Сзади стоял Кенжи с обнаженным мечом, Таку стал невидимым. Я не сводил глаз с людей передо мной.
      Шойки попытался сохранять спокойствие:
      – Ваше усыновление было незаконным. У вас нет права на имя Отори и ношение этого меча. Мы вас не признаем. – Он крикнул вассалам: – Убейте их!
      Ято вздрогнул и ожил в моей руке. Я был готов к атаке, но никто не двинулся с места. Шойки изменился в лице, когда понял, что придется сражаться самому.
      – Я не желаю раскола клана, – уверил я. – Все, что мне нужно, это ваши головы.
      Я чувствовал, как Ято жаждет крови. Словно сам дух Шигеру вселился в меня и просил о мщении.
      Шойки стоял ближе и лучше владел мечом. Он будет первым. Оба брата искусно сражаются, но они уже пожилые люди под пятьдесят и без доспехов. Я же был в расцвете физических сил, мою плоть закалили трудности и война. Шойки умер от диагонального удара по шее. Масахиро набросился на меня сзади, но Кенжи отразил его удар. Обернувшись к противнику, я увидел, как страх исказил его лицо. Он отступал к стене, уклоняясь от меча, защищаясь, но не нападая. Последний раз воззвал к своим воинам, но никто не сделал и шага.
      Первые корабли были недалеко от берега. Масахиро обернулся назад, потом обратно и увидел, как на него падает Ято. Сделав последнее резкое движение, он перевалился через стену.
      От досады, что Масахиро ускользнул от меня, я чуть не прыгнул следом, но тут из дома выбежал его сын, Ешимоти, мой старый враг по тренировочному залу. За ним высыпала горстка братьев и кузенов. Всем меньше двадцати.
      – Я убью тебя, колдун! – выкрикнул Ешимоти. – Посмотрим, умеешь ли ты сражаться, как воин!
      Я вошел в раж, и Ято был в ярости, вкусив кровь. Он мелькал так быстро, что не уследить взглядом. Когда меня окружали, рядом оказывался Кенжи. Мне было жаль, что таким юным людям приходится погибать, но пусть заплатят за вероломство отцов. Расправившись со всеми, я бросился к стене за Масахиро – тот вынырнул рядом с небольшой лодкой перед линией кораблей – рядом с лодкой Риомы. Схватив отца за волосы, рыбак вытащил его вверх и перерезал горло ножом, каким разделывают рыб. Какие бы ужасные преступления ни совершил Масахиро, хуже смерти не придумаешь: умереть от руки собственного сына в попытке позорного бегства.
      Я обернулся к толпе вассалов.
      – Вон там, на кораблях, огромное войско, и со мной в союзе господин Араи. Я не хочу ссориться ни с кем из вас. Можете покончить с собой или служить мне, или сразиться со мной по очереди. Я выполнил свой долг перед господином Шигеру и сделал то, что он приказал.
      Один из старейших выступил вперед. Я помнил его лицо, но забыл имя.
      – Я Эндо Шикара. Многие наши сыновья и племянники уже перешли на вашу сторону. У нас нет желания бороться с собственными детьми. Вы достойно и честно отстояли свое право на наследие. Ради клана я готов служить вам, господин Отори.
      С этими словами он опустился на колени, остальные последовали его примеру. Пройдя по резиденции, я приставил караул к женщинам и детям – надеюсь, женщины сами лишат себя жизни, а о детях подумаю позже. Мы проверили все тайные места и обнаружили несколько шпионов. Некоторые, очевидно, были Кикутами, однако ни в доме, ни в замке не нашлось Котаро, который, по сведениям Кенжи, должен находиться в Хаги.
      Эндо отправился со мной в замок. Командир стражи с радостью сдался мне, его звали Миеси Сатору. Это отец Кахеи и Гембы. Как только замок перешел в наши руки, к берегу причалили корабли, и воины сошли на сушу, чтобы пройти по городу, улица за улицей.
      Взятие замка, якобы наисложнейшая задача плана, оказалось самой легкой. Несмотря на добровольную сдачу и все мои усилия, город буйствовал. На улицах царил хаос, люди пытались бежать, но было некуда. Терада и пираты хотели свести старые счеты, и упрямое сопротивление приходилось гасить яростным рукопашным боем.
      Наконец мы достигли берегов западной реки недалеко от каменного моста. Судя по солнцу, близился вечер. Туман давно рассеялся, но над рекой висел дым от горящих домов. На противоположном берегу стояли ярко-красные клены, в воде утопали пожелтевшие ивы. Листья падали, крутясь в вихре. В садах отцветали поздние хризантемы. Вдалеке виднелась запруда для рыб и черепичные стены.
      «Там мой дом, – подумал я. – Сегодня я буду в нем спать».
      Однако река была полна плывущих людей и мелких лодок, набитых до отказа. Длинная вереница солдат направлялась к мосту.
      Кенжи и Таку по-прежнему стояли рядом. Таку молчал, впервые столкнувшись лицом к лицу с войной. Мы смотрели на то, как терпят поражение остатки армии Отори. Вместе с жалостью я ощущал злость на предводителей, которые предали их, выставив на отчаянный арьергардный бой, а сами спокойно укрылись в замке Хаги.
      В поле зрения попал Фумио. Он стоял на мосту с горсткой своих людей и доказывал что-то командирам Отори. Мы направились к ним. Зенко улыбнулся брату. Они переглянулись, но не произнесли ни слова.
      – Это господин Отори Такео, – представил меня Фумио. – Замок сдался ему. Он вам сам скажет. – Затем повернулся ко мне: – Они хотят разрушить мост и готовиться к осаде. Не верят в наш союз с Араи. Отори сражались с ним всю неделю. Он приблизился вплотную. Думают, их единственная надежда – уничтожить мост.
      Я снял шлем, чтобы командиры увидели мое лицо. Они тотчас пали на колени.
      – Араи поклялся поддержать меня, – уверил я. – Мы заключили союз. Он прекратит наступление, как только узнает, что город сдался.
      – Нельзя медлить, ломаем мост, – сказал предводитель.
      Я вспомнил о духе каменщика, замурованного живьем при укладке моста, и надписи, которую Шигеру зачитал мне вслух: «Клан Отори приветствует справедливых и преданных. Остерегайтесь, несправедливые и неверные». Я не хотел разрушать столь совершенную конструкцию к тому же, они не успеют разобрать мост по камням.
      – Нет, пусть стоит, – возразил я. – Я ручаюсь за господина Араи. Скажите своим людям, им нечего бояться, если они подчиняться мне и признают меня правителем.
      Прискакал Эндо, и я послал его передать мои слова солдатам Отори. Потихоньку неразбериха улеглась. Мы очистили мост, и Эндо выехал на противоположную сторону, чтобы организовать мирный въезд в город. Многие успокоились и уселись отдыхать, другие решили наведаться домой и отправиться на фермы.
      – Вам следует предстать перед союзником верхом, господин Такео, – сказал Миеси и дал мне своего коня с черной гривой, похожего на Аои.
      Я вскочил в седло и переехал через мост поговорить с воинами. Раздались приветственные возгласы, и вскоре мы с Эндо вернулись обратно. Когда крики стихли, я услышал приближение армии Араи – топот копыт и шаги людей.
      Спускаясь по долине, они казались потоком муравьев, над которыми развивались знамена Сейшу и Кумамото. Вскоре я узнал впереди Араи: гнедой конь, шлем с оленьими рогами, с красной отделкой. Я наклонился к Кенжи:
      – Надо выехать к нему навстречу. Учитель нахмурился и вгляделся вдаль.
      – Чую неладное, – тихо произнес он.
      – Что?
      – Не знаю. Будь начеку и не переходи через мост.
      Я тронулся вперед, но Эндо остановил меня:
      – Я главный вассал клана Отори. Разрешите мне доложить господину Араи, что мы сдались.
      – Хорошо. Передайте ему, чтобы расположил армию по ту сторону реки, а самого приведите в город. Мы установим мир без лишних кровопролитий.
      Эндо въехал на мост, Араи остановился и ждал. Эндо был на полпути, когда Араи поднял руку с черным веером войны.
      Повисла тишина. Зенко крикнул:
      – Они натягивают луки.
      Веер упал.
      Хотя все происходило на моих глазах, я им не верил. Мгновение растерянно наблюдал, как летят стрелы. Эндо тотчас стал отступать, а люди на берегу, без оружия и не готовые к бою, попадали, словно олени перед охотником.
      – Вот что было неладно, – произнес Кенжи, доставая меч.
      Так меня предавали только один раз – сам Кенжи и Племя. Теперь обман совершил воин, которому я дал присягу. И ради этого я убил Е-Ана?! От ярости у меня перед глазами все залилось красным. Я взял неприступный замок, сохранил мост, успокоил людей. Я отдал Хаги, свой родной город, Араи, как спелую хурму, а с городом и все Три Страны.
      Вдали завыли собаки, вторя плачу моей души.
      Араи въехал на мост и остановился посередине. Увидел меня и поднял шлем. Насмешливый жест. Он был уверен в своей силе, в своей победе.
      – Спасибо, Отори! Ты проделал хорошую работу. Сдашься сейчас или будем сражаться?
      – Ты можешь править Тремя Странами, – ответил я, – но твое вероломство будут помнить еще долго после жизни.
      Я был готов вести людей в последнюю битву, и она, в чем я никогда не сомневался, должна состояться против Араи. Не думал, что ее время придет так скоро.
      – Об этом будет некому написать в хронике событий, – ухмыльнулся он. – Потому что я намерен уничтожить всех Отори раз и навсегда.
      Я наклонился вперед, схватил Зенко и посадил его перед собой на коня. Затем достал меч и приставил ему к горлу.
      – У меня оба твои сына. Ты обречешь их на смерть? Клянусь убить Зенко, а за ним Таку, не успеешь ты до меня добраться. Отзови солдат!
      Араи слегка изменился в лице и побледнел. Таку недвижно стоял рядом с Кенжи. Зенко тоже не шевелился. Оба мальчика смотрели на отца, которого не видели много лет.
      Предатель рассмеялся:
      – Я хорошо тебя знаю, Такео. Знаю твои слабости. Тебя воспитали не как воина. Ты не сможешь убить ребенка.
      Я должен был действовать решительно и безжалостно, но не мог. Моя рука дрогнула. Араи снова рассмеялся.
      – Отпусти его! – крикнул он. – Зенко! Иди ко мне.
      Фумио ясно произнес:
      – Выстрелить в него, Такео?
      Я не помню, что ответил, не помню, как отпустил Зенко. Раздался приглушенный выстрел огненной руки, и Араи свалился с седла. Свинцовый шар пробил ему доспехи и ворвался в сердце. У людей вокруг вырвался крик ярости и ужаса. Конь попятился. Зенко завопил, но его заглушил грохот разрывающегося под ногами мира.
      Поднялись клены на дальнем берегу и замаршировали вниз по склону. Они окружили армию Араи, камни и земля засыпали людей, скидывая к реке.
      Мой конь встал на дыбы и побежал с моста, сбросив меня. Я поднялся, перевел дух и услышал, как мост застонал человеческим голосом. Он пытался удержаться, но не смог и рухнул, увлекая всех за собой в воду. Затем обезумела река. Вверху по течению возник желто-коричневый поток. Вода отступила с нашего берега и нахлынула на противоположный, смывая остатки двух армий, круша лодки, как палочки для еды, топя людей и лошадей, унося трупы в море.
      Земля затряслась, и сзади стали крошиться дома. Все вокруг покрылось пылевой завесой, в общем гуле растворились отдельные звуки. Кенжи был рядом, Таку склонился над братом, который упал с коня. Сквозь дымку приближался Фумио с огненной рукой.
      Я дрожал от избытка чувств: ликования, понимания, как ничтожны люди по сравнению с силами природы, благодарностью небесам, богам, в которых я якобы перестал верить и которые снова спасли мне жизнь.
      Моя последняя битва началась и закончилась в один миг. Нет надобности сражаться дальше. Единственная забота – спасти город от огня.
      Дома вокруг замка сгорели дотла. Сам замок рухнул от толчка, убив находившихся там женщин и детей. Я вздохнул с облегчением, поскольку их нельзя было оставлять в живых, а я не смог бы отдать такой приказ. Погиб и Риома: лодку потопил обломок стены. Когда всплыло его тело, я велел захоронить брата с Отори в Дайшоне и высечь имя на каменной плите.
      В последующие дни я не ел, не спал. Вместе с Ми-еси и Кенжи мы управляли уборкой валунов, погребением трупов и уходом за ранеными. Во время долгих печальных дней совместной работы и горести начал заглаживаться раскол клана. Землетрясение считали наказанием небес за предательство Араи. Небеса явно были на моей стороне, меня признали приемным сыном Шигеру и племянником по крови. У меня были его меч, внешность, и я отомстил за его смерть. Клан безоговорочно принял меня законным наследником. Я не знал, какова обстановка в других местах – стихийное бедствие постигло все Три Страны, и из других городов не приходило вестей. Оставалось думать только об огромной задаче восстановления мира и предотвращения голода грядущей зимой.
      Я не ночевал в доме Шигеру ни в ночь после землетрясения, ни в последующие дни: боялся приблизиться к нему из-за страха увидеть одни развалины. Мы с Миеси расположились в сохранившейся части резиденции. Через четыре дня после ужина пришел Кенжи и сказал, что ко мне гости. Он широко улыбался, и я подумал, что это Шизука с новостями от Каэдэ.
      На самом деле то были служанки из дома Шигеру – Шийо и Харука. Они выглядели изможденно и болезненно. Увидев меня, Шийо чуть не умерла от радости. Обе опустились к моим ногам, но я заставил их подняться, обнял, и слезы побежали по щекам женщин. Мы не могли и слова произнести.
      Наконец Шийо сказала:
      – Идемте домой, господин Такео. Дом ждет вас.
      – Он устоял?
      – Сад разрушен – его смыло рекой, – а сам дом цел. Завтра мы приготовим его к вашему возвращению.
      – Я буду завтра вечером, – пообещал я.
      – Вы тоже, господин? – спросила она у Кенжи.
      – Почти как в старые времена, – ответил он, улыбаясь, хотя мы все знали, что прошлого не вернуть.
      На следующий день мы с Кенжи взяли Таку и охрану и пошли по знакомой улице. Зенко оставили в резиденции. Обстоятельства смерти Араи привели его в удрученное состояние. Я беспокоился о нем, видя его смятение и горе, но не нашел времени поговорить серьезно. Подозреваю, он считал гибель отца недостойной и винил за это меня. Возможно, винил или презирал даже за то, что я сохранил ему жизнь. Я сам не знал, как к нему относиться: как к наследнику великого полководца или как к сыну человека, который меня предал. Лучшим выходом казалось держаться от него подальше и отдать на службу семье Эндо Шикары. Оставалась надежда, что его мать, Шизука, жива. Когда вернется, тогда и обсудим будущее ее сына. В Таку я не сомневался: он будет первым ребенком-шпионом, каких я мечтал тренировать и брать на работу.
      Землетрясение не затронуло район вокруг моего старого пристанища, в садах жизнерадостно щебетали птицы. Я ждал момента, когда услышу пение дома и реки, вспомнил, как впервые увидел на углу Кенжи. С тех пор песня изменилась: ручей забился, водопад высох, зато река по-прежнему ласкала стену и набережную.
      Харука собрала дикие цветы и несколько хризантем. По обыкновению поставила их в ведра на кухне, и острый осенний аромат смешался с запахом грязи и гниения от реки. Сад был разрушен, рыба подохла. Шийо вымыла и отполировала соловьиный этаж. Ступив на него, я услышал под ногами знакомую песню.
      Комнаты на первом этаже разрушил водный поток, и служанка уже начала убирать там и класть новые циновки. Наверху все было в полной сохранности и сверкало чистотой, как в день моего первого прихода, когда я очаровался домом Шигеру и им самим.
      Шийо извинилась за то, что в бане нет горячей воды, но мы с радостью омылись и холодной. В хозяйстве нашлось достаточно еды для роскошного ужина и несколько бутылок вина. Мы ели в верхней комнате, как часто бывало в прошлом. Кенжи смешил Таку рассказами о моих неудачах в учении, о моем непослушании. Меня переполняли печаль и радость одновременно, я улыбался, а из глаз текли слезы. Каким бы великим ни было мое горе, дух Шигеру теперь покоится с миром. Я ощущал присутствие тихого призрака, который радовался вместе с нами. Убийцы уничтожены, Ято доставлен домой.
      Таку заснул, мы с Кенжи распили еще одну бутыль вина, наблюдая за движением луны. Ночь выдалась холодной, утром будут заморозки. Мы закрыли ставни и легли спать. Сон был тревожный, видимо, из-за вина, и я пробудился перед самым рассветом от незнакомого звука.
      В доме стояла тишина. Рядом дышали Кенжи и Таку, в комнате внизу – Шийо и Харука. Мы поставили караульных у ворот, там осталась пара собак. Стражники разговаривали полушепотом. Наверное, это они меня разбудили.
      Я лежал и прислушивался. С началом дня темнота почти рассеялась. Померещилось… Я встал и пошел в отхожее место, решив потом вздремнуть еще час-другой. Тихо спустился по лестнице, открыл дверь и шагнул наружу.
      Не утруждая себя осторожностью, я ступил на соловьиный этаж, и как только он запел, стало ясно, что за звук вырвал меня из сна: один шаг по дощечке. Кто-то пытался проникнуть в дом, но испугался наделать шума. И где же он теперь?
      Разум быстро заработал: «Надо разбудить Кенжи, по крайней мере, взять оружие», и тут из затуманенного сада вышел и встал передо мной мастер Кикут Котаро.
      Раньше я видел его только в выцветших голубых одеждах, маскировавших Котаро во время путешествий. Теперь он был в темном боевом костюме Племени, и вся потаенная сила отражалась в осанке и выражении лица: воплощение враждебности, неумолимости и жестокости.
      – Полагаю, твоя жизнь принадлежит мне, – произнес он.
      – Вы подорвали всякое доверие к себе, приказав Акио убить меня, – возразил я. – С того момента все наши договоры не действуют. К тому же вы не имели права предъявлять мне какие-либо требования, скрыв, что это вы убили моего отца.
      Котаро презрительно улыбнулся.
      – Верно. Это я убил Исаму. Теперь мне ясно, отчего он тоже проявил неповиновение: из-за крови Отори, которая течет в вас обоих.
      Он полез за пазуху, и я отскочил, ожидая ножа, однако в руке оказалась короткая палочка.
      – Я вытащил этот жребий, – сказал Котаро, – и подчинился приказу Племени, несмотря на то, что мы с Исаму были двоюродными братьями и близкими друзьями, несмотря на то, что он отказался защищаться. Вот истинное послушание.
      Взгляд мастера застыл у меня на лице. Видимо, он пытался погрузить меня в сон, а я был уверен в своей способности устоять, но не пересилить его, как мне удалось в Мацуэ. Мы смотрели друг на друга несколько мгновений, не в силах одержать победу.
      – Вы убили его, – сказал я. – И в смерти Шигеру вы тоже замешаны. Зачем только нужна была смерть Юки?
      Он нетерпеливо зашипел и молниеносным движением бросил палочку на землю и достал нож. Я уклонился в сторону и громко позвал на помощь, не питая иллюзий, что справлюсь с ним в одиночку и без оружия. Пока не прибежит подмога, придется бороться голыми руками, как некогда с Акио.
      Котаро подался за мной, сделав обманный выпад, и затем с невероятной скоростью появился с другой стороны, чтобы схватить меня за горло. Однако я предугадал такой ход, увернулся и ударил назад ногой. Попал чуть выше почки и услышал недовольный вздох. Затем я прыгнул над ним и ударил правой рукой по шее.
      Снизу скользнул нож, отсек мне два пальца, мизинец и безымянный, и вспорол ладонь правой кисти. Это была моя первая настоящая рана, и боль оказалась ужасней, чем я ожидал. Я на мгновение стал невидимым, но меня выдала кровь, растекаясь по соловьиному этажу. Взывая о помощи к Кенжи, к стражникам, я раздвоился. Двойник покатился по полу, а я попытался левой рукой выцарапать Котаро глаза.
      Он успел наклонить голову, и я ударил по руке с ножом. Котаро с молниеносной скоростью отпрыгнул и вновь бросился на меня. Я пригнулся за секунду до удара в голову и прыгнул. Все это время я боролся с болью: стоит поддаться ей на мгновение, и я труп. Соображая, что делать дальше, я услышал, как открылось окно наверху, и оттуда вырвалось нечто невидимое.
      Котаро заметил неожиданное появление на секунду позже меня. К тому времени я догадался, что это Таку. Я прыгнул, чтобы перехватить его, но мальчик свалился прямо на Котаро, рассредоточив его внимание. Пришлось перегруппироваться в прыжке и ударить противника ногой по шее.
      Когда я приземлился на ноги, сверху раздался крик Кенжи:
      – Такео! Держи!
      Он бросил мне Ято.
      Я поймал меч левой рукой. Котаро схватил Таку, поднял над головой и швырнул в сад. Мальчик ахнул от удара о землю. Я взмахнул Ято, но из правой руки лила кровь, и я промахнулся. Кикута стал невидимым. Теперь я был вооружен, и он стал осторожней. Высвободилась секунда на передышку, чтобы сорвать пояс и обвязать рану.
      Из окна наверху выпрыгнул Кенжи, приземлился на ноги, подобно кошке, и тотчас исчез. Я едва различал двух мастеров, а они, очевидно, видели друг друга. Раньше мне доводилось сражаться бок о бок с Кенжи, и я знал, насколько он опасный противник, однако никогда не видел его в схватке с равным соперником. Его меч был длинней ножа Котаро, что давало небольшое преимущество, но тот бился великолепно и отчаянно. Они перемещались по этажу, кричавшему под ногами. Кикута вроде споткнулся, но когда мастер Муто настиг его, ударил противника ногами в ребра. Оба раздвоились. Я погнался за двойником врага, а Кенжи кувыркнулся в сторону. Сам Котаро повернулся, чтобы расправиться со мной. Тут послышался свист метательных ножей. Кенжи пустил их прямо в шею. Первое лезвие пронзило плоть, и взгляд Котаро помутнел. Глаза застыли, прикованные к моему лицу. Он сделал последнюю тщетную попытку ударить ножом, однако Ято все рассчитал наперед и вонзился в горло. Котаро хотел проклясть меня перед смертью, но из рассеченного горла пенилась кровь, заглушая слова.
      К тому времени поднялось солнце. В бледном свете зарождающегося дня сложно было поверить, что столь хрупкий человечек, как Котаро, обладал неимоверной силой. Мы с Кенжи вдвоем едва с ним справились, у меня была разодрана кисть, Кенжи отделался синяками и, как позже выяснилось, переломанными ребрами. Таку был потрясен и подавлен, но, к счастью, жив. Прибежавшие на мой крик стражники так перепугались, словно на нас напал демон. У собак поднималась шерсть, когда они обнюхивали тело, зубы сверкали в недовольном оскале.
      Я лишился пальцев, с разодранной ладони свисала кожа. Волнение и испуг улеглись, и дала знать о себе боль, доводя меня до предобморочного состояния.
      – Лезвие ножа, вероятно, было отравлено, – сказал Кенжи. – Чтобы спасти тебе жизнь, следует отсечь руку по локоть.
      У меня кружилась голова, и я поначалу подумал, что он шутит, однако его лицо оставалось серьезным, а голос тревожным. Я взял с Кенжи обещание не делать этого. Лучше умереть, чем потерять правую руку. Хотя она и так вряд ли сможет держать меч или кисточку.
      Он сразу омыл рану, велел Шийо принести угли. Меня крепко держали стражники, пока Кенжи прижигал обрубки пальцев и края раны. Затем забинтовал руку, обмазав веществом, которое должно было послужить противоядием.
      Лезвие в самом деле оказалось отравленным, и я попал в настоящий ад – невыносимая боль, лихорадка и отчаяние. Шли долгие мучительные дни. Все думали, что я умираю. Я же не верил в смерть, хотя и не мог произнести ни слова, чтобы успокоить живых. Лежал в комнате наверху, бился о матрас, потел, в бреду разговаривал с мертвыми.
      Они являлись ко мне: убитые мною, погибшие ради меня, отомщенные, зарезанные по приказу Племени: моя семья в Мино, потаенные в Ямагате, Шигеру, Ихиро, Юки, Амано, Йоро, Е-Ан.
      Мне так хотелось, чтобы они ожили. Увидеть бы их во плоти, услышать знакомые голоса! Один за другим они прощались со мной и оставляли, покинутого, одинокого. Я хотел пойти за ними следом, но не мог найти дороги.
      На самом пике лихорадки я открыл глаза и увидел в комнате незнакомого человека. Никогда его раньше не видел, лишь догадался, что это мой отец. На нем была крестьянская одежда, как на людях моей деревни, и никакого оружия. Стены исчезли, и я снова очутился в Мино. Селение стояло нетронутым, зеленели рисовые поля. Я наблюдал за тем, как работает мой отец, увлеченно и миролюбиво. Затем последовал за ним по горной тропе в лес – он любил бродить среди животных и растений не меньше меня.
      Отец повернул голову и прислушался, как делают Кикуты. Уловил отдаленный шум. Вскоре он узнал знакомую поступь – его двоюродный брат и друг приближался, чтобы выполнить смертельный приговор. Вот перед ним на дороге появился Котаро в темных боевых одеждах Племени, в коих пришел и за мной. Двое мужчин стояли, замерев, и позы говорили за них: мой отец дал клятву никогда больше не убивать, будущий мастер Кикут жил ремеслом смерти и террора.
      Котаро достал нож, и я крикнул, чтобы предупредить отца. Попытался подняться, но не смог. Картинка рассеялась, повергнув меня в терзания. Я знал, что не могу изменить прошлого, и понимал с предельной ясностью: конфликт пока не решен. Сколько бы людей ни стремилось покончить с насилием, оно неизбежно. Оно будет продолжаться вечно, если я не найду срединный путь, который принесет мир, и единственное, что я мог придумать, – оставить все зло себе, во имя моей страны и моего народа. Я продолжу идти по тропе жестокости, чтобы другие жили свободными от нее. Ведь мне приходится не верить ни во что, чтобы другие могли верить, во что угодно.
      Нет, не хочу. Лучше последую примеру отца и дам клятву никогда не убивать, стану жить, как учила мать. Меня обступила темнота. Стоит отдаться ей, и можно уйти к отцу, и конец дилемме. Тончайшая из завес отделяла меня от иного мира, но во тьме раздавался эхом голос:
      Твоя жизнь тебе не принадлежит. Мир дается ценой кровопролитий.
      Слова святой женщины сливались с зовом Макото – он произносил мое имя. Я не знал, жив ли он. Хотел объяснить ему истину, которую только что постиг, сказать, как мне не хочется поступать против своего нутра, поэтому я решил уйти за отцом. Распухший язык отказывался повиноваться. С уст слетал несвязный лепет, и я застонал от тщетности попыток, произнести внятно хотя бы одно слово. Неужели мы расстанемся, так и не поговорив?
      Макото крепко держал меня за руку. Он наклонился вперед и четко произнес:
      – Такео! Я все понимаю. Не волнуйся. У нас будет мир. Только ты можешь его установить. Не умирай. Останься с нами! Ты должен остаться ради мира.
      Он говорил так всю ночь, и его голос отгонял призраков и служил единственной связью с этим миром. Наступил рассвет, и лихорадка спала. Я погрузился в глубокий сон, а когда проснулся, ко мне вернулась ясность разума. Рядом сидел Макото, у меня по щекам потекли слезы радости оттого, что он жив. Рука пульсировала, но не от разрушительной силы яда, а от обычной боли заживления. Потом Кенжи сказал, что, видимо, мой отец передал мне с кровью некий иммунитет против яда, который меня и защитил. Тогда я произнес слова пророчества: я должен погибнуть от руки собственного сына, поэтому бояться мне было нечего. Он долго молчал.
      – Что ж, – наконец произнес мастер Муто. – Если это и произойдет, то еще не скоро. Потом и подумаем.
      Мой сын был внуком Кенжи. Я содрогнулся от жестокости судьбы. Ослабленный организм не мог удержать поток слез. Хрупкость собственного тела приводила меня в ярость. Лишь через семь дней я смог сам справить нужду, а через пятнадцать – сел на коня. Наступило полнолуние одиннадцатого месяца, близилось солнцестояние, поворот года, снегопады. Рука заживала: широкий уродливый шрам покрыл серебристую метку от ожога, которую я получил в тот день, когда Шигеру спас мне жизнь, и прямую линию Кикут.
      Макото молча сидел рядом со мной день и ночь. Я чувствовал, он что-то скрывает, Кенжи тоже. Ко мне привели Хироши, и я вздохнул с облегчением – мальчик жив. Он был весел, рассказывал о путешествии, о спасении от страшного землетрясения, об остатках могущественной армии Араи, о доблестях Шана, однако мне казалось, будто его радость напускная. Иногда заходил Таку, словно повзрослевший за месяц на несколько лет. Как и Хироши, он рассказывал обо всем бодро, хотя лицо оставалось бледным и измученным. Когда ко мне вернулись силы, я встревожился, почему нет вестей от Шизуки. Очевидно, все боялись наихудшего, а я не верил в ее смерть. Каэдэ жива, ведь она не приходила ко мне, когда я бредил.
      Однажды вечером Макото сказал:
      – До нас дошли вести с юга. Землетрясение там более разрушительно. В доме господина Фудзивары был сильный пожар…
      Он взял меня за руку.
      – Сожалею, Такео. Похоже, никто не выжил.
      – Фудзивара мертв?
      – Да, его смерть установлена. – Макото замолчал и тихо добавил: – Кондо погиб вместе с ним.
      Кондо, которого я послал с Шизукой…
      – А твой друг?
      – Он тоже. Бедный Мамору. Для него это было избавлением. – Я молчал. Макото осторожно произнес: – Ее тела не нашли, но…
      – Я должен знать наверняка. Поедешь туда ради меня?
      Друг согласился отправиться следующим утром. Вся ночь прошла в тяжелых раздумьях. Что делать, если Каэдэ нет в живых? Естественное желание – последовать за ней, но как покинуть тех, кто так преданно шел за мной? К рассвету я понял истину слов Е-Ана и Макото. Моя жизнь мне не принадлежит. Только я могу установить мир. Я обречен жить.
      Ночью меня посетила еще одна важная мысль, и я позвал Макото, пока он не уехал. Причиной беспокойства были записи, которые забрала с собой Каэдэ. Если мне суждено жить, надо заполучить их до начала зимы, ведь в долгие зимние месяцы предстоит разработать стратегию на лето. Враги не преминут использовать против меня Племя. Я чувствовал, что весной придется покинуть Хаги и утвердить свою власть в Трех Странах, возможно, даже поселиться в Инуяме и сделать ее столицей. На лице невольно возникла горькая улыбка, ведь название города означает – Гора Пса. Она словно ждала меня.
      Я велел Макото взять с собой Хироши. Мальчик покажет, где спрятаны записи. Меня не покидала тайная надежда, что Каэдэ в Ширакаве и Макото привезет ее мне.
      Они вернулись в морозный день двумя неделями позже. Одни. Разочарование чуть не задушило меня. Еще и с пустыми руками.
      – Пещеры охраняет старуха. Она заявила, что отдаст записи только тебе лично, – сказал Макото. – Сожалею, но она не поддается никаким уговорам.
      – Давайте вернемся, – бодро предложил Хироши. – Я поеду с господином Отори.
      – Да, господину Отори надо отправляться, – согласился Макото, собирался что-то добавить, но передумал.
      – Что? – не сдержался я.
      Он смотрел на меня со странным выражением сострадания и преданной любви:
      – Все поедем. Выясним раз и навсегда, что известно о госпоже Отори.
      Я хотел сорваться с места и в то же время сомневался, есть ли смысл в путешествии, не слишком ли поздно.