ядерного оружия нация выводит себя из зоны рационального мышления.
– Я слышала речь, – сказала она. – Родители подняли меня, чтобы послушать ее.
Но я долго не понимала, что она означала. Этот человек поехал в Москву, надеясь, что поездку будут рассматривать, как жест здравомыслия. А они смотрели на это, как на капитуляцию, и принудили его принять искалеченный мир, ослабляющий компромисс. Трагедия в том, что он точно знал, что с ним сделают.
Конечно, он выглядел, как герой – его приветствовали во всем мире, как смелого человека, но он знал, что отдает взамен: право Америки защищать свои иностранные интересы. Как ты думаешь, что было с Пакистаном? Попытка восстановить старые прерогативы. И она провалилась. На этот раз ультиматум нам вручили китайцы. И на этот раз договоры были еще более искалеченными. Знаешь, что союзники сделали с Германией после первой мировой войны? Они отобрали у нации право на армию. Именно это было сделано с нами. Соединенным Штатам было заявлено, что наше существование как нации будет продолжаться лишь до тех пор, пока мы не представляем прямой угрозы любой другой нации на этой планете. И выполнение соглашения будет контролироваться международным комитетом.
– Нам никогда не говорили об этом, – сказал я.
– Я сказала, ты не при чем. Это часть нашей истории, которой мы не гордимся, поэтому официально она не существует – подобно всем другим кусочкам истории, которых мы не можем признать или одобрить.
Я снова спрятал свою реакцию за чашкой кофе. Когда я опорожнил ее, то сказал: – Поэтому иностранные делегаты впадают в паранойю, когда узнают, как именно мы хотим воевать с кторрами?
– Верно. Очень мало иностранных правительств смотрят, как и мы, на кторров, как на угрозу. Причины разные. Некоторые смотрят на науку, только как на способ увеличить урожаи зерна. Другие не думают, что кторры будут представлять угрозу в следующем году, потому что не являются угрозой в этом. Большинство людей, с которыми мы имеем дело, не понимают даже масштабов смерти от чумы, как же они поймут, что чума только малая часть гораздо большей инфекции?
– Значит доктор Цимпф права?
– Она скорее недооценивает ситуацию. У нас достаточно непосредственного опыта с кторрами, чтобы понимать, на что они похожи. Но попытайся рассказать это кому-нибудь, кто не видел их в действии. Они не поймут. Не захотят понимать.
– Но это приведет к крушению.
Лизард устало кивнула и улыбнулась: – Вероятнее всего, да! – Она прихлебнула кофе, потом сказала: – Доктор Цимпф знала, какова будет реакция делегатов. Она намеренно вызывала ее. Мы должны продолжать выкладывать факты, но так случается каждый раз, когда вопрос поднимается в международном сообществе. Делегаты звереют. Они смотрят на кторров, только как на очередной американский повод для перевооружения. Слушай, мы уже перевооружились. Нам не нужен повод. – Она печально покачала головой. – Но они напуганы, вот что на самом деле. У каждой нации на планете та или иная беда, нет ни одной, которая не была бы уязвима перед первой же возникшей военной угрозой. Они не беспокоятся о кторрах, потому что еще не были искусаны ими, но они дьявольски озабочены американской военной мощью, потому что на них еще остались шрамы. По крайней мере мы – угроза, которую они могут понять, и поэтому переносят свой страх и свой гнев на нас. – Лизард посмотрела на меня. – Теперь ты видишь, на какую коровью лепешку наступил?
– Уф, – сказал я.
Она глянула на часы. – Мне надо идти, но ты сможешь использовать здешний терминал, чтобы набрать секцию истории Библиотеки конгресса. Тебе будет интересно. Ты наверное не знаешь, но в качестве члена Специальных Сил твой уровень допуска достаточно высок, чтобы получить доступ к большинству документов, которые тебе следует знать.
– Я не знал.
– Тогда у тебя впереди интересный денек. Пройдет некоторое время, пока кто-нибудь заглянет к тебе. Будь терпелив, окей? Вначале надо принять некоторые решения…
25
Все это время я не вспоминал Уайтлоу.
Хотел бы я знать, жив ли он еще. Я вообще не думал об этом раньше, не мог представить его мертвым. Мне всегда казалось, что он должен быть одним из выживших.
Но я не мог вообразить мертвым и Шоти. Или папу. А они умерли – так имело ли значение, мог я вообразить это или нет? Вселенная, черт ее забери, делала, все что хотела, невзирая, что я или кто другой чувствовали при этом.
Уайтлоу вел свой класс таким же образом. Он вообще не обращал внимания на то, что мы чувствовали. – У вас нет выбора, – говаривал он. – Вы уже сделали его, когда вошли в этот класс. Вы принадлежите мне телом и душой, до тех пор, пока я не буду готов выпустить вас в мир.
Курс проходил в два семестра. К концу первого семестра Уайтлоу спросил: – Знает кто-нибудь, почему этот курс является основным?
– Если мы его не пройдем, нам не дадут диплома, – сказал один из бездумных шатал, кто обычно петушился в последних рядах. Пара его приятелей захохотали.
Уайтлоу ястребом поглядел на громадину через наши головы. За полсекунды он тщательно его изучил и сказал: – Это не тот ответ, который я ожидал, но принимая во внимание его источник, предполагаю, это лучшее, что можно ожидать.
Кто-нибудь еще?
Нет. Больше никого.
– Это будет первым вопросом на экзамене, – пообещал он. Кто-то застонал.
Уайтлоу вернулся к столу. Интересно, докучала ли ему хромота? Он не казался счастливым. Открыл папку, которую использовал как книгу преподавателя, и молча перелистывал страницы, пока не нашел нужную. Он изучал ее с задумчивой хмуростью. Потом снова посмотрел на нас: – Нет охотников?
Нет. Для этого следовало быть гораздо умнее.
– Очень плохо. Что ж, тогда попробуем другой способ. Кто думает, что для населения допустимо восстание против тирании?
Немедленно поднялось несколько рук. Потом еще несколько, помедленнее, словно из боязни добровольно оказаться в первых рядах. Потом еще несколько. Я тоже поднял руку. Очень скоро почти все подняли. Он указал на одного из уклонившихся: – А вы? Вы так не думаете?
– Мне кажется, следует уточнить термины. Они слишком общи. Что такое тирания?
Какая?
Уайтлоу выпрямился и поглядел на парня сузившимися глазами: – Вы находитесь в комнате для дебатов? Нет? Тогда вам надо считаться с этим. А вы делаете все, чтобы противостоять теме. Что ж, прекрасно, я сделаю это нагляднее… – Он закрыл книгу. -… пусть эта комната есть государство Миопия. Я – правительство. Вы – граждане. Далее, вы знаете, что правительства не свободны в своих действиях.
Поэтому первое, что я буду делать, это собирать налоги. Я хочу один кейси от каждого. – Он начал широкими шагами ходить в проходах между рядами. – Дайте мне кейси. Нет, я не шучу. Это – ваши налоги. Дайте мне кейси. Вы тоже. Извините, я не принимаю чеки или бумажные деньги. Что? Деньги у вас на ланч? Это жестоко, но нужды правительства – прежде всего.
– Это не справедливо!
Уайтлоу остановился с рукой, наполненной монетами: – Кто это сказал? Вывести его и казнить за призыв к бунту!
– Подождите! Разве не будет справедливого суда?
– Он только что был. Теперь замолкните. Вы казнены. – Уайтлоу продолжал собирать деньги. – Извините, нужны только монеты. У вас их нет? Не расстраивайтесь. У вас я соберу налоги в пятикратном размере. Рассматривайте это как штраф за уплату налогов бумажными деньгами. Благодарю вас. Благодарю вас – пятьдесят, семьдесят пять, один кейси, благодарю вас. Прекрасно, я получил сорок восемь кейси. Этого мне хватит на добрый ланч. Завтра каждый обязан принести еще по кейси. Я буду собирать налоги каждый день, начиная с сегодняшнего.
Мы нервно глядели друг на друга. Кто первым выразит недовольство? Разве это законно – преподаватель, собирающий со студентов деньги?
Нерешительная рука: – Э-э, сэр… ваше величество?
– Да?
– Э-э, можно задать вопрос?
– Мм… это зависит от вопроса.
– Можем мы узнать, что вы будете делать с нашими деньгами?
– Это больше не ваши деньги. Они мои.
– Но они были наши… -… а теперь мои. Я – правительство. – Он открыл ящик своего стола и шумно высыпал туда монеты. – Что? Ваша рука еще поднята?
– Ну, просто мне кажется, то есть всем нам кажется…
– Всем вам? – Уайтлоу поглядел на нас, подняв брови. – Я вижу перед собой мятеж? Кажется, мне лучше нанять армию. – Он прошагал в конец комнаты, указав на самых рослых парней в классе. – Вы, вы и вы, э-э, да, вы тоже. Пройдите вперед. Теперь вы в армии. – Он открыл ящик и зачерпнул монеты. – Вот по два кейси на каждого. Отныне не подпускайте близко к королевскому дворцу никого из этого сброда.
Четверо ребят смотрели неуверенно. Уайтлоу выдвинул их на позицию между собой и классом. – А теперь, что вы скажите?
– Мистер Уайтлоу! – Встала Дженис Макнейл, высокая черная девушка. – Хорошо! Вы объяснили свою точку зрения. А теперь верните каждому его деньги… – Дженис входила в студенческое правительство.
Уайтлоу показался между плечами двух самых рослых «солдат». Он улыбался. – Ха-ха, – сказал он. – Эта игра игралась насовсем. Что вы теперь станете делать?
Дженис осталась спокойна: – Я обращусь к высшим инстанциям.
Уайтлоу продолжал улыбаться: – Таких нет. Этот класс автономен. Видите плакат на стене? Это устав федеральной системы образования. Вы восемнадцать недель почти каждый день находились в этой комнате, но спорю, что все еще не прочитали его, не правда ли? Очень плохо, потому что это контракт, с которым вы согласились, когда вошли в эту классную комнату. У меня над вами тотальная власть.
– Что ж, конечно, я понимаю!, – разозлилась она. – Но я говорю сейчас о реальном мире. Вы должны отдать наши деньги!
– Вы не понимаете, – улыбался ей Уайтлоу. – Это и есть реальный мир. Прямо здесь.
И я ничего не должен. Федеральным правительством мне дана власть делать все, что необходимо, чтобы выполнить требования курса. А это включает налоги, если я посчитаю их необходимыми.
Она скрестила руки: – Тогда мы не сговоримся.
Уайтлоу пожал плечами: – Прекрасно. Я вас арестую.
– Что? Сошлете меня в директорский кабинет.
– Нет, я арестую вас, то есть прочитаю вам ваши права и брошу вас в застенок, под замок, в каталажку, в заключение, в Бастилию, в лондонский Тауэр, на Чертов остров и Алькатрас – я ясно выражаюсь?
– Вы шутите?
– Нисколько…
– Но это не справедливо!
– Ну и что? Вы уже согласились с этим, так на что же вы жалуетесь? – Он похлопал двух своих солдат. – Выбросите ее отсюда, и того другого парня тоже, что казнен раньше. Они автоматически провалили экзамен. – Армии Уайтлоу это было не по нутру, но они затопали по проходу.
Дженис искренне испугалась, смела свои книги и клипборд и вышла.
– Ждите за дверью, пока не закончатся занятия, – сказал Уайтлоу. – Кто еще сомневается в авторитете правительства?
Нет. Никто не сомневался.
– Хорошо. Уайтлоу сел и положил ноги на стол. – Я провалю каждого, кто откроет рот до перерыва. – Он достал яблоко и книгу, открыл ее и начал читать. Время от времени он с хрустом откусывал добрый кусок, напоминая о своем существовании.
Армия смотрела неуверенно: – Нам можно сесть, сэр?
– Конечно, нет. Вы на службе.
Остальные обменялись взглядами. В чем смысл спектакля? Парень, которому Уайтлоу рекомендовал вступить в клуб дебатов, наклонился и прошептал другу: – Он хочет, чтобы мы что-нибудь предприняли.
– Ну, ты и попробуй. Я не хочу, чтобы меня выбросили.
– Разве ты не видишь, что если мы все организуемся…
Уайтлоу внезапно встал, свирепо глядя. – Что такое? Призыв к моему ниспровержению? – Он подошел и, схватив недовольного за рубашку, вытащил его из кресла. – Я не допущу! – Он выволок парня из комнаты.
В короткое мгновение, когда он скрылся за дверью, начался бедлам.
– Он сбрендил… -… свихнулся… -… мы можем что-то сделать?
Я встал: – Слушайте! Нас больше! Мы не должны позволить ему…
– Заткнись, Джим. Ты просто вовлечешь нас в еще худщие неприятности!
– Дайте ему сказать…
– У тебя есть идея, Джим?
– Ну, нет… но…
Уайтлоу вернулся и я упал в свое кресло так быстро, что почувствовал жар.
Уайтлоу повернулся к своим войскам: – Что вы за армия? Я покинул комнату меньше, чем на минуту, и, вернувшись, застаю смутьянов из черни, призывающих к мятежу в проходах! Арестуйте и выгоните каждого, кто выражает недовольство – или я выброшу вас самих!
Нас было пятеро.
– Это все?, – взревел Уайтлоу. – Если вы кого пропустили, покатятся ваши головы!
Армия смотрела испуганно. После короткого совещания шепотом, они выхватили еще троих и выстроили под охраной. – Но я вообще ничего не говорил! – Джой Хабр был близок к слезам. – Скажи ему!, – обратился он к брату-близнецу.
– Говорил!, – заорал Уайтлоу, – и тоже выйдешь. Вам обоим лучше уйти, у вас обоих неприятности!
Нас собралось двенадцать в соседней классной комнате. Мы сидели, мрачно глядя друг на друга. Смущенные, озадаченные и очень переживающие. Мы слышали, как продолжал реветь Уайтлоу. Потом внезапно наступила тишина. Через мгновение к нам присоединились еще трое изгнанников.
– Что он сотворил? Казнил весь класс?
– Нет, объявил национальное молчание, – сказал Пол Джастроу. – Поэтому нас выкинул. Я передал записку. Он сказал, что я публикую призывы к измене.
– Что он пытается доказать?, – посетовала Дженис.
– Тиранию, мне кажется. С этого все началось, помнишь?
– Ну а нам-то что делать?
– Очевидно. Надо восстать!
– О, конечно! Нам не удалось даже рты открыть, чтобы пожаловаться! Как теперь они смогут организоваться?
– Мы можем организоваться, – сказал я. – Здесь. Мы образуем армию освобождения.
Другие студенты должны поддержать нас.
– Ты уверен? Он так запугал их, что они наделали в штанишки.
– Что ж, попробуем, – сказал, вставая, Хэнк Челси. – Я за.
– Считай меня, – сказал Джастроу.
Я встал: – Мне кажется, это единственный путь.
Встала Дженис: – Я… мне не нравится это, но я тоже участвую, потому что мы должны показать, что он не может так поступать с нами.
Встали еще двое парней и девушка. – Пошли, Джон. Джой?
– Нет. Я не хочу ни на кого вопить.
– Разве ты не разозлился?
– Я только хочу вернуть свои деньги.
– Пол?
– Он просто снова выбросит нас.
– Подожди, Джим, – сказала Мариетта. – Что ты вообще хочешь, чтобы мы делали?
Какой у тебя план?
– Мы пойдем туда и объявим, что диктатуре конец.
– О, конечно, а потом он снова завопит на нас и его армия снова нас выбросит.
Он нанял еще двух бандитов.
– Они не бандиты, они просто похожи.
