Кинна:

Привет тебе, Пэан-владыка,[1] царь Трикки,

Обитель чья – и Эпидавр, и Кос[2] милый!

И Корониде, матери, привет тоже,

И Аполлону,[3] и Гигии, длань к коей

Тобой простёрта, и богам, кому эти

Здесь алтари посвящены, – Панакее,[4]

И Эпионе[5] с Иасо, и – кто свергнул

Лаомедонта град[6] и с ним чертог царский, –

Махаону и Подиларию,[7] жгучих

Недугов исцелителям! Привет также,

Отец Пэан, богиням и богам, коих

Очаг твой приютил! Вы хижины бедной

Глашатая примите, петуха в жертву,

Да будет ваша милость! Мы живём со дня на день!

А то бы мы быка или свинью, жиром

Заплывшую, – не петуха тебе дали

За то, что ты целительной своей дланью

Коснувшись нас, владыка, злую снял болесть.

Ты, Коккала, от Гигии поставь справа

Дощечку с посвящением…

Коккала:

Душа-Кинна,

На загляденье статуи! Ну, вот эта

Чьей создана рукой? И кто её оставил?

Кинна:

Детьми Праксителя![8] Не видишь ты разве

Имён на педьесталах? А воздвиг Эвфий,

Прексона сын…

Коккала:

Пэан, за чудеса эти

К ваятелям и Эвфию благим буди!

Голубка, ты на девушку взглягни эту,

Что вверх глядит на яблоко – она, право,

Коль не получит плод, дух испустить может!

На старика на этого взгляни, Кинна!

А гуся-то. о Мойры, мальчик как душит!

Не знай я, что стоит передо мной камень,

Подумала б, что гусь загоготать сможет!

Наверняка со времени живут люди

И в камни жизнь вливать… Ты посмотри, Кинна,

На статую Баталы, – знаешь, дочь Митта –

Так и плывёт она! Кто не видал девы,

На образ взглянет, и, поверь, с него хватит!

Кинна:

Пойдём, душа, тебе я покажу диво,

Какого отроду ты не могла видеть…

Служителя поди, Кидилла, к нам кликни.

Тебе я говорю? Раскрыла рот, дура,

И до того, что говорю, ей нет дела!

Стоит и на меня, как рак, глаза пялит!

Иди, – служителя, я говорю, кликни!

Обжора! От тебя ни в праздник нет толку,

Ни в будни, но всегда ни с места, как камень!

Клянусь тебе, Кидилла, этим вот богом, –

Серчать я не хочу, но ты меня сердишь!

Клянусь, я говорю: настанет день оный,

Когда почешешь ты затылок безмозглый!

Коккала:

Не всё ты слишком к сердцу принимай, Кинна:

Она – рабыня, на уши ей лень давит!

Кинна:

День занялся, – и толчея сильней стала…

Эй, ты, ни шагу, уж открыли дверь храма,

Завесу подняли…

Коккала:

Душа моя, Кинна,

Какие чудеса! Наверно, ты скажешь,

Что это всё – второй Афины рук дело.

Привет владычице! Коль вон того тронуть

Нагого юношу – получит он ранку!

Не видишь ли, с какою теплотой, Кинна,

Трепещет на картине всё его тело?

Ухват серебряный! Сам Патекиск с Миллом,[9]

Сыны Ламприона, не отвели б взора,

Решив, что вправду он из серебра сделан!

И бык, и повадырь, и женщина с ними,

И горбоносый муж, и тот, с кривым носом, –

Не правда ли, что жизнью все они дышат?

Когда б мне женский стыд мой не мешал, я бы

Визг подняла, – а что, как бык бодать станет?

Уж больно, Кинна, он косит одним глазом!

Кинна:

Да, верно, Апеллес Эфесский[10] всё может,

Удачливая у него рука. Трудно

Сказать о нём: «Он то постиг, но не это».

Кто так подумал бы, тот и богов, верно,

Не чтит. А кто без восхищенья посмотрит

На самого творца и на его вещи,

В валяльне тот висеть вниз головой должен.

Храмовый служитель:

Благоприятны жертвы ваши, – в них виден

Большой на улучшение намёк; бога

Никто так ублажить не мог, как вы, жёны.

Ио, ио, Пэан, о милосерд буди

За жертву дивную и к ним и к их близким.

Будь то мужья их иль родные им люди!

Ио, ио, Пэан, пусть так оно будет!

Кинна:

Да будет, величайший! И пускай снова

Мы в полном здравье с жертвою придём большей,

С мужьями и с детьми! У петуха ножку

Ты, Коккала, отружь, и не забудь в руки

Служителю отдать, и в пасть вложи змею

Лепёшку, – набожно, и омочи в масле

Пирог священный, а остатки мы дома

Отведаем… Да, не забудь взять «заздравье»!

Пусть даст! Но дай и ты, что нужно, – чем больше

От жертвы дашь, «заздравье» дастся тем больше!