Меня осаждают воспоминания. Не верится, кажется фантастикой, что я в Ольховке, что вокруг простираются леса, треть века назад вдоль и поперек исхоженные мною и моими однополчанами-лыжбатовцами. Слышу, и Леше не спится. Сверху то и дело падают желуди: пок... пок... пок-пок-пок... Не сговариваясь, опять присаживаемся к костру. Один желудь, угодив прямо в огонь, зашипел и выстрелил, другой - упал к моим ногам. Беру его, рассматриваю... Экий красавец! Плотный, темно-табачного цвета, со светло-желтой попкой.
      - Сейчас самый желудевый осып начинается... - задумчиво сказал Леша. И, глянув вверх, с грустью продолжил: - Мне всего сада так не жалко, как этого одного дуба. Яблоньки посадил в новой усадьбе - и они уже на моем веку плодоносить станут. А пока такой богатырь вырастет, несколько поколений Васильевых сменится.
      Падающие сверху желуди настроили Лешу на определенный лад.
      - Когда ольховчане собирались покидать свою деревню, то всячески кляли ее. А переехали на новые места, так и затосковали - и по садам, и по раздольным лугам, и по Керести. Пожилые ольховчане, старики и старухи еще по кладбищу скучают. Особенно в поминальные дни, в родительские субботы - беда. Выйдет моя мать, выйдут другие старухи за лесопункт, к Дупелькам, и голосят, в ту сторону глядючи, где Ольховка. До родительских-дедовских могил им, немощным, никак не добраться...
      ...Бывает, старушки меня делегатом в Ольховку направляют. Говорят, тебе, Леша, все равно по службе в Ольховку надо заглядывать. Так заодно помяни там наших сродственников. Надают свечей, вареных яиц, пирогов, кутьи и прочей снеди. Мать купит в сельмаге кулек конфет для Бори и Вити. Говорит, им, горемычным, при жизни не довелось отведать детских радостей - так пушчай хоть сейчас леденцов и карамелек испробуют... Полный заплечный мешок всякой всячиной набузую, двустволку в руки - и пошел.
      ...По правде сказать, не по душе мне эти поминальные поручения старух. И не потому, что дорога трудная, - к этому я привычен. Посуди сам, как нескладно получается. Прихожу в Ольховку под вечер. Раскладываю по могилкам угощения, ставлю и запаливаю свечи. А дальше что делать? Как при одном-разъединственном человеке поминать? Был бы, как в прошлые годы, народ, так и поминальная чарка по кругу пошла бы, и бабы всласть поголосили бы. А в одиночку только последний запивоха пьет, это дело компанейское. И голосить по-бабьи не умею. Сижу возле Витиной и Бориной могилки и курю. А вверху, на дубу, тот самый ворон печаль-тоску разводит.
      ...А в позапрошлом году вот что получилось. Пришел я с этих самых непутевых поминок сюда, костер развел. Как и сегодня, долго ворочался, пока заснул. И вижу сон... Очень чудной сон! Обычно во сне видится, будто ты в ином месте - не на том, где спишь. А мне снится, как и всамделе есть: лежу на боку под моим дубом, рядом костерчик догорает. Лежу и думаю: а на кладбище, поди, сейчас людно, упокойники за гостинцами повыходили. И Борька с Витькой там. Дай-ка, думаю, на них погляжу. Заодно и других померших односельчан увижу.
      ...Поднялся и пошел. Тихонько этак иду, на цыпочках, по кустикам пробираюсь - чтобы упокойников не спугнуть. Как дошел до кладбищенских ворот, дальше и шагу не могу сделать. Вроде ничто не держит, никто не мешает, а ноги не идут, начисто отнялись. Кладбище затянуло легким туманом, и сквозь него видно, как длинной шеренгой, один за другим идут покойники. Все молчат, лица печальные, в руках солдатские котелки, миски, пустые консервные банки. Точь-в-точь так мы ходили за баландой в лагере под Елгавой, пока нас не распихали по хуторам.
      ...Гляжу - упокойники, как по команде, вышли из строя и разошлись по своим могилам. Забирают гостинцы, кутью в свою посуду перекладывают. А иным упокойникам ничего не принесено. Шарят они, бедные, шарят в высокой намогильной траве, а там - пусто. С завистью на удачливых соседей поглядывают, и те делятся с ними.
      ...А вон и мои - Витька и Борька. Я-то вырос, уже седеть начинаю, а они так и остались мальчонками. Шеи у них длинные и тонкие, как у птенчиков. Нашли-таки конфеты, обрадовались. Хотел я было окликнуть их через забор, спросить - чего в другой раз принести. И в этот момент проснулся.
      К Гажьим Сопкам
      Рано утром мы пробудились на дне океана, заполненного седовато-молочным, с оловянным отливом, туманом. Он окутывал даже вершины самых высоких деревьев. Это сулило погожий, солнечный день.
      Сегодня мы пошли на север вдоль восточного берега Керести, к Гажьим Сопкам. Пересекаем русла впадающих в Кересть ручьев и речек. Травенской ручей, Заречная Трубица, Трубицкая канава, Столоповский ручей... Туман рассеялся поздно, часам к десяти. С трудом пробившееся солнце осветило по-осеннему желтые осины и багряные клены.
      У устья Столоповского ручья постояли на высоком берегу Керести. До войны здесь работала водяная мельница. Остатки запруды видны до сих пор. А выше и ниже по течению ложе реки загромождено каким-то хламом. Как слыхал Леша, оккупанты во время поспешного бегства в сорок четвертом сталкивали здесь, с обрыва, фуры со всевозможными грузами, а также "немецкие тачанки" со спаренными и счетверенными зенитными установками.
      После возвращения из изгнания Ольховские мальчишки и подростки, в том числе и Леша, понаходили в лесу брошенные волокуши, законопатили, осмолили их и, подобно древним новгородским ушкуйникам, разъезжали по Керести, выискивая добычу. Иногда доставали со дна ящики с консервами, мешки с размокшими сухарями или гаами, тюки с обмундированием.
      От старой мельницы повернули на восток, к Гажьим Сопкам. Добравшись до окраины царства аспидов, опять повернули под прямым углом и пошли на юг, примерно по тому маршруту, по которому тащил меня на волокуше Саша Вахонин. Нашел ту рощу, в которой я подорвался на мине. А могилу лейтенанта Науменко разыскать не удалось. Очень возможно, что его останки перевезены в Мостки или Спасскую Полисть.
      Я еще раз убедился, что ориентироваться на местности, где приходилось воевать, спустя десятиия очень трудно, а подчас и невозможно. Повырастали новые рощи, прорублены новые просеки, проложены новые дороги и протоптаны новые тропинки. Кроме того, октябрьский пейзаж сильно отличается от февральского или апрельского. На этом участке ориентирами, не вызывающими сомнения, для меня явились Кересть, Гажьи Сопки, ручьи и речки.
      Но, несмотря на отдельные неудачи, свой поход с Лешей считаю даже очень успешным. Он превзошел все мои ожидания.
      Пообедали в Ольховке, у артезианского фонтана, после чего отправились в обратный путь. До свидания, Ольховка! Я уверен, что сюда, на берега древней Керести, опять вернется жизнь. По ночам будут петь петухи, утром колхозники погонят за околицу скотину и с утра до вечера на деревенских улицах будут раздаваться звонкие детские голоса. Опять загудят на полях тракторы и на пожнях застрекочут сенокосилки. Этот мощный артезианский фонтан перестанет день и ночь работать вхолостую. На Веселой горке по праздникам опять зазвучат песни и молодежь будет водить хороводы. И хотелось бы, чтобы все это случилось при жизни нашего поколения.
      Березовый сок
      Делаем привал на Березовом горбыле. Название вполне оправдывает себя: на этом взлобке растет небольшая семейка берез. Одна - могучая, пожалуй, в два обхвата, вокруг нее - послевоенная молодежь. Примерно половина листьев, раскрашенных осенью в нежные пастельные тона, еще на ветвях, вторая половина устилает землю, мягким ковром.
      На молодых березах кора гладкая, меловая, с угольными поперечными рисками. Ствол материнской березы испещрен глубокими бороздами, покрыт буграми и порос мхом. Это знаки времени, письмена природы. Но, если внимательно присмотреться, то помимо естественной рукописи можно разглядеть меты, оставленные человеком. На высоте двух - двух с половиной метров видны заросшие округлые отверстия - с этой березы давным-давно добывали сок.
      Лежим на подстилке из опавших листьев, глядим на ветви деревьев, с которых, повинуясь установленной судьбой очереди, срываются новые и новые листья. Мне вспоминается известная песня поэта Михаила Матусовского и композитора Веньямина Баснера "Березовый сок".
      Лишь только подснежник распустится в срок,
      Лишь только приблизятся первые грозы,
      На белых стволах появляется сок
      То плачут березы, то плачут березы...
      Грустно улыбаясь, мысленно повторяю запавшие в душу строчки. Они волнуют меня, вызывают множество ассоциаций. Мне хорошо знакомы вкус и аромат березового сока.
      Как часто, пьянея средь ясного дня,
      Я брел наугад по весенним протокам,
      И Родина щедро поила меня
      Березовым соком, березовым соком.
      Молодой человек, о котором поется в песне, идет по весенним протокам уже в мирные дни. Он опьянен солнечным светом и запахами весны, у него кружится голова от избытка собственных сил... И нас когда-то шатало из стороны в сторону, и у нас когда-то кружилась голова - но при других обстоятельствах и по другой причине. Мы брели по колено, по пояс в волховских топях. Брели изнуренные, обессилевшие. Но, даже отступая, мы все же шли навстречу Победе.
      Где эти туманы родной стороны
      И ветви берез, что над заводью гнутся,
      Туда мы с тобой непременно должны
      Однажды вернуться, однажды вернуться.
      Вот я и вернулся в свою тревожную боевую молодость. Вспомни, береза-сестрица, кого ты поила живою водой весной сорок второго года. Вспомни, как у твоего подножия умер истощенный солдат, у которого не хватило сил, чтобы дотянуться до сосуда с целебной влагой. Присмотрись хорошенько, может, узнаешь меня? И я делал привал вот на этом самом месте, и я пил твой сок.
      И мне кажется, что береза-донор, тихо шелестя опадающими листьями, отвечает мне: "Помню, помню! Только ты одет был иначе, и лицом очень уж изменился. А где же твои друзья, которые вместе с тобой пили тогда сок из одного солдатского котелка?"
      Это длинный и трудный разговор, береза-сестрица! И я рассказываю ей и ее юным дочерям о своих однополчанах. Рядом лежит Леша и тоже смотрит вверх, на падающие листья. У него свои думы, свой разговор с березой.
      Еще одни одержимый
      Во время странствий по памятным местам, где сражалась 2-я ударная армия, я познакомился с московским историком Борисом Ивановичем Гавриловым. Узнал от него много интересного. Оказывается, Институт истории АН СССР предпринял огромную работу по составлению общесоюзного свода, памятников истории и культуры, которые государство берет под охрану. К тому времени историк Гаврилов закончил составление такого свода по Ярославской области и приступил к аналогичной работе на Новгородчине.
      В одних случаях объект для паспортизации ни у кого не вызывал сомнений. Скажем, Софийский собор, Детинец, церковь Спаса-Нередицы, Юрьев монастырь, памятник "Тысячеие России"... Но бывало и так, что мнения на этот счет расходились. Обычно это случалось тогда, когда речь заходила о памятниках истории и культуры, оставленных нам событиями недавними.
      В частности, представителю АН СССР подчас приходилось убеждать некоторых новгородских руководящих работников, историков и краеведов в том, что места, где происходили важнейшие боевые операции Волховского фронта и 2-й ударной армии в сорок втором году, - это свидетели славы советского оружия, а не его позора, свидетели массового героизма и стойкости советских воинов, а поэтому в обязательном порядке должны быть увековечены и внесены в свод.
      Я ни в коей мере не хочу умалять заслуги новгородцев в охране памятников истории и культуры. Наоборот, считаю, что в этом отношении Новгород и вся область могут послужить образцом для подражания и заимствования. Однако несомненно и то, что до недавнего времени здесь были довольно сильны тенденции, тормозящие самоотверженную работу наиболее дальновидных историков, краеведов, следопытов. Эти тенденции выражались, прежде всего, в однобоком подходе: по сравнению со стариной недооценивалась современность, в частности период Великой Отечественной войны.
      И эти тенденции, к сожалению, не оставались только частными мнениями - от них в какой-то мере зависела деятельность новгородских историков, краеведов, следопытов. Об этом говорит хотя бы тот факт, что три десятиия спустя после окончания войны приехавший из Москвы ученый-историк лазил в резиновых сапогах по волховским топям, ал над ними на вертое и устанавливал самую далекую точку Любанского прорыва, самый дальний рубеж, достигнутый конниками генерала Гусева, определял контуры "долины смерти", искал остатки штабных землянок 2-й ударной, намечал места, где следовало бы установить памятные знаки и обелиски. А ведь всю эту огромную работу уже много назад должны были проделать сами новгородцы. Представителю Академии наук осталось бы только то, что входит в его прямые обязанности, - паспортизировать и заносить в свод.
      Правда, колоссальную и поистине подвижническую работу по собственной инициативе проделал краевед и следопыт Н. И. Орлов. Но ему - в силу тех же, упомянутых выше тенденций - не оказали должной поддержки. Николай Иванович был настоящей ходячей энциклопедией по истории Любанской операции. Но многое из того, что он знал, что сам "прочитал" на местности, в письменном виде не фиксировалось, на карты и схемы не заносилось.
      И вот недавно - уже после того, как о "коменданте "долины смерти" были написаны главки для этой книги, - Николай Иванович умер. И навсегда унес с собой в могилу немало фактов, которые уже никогда не попадут на страницы описи боевых дел 2-й ударной армии.
      Итак, Борис Иванович на ходу доделывал всяческие недоделки местных историков и краеведов, различных учреждений и организаций. И часто с горечью обнаруживал: упущенное наверстать затем бывает очень трудно, а подчас и совсем невозможно. Одно пошло под бульдозер, другое - на переплавку, третье - для хозяйственных нужд, четвертое - так поросло травой забвения, что и следов не найти...
      Еду в Челябинск
      Уже в "Моей фронтовой лыжне" была поставлена последняя точка, уже, вооружившись остро заточенными карандашами, рукопись читали строгие рецензенты. И вдруг к встречам с прошлым добавились новые страницы. Страницы волнующие, трогательные и, как мне кажется, для завершения моих воспоминаний важные.
      Неожиданно получаю приглашение из Челябинска: 3-5 мая 1980 года состоится очередная встреча ветеранов уральских лыжных батальонов.
      О-че-ред-ная! Выходит, уже не первая. А я и знать не знаю, что где-то на Урале встречаются ветераны фронтовой лыжни. Но тут же на меня навалились сомнения: и далеко, и рискованно - только что разделался с очередным приступом радикулита...
      Взвесив все за и против, все-таки решил: надо ехать. Обязательно поеду!
      В Челябинск приехал поездом, на два дня раньше. Встретили представители Совета ветеранов - объятия, поцелуи, цветы... В разгаре первомайская демонстрация, городской транспорт бездействует. К гостинице - до нее около трех километров - идем пешком. И очень удачно, что именно так получилось: город намного выигрывает, если знакомишься с ним Первого мая, в погожий весенний день. Вдобавок рядом шагают внимательные и предупредительные гиды старожилы этого города.
      Гостеприимные хозяева разместили приезжих ветеранов в лучшей гостинице Челябинска с типично уральским названием - "Малахит". Знакомлюсь с прибывающими на встречу, издали узнаю их по орденам и медалям. География нашего лыжного братства обширна. Есть приехавшие из Прибалтики и с Украины, из Горького, Смоленска и других городов России. Но больше всего из уральских и приуральских городов: из Перми и Свердловска, из Нижнего Тагила и Магнитогорска, из Уфы и Кургана, из самой Челябинской области...
      Из 280-го запасного лыжного полка у меня однополчане нашлись. А 172-й ОЛБ представляю один. Владимир Фунин и Александр Вахонин сообщили: приехать не сможем, не позволяет здоровье. Владимир даже сам написать не смог, это сделала за него дочь Галина.
      А из 173-го и 174-го ОЛБ несколько ветеранов приехало. Собравшись вместе, поговорили всласть. Вспомнили и отменный флотский борщ на станции Буй, и рыбинскую декаду, и бомбежку на станции Медведеве, и авиасабантуй первого разряда при выгрузке в Малой Вишере, и ускоренный марш на лыжах через Гряды Папоротное - Селищенский Поселок к Мясному Бору.
      Затем наши фронтовые лыжни разошлись. Однако беседа о дальнейших судьбах лыжбатов не потеряла интереса. К какой дивизии или стрелковой бригаде были приданы? Где воевали? Вспоминали полузабытые названия...
      Каждый челябинец знает, что означает сокращение УЛБ - уральские лыжные батальоны. Итак, знакомимся с Советом ветеранов УЛБ. Его возглавляет бывший воин 39-го ОЛБ Михаил Евгеньевич Колесников, заместитель председателя - Степан Савельевич Зубарев, ветеран 44-го ОЛБ. Оба энергичные, подвижные. В эти дни им хватает хлопот!
      После войны Михаил Евгеньевич долгое время работал секретарем Челябинского облисполкома. И поэтому не удивительно, что Совет ветеранов обосновался в облисполкоме - в центре города, на улице Цвиллинга. Степан Савельевич до недавнего времени трудился в железнодорожной дистанции лесозащитных насаждений.
      Гляжу я на Михаила Евгеньевича - и вспоминаю нашего Авенира. Богатырь из 39-го ОЛБ и ростом, и шириной плеч совсем немного не дотянул до габаритов правофлангового 172-го ОЛБ. И я еще раз поудивлялся: как же таких великанов держали лыжи?!
      Заметил такую особенность: в Челябинске в лыжные части набирали, как правило, молодежь. И вот сейчас, к 1980 году, здешние ветераны-лыжники только-только подходят к пенсионному рубежу и лишь немногие переваливают через него. Этакие здоровяки, как на подбор, прямо зависть берет! Вот, к примеру, бывший комвзвод из 60-го ОЛБ - Иван Иванович Гришин. Недавно, к своему 60-ию, вместе с комсомольцами комбината "Магнезит", где и поныне работает, сдал все нормы комплекса ГТО.
      Я знаком с деятельностью многих Советов ветеранов Великой Отечественной войны. Но, пожалуй, нигде не встречал такой тесной и широкой связи их с молодежью, как в Челябинске. В Совет входит молодой инженер и начинающий журналист Николай Константинович Крохин - сын фронтовика, погибшего в боях за Москву. Тесными шефскими узами связан Совет с Челябинской детско-юношеской спортивной школой No 5. Она предоставляет Совету актовый зал для проведения встреч ветеранов, школа организовала в одном из своих классов музей боевой славы, посвященный лыжникам-уральцам.
      По инициативе Совета в окрестностях Челябинска ежегодно проводятся соревнования юных лыжников на приз имени Уральских лыжных батальонов. Поначалу эти соревнования были задуманы как областные. Но скоро весть о них шагнула далеко за пределы Челябинской области, их популярность ширится с каждым годом. Так, в олимпийском году команды юных лыжников прислали Пермь и Свердловск, Златоуст и Сыктывкар, Уфа и Казань, Москва и Ленинград, Горький и Хабаровск...
      Собралось нас около двухсот. На торжественном акте каждому вручили пятиугольный памятный знак - "Ветерану уральских лыжных батальонов". Были отведены специальные часы для знакомств друг с другом и воспоминаний. Осматривали в спортшколе No 5 музей боевой славы. Встречались со студентами Института физкультуры и курсантами Челябинского высшего военного автомобильного училища, побывали в гостях на предприятиях города. Возлагали венки у Вечного огня и фотографировались на главной городской площади у памятника Владимиру Ильичу...
      В последний день встречи мы собрались на прощальный товарищеский ужин в столовой подшефной спортшколы. Нас две сотни... Выглядим довольно внушительно, за столами тесновато. Вместе с тем это всего лишь небольшая горстка воинов-лыжников, которых послал на войну Урал. Ведь только в составе 2-й ударной сражалось 26 ОЛБ. Это более десяти тысяч лыжников, преимущественно уральцев.
      И все же в этой скромной столовой гостей во много раз больше, чем треть лыжбата. Каждый из нас мысленно пригласил десятки и сотни фронтовых друзей. И тех, кто еще не знает о рождении нашего ветеранского братства; и тех, кому приехать помешала болезнь; и тех, кто умер уже в мирное время; и тех - их больше всего, - кто навсегда остался на полях сражений.
      Товарищеское застолье ветеранов - это сотканные воедино торжество победы и скорбь тризны. Каждому вспоминается свое, у каждого по-своему сопрягается настоящее с далеким прошлым. Но одновременно все эти воспоминания, все эти чувства тесно перепаются и, витая над застольем, создают особую атмосферу, особое эмоциональное поле.
      В сугубо прозаической столовой на несколько часов провозглашена Республика Фронтового Братства. В этой республике свой ход времени и свой часовой пояс, свои единицы измерения добра и зла, свои понятия о возрасте человека... Здесь даже работают особые виды транспорта. Стоит произнести магический пароль Мясной Бор, "долина смерти", Новая Кересть, Синявино, Рабочий поселок номер восемь, Гонтовая Липка, - и нам незамедлительно подают машину времени. На ней мы мгновенно преодолеваем тысячи километров и оказываемся в царстве проволочных заграждений и минных полей, траншей и землянок, в царстве завывания мин и снарядов... Мы вмиг переносимся на десятиия назад - в военное лихоье, в годы великой битвы за нашу Отчизну.
      Мать уральских военных лыжников
      Когда я был в Новгороде, следопыт Орлов снабдил меня десятками нужных мне адресов. Хотел было дать еще один. Дескать, в 1972 году приезжала в Новгород пенсионерка, бывшая учительница. После от нее было письмо. Она уже много ищет следы своих учеников и родного брата, ушедших добровольцами в лыжные части и пропавших без вести. Учительница собрала огромный материал о боевом пути уральских лыжбатов. Трижды он перетряс свой немалый архив, но письма с адресом учительницы так и не нашел. Экая досада!
      Только запомнил, что живет она в каком-то уральском поселке с нерусским названием. Данные слишком приблизительные, чтобы можно было искать.
      Теперь можете себе представить мою радость, когда с этой женщиной меня познакомили на челябинской встрече.
      В железнодорожном поселке Бердяуш - это западнее Челябинска - живет Александра Ивановна Попова. Она с довоенных и до выхода на пенсию учительствовала в местной средней школе. В октябре 1941 года из 10-го класса, которым руководила Александра Ивановна, вступил добровольцем в лыжный батальон лучший спортсмен школы Митя Бекетов. От него пришло единственное письмо - из Ярославля, где маршевый батальон делал остановку по пути на фронт.
      Мать Мити - Евдокия Ефимовна - попросила классную руководительницу организовать поиски сына. Александра Ивановна стала делать от имени матери запросы в различные инстанции. Но отовсюду приходил неутешительный ответ: "Пропал без вести".
      Скоро у Александры Ивановны добавились новые тревоги и хлопоты: добровольцем-лыжником стал ее родной брат Дмитрий Полтораднев. Тоже выпускник Бердяушской средней школы, молодой учитель истории. Последнее письмо от него получили весной 1942 года. В нем была фотография Дмитрия и его боевых друзей, сделанная у Огорелья. Как после выяснилось, это одно из новгородских селений в зоне прорыва 2-й ударной. Начались поиски брата. Ответы "пропал без вести" порождали неопределенность и смятение чувств, являлись поводом для всевозможных догадок, предположений... В беспрестанном ожидании жила сама Александра Ивановна, не находила успокоения ее старенькая мать - Екатерина Григорьевна.
      В лыжные батальоны уходили все новые и новые выпускники школы, воинами-лыжниками становились наиболее физически подготовленные юноши-железнодорожники поселка Бердяуш. И если с ними обрывалась связь, родные шли к учительнице Поповой, о которой распространилась молва, что она "специалистка по розыску без вести пропавших".
      Закончилась война, оставшиеся в живых фронтовики вернулись домой. Александра Ивановна стала разыскивать бывших лыжбатовцев, надеясь получить какие-то вести из первых рук. Обращалась в советы ветеранов и военкоматы, в адресные столы и отделы социального обеспечения... Писала в районные и областные газеты. Работала в Центральном военном архиве в Подольске. Ездила в Новгород, встречалась там с краеведами и следопытами, изучающими боевой путь войск Волховского фронта, в частности 2-й ударной армии.
      Благодаря огромным усилиям Александры Ивановны многое в судьбе без вести пропавших прояснилось. Она разыскала однополчан Бекетова, которые рассказали, что Митя был разведчиком и знаменосцем 39-го. ОЛБ. Тяжело раненного в грудь, его отправили на волокуше в медсанбат. Нашла Александра Ивановна и однополчан своего брата из 40-го ОЛБ. В их памяти Дмитрий Полтораднев сохранился как отважный воин, они же засвидетельствовали его смерть на поле боя.
      И хотя далеко не всегда Александре Ивановне удается проследить боевой путь пропавшего без вести до конца и разыскать его могилу, - даже то немногое, что сообщают о павших их фронтовые товарищи, очень много значит для родных!
      Результаты своих разысканий Александра Ивановна записывала, сопоставляла, изучала. В ее списках оказались сотни уральских лыжбатовцев - живых и мертвых. Через нее установили между собой контакты многие ветераны-лыжники, разбросанные по всему Уралу, по всей нашей стране. И в конце концов зародилась идея: организовать встречу ветеранов уральских лыжных батальонов. Впервые это было осуществлено в 1975 году. Тогда же был избран Совет ветеранов УЛБ.
      Вот почему учительницу-пенсионерку Попову называют "матерью уральских военных лыжников".
      Александра Ивановна не только описец ратных подвигов уральских лыжных батальонов - она всячески пропагандирует их заслуги перед Родиной. Публикует статьи и очерки в местной печати, выступает в школах и рабочих клубах, на предприятиях. Свои лекции и беседы оживляет чтением стихов известных поэтов и собственного сочинения.
      Проходят годы и десятиия... Уже нет Екатерины Григорьевны и Евдокии Ефимовны, поумирали другие матери воинов-лыжников, не вернувшихся с фронта. Но память о героях не зарастает травой забвения. Каждая осиротевшая солдатская мать, уходя из жизни, оставляет Александре Ивановне в наследство свое неизбывное материнское горе...
      Есть у Александры Ивановны замечательный помощник - ее сын Владимир, работающий врачом-невропатологом. Он тоже увлеченный пропагандист подвигов уральских лыжников в Великой Отечественной войне. С путевкой общества "Знание" и гитарой в свободное от работы время выступает в Челябинске или разъезжает по области. И всюду он желанный гость. Сам себе аккомпанируя, исполняет стихи поэтов-фронтовиков, стихи своей матери. Сам сочиняет музыку к ним.
      Выступал Владимир и на нашей майской встрече. Особенно проникновенно он исполнил стихотворение Александры Ивановны, посвященное памяти Дмитрия Полтораднева. Вот оно.
      И каждый год, как отцветает
      У нас черемуха в саду
      И лепестками засыпает
      Всю землю, - спать я не могу.
      Весной военной этим цветом,
      Как снегом, землю занесло,
      С весенним фронтовым приветом
      Пришло последнее письмо.
      С тех пор прошло годов немало...
      Теперь уж больше тридцати.
      Всю жизнь его везде искала
      И не могу никак найти.
      Уж я состарилась с годами,
      А от него все вести нет...
      Есть только присланный на память
      В годину трудную портрет.
      Стою часами у портрета...
      На нем - мой брат, простой солдат.
      Войны давно в России нету,
      А он все держит автомат...
      В гостях у Владимира Фунина
      Еще дома, перед отъездом в Челябинск, подумалось: раз уж буду на Урале, обязательно заеду к Владимиру. Но легко сказать "заеду" - Урал ведь не маленький.
      От Челябинска до Красноуральска примерно четыреста километров. А тут еще праздничные дни, все виды транспорта забиты.
      И все же - еду! Не сделаю этого, так после годами буду казниться. Договорился с Колесниковым: от имени Совета вручу Фунину памятный знак "Ветерану уральских лыжных батальонов".
      Как ехал вдоль Уральского хребта на современных перекладных, в подробностях описывать не стану. Добирался до Красноуральска и на электричках, и на поездах дизельной тяги, и на рейсовых автобусах, и на попутной трехтонке, и даже на такси... Из Невьянска сделал крюк в сторону - навестил в Кировграде восьмидесятинюю Пелагею Андреевну, бывшую хозяйку Аси. Очень трогательная получилась встреча! После Нижнего Тагила из окна вагона вдруг увидел название станции: Сан-Донато. И сразу же вспомнился Гриша Пьянков - Итальянец.
      Наконец я близок к цели: в канун Дня Победы выхожу на станции Верхняя. Красноуральск в стороне от железной дороги, до него еще десять - двенадцать километров. На привокзальной автобусной остановке многолюдно. Настроение у публики боевое, все готовы к штурму. С большим трудом втискиваюсь в видавший виды автобус и еду буквально в подвешенном состоянии. Но ехать недалеко, и пассажиры скоро угомонились. Даже шуточки отпускают.
      Красноуральск. Я уж подумал было, что пришло время распрощаться с последней "тройкой перекладных". Но оказалось, что предстоит еще один "перегон". Город довольно большой и сильно разбросанный. А Фунин, судя по адресу, живет в поселке-спутнике Октябрьском. Надо разобраться с автобусами.
      Среди доброй сотни ожидающих мне приглянулась почему-то средних женщина с хозяйственной сумкой в руках. Выясняю у нее, как попасть в Октябрьский.
      - А вам какая улица нужна?
      - Шахтерская...
      - А к кому едете на Шахтерской?
      - К пенсионеру Владимиру Фунину...
      - К Фунину?! - удивленно переспросила женщина. - Тогда едем вместе. Я дочь Владимира Федоровича - Галина. Только мы живем уже не на Шахтерской, недавно получили новую квартиру на Салдинской...
      Надо же! Какая счастливая случайность! Я отрекомендовался. Заочно мы уже были знакомы. Последнее время Владимир отвечал на мои письма, диктуя дочери. А иногда, когда отцу было совсем плохо, Галина Владимировна писала мне от своего имени.
      Пока подошел наш автобус, я расспросил Галину Владимировну о здоровье отца.
      - Очень плохо! И он мучается, и мне с ним трудно... Мама умерла, старшие брат и сестра со своими семьями живут в других городах... Остались мы вдвоем...
      Галина Владимировна заплакала и на некоторое время умолкла. Из ее писем я примерно представлял себе обстоятельства. Незадолго до оформления пенсии у Владимира пью повисла правая рука. Следствие старого ранения - того самого, которое он получил при выходе из окружения. А спустя несколько Владимира свалил инсульт с полным левосторонним параличом...