Окруженческое меню
      Являюсь к своим лыжбатовцам с двумястами граммов сухарей на брата - и все! Представляете себе, что это значит? Конечно, каждый понимает, что старшина тут ни при чем. Тем не менее чувствую себя отвратительно. В блокированном Ленинграде родители тоже не повинны, что их дети умирают от дистрофии. Но сознание невиновности не избавляет взрослых от моральных страданий.
      Все относительно. С сожалением вспоминаю прошедшие дни моего старшинства. На складах выдавали полную норму, случалось, даже перепадала добавка. А я мысленно жаловался на свою судьбу: до чего же тяжела доля ротного старшины!
      Теперь-то понимаю, в какое благодатное время начал свое старшинство. Настоящие трудности начались с того дня, когда суточный паек на роту поместился в моем вещмешке и я понес его один, без помощи Мусы и Романа.
      Пока что лыжбатовцы держатся, в уныние не впадают. Потуже затягивают ремни и надеются на лучшие дни. Кое-кто пытается даже шутить - как в добрые прежние времена.
      - И будем мы пить росу божию, будем питаться диким медом и акридами! нарочито патетическим тоном говорит Философ, принимая свою порцию коричневато-темных сухарей.
      - Дикий мед - это совсем не худо! - отзывается Нургалиев. - А вот акрид не приходилось едать. Это вроде шанег, что ли?
      - Какие там шаньги! В Евангелии сказано, будто Иоанн Креститель, пребывая в пустыне, никакой другой свежатины, кроме саранчи, не имел.
      - Нет уж! Коли наш старшина этих самых акрид, раздобудет, так я свою порцию тебе задаром отдам. Такая свежатина не по мне!
      Я смотрю на своих "деток", и мне почему-то больше всех жаль самого рослого, самого крепкого из них - Авенира. Пока с продуктами было более или менее благополучно, он получал двойную порцию. И никаких нареканий по этому поводу не было. А как быть сейчас? Давать великану двойную порцию сухарей? Но сейчас ситуация не та. Стиснув зубы, ребята пока держатся. Но нервы у них на пределе. Давать Авениру лишние сухари можно только за счет его товарищей. Но, быть может, при изменившейся обстановке отдельные лыжбатовцы на особое положение Авенира будут реагировать иначе? А сам я имею моральное право делать такие исключения? Надо посоветоваться с Гилевым и Фуниным.
      Однако вопрос о дополнительном пайке для Авенира отпал сам собой. Когда я дипломатически завел с ним разговор на эту тему, он наотрез отказался от каких бы то ни было добавок.
      - Лишний сухарь меня не спасет, - угрюмо сказал великан. - Он станет глодать изнутри сильней, чем сейчас гложет голод. И буду думать, что все ребята глядят на меня с упреком и про себя называют объедалой...
      Время года такое, что в лесу поживиться как будто нечем. Боровая дичь и звери перекочевали куда-то подальше от войны. Но солдаты все же находят кой-какую приправу к сухарям.
      Богаты новгородские болота клюквой, которую лыжбатовцы прозвали "волховским виноградом". В стволах берез, особенно тех, что растут на южных окраинах полян, уже начал циркулировать сок. Это - "волховское шампанское". Пока что оно только лениво капает, но в ближайшее время, как и положено шампанскому, хлынет под напором и станет заметным подспорьем.
      Чтобы собирать клюкву, ничего, кроме женского терпения, не надо. А добыча березового сока дело посложнее. Требуются, хотя и совсем простенькие, инструменты, приходится овладеть немудреной технологией. Но для таких бывалых ребят, как наши лыжбатовцы, все это пустяки.
      В ротах и в хозвзводе появились самодельные сверла типа "перо" и долота. Умельцы-ложкари вырезают из податливой липы и осины сточные желобки. А из бузины, оказалось, очень просто делать сточные трубки. Ватная сердцевина легко выталкивается ивовым прутиком.
      Тяжко лыжбатовцам и без курева. Если бы добрый кудесник предложил сейчас каждому на выбор - буханку хлеба или пачку махорки, то многие предпочли бы махорку. А поскольку добрых кудесников мы не встречаем, в ход идут всевозможные заменители, оставшиеся с прошлого а: вереск и папоротник, мох и брусничник, камыш и чернобыл... В большой цене у табакуров древесные листья, которые не опали в положенный срок, "прикипели" к ветвям и продержались до весны. От смешивания суррогатов в разных пропорциях получаются различные сорта "волховской махорки".
      Однако вдвойне туго приходится тем, у кого на попечении кони. У кавалеристов-гусевцев их тысячи, у пехотинцев - сотни, у артиллеристов десятки, у лыжников - единицы... Но сколько бы их ни было, они живые существа и хотят есть. А овса и прессованного сена нет.
      Частичный выход из положения нашли гусевцы. Они берут большую железную бочку из-под солярки, хорошенько вываривают ее, чтобы не осталось неприятного запаха. Затем в этой посудине кипятят воду и распаривают в ней тонкие веточки березы и некоторых других лиственных деревьев.
      Таким варевом кормит своего Шайтана старшина Комаров и комбатовского Орлика - связной Костя Жирнов.
      Выручил Муса
      Комбат вызвал в штаб на совещание командиров рот и политруков, ротных старшин и старшину хозвзвода... Разговор предстоит на самую злободневную тему: чем кормить или хотя бы подкармливать лыжбатовцев, чтобы они не превратились в беспомощных дистрофиков? В скромной штабной землянке тесно и душно, расселись у входа снаружи на самодельных табуретках и неподатливых дровяных чурках, с которыми не справился топор вестового.
      Совещание началось очень нервозно.
      - В дивизии мне сказали, - начал комбат, - у нас ничего нет и в ближайшее время не будет. Изыскивайте ресурсы у себя на месте. Вот я и нашел... Эй, Костя, подавай сюда наш ресурс!
      Спустя минуту показался комбатовский ординарец, он вел под уздцы Орлика. Костя смотрел на нас с немой мольбой и тайной надеждой. Будто судьбу Орлика нам предстояло решить общим голосованием. Или он еще надеялся, что комбат только погорячился и отменит свое решение. Но, увы, надежда эта не оправдалась.
      - Так вот... - дрогнувшим голосом сказал комбат. - Сдаю Орлика в общий котел. Кто из вас возьмет на себя это дело?
      Сразу никто не отозвался. Мы все прекрасно понимали, чего стоило комбату пойти на такой шаг. Своего красавца он с большим трудом заполучил еще в запасном полку. В честь любимого коня полководца Котовского назвал его Орликом. Пока мы добирались от Малой Вишеры до Ольховки, гусевские командиры различных рангов не раз пытались выцыганить Орлика. Предлагали взамен великолепных жеребцов - и вороных, и гнедых, и буланых, и всяких прочих мастей. Вдобавок сулили солидную доплату. Но наш комбат не поддавался никаким соблазнам.
      - Не уговаривайте, ничего не получится! - отваживал он претендентов на Орлика. - Командиру лыжного батальона положен именно белый конь. Любая иная масть будет демаскировать меня на фоне лыжников. Да и привык я к своему Орлику, он для меня как родной...
      Глядя теперь на комбатовского любимца, я почему-то вспомнил эпизод из "Капитанской дочки": Петр Гринев наблюдал, как на великолепном белом коне киргизской породы гарцевал в степи Пугачев...
      - Так кто же возьмется? - нетерпеливо переспросил комбат. - Или, думаете, я сам пущу Орлику в ухо пулю и стану свежевать его тушу?!
      - Товарищ гвардии капитан! - попросил я слова, - У нас в третьей роте есть татарин Муса Нургалиев. Он рассказывал, что у них в деревне забивать коней на мясо - самое обычное дело. Нургалиеву приходилось это делать много раз...
      - Так и порешим! - с облегчением воскликнул комбат. - Костя! Гони Орлика в третью роту, разыщи Нургалиева и передай мой приказ. Обожди там, пока все будет готово. Примерно учтите, сколько чего получится, и мы тут в штабе распределим между подразделениями. И никаких неучтенных отходов! Все печенки-селезенки, все съедобное должно в ход пойти...
      Орлик посматривал своими умными глазами то на комбата, то на Костю, то на нас. И вопросительно прядал ушами. Будто пытался разгадать: почему он вдруг оказался в центре общего внимания?
      Комбат устало поднялся с табуретки, подошел к Орлику, потрепал его рукой по шее, расправил гриву, откинув назад челку, заглянул в глаза.
      - Прощай, боевой друг! - с необычной хрипотой в голосе сказал он. - И прости меня... Понимаешь, брат, иного выхода нет. Ты тоже солдат... А солдату, когда надо, приходится отдавать свою жизнь ради боевых товарищей...
      - А теперь - побыстрей отсюда! - уже совсем иным голосом, почти сердито приказал комбат ординарцу, будто тот замешкался по своей вине. И с какой-то отчаянной решимостью напутственно махнул рукой в сторону переднего края.
      Скоро комбат сумел взять себя в руки, и совещание вошло в более спокойное, деловое русло.
      Оказалось, есть кой-какие ресурсы и помимо Орлика. Договорились, что надо всячески расширять добычу березового сока. Нас, старшин, комбат обязал наладить контакты с артиллеристами и танкистами: им в своих мастерских ничего не стоит изготовить сверла или хотя бы долбежные стержни.
      В обязательном порядке надо организовать подвоз из ближайших колодцев хорошей воды. Частично на Шайтане, остальное - "солдатской тягой". Надо стараться, чтобы в котел шла только колодезная вода. На ней же готовить хвойный отвар. Это и напиток, и обязательное противоцинготное средство.
      Наконец, самое главное: надо энергично заняться поиском лошадиных туш. Их особенно много по обочинам тех дорог, по которым двигались конники генерала Гусева. Лошадей, раненных во время бомбежек, артиллерийских и минометных обстрелов, поломавших ноги на обледеневших лежневках, кавалеристы пристреливали и оттаскивали в стороны. Расчищая во время снежных заносов дороги, солдаты сваливали снег направо-налево. И попутно хоронили павших коней. Росту придорожных снежных валов способствовали поземки и метели. Так образовались естественные ледники, хранящие до поры до времени запасы конины. Там, где леса погуще, они еще сохранились. Только не надо зевать. Таких догадливых, как мы, в "Любанской бутыли" сейчас многие тысячи...
      Когда я вернулся в роту, Муса уже заканчивал разделку туши. Он не подвел меня, с задачей справился. И как будто без особых переживаний. Во всяком случае, внешне это ни в чем не проявлялось. А вот Костя отсиживался в дальней землянке. Говорили, некоторое время лежал даже на нарах, плотно прикрыв голову ватником. Чтобы не слышать рокового выстрела.
      В разделке помогал Философ. По указанию Мусы он с плотницкой ловкостью орудовал топором и раскладывал куски мяса прямо на снегу, пока что хорошо сохранившемся под разлапистой "елкой Одинцова". Как и любое мало-мальски значительное событие, драматическую кончину Орлика Философ осмыслил на свой особый манер.
      - Сказано в книге "Бытия": повелел бог Аврааму принести в жертву своего единственного сына Исаака. Положил Авраам сына на жертвенник и занес над ним нож... Но в этот момент бог возвестил через ангела своего: "Авраам! Авраам! Не убивай безвинного отрока. Теперь я знаю, что ты боишься бога и не пожалел для меня любимого сына..."
      ...А тут куда горшая петрушка получилась! Повелел бог войны нашему комбату: принеси в жертву своего любимого Орлика. Комбат переложил это трудное дело на Мусу. Однако в лыжбат божий ангел не явился и не возвестил громким гласом: "Муса! Муса! Не убивай Орлика. Вот вам фронтовой паек на месяц вперед!" Выходит, бог войны еще более бессердечный, чем бог иудейский и бог христианский...
      За маханиной
      Старшина Комаров успел до полного разводья организовать несколько поездок за кониной. Ездил он на своем Шайтане, брал с собой ротных старшин.
      С каждым днем убывал снег на дорогах, день ото дня слабел Шайтан... Так что не садились даже в пустые розвальни. А на обратном пути - и подавно. Шли рядом с санями, как чумаки возле возов, груженных рыбой или солью. Более того: то и дело приходилось помогать Шайтану.
      С собой обязательно брали Мусу - мастера разделки конских туш. Под его руководством мы действовали с наименьшей затратой сил: всю вмерзшую в снег и лед тушу не выкапывали. Вырубали только те куски, которые по ряду признаков годились в пищу.
      Муса был и главным дегустатором. Сделав топором пробный разруб, он иногда сразу браковал:
      - Однако этот махан шибко воняйт! А ну ево к шайтану!
      Я ни разу не слышал, чтобы Муса сказал "конина". Только - махан или маханина.
      Ездили мы по тем дорогам, по которым в разгар наступления пробивались на запад и северо-запад конники генерала Гусева, к тем селениям, за которые кавкорпус вел ожесточенные бои. Побывали у Финева Луга и Рогавки, у Вдицко и Веселой Горки...
      При варке не особенно свежей конины обильно выделяется розовато-бурая пена. Сколько ее ни сбрасывай черпаком, она ползет и ползет вверх, будто в котел заложен мыльный камень.
      Неприятный запах можно было бы частично перебить изрядной порцией соли. Да где ее взять? Соль тоже стала остродефицитной.
      Однако ничего не попишешь, лыжбатовцы ели и такое варево. Вслед за Мусой называли его маханом, маханиной. А Философ пустил в обиход еще одно словечко: гусятина. Прозрачный намек на то, что подобранные павшие кони принадлежали ранее кавалеристам-гусевцам.
      Но вот тепло ранней весны добралось и до снежных залежей в наиболее затененных лесных дебрях. Вдобавок окончательно развезло дороги, не проехать ни на санях, ни на повозке. И заготовка маханины закончилась. Обессилевшего Шайтана постигла судьба Орлика.
      В последний раз нам довелось отведать свежей маханины неделю спустя после тризны в память о безотказном Шайтане. Случилось это при таких обстоятельствах. Возвращался я с Мусой из 8-го гвардейского к себе в лыжбат. Путь пролегал через расположение четвертой батареи 23-го гвардейского артполка, входящего в нашу дивизию. Смотрим, батарейцы свежуют коня. Говорят, полчаса назад во время бомбежки ему перебило ногу. Пришлось пристрелить...
      Я бросился к комбату, прошу у него: выделите, сколько можете, конины лыжникам. Совсем ребята отощали. Поначалу он ни в какую. Дескать, сами голодные сидим, а лыжники к нам никакого отношения не имеют. Я пытаюсь убедить комбата: имеют и самое непосредственное. Наш ОЛБ держит оборону как раз на этом участке, защищает батарею от всяких неожиданностей...
      - Если так рассуждать, то нам самим от коня ничего не останется, засмеялся комбат. - Лыжники нас от немцев своей грудью заслоняют, саперы для нас возводят мосты, медсанбатовцы нас лечат... Да сколько у нас еще друзей в самом артполку!
      И тут я вспомнил то, с чего следовало бы начать. В конце февраля из-за сильных метелей и снежных заносов несколько суток никак нельзя было подвезти из тыловых складов к батареям снаряды. Ни на лошадях, ни на машинах не проехать. Артиллеристов выручили лыжники. Сотни полторы наших ребят сделали несколько рейсов за десять с лишним километров. Каждый привозил в "сидоре" по два шестикилограммовых снаряда. Бережно доставляли, завернув в свои портянки. Так японки носят за спиной своих малышей...
      - Да, тогда вы действительно крепко помогли нам! - согласился комбат. Советую вам, старшина: если останетесь живы, учитесь после войны на адвоката. А теперь - пошли!
      Комбат точно указал свежевальщикам, какую часть лошадиной ляжки отрубить назойливому попрошайке. Получилось не ахти сколько - килограммов около десяти. Но и за это спасибо! Я и Муса подвесили щедрый подарок на длинную палку и в приподнятом настроении зашагали к своим.
      Мобильный отряд
      Полностью занять Ольховские Хутора 4-й гвардейской так и не удалось. Дело пошло даже вспять: немцы все более нажимают с севера, отбивают одну усадьбу за другой. Противостоять им не хватает сил. У наших артиллеристов, минометчиков и пулеметчиков боеприпасов в обрез, личный состав дивизии измотан до предела. Такое же положение создалось и на других участках обороны 2-й ударной. "Любанская бутыль" медленно, но неотвратимо сокращается...
      А ведь мы совсем немного не дотянули, не дожали! Наши разведчики уже не раз побывали на окраинах Любани. В тихую погоду уже слышалась артиллерийско-минометная канонада со стороны рвущейся к нам навстречу 54-й армии Ленфронта...
      В начале апреля с запада в район Ольховского узла обороны отошла какая-то сильно потрепанная пехотная часть. Ее влили в оперативную группу Андреева. В результате этих пертурбаций 172-й ОЛБ временно сняли с переднего края. Наши булькающие и хлюпающие позиции заняли какие-то бедолаги-"славяне". Вряд ли они обрадовались своему новоселью!
      Мы расположились лагерем в лесу, в двух километpax восточнее Ольховки. По соседству с той самой артбатареей, которая отвалила нам кусок конской свеженины. Предстоящие задачи лыжбата нашему командиру обрисовал сам генерал Андреев:
      "Пока что будете в дивизионном резерве, для выполнения срочных заданий. Мы будем посылать лыжников, как наиболее мобильное подразделение, туда, где возникнет срочная необходимость..."
      Мобильное подразделение... Надо же! Сейчас подобный комплимент в наш адрес звучит иронией. Лыжи у нас переломались, и обломки мы посжигали в кострах. Между прочим, - просмоленные, проолифенные, десятки раз смазанные, - здорово горят! А если бы и уцелели, так лыжный сезон уже кончился. Отощали и обессилели мы настолько, что ходим медленно, вразвалочку, как водолазы.
      О нашей мобильности сейчас можно говорить всерьез только в таком смысле: мы не прикованы к какому-то конкретному участку переднего края. Теперь лыжбат готов в любую минуту двинуть туда, где срочно потребуется заткнуть прореху. А как будет выглядеть наша подвижность без лыж - жизнь покажет...
      К слову. Один из приданных 2-й ударной армии лыжбатов можно назвать сверхмобильным. Я имею в виду 40-й ОЛБ под командой капитана Георгия Куликова. Две его роты выполняют особую задачу: поддерживают живую связь между штабом армии и ее частями, соединениями. Их называют эстафетными ротами.
      Наши пути частенько перекрещиваются. Забегая немного вперед, скажу: с окончанием лыжного сезона эстафетники сядут на лошадей и велосипеды. А нам нашу высокую мобильность придется поддерживать на своих двоих.
      Наш первый орденоносец
      Давным-давно у нас не было общебатальонного построения. С тех пор как дивизионное командование приветствовало лыжбат в день прибытия его в Ольховку.
      Но вот такая возможность опять появилась. Мы стоим на большой лесной поляне в две шеренги, под углом. Здорово же нас поубавилось! Даже при построении произошло некоторое замешательство. Еще в запасном полку каждый привык видеть справа и слева от себя одних и тех же товарищей, привык за одним и тем же бойцом стоять в затылок. А сегодня хвать - и одного, и другого, и третьего нет на своем месте, пришлось заново разбираться по ранжиру.
      Вид у нас явно окруженческий. Бритье в наших условиях - нелегкая проблема, поэтому многие отпустили бороды и похожи на персонажей из сказки "Али-Баба и сорок разбойников". От безупречно белых халатов, в которых прибыли на фронт, осталось одно воспоминание. Они испачканы смолой, они побурели и потемнели от дыма костров, они покрыты рыжевато-желтыми подпалинами, а местами прожжены даже насквозь, на них остались следы от лазания по лесным чащобам... Для одной половины лыжбатовцев процесс "линьки" уже завершен, они полностью сбросили с себя отслужившие свой век и, кстати, ставшие в апреле ненужными маскхалаты; другая половина - по привычке, что ли, - еще не рассталась с ними...
      Да, вид у нас невероятно пестрый. И все же мне кажется, что именно к сегодняшнему построению наши лыжбатовцы полностью достигли фронтовой гвардейской кондиции.
      А построили нас вот по какому поводу: санитара Вахонина наградили орденом. Событие из ряда вон выходящее. Первый в нашем лыжбате орденоносец!
      До войны большой редкостью были не только ордена, но и медали. В запасном полку мы с большим почтением посматривали на кадровых командиров старших возрастов, на груди у которых красовалась медаль "XX РККА".
      Очень скупо награждали воинов и в первый период войны. А уж на Волховском фронте и подавно ситуация была явно не та, чтобы на нас обильно сыпались награды.
      И вдруг награждают нашего лыжбатовца, Сашу Вахонина! И не медалью, а сразу орденом!
      Командир 8-го гвардейского полка гвардии подполковник Никитин зачитывает приказ о награждении рядового 172-го ОЛБ Александра Николаевича Вахонина, жителя города Перми, 1922 года рождения, члена ВЛКСМ, орденом Красного Знамени. В приказе точно указано, какой именно подвиг совершил рядовой Вахонин: в течение февраля - марта вынес с поля боя 52 раненых бойца и командиров вместе с их оружием.
      Саша Вахонин стоит перед строем по стойке "смирно". Он еще не расстался со своим маскхалатом, который необходим ему не только для маскировки на поле боя - он заменяет и медицинский халат. На нем кроме рыжих и коричневых подпалин бурые пятна засохшей крови...
      Самого ордена пока нет. Подполковник пообещал: скоро, как только появится возможность, пришлют. А как скоро? Дождется ли наш орденоносец своей награды? Очень возможно, и дождется... Обязательно дождется! Наш Вахоня невероятно везучий, прямо заговоренный от пуль и осколков. Таково общее мнение.
      После команды "разойдись!" мы как следует покачали первого орденоносца в 172-м ОЛБ.
      О поле, поле, кто тебя
      Усеял мертвыми костями?..
      А. С. Пушкин
      Волховские панорамы
      После захода в лагерь ольховчан мы выбрались на основную дорогу. Но прошли по ней немного, опять делаем зигзаг. И натыкаемся на такую картину.
      Большая лесная поляна. Видимо, ом здесь обильно растет земляника. Снега уже мало, но в окаймляющем поляну густом лесу растаял только наполовину. Исчезая, он постепенно раскрывает тайну, которую хранил в течение зимы...
      Незадолго до войны мне довелось видеть знаменитую панораму "Оборона Севастополя". Она произвела на меня сильное впечатление. Сейчас, на фронте, нам тоже встречаются панорамы. Севастопольскую панораму создал художник-баталист Франц Рубо. Автор первозданных фронтовых панорам - война.
      Перед нами одна из таких панорам.
      В лесу - следы жестокого боя. Десятки вмерзших в снег неубранных трупов. К югу от поляны - наших бойцов, к северу - немецких солдат.
      В глубоком молчании расхаживаем по этому кладбищу непогребенных, начинаем с южной его половины. Вынимаем из карманов гимнастерок медальоны... У каждого убитого своя поза, но подавляющее большинство лежит головой к северу. Значит, наступали в ту сторону, к Чудову. Вот раскинув руки лежит сержант. Треугольники на его петлицах самодельные - вырезаны из жести консервной банки. Вокруг сержанта разбросаны пустые пулеметные ленты. Самого пулемета, конечно, нет, его забрали с собой те, кто остались живы и пошли вперед...
      Из сугроба торчат кирзовые сапоги... Кому они принадлежат? Выяснится, быть может, спустя неделю, а то и раньше, когда весенняя теплынь как следует возьмется за эту лесную непролазь. А бойца в пробитой пулей каске смерть настигла в тот момент, когда он перебирался через поваленное бурей дерево. Нахожу медальон, вынимаю из него свернутый в трубочку бумажный квадратик. Башкир из Белебея, 1920 года рождения...
      Мы обнаружили в "сидорах" убитых довольно хорошо сохранившиеся продукты: консервы, сухари, концентраты, сушеную рыбу. Уцелел даже в плотно закрытых металлических коробочках кусковой сахар. Попадаются фляги со спиртом, кисеты с махоркой...
      Одним словом, продуктов столько, что комиссар распорядился:
      - Сдать старшинам. Пусть они разделят между всеми поровну.
      Обратили мы внимание, что при каждом убитом есть противогаз. Свои мы побросали, брезентовые сумки использовали для хозяйственных надобностей, и начальство смотрит на это сквозь пальцы.
      В немецкой части "панорамы" своя специфика. Противогазы - в жестяных цилиндрических коробках, "сидоры" - кожаные ранцы, как некогда у наших гимназистов, головные уборы - матерчатые кепи с приделанными к ним суконными наушниками. Немецкий медальон представляет собой алюминиевую пластинку прямоугольник или эллипс. Вдоль большой оси пластинки пунктирно пробит ряд отверстий - по этой линии прямоугольник или эллипс легко разломить на две равные половинки. На каждой половинке проштампован один и тот же текст: сокращенные названия подразделения и части, имя и фамилия. Но чаще фамилии нет, указан только порядковый номер военнослужащего по специальному штабному списку. Одна половинка остается при убитом, другую сдают в штаб.
      Смертный медальон немцы называют "эркеннугсмаркой" - опознавательным знаком. Документы и "эркеннугсмарки" этих убитых немецких солдат большого интереса для нас не представляют - данные слишком устарели. Но все же несколько алюминиевых эллипсов я забрал. Хотя не уверен, справлюсь ли с расшифровкой вермахтовской тайнописи. Разобраться в сокращенных названиях немецких частей и подразделений, различных родов войск - задача нелегкая даже для опытного военного переводчика.
      Нетрудно представить себе в общих чертах, какая драма разыгралась здесь, у "земляничной поляны". Похоже, это случилось около двух месяцев назад, в первые дни после прорыва 2-й ударной у Мясного Бора. Наша пехотная часть, расширяя прорыв, продвигалась на север. Здесь произошел скоротечный бой. Хоронить убитых не было времени, надо было, не снижая темпа, преследовать отступающего врага. Но пока сюда добралась похоронная команда, ее опередила сильная февральская вьюга. Она и похоронила павших, она и спела реквием... А потом были еще метели и обильные снегопады. Наконец весна приоткрыла полог, который в течение февраля - марта скрывал "Волховскую панораму". И вот мы видим еще одну гримасу страшного лика войны.
      Пройдя с километр дальше, наткнулись на поросшее лозняком и чахлыми деревцами болото. Сейчас оно от края и до края заполнено мутной водой, из которой местами выступают островки еще не растаявшего льда и снега. Метрах в пятидесяти от кромки болота глубоко в воде сидит наш сильно помятый "ястребок". Под фонарем кабины отчетливо просматривается голова чика в шлемофоне. Прямая, как просека, полоса срубленных и надломленных деревьев обозначает направление посадки.
      Что здесь произошло? Или чик шел на посадку уже смертельно раненный? Или он разбился насмерть в момент вынужденной посадки? Следовало бы забрать у него документы, если это уже не сделали до нас. Но попробуй доберись до самоа!
      - Однако надо проверить, может, чик еще живой, - говорит Авениру Муса. Топор у меня есть. Повалим вон ту сухую сосну, плотик сварганим...
      - С одним топором, без пилы, здорово задержимся, - отвечает Авенир. - Вряд ли комиссар разрешит, мы и без того из-за обходов сильно опаздываем.
      - Нет, чик давно мертв, - вступает в разговор Урманцев. - Поглядите на изломы ольшин. Совсем несвежие - высохли, обветрились. Поди, уже недели две-три прошло, как само в болото врезался.
      - И то правда... - соглашается Муса.
      Видимо, такого же мнения и комиссар. Он подает команду двигаться дальше.
      Опять у ручья Нечаянного
      У ручья Нечаянного, где мы уже однажды были, идет жаркий бой. Энская отдельная пехотная бригада, истаявшая еще больше, чем наш лыжбат, сдерживает напирающего с севера врага. Правда, ни танков, ни артиллерии у противника нет - не позволяют болота и весеннее разводье, - зато крепко шпарит из минометов. А у бригады мин в обрез, вся надежда на винтовку, "максима" и штыковые контратаки.
      Скоро подошли и остальные батальоны. Командование бригады и командиры прибывших на подмогу подразделений составили план совместных действий. И тут приняли в расчет былую мобильность лыжбата. Мы получили задание, для выполнения которого надо сделать наиболее далекий и стремительный бросок. Приказано обойти немцев с востока и внезапно ударить им с тыла или хотя бы во фланг.
      Со своей задачей мы в основном справились, но события развивались далеко не так, как их планировали в штабе бригады. Переправившись через разлившийся ручей Нечаянный, мы повернули на север и... скоро лоб в лоб столкнулись с немцами.
      Около сотни вражеских автоматчиков продвигались с севера на юг, видимо имея такую же задачу, как и мы, - внезапно ударить по противнику во фланг или с тыла. С ходу завязался встречный бой.
      Бой в лесу имеет свои характерные особенности. На открытой равнинной местности десятки и сотни бойцов находятся примерно в равных условиях и действуют по одному образцу. В лесу же условия очень многообразны, и в подвижном бою они быстро меняются для каждого бойца по-особому. Дерево с толстым стволом, за которым можно укрыться, а впереди такое же дерево, за которым, быть может, притаился враг... Сосед слева ведет прицельный огонь короткими очередями, растянувшись во весь рост на мху и используя в качестве упора оплывший смолой пень... Сосед справа уперся в непролазный ветровал, бросил через него лимонку и огибает препятствие ползком... Еще правее группа бойцов ползком пробирается вперед по еловому подлеску... А через каких-нибудь два-три десятка метров задача для каждого из этих бойцов изменится.
      Особенно много всякой всячины именно в этом лесу, где мы схватились с немцами. Сюда, видимо, никогда не ездили по дрова ни ольховчане, ни полистяне. Самых различных возрастов не тронутые рукой человека буреломы и ветровалы, трухлявые колоды, коряги, хмызняк, то еловый, то ореховый подсед, прошлогодний малинник - всего не перечесть. Уральцы такую лесную дремучую непролазь называют "храпой".
      Поначалу немцы держались на занятом рубеже и даже контратаковали нас. Затем стали пятиться. И вдруг мы обнаружили, что перед нами оставлен только жиденький заслон, а сам отряд быстро отходит на северо-запад, к своим главным силам.
      Сбили мы заслон и преследуем немцев. Но оказалось, что в мобильности они явно превосходят нас - ведь харчи у них не окруженческие! Путь нам преградил все тот же ручей Нечаянный. Смотрим - немцы уже на западном берегу. Они перебрались туда по готовым кладкам в два бревна с перильцами. И успели частично поразрушить переправу: у своего берега посбрасывали бревна в воду.
      Пытаемся перехитрить немцев. Комиссар назначает десять бойцов во главе с Кронидом Кунгурцевым. Они получают особое задание: пройти несколько сот метров к югу, найти подходящее место - достаточно густой лес, удобный для переправы берег - и поднять возню, шум. Желательно, чтобы немцы подумали, будто там весь наш батальон и мы готовимся в том месте к переправе.
      - Погромче тюкайте топором, - наставляет комиссар Кунгурцева. - Валите деревья, которые вам с одним топором под силу, да так, чтобы побольше было треску. Свободные бойцы пусть постукивают дубинками по стволу дерева... Одним словом, надо устроить такую музыку, чтобы немцам показалось, что мы сколачиваем плоты...