- Как это понять? - говорю своему напарнику. - Возможно, они отбомбились где-то восточнее и в Березайку заглянули на обратном пути, уже без бомб на борту...
      Дмитрий Михайлович молчит, видимо, обдумывает мою гипотезу.
      - Хуже, если это была разведка, - выдвигаю другое предположение. - Тогда в ближайшее время нагрянут бомбардировщики. Скорее бы проскочить эту Березайку!
      Дмитрий Михайлович снова не отзывается. И поза у него какая-то странная: сидя на тюке сена, накренился набок. Меня пронзает страшное подозрение.
      - Дмитрий Михайлович! - трясу его за плечо.
      Сбрасываю варежки, ощупываю лицо и каску Федорова. Расстегиваю шинель, ватник и, добравшись до гимнастерки, натыкаюсь руками на теплое и липкое. Кровь!
      Признаться, я здорово растерялся. Как перевязывать раненого бинтом из индивидуального пакета, я теоретически, конечно, знал. Но на мою голову сразу свалилось слишком сложное испытание. Тридцатиградусный мороз, темно, на Федорове уйма одежды. Как в такой обстановке к нему подступиться? Пока буду копаться, эшелон может пойти дальше, и я на неопределенное время останусь с раненым один на один.
      Короче, я позвал на помощь. Рана Федорова оказалась смертельной. Тело его оставили военному коменданту Березайки. Впрочем, категорически утверждать не буду. Возможно, это сделали на одной из последующих станций. Принять участие в похоронах мы, однополчане, не имели возможности.
      Меня, сменили на посту. В теплушке пришлось подробно и не один раз рассказать о том, как погиб Федоров, - и командиру роты, и политруку, и товарищам по взводу. Затем забрался на свою верхотуру и попытался уснуть. Но сон не приходил очень долго. Все думалось, думалось и думалось...
      Первая смерть друга-однополчанина, который погиб рядом со мной, потрясла меня. Притом такая нелепая смерть: Дмитрий Михайлович не доехал до фронта, не принял участия ни в одном бою.
      И опять - в который уже раз!. - вспоминаю капитана и писаря из Невьянского военкомата. Опять раздумываю о роли случайности во время войны. Вычеркнули бы Федорова из списка, и он сейчас учился бы на курсах политработников. А после выпуска его судьба, возможно, сложилась бы удачнее.
      Ладно, допустим, Федоров уехал бы тогда на курсы. Как бы в таком случае развивались события здесь?
      Меня назначили бы с другим напарником? И того поразила бы вражеская пуля вместо Федорова?
      Вряд ли. Мой напарник мог присесть на соседний тюк сена. Но тогда на роковом тюке мог оказаться я... Вполне возможен и такой вариант.
      Нет, скорее всего на пост назначили бы иную пару. Я оказался вместе с Федоровым потому, что комроты и старшина хорошо знают о нашей дружбе.
      Так я и уснул, окончательно запутавшись во множестве предположений и различных вариантов. Не разобрался в них и в последующие дни. Университетский курс теории вероятностей ни капельки не помог мне.
      Итак, первое скорбное извещение штаб 172-го ОЛБ отправил на далекий Урал еще до нашего прибытия на фронт.
      Авиасабантуй первой категории
      Видимо, начальник эшелона и комбаты не знали, на какой станции будем выгружаться. А если и знали, то не представляли себе, какая там обстановка. Во всяком случае, нам заранее подъема не устроили, о скорой предстоящей выгрузке подразделения не предупредили.
      5 февраля. Только-только занимается позднее февральское утро. Подъезжаем к Малой Вишере. Мы ведем себя довольно беспечно: бреемся, кипятим на раскаленной до малиновой красноты печке воду, готовимся к завтраку.
      Вахоня и Философ делят хлеб и колотый кусковой сахар. Пайки того и другого разложены на трех новых портянках. Вахоня, указывая вразброс рукой на кучки и ломти, спрашивает: "Кому?" Философ, отвернувшись и зажмурив глаза, отвечает: Фунину, Сеньке Белых, старшине, Мусе...
      Голова состава остановилась как раз напротив вокзала, полуразбитого одноэтажного здания. Военный комендант ввел наше начальство в курс дела. Эшелон ждали ночью, он опоздал на несколько часов. А теперь самое опасное время: каждое утро немцы бомбят станцию. Немедленно выгружайтесь! Уводите людей вправо и влево от станции.
      И вот уже минуты две спустя бежит вдоль состава дежурный и передает команду:
      - Тревога! Срочная полная выгрузка! Хозяйству Касаткина собираться в районе разбитых каменных домов справа по ходу эшелона.
      Тревога! У одного осталась недобритая щека, у другого - подбородок. Кто успел получить, торопливо заталкивает в "сидор" хлеб и сахар. Тревога! Надеваем подшлемники, ушанки и шлемы. Застегиваем ремни. Маскхалаты пока лежат в вещмешках. Тревога! Жаль, но ничего не поделаешь: выплескиваем кипяток в печку. Да, не забыть бы противогаз! В одной руке автомат, в другой - лыжи. В отличие от пехотинцев, мы, лыжники, - "двоеженцы". Тревога! Выпрыгиваем из вагона и мчимся по направлению к указанному ориентиру.
      Не успели еще выбраться из полосы железнодорожных путей, как из-за леса на небольшой высоте вынырнули фашистские стервятники. Несмотря на сильный зенитный огонь, "юнкерсы" навалились на скопление эшелонов. И в первую очередь на наш, только что прибывший.
      Прижимаясь к станционным зданиям и заборам, добираемся до указанной группы домов. Фактически домов уже нет: ни крыш, ни потолков, одни каменные коробки. Рассредоточиваемся между развалинами и соседними уцелевшими домишками. Теперь наше внимание приковано к эшелону.
      Мы, ничем не обремененные, умотались быстро. А хозяйственники и дежурные взводы, которым поручено помочь выгружать имущество, застряли. Не успели перебросить в безопасное место мешки и ящики, замешкались с выводом лошадей. Дело осложняется тем, что перепуганные животные мечутся, встают на дыбы, боятся вступить на сходни. Даже издали видно, что уже есть жертвы. Одни бойцы выводят лошадей, другие выносят убитых или раненых товарищей.
      Небо ясное, фашистские самоы со стороны видны как на экране. Заходы на бомбежку делают тройками, шестерками и девятками. А всех их, пожалуй, не меньше тридцати. Впервые так отчетливо наблюдаю падение авиабомб. Не раз встречал в литературе сравнение: "От самоов одна за другой отделяются черные капли бомб". Речь шла о крупных бомбах грушевидной формы. Сегодня "юнкерсы" бомбят Малую Вишеру мелкими цилиндрическими, похожими на огнетушитель "Богатырь". Они вываливаются из чрева "юнкерса" по нескольку и поначалу ят как попало, некоторые даже кувыркаются. Но скоро подчиняются стабилизатору, принимают вертикальное положение и с кровожадным воем устремляются вниз.
      Одна такая бомба угодила в наш вагон с продуктами. Высоко вверх взметнулся фонтан из муки, крупы, соли и сушеной рыбы.
      Появилось несколько наших истребителей. Несмотря на явное меньшинство, они смело ринулись в атаку. Однако "юнкерсы" не одни, они под охраной "мессершмиттов", которые кружат повыше. Завязался жаркий воздушный бой, началась такая кутерьма, что трудно разобрать, где наши и где немцы. Один "юнкерс" загорелся и, оставляя за собой длинный шлейф дыма, скрылся за лесом.
      Поразила нас такая деталь. Еще не закончились бомбежка и воздушный бой, а на путях уже появились бойцы из каких-то тыловых подразделений - неказисто одетые, в обмотках и ватниках. Следом за ними из развалин вынырнули железнодорожники и другие местные жители. Они энергично оттаскивают убитых лошадей в более или менее безопасное место, тут же свежуют туши и делят мясо между собой. Некоторые женщины, поглядывая вверх, опытным взглядом оценивают воздушную обстановку и, улучив удобную минуту, делают стремительный бросок вперед, чтобы собрать в подолы и сумки разбросанную взрывом рыбу. Эта картина всем нам показалась очень поучительной.
      - Ну и смельчаки! - говорит мне Фунин, имея в виду предприимчивых маловишерцев. - Нам, необстрелянным новичкам, кажется, будто происходит нечто из ряда вон выходящее. А им - хоть бы что, для них это будни.
      На закончился, отбой воздушной тревоги. Появляется представитель начальника местного гарнизона - заметно хромающий старшина. Куда-то ведет нас. Идем без строя, мелкими группами и цепочками, стараемся не вылезать на середину улиц. Каменных зданий мало, преимущественно деревянные дома и домики, характерные для северных городов России. Часто попадаются свежие и уже запорошенные снегом пожарища.
      Наших спутников по эшелону, 173-го и 174-го ОЛБ, не видно. Мы их больше и не увидим. Наши фронтовые лыжни от Малой Вишеры пойдут по разным направлениям.
      Хромой старшина привел нас к группе полуразрушенных нежилых домов. Особых удобств здесь нет, но некоторые печи исправны, так что можно вскипятить воду для завтрака.
      - Вы тут, ребята, без надобности не митуситесь вокруг домов, - посоветовал наш проводник... - А то наблюдатель живо засекет сверху и вызовет авиацию.
      Нашему взводу достались две просторные комнаты без окон и дверей, но с печкой и исправным дымоходом. Только мы расположились, затопили печь, смотрим - Вахоня и Философ раскладывают на портянки остатки хлеба и сахара. Вот молодцы! Не растерялись, не оставили в вагоне в момент выгрузки по боевой тревоге. А теперь и хлеб и сахар ой как пригодятся.
      Опять пошла в ход солдатская дележка. Кому? Салмину. Кому? Грише Пьянкову...
      172-й ОЛБ выходит на старт
      В Малой Вишере мы пробыли часов пять-шесть. В это время батальонное начальство выясняло дальнейшую судьбу 172-го ОЛБ в штабе Волховского фронта.
      В роты какими-то путями просочились слухи, будто комбаты трех ОЛБ получили от командования фронтом крепкий нагоняй. Во-первых, за то, что замешкались с выгрузкой эшелона. В результате - несколько человек раненых и убитых, потеряли половину лошадей, под бомбами погибла часть имущества, совсем немного осталось от недельного запаса продуктов, разбиты походные кухни.
      Во-вторых, за то, что недостаточно умело и энергично спасали имущество и продукты. Оказывается, . мы не должны были оставаться в роли сторонних наблюдателей, а собирать разметанные по путям мешки с крупой и сахаром, рыбу, ящики с концентратами. Оказывается, нам самим следовало освежевать туши убитых лошадей и сдать мясо на солдатскую кухню. Чтобы не рисковать людьми, не обязательно было лезть на рожон в разгар бомбежки. Пока пройдет самая заваруха, надо было выставить на более или менее безопасном удалении вооруженную охрану.
      Одним словом, и командиры и бойцы получили хороший урок на будущее! Нас без продуктов, конечно, не оставили, но выдали не по норме, а очень скудненько. Сказали, постарайтесь как можно скорее догнать свою дивизию - там вас поставят на полное фронтовое довольствие.
      Пока наше начальство выясняло в штабе фронта маршрут батальона, пока выпрашивало у интендантов продукты, мы знакомились с обстановкой. Информацию получали из различных источников: от местных жителей, от солдат-тыловиков, от выздоравливающих из соседнего госпиталя, которые разбирали на дрова стоящую рядом с нашими домами разваленную хибарку. Одним словом, так называемый солдатский телеграф работал вовсю.
      Мы узнали, что с 22 октября по 20 ноября в Малой Вишере хозяйничали немцы. Впервые видим населенный пункт, временно побывавший под пятой оккупантов, и нам трудно представить себе, что улицы этого старинного русского города совсем недавно топтали фашистские сапоги, что здесь раздавались команды на чужеземном языке.
      Станция Чудово - сильно укрепленный район немцев, оттуда они чаще всего и совершают наы на Малую Вишеру. До Чудова всего сорок километров.
      В середине января Волховский фронт перешел в наступление. 2-я ударная, созданная на базе 26-й армии, форсировала Волхов, прорвала полосу укреплений вдоль железной дороги Новгород - Чудово и с тяжелыми боями пробивается по направлению к станции Любань. Справа ее поддерживает 59-я армия, слева - 52-я. Навстречу 2-й ударной, тоже на Любань, наступает 54-я армия Ленинградского фронта. Когда произойдет встреча, ленинградская блокада будет прорвана.
      Пришел в третью роту комиссар Емельянов и провел полубеседу-полумитинг. Он в основном подтвердил все то, что мы уже узнали по солдатскому телеграфу. Но сообщил и кое-что новое. В Волховский фронт входит еще одна армия - 4-я. Она находится на самом правом фланге. Всем фронтом командует генерал армии Мерецков, а 2-й ударной - генерал-лейтенант Клыков.
      Комиссар уже определенно сказал, что 172-й ОЛБ включен в состав 2-й ударной. Но на наши вопросы, к какой части, к какому соединению нас придадут, ответил уклончиво:
      - Воевать будем вместе с очень прославленной дивизией. Она уже сражается далеко западнее Волхова. И ждет нас, мы там очень нужны. Так что через два-три часа встанем на лыжи и изо всех сил тоже двинем на запад, на выручку ленинградцам.
      Под вечер из штаба лыжбата передали команду: в поход! Для соблюдения маскировки опять идем без строя, небольшими группами. Лыжи пока несем на плече.
      Вышли за северо-западную околицу Малой Вишеры. Команда: "На лыжи ста-а-но-о-вись!" Застегивая крепления, я прислонился к огромной сосне. От этой маловишерской сосны и началась моя фронтовая лыжня - в прямом и переносном смысле.
      Они забудутся не скоро,
      Сраженья у Мясного Бора,
      У Спасской Полисти, у Звонки,
      На безымянном полустанке.
      Анатолий Чивилихин.
      Часть 3. Мясной Бор - Ольховка
      Ночлег в две шеренги
      Идем параллельно железной дороге на северо-запад, по направлению к Чудову. Сразу за Малой Вишерой на протяжении двух-трех километров то слева, то справа, то по обе стороны от лыжни тянутся замаскированные под деревьями штабеля ящиков, мешков, тюков прессованного сена, бочек, саней, волокуш и всякого прочего добра. Это продовольствие, боеприпасы, фураж, транспортные средства, сгруженные с эшелонов, ждут отправки в армии, в дивизии и бригады. Вдоль штабелей расхаживают утопающие в овчинных тулупах часовые.
      За полночь подошли к станции Гряды. Здесь предстоит ночлег. Мы еще не отрешились от тыловой психологии: слово "ночлег" у нас по привычке ассоциируется с крышей над головой, с какими-то натопленными помещениями. Однако Гряды преподали нам первый практический урок фронтового быта.
      От пристанционного поселка, не ахти какого большого и в мирное время, ныне остались рожки да ножки. В немногие уцелевшие дома и избушки вход преграждают часовые. Из одного домика вышел на крыльцо капитан и разъяснил нам, лыжбатовским квартирьерам, ситуацию:
      - Из-за частых наов авиации привалы и ночлег транзитных воинских частей вблизи станции и в поселке строго запрещаются. И никаких костров!
      У одного из нас непроизвольно вырвалось недоуменное, наивно-тыловое:
      - Вот так номер! И как же нам быть?
      Капитан снисходительно улыбнулся.
      - Сибиряки? - спросил он.
      - Почти. Уральцы.
      - Так я не стану вас учить, как устраиваться на ночлег, коли жилья нет. Сворачивайте в сторону, забирайтесь в лес и устраивайтесь, как у тещи на именинах.
      - Это мы и сами сообразили бы. Но у нас времени в обрез. Пока доберемся до леса, пока будем канителиться с шалашами - опять на лыжи становись.
      - Тогда возможен другой вариант. Сразу за станцией начинаются снегозащитные насаждения: по два ряда елочек слева и справа от дороги. На прошлой неделе какие-то смекалистые лыжники устроились между елочками на ночлег. Теперь в этой "гостинице" каждую ночь кто-то располагается.
      Наш комбат предпочел второй вариант. И правда, "гостиничные номера" выглядят вполне приемлемо. Снег уже утоптан нашими предшественниками, кое-где настелены лапники, солома. Кроны елей, смыкаясь над головой, образуют подобие крыши. Правда, вмещаемся в узкое ложе только по два, поэтому батальон растянулся вдоль железной дороги на сотни метров.
      Поужинав всухомятку, я и Фунин укладываемся, прижимаясь друг к другу спинами. Уже засыпая, слышу, как в соседнем "номере" кто-то рассуждает:
      - Строиться в две шеренги - обучены, маршировать - тоже умеем. А вот ночевать в две шеренги - впервой приходится!
      До подъема беспросыпно мало кто дотянул. Тридцатиградусный мороз крепко пробирал даже самых закаленных. Приходилось время от времени вылезать из своего убежища и делать зарядку.
      В эту первую фронтовую ночь явственно обнаружились существенные недостатки нашего лыжного обмундирования. Для дальних переходов оно слишком громоздкое и даже чересчур теплое. А когда упаришься, Вспотеешь, то на привале или во время сна под открытым небом от сильного мороза не может полностью защитить никакая утепленная одежда.
      А какой выход? Одеть нас в легкие костюмы наподобие тех, в которых бегают лыжники-спортсмены? Так мы и двух-трех дней не выдержим, перемерзнем как цуцики. Дополнительное теплое обмундирование возить следом на санях? Но ведь мы должны действовать там, где трудно пройти пехоте, где не проехать на лошадях. Именно в этом назначение лыжников на фронте.
      Я так и не знаю, было ли найдено более удачное решение этой задачи. В сорок втором все ОЛБ, действовавшие в составе 2-й ударной, - а их было около двух десятков, - воевали примерно в таком же обмундировании, как и наш лыжбат.
      На войне, в пыли походной,
      В ний зной и в холода,
      Лучше нет простой, природной
      Из колодца, из пруда,
      Из трубы водопроводной,
      Из копытного следа,
      Из реки, какой угодно,
      Из ручья, из-подо льда,
      Лучше нет воды холодной,
      Лишь вода была б вода.
      Александр Твардовский
      Жажда
      6 февраля. После пятичасового ночлега под снегозащитными елочками отрываемся от железной дороги и поворачиваем на запад, к Волхову.
      Пройдя несколько километров, завернули в соседний лес. Протоптанные в снежной целине широкие полосы привели нас к стоянке, которую идущие к фронту войска использовали, видимо, уже не раз. У некоторых старых кострищ остались даже заготовленные дрова.
      Разводить костры днем не так опасно, как ночью. Чтоб не обнаружить себя, выбираем валежник посуше. Он сразу же занимается ярким пламенем.
      Но вот беда: поблизости нет ни озера, ни реки, ручьи и родники промерзли насквозь. Растаиваем в котелках снег. Получается жидкость, которая явно недостойна называться водой. Она безвкусно-пресная, пахнет дымом и плохо утоляет жажду.
      Проходим по сожженным и разбомбленным, разрушенным и растерзанным селениям. Папоротно, Первая Александровская Колония, Вторая... И здесь нет воды: маломощные сельские колодцы вычерпаны до дна.
      Папоротно. У колодца толпятся бойцы различных родов войск: конники и артиллеристы, пехота и лыжники. На стенках колодезного сруба нарос такой толстый слой наледи, что не проходит брезентовое кавалерийское ведерко. Мутную воду, наполовину смешанную с песком, достают подвешенным на телефонном проводе солдатским котелком.
      Смекалистые "славяне" топором, финскими ножами откалывают от стенок куски льда и набивают ими котелки. Из такого льда получится полноценная колодезная вода.
      Нелегко от недостатка воды людям, еще труднее приходится коням. Их немало в обозах пехотных частей, еще больше в артиллерии, в тыловых интендантских, транспортных службах. А теперь еще в прорыв устремился целый кавалерийский корпус генерала Гусева! Десятки тысяч людей и тысячи лошадей движутся к горловине прорыва в основном по одной и той же дороге, через одни и те же деревни. Ничего удивительного, что сельские колодцы вмиг оказались вычерпанными до дна.
      Для тысяч лошадей в котелках снега не натаешь. Заботливые интенданты снабдили каждого конника-ГУ-севца брезентовыми ведерками. Но где и что черпать этими ведерками?
      Кавалеристы, артиллеристы, повозочные из других родов войск выходят из положения так: используют встречные речки. В районе Александровских Колоний мы видели, как на Осьме и впадающей в нее Каменке у десятков прорубей гусевцы поили своих бравых друзей.
      На берегу Волхова 15 янв. 1942 г. 208-й день войны. На Волховском фронте отмечаются вклинения противника.
      27 янв. 1942 г. 220-й день войны. На фронте группы армий "Север" противник добился тактического успеха на Волхове.
      30 янв. 1942г. 223-й день войны. Чрезвычайно напряженная обстановка на Волховском фронте.
      31 янв. 1942 г. 224-й день войны. В районе Волхова обстановка еще более обострилась.
      Из военного дневника начальника генштаба вермахта генерал-фельдмаршала Франца Гальдера
      К вечеру 6 февраля наш лыжбат прибыл в расположенный на восточном берегу Волхова Селищенский Поселок. Опять пепелища, пепелища и пепелища... Уцелевшие избы переполнены местными жителями и военными.
      Среди одноэтажных деревянных домишек чужеродно возвышается длинная-предлинная махина из красного кирпича. Фабрика не фабрика, замок не замок, крепость не крепость... Восточная стена загадочного сооружения украшена высокими колоннами в классическом стиле.
      В "красную махину" нас тоже не пустили. Оказалось, в ней разместился пр_ифронтовой госпиталь. Одна старушка дала нам добрый совет:
      - Вы, сынки, еще раз наведайтесь в Аракчеевскую казарму и пошукайте ход в подвалы. Они аграма-а-ад-ные, немцы в них своих коней держали.
      Аракчеевская казарма! Теперь-то я сообразил, что это за циклопическое красное здание. Вспомнил, что при Александре I и Николае I в Новгородской губернии были сосредоточены крупнейшие военные поселения, которые долгое время опекал всесильный временщик Аракчеев. Значит, эта каменная громада - памятник аракчеевщины. Нынешнее официальное название - Селищенские казармы, но старые люди не забыли еще и прежнего наименования.
      За грудой кирпичного боя действительно оказался вход в обширнейшие подвалы. В подземельях свободно разместился весь наш лыжбат. Темно, то и дело вспыхивают огоньки спичек. Очень нужны фонарики, но их имеют только некоторые командиры. Чрезвычайно трудно достать батарейки.
      Поверх плотно утоптанного конского навоза натрушены солома и сено, настелены еловые лапки. По всему видно, что до нас здесь переночевала не одна тысяча маршевиков.
      В двух-трех местах возвышаются пирамиды битого кирпича и мусора: здесь снаряды, а скорее всего, авиабомбы прошили казарму сверху донизу. По скрипу над проломами легко догадаться, что они прикрыты досками. Но над одной из пирамид зияет отверстие, и из него время от времени что-то сыпся. Видимо, этот специально оставленный люк служит санитаркам мусорной ямой.
      Когда мы разместились, нашлись любопытные, которые, несмотря на усталость, решили разведать обстановку. В их числе оказался и я. Взобравшись на пирамиду и высунувшись по пояс из люка, я увидел необычайно больших размеров зал. Высокие стрельчатые окна забиты досками, заложены мешками с песком и кирпичами, задрапированы картоном и старыми одеялами. Полумрак. Кое-где на стенах висят самодельные застекленные фонари, на подоконниках стоят небольшие керосиновые лампы, коптилки. Раненые лежат на койках самых разнообразных фасонов - видимо, собранных в окрестных разрушенных домах, - а также на грубо сколоченных дощатых нарах или прямо на носилках.
      Раненые поверх одеял укрыты шинелями и ватниками, многие лежат в верхней одежде. Между рядами коек снуют белые и серые халаты. Далеко-далеко, в самом конце зала, время от времени открывается дверь и из помещения какого-то специального назначения вырывается сноп электрического света.
      Неподалеку от люка около одной из коек хлопочет пожилая женщина в белом халате, со шприцем в руках. Заметив меня, она сказала:
      - А-я! Опять белое привидение из подземного царства!
      Я хотел было кое о чем спросить женщину, но в это время сильно застонал раненый, и она занялась им. Уступив наблюдательный пункт стоящему в очереди "белому привидению", я пошел спать.
      В два часа ночи я на пару с Авениром заступил на пост у входа в подвалы. Крепко я разоспался, очень уж не хотелось вставать. Но на свежем морозном воздухе сонливость сразу же уучилась, и я невольно залюбовался звездным небом и величественной панорамой, открывшейся перед нами с вершины холма, на котором расположены Селищенские казармы.
      На востоке во всей своей красе сверкает Орион, левее и ниже его таинственно мерцает Сириус. На западе Лира и Лебедь, спустившись с околозенитных высот, нависают над горизонтом. Казалось бы, эти созвездия, которые наши далекие предки нарекли столь поэтическими именами, благословляют обитателей планеты Земля на мир и покой. Но - нет! Именно под Лирой и Лебедем горизонт полыхает багровым пламенем, и оттуда доносится гул большого боя.
      Из "надземного царства" спустился вниз и стал рядом с нами высокий мужчина. Тоже в белом наряде, но иного покроя: без капюшона и шаровар. Иначе говоря, во врачебном халате. Закурил и нам предложил по папиросе. Авенир с охотой угостился, а я поблагодарил и отказался - некурящий. Мы считаемся не часовыми на посту, а дневальными и поэтому не отказываемся от беседы с незнакомым пока человеком в белом халате.
      - Вы врач из этого госпиталя?
      - Да, врач... Сейчас у нас хирургическая страда. Вон из тех мест, - наш собеседник описал рукой дугу, указывая на далекие очаги багрового зарева, непрерывным потоком поступают раненые. Немало и обмороженных. Попадаются одновременно и раненые и обмороженные. Работаем - прямо с ног валимся. Вот воспользовался небольшой паузой, вышел на свежий воздух...
      - Вы представляете себе, как сейчас проходит линия фронта? Как далеко от нас вон то зарево? За какие селения идет бой?
      - Более или менее. Раненые привозят нам самые свежие и достоверные фронтовые новости. Нам нет нужды передвигать на карте красные флажки. Выйдешь ночью из хирургической - и перед тобой гигантская панорама в натуре.
      ...Начнем хотя бы справа. Еще 28 января войска 59-й армии освободили селения Кипрово и Пересвет-Остров. Это к северо-западу от нас, на том берегу Волхова. Затем наше продвижение вперед на этом участке застопорилось: из соседней деревушки Вергежи немцев выбили только вчера днем. Сейчас они отчаянно контратакуют. От Селищенского до Пересвет-Острова по прямой более двенадцати километров...
      - Пересвет... Пересвет... - повторил я несколько раз. - Очень знакомое слово! От него так и веет былинной стариной.
      Сообща мы вспомнили, что Пересвет и Ослябя - два русских витязя, начавших Куликовскую битву поединком с ордынским богатырем Челубеем. Это описано в "Задонщине".
      - Передвинемся сейчас влево, к самому яркому и обширному зареву, продолжал врач. - Прямо на запад от нас, в девяти километрах от Селищенского, - железнодорожная станция и поселок Спасская Полнеть. Сейчас части 2-й ударной ведут бой в двух-трех километрах от станции. Значит, от нас до большого зарева шесть-семь километров.
      ... Вообще события здесь развивались так. Волховский фронт форсировал Волхов на протяжении двадцати четырех километров. Но, пройдя девять-десять километров, наши войска уперлись во вторую линию укреплений - вдоль шоссе и железной дороги Новгород - Чудово. Здесь прорвать оборону пока что удалось всего лишь на четыре километра. Для армии это чрезвычайно узкие ворота! Поэтому Волховский фронт сейчас прилагает все усилия, чтобы одновременно выполнить две задачи: одними частями 2-й ударной продвинуться как можно дальше в глубь прорыва, другими - во что бы то ни стало расширить ворота. 2-й ударной помогают 59-я и 52-я армии. Левый опорный столб этих ворот, или, как говорят во многих областях России, левая верея, уже установлен. Это станция и поселок Мясной Бор. Из них немцев выбили 24 января. А вот правую верею - я имею в виду Спасскую Полисть - пока что не удается закрепить.
      ...Итак, продвинемся влево от большого зарева. Там, на юго-западе от нас, - Мясной Бор. Хотя станция и поселок уже в наших руках, в соседних деревушках продолжают упорно сопротивляться блокированные вражеские гарнизоны. Бои там такого же масштаба, как у Спасской Полисти. Зарево выглядит намного слабее, потому что Мясной Бор расположен от Селищенского значительно дальше, чем Спасская Полнеть.
      ... На десятки километров западнее ворот тоже идут жаркие бои. Но нам уже не видны те далекие зарева, и гул сражений у Большого Замошья, Финева Луга, Сенной Керести заглушает более близкая канонада.
      - Выходит, перед нашим лыжбатом, как в сказке, три дороги - три судьбы, задумчиво сказал Авенир. - То ли к Спасской Полисти - устанавливать правую верею, то ли к Мясному Бору - укреплять левую верею, то ли через раскрытые ворота с ходу двинем в глубинку прорыва.
      Итак, в Малой Вишере с обстановкой на Волховском фронте нас познакомили "солдатский телеграф" и коммиссар Емельянов. Здесь же военврач показал, как это выглядит на местности.
      Затем наша беседа совершенно неожиданно соскользнула в иное русло.
      Аллах ли там среди пустыни
      Застывших волн воздвиг твердыни.
      Притоны ангелам своим...
      М. Ю. Лермонтов.
      Немного о поэзии
      А где же вы оперируете? - спросил я военврача и тут же сообразил: - Ах, да! Видимо, в той комнате, где горит яркий электрический свет?
      - Да. Мы приспособили для этой цели бывшую гарнизонную церковь. Вам свет показался ярким, а нас, хирургов, он не удовворяет. Ни движок, ни аккумуляторы не дают нужного накала.
      - Операционная - в гарнизонной церкви Аракчеевской казармы... Ну и ну! воскликнул я. - А какое назначение в казарме имел такой гигантский зал? Ведь побольше любого университетского актового зала.
      Хирург усмехнулся.
      - Это не зал, а крытый манеж. Между прочим, более ста назад на этом манеже упражнялся в верховой езде гвардейский корнет Михаил Лермонтов.
      - Вот как! - удивился я. - Это для меня новость! Военную службу Лермонтова я привык связывать только с Кавказом.
      - Я тоже не ахти какой лермонтовед. Но меня просвещает хозяин, у которого вместе с товарищем снимаем комнатку. Очень грамотный старичок, краевед. Так вот, оказывается, в феврале 1838 года, после кавказской ссылки, Лермонтова перевели в Новгородскую губернию, в лейб-гвардии гусарский Гродненский полк. Здесь, в Селищенских казармах, он жил в доме для холостых офицеров. Здесь же написал вольный перевод сонета Адама Мицкевича "Вид гор из степей Козлова..."
      От Волхова с натужным завыванием моторов подымаются в гору несколько грузовиков. Они следуют один за другим, колонну замыкает крытая санитарная машина. Вот ведущий грузовик поравнялся с нами, из кабины высунулась голова шофера.
      - Где тут раненых принимают?