На шканцах сорокапушечного корабля «Злой медведь» в неурочное время рожок запел «сбор всей команды». Из люков – заспанные, повязанные по-пиратски платками, драные, грязные, босые, не торопясь, один за другим пошли наверх матросы, артиллеристы, абордажные солдаты. Над люками стояли боцманы с плетками – били по спинам, гнали становиться в строй.
      По шканцам прогуливался капитан Уркварт, в предчувствии неприятного разговора обтирал платком краснощекое лицо, улыбался приветливо. Два лейтенанта с пистолетами в глубоких карманах на всякий случай прогуливались рядом с ним. Профос острым взглядом всматривался в команду – в итальянцев, англичан, испанцев, бременцев, голландцев, – поигрывал кортиком. Старший помощник и главный боцман испанец дель Роблес вывел из кормового люка дюжину своих головорезов, поставил с мушкетонами за палубной надстройкой, осторожно растолковал им, что может произойти и чего следует опасаться.
      Уркварт ласково поздоровался с командой, прошелся вдоль строя, сказал, что поход на Архангельск отменяется, что команда может получить свои деньги нынче же за все прошлое время.
      – А за будущее? – спросил Бирге Кизиловая нога, палубный матрос.
      – Пусть платит за прошедшее, тогда станем говорить о будущем! – крикнул рыжий ирландец.
      – Казначея на шканцы!
      Матросы зашумели все сразу, строй сломался. Опухший от пьянства, сизый, с голой седой грудью наемник Бэнкт по кличке «Убил друга» навалился на капитана, прижал его к борту, спросил, обдавая запахом перегара:
      – Куда же мы теперь денемся?
      – Вы не дослушали меня! – произнес Уркварт, пытаясь оттолкнуть от себя Убил друга. – Дайте мне договорить, проклятые пьяницы...
      Дель Роблес оттащил Бэнкта от капитана, головорезы с мушкетонами встали за спиной Уркварта, матросы притихли. На шканцах показался казначей со своим железным сундучком, его привели лейтенанты. Уркварт, обдергивая на себе мундир, сдувая пылинки с рукава, заговорил о китобойном походе...
      – Киты? Сейчас? – закричал Бирге Кизиловая нога. – Наверное, меня пора посадить в сумасшедший дом на цепь, ребята, потому что я ничего не понимаю...
      Боцман стегнул Бирге по спине кнутом. Капитан продолжал говорить.
      – В океан вышел царь китов, – говорил Уркварт. – Этот свирепый царь приносит великие бедствия. Кроме плавников и массы своего тела, которая, как известно, может рассечь корабль пополам, китовый царь вооружен еще и роговым мечом с пилою, которым он, незримо подкравшись к судну, подпиливает киль. Ум этого зверя таков, что с ним трудно состязаться даже опытному китобою и бывалому морскому промышленнику. Дело в том, что китовый царь наделен способностью видеть незримое, то есть видеть мысль человека, замышляющего зло против китов...
      Наемники, не раз служившие под черными флагами пиратов, закоренелые преступники, которым грозила виселица во многих странах Европы, словно дети, слушали своего капитана. Даже Бирге Кизиловая нога, служивший на китобойных судах, сокрушенно вздыхал и шепотом поминал святую Бригитту, покровительницу моряков. Пожалуй, сжечь Архангельск куда проще, нежели идти на такой промысел...
      – Для того чтобы посеять страх в царстве китов, – продолжал Уркварт, – ярл Эрик Юленшерна, шаутбенахт флота его величества, приказал нам, его слугам-капитанам, просить вас все-таки остаться на судах, дабы морские пути стали проходимыми. Более я ничего не смогу вам сказать. Желающие пусть получат свои деньги у казначея. Если же кто из вас раздумает и вернется обратно на корабль, я буду рад.
      Капитан учтиво поклонился. Матросы, переговариваясь, выстроились в очередь возле казначея, рядом с которым, согласно уставу, стояли два капрала с обнаженными палашами. Над гаванью спускались сумерки, в портовых тавернах приветливо зажигались огни. Уркварт в своей каюте пил лимонный сок с сахаром и ромом и говорил дель Роблесу:
      – Все вернутся на «Злого медведя». За ночь они пропьют свои деньги до последнего скиллинга и придут обратно – жрать луковую похлебку с солониной...
      Дель Роблес согласился:
      – Да, они вернутся. Но зачем нам с вами эта глупая затея с китами?
      Уркварт не ответил. Он только взглянул на испанца, и тот все понял. Они научились понимать друг друга, эти два человека, за годы совместных плаваний.

      В этот вечер и всю ночь в Стокгольме только и говорили о царе китов и о том, как славные моряки его величества покончат с проклятым чудовищем.
      О китобойной экспедиции говорили и в семейных домах за вечерней кружкой пива, и в трактирах, и на галерах, и в порту, и даже в церкви, где несколько капелланов вечером произнесли проповеди о мужестве моряков, расчищающих морские дороги от страшных чудищ...
      Говорили по-разному: наиболее смышленые обходились без слов – перемигнутся, и достаточно. Иные хвалили хитрость предусмотрительного шаутбенахта Юленшерны. Третьи вздыхали:
      – Уж эти киты. Недешево они обойдутся нашим морякам...
      Были, впрочем, и такие, которые верили этой басне безоговорочно. Но этих попадалось не много. Даже старухи-бабушки не пугали своих расшалившихся внучат царем китов.
      В погребке «Веселые приятели», что всегда был открыт для моряка, имеющего деньги, собрались матросы и офицеры почти со всех кораблей эскадры Юленшерны. Здесь моряки, со смехом поминая царя китов, стуча монетами по столам, требовали еще бренди, пива, джина, водки, ели жареное сало, хлопали трактирщика по жирному плечу, пили с ним за успех охоты, пели песни и, наконец, под свист рогов и звон литавр стали танцевать английскую джигу. Трактир ходил ходуном. Матросы и офицеры шумно пропивали свои деньги: не следует возвращаться на корабль, имея хоть скиллинг в кошельке, – так говорит старая флотская примета.
      В углу, возле камина, где было чуть-чуть потише, подручный трактирщика Якоб – еще молодой человек с умным и упрямым взглядом серых глаз – жаловался лейтенанту Улофу Бремсу на свою невеселую жизнь.
      – Каждый день одно и то же! – говорил он. – Убери, да подай, да вымой кружки, да снеси капитану галеры семь бутылок рому, а на фрегат бочонок джину, а на яхте у шхипера потребуй долг. Или вот здесь, – ну что хорошего, судите сами, гере Бремс...
      Лейтенант был пьян. Кроме того, он порядочно задолжал трактирщику, и то обстоятельство, что Якоб долга не требует, было приятно ему. Да и вообще парень чем-то нравился лейтенанту, – возможно, что своим упрямым взглядом.
      – Недурно танцует этот здоровенный матрос! – сказал лейтенант.
      Якоб обернулся.
      – Его зовут Убил друга, – продолжал болтливый лейтенант. – Где-то в чужой стране он не поделил золотые со своим другом и всадил ему нож в горло. Его руки в крови по локоть.
      Якоб не ответил. Улоф молча на него посмотрел.
      – Ты швед? – спросил лейтенант.
      – Я колыванец, гере лейтенант.
      – Что значит – колыванец?
      Подручный трактирщика не был расположен болтать о Колывани, но лейтенант привязался:
      – Отвечай, что значит колыванец?
      – Из города Колывань – вот что это значит, гере лейтенант.
      – Такого города нет.
      – Когда я родился, он был.
      – Был город Ревель. Отвечай, был?
      – Город Ревель есть.
      – Да, есть. Это хороший город.
      – Хороший! – подтвердил Якоб.
      – Если ты из Ревеля – значит, ты эст?
      Якоб молчал, глядя на танцующих.
      – Ты эст! – сказал лейтенант. – У тебя светлые волосы и серые глаза. Все эсты светловолосые. Это ничего, что ты не швед. Эсты хоть и хуже шведов, но прислуживать они могут. На больших кораблях есть должности буфетчиков. Вот туда мы тебя и определим...
      – Благодарю вас, гере лейтенант! – скромно произнес Якоб.
      – Да, Ревель! – говорил Улоф Бремс. – Как же... я был там не так уж давно, как раз тогда, когда пригнали русских военнопленных из-под Нарвы. Его величество государь наш король приказал ничем не кормить московитов, потому что они приучены питаться древесной корой и снегом. Их гнали пешком от самой Нарвы, этих варваров, и было довольно холодно...
      Подручный буфетчика не отрывал теперь своего упрямого взгляда от лица лейтенанта...
      – Было довольно холодно, – повторил он ровным голосом.
      – Да, мороз. Они совсем обезумели во время перехода. Но бургомистр Ревеля получил приказ от генерал-интенданта вооружить всех эстов и, если московиты будут просить хлеба, – просто стрелять...
      – Просто стрелять?
      – Самое нехитрое дело! Пусть едят древесную кору...
      – Кору! – словно эхо повторил Якоб. – И эсты в них стреляли?
      – Нет, но мы стреляли, если видели этих варваров на нашем пути. Благодарение господу, они недолго там пробыли. Их угнали на рудники и роздали зажиточным крестьянам, как раздают рабочий скот... Я сам взял для своего отца двух московитов... Я служу короне на флоте, я моряк, должен же кто-то работать в имении...
      И лейтенант ударил кулаком по столу.
      – Моряки – это люди! – говорил он. – Но не всякие моряки – люди. Люди – это шведские моряки. Все прочие моряки, вместе взятые, не стоят и скиллинга. Шведский моряк – это моряк! Верно я говорю или неверно, – отвечай мне, Якоб из погребка «Веселые приятели»!
      – Я бы хотел, гере лейтенант, быть моряком! – ответил Якоб. – С вашего разрешения, гере лейтенант, мне бы очень хотелось быть моряком. Если бы вы шли в Архангельск, я попросился бы к вам. Все-таки это военное плавание, гере лейтенант, в котором, несомненно, можно отличиться перед короной...
      Лейтенант Бремс налил в свою кружку бренди, разбавил его пивом и выпил залпом.
      – Ты не дурак! – сказал он, стукнув кружкой по столу. – Моряк – хорошая работа. У моряка порою в кармане что-нибудь да позванивает, не правда ли?
      Якоб кивнул:
      – Конечно, гере! Но настоящий человек – это военный моряк!
      – Ты умный парень! – сказал Улоф Бремс. – Может быть, в твоей жизни произойдет перемена...
      Колыванец Якоб смотрел выжидающе.
      – Да! Или я не буду лейтенантом! Вот как! Плесни-ка мне в стакан еще этой дряни!
      Теперь он выпил бренди, не разбавляя его пивом.
      – Якоб, ты долго будешь там сидеть? – крикнул трактирщик. – Меня разрывают на части, а он уселся...
      Якоб нехотя пошел за стойку. Два матроса с фрегата «Божий благовест» танцевали новый танец – алеманд. Один матрос изображал даму, другой кавалера. В погребке стоял густой хохот, «дама» очень смешно кривлялась и показывала кавалеру свое благорасположение. А кавалеру, по всей видимости, она была противна, эта «дама» с красным от пьянства носом и разодранным ухом.
      К лейтенанту Бремсу подсел другой лейтенант с яхты «Резвый купидон» – Юхан Морат. Он был пьян до того, что не сразу узнал своего старого друга лейтенанта Бремса. Сначала он принял его за эконома эскадры, потом за своего родного брата.
      – Тебе, как я думаю, пора на корабль! – сказал лейтенант Бремс.
      – К черту! – ответил Морат.
      – Ты зол? – спросил Бремс.
      – Да, зол... Киты... какие киты? Такие киты разве бывают? Царь китов...
      Подручный трактирщика Якоб опять подсел к лейтенантам. Улоф Бремс выпил еще бренди. Багровый от выпивки Морат ревел хриплым басом:
      – Киты? Я не дурак, вот что! Я плаваю шестнадцать лет... Мы идем туда же, куда шли. Но нам нужно, чтобы никто не знал... Здесь все свои, слушайте меня, если хотите знать правду: зачем такому флоту идти на китобойный промысел? Где это видано? Только тупицы или молокососы могут верить сказкам о китовом царстве...
      – Китовое царство есть! – сказал упрямый Якоб.
      – А я говорю – нет! – крикнул Морат.
      – Но вы все-таки идете на промысел? – спросил Якоб.
      – Да, парень, мы идем на промысел! – крикнул краснорожий человек с серьгой в ухе. – И пусть я не буду Билль Гартвуд, если я не вернусь оттуда богатым, как сорок тысяч чертей с Вельзевулом впридачу...
      За соседним столиком матросы сдвинули кружки:
      – За русское золото в наших карманах!
      – Вечная слава богатому!
      – Да здравствуют архангельские киты!
      – Мы не побрезгуем червонцами царя московитов...
      – Вот слышите, что говорят люди! – крикнул Морат. – А они-то немало поплавали на своем веку.
      И лейтенант Морат пошел пить со своими матросами.
      – Все-таки в Архангельск? – задумчиво спросил Якоб. – Вы, он говорит, идете в Архангельск...
      Лейтенант Улоф Бремс плохо видел своего собеседника. Иногда Якоб раздваивался в его глазах, потом вдруг превращался в самого шаутбенахта ярла Юленшерну, потом делался очень большим, походил на кита...
      – Гере лейтенант! – попросил Якоб. – Возьмите меня на свой корабль.
      Лейтенант широко улыбнулся, показывая желтые зубы:
      – Нет ничего проще, парень. Имя Улофа Бремса кое-чего стоит на нашем флоте, клянусь своей шпагой...
      – Вы обещаете, гере лейтенант?
      – Что?
      – Взять меня на свой корабль?
      – Ребята, – крикнул лейтенант. – Ребята! Этот парень хочет быть нашим. Вот этот подручный трактирщика желает быть моряком! Что вы на это скажете?
      Матросы повернулись к лейтенанту. Бремс велел Якобу подняться, чтобы все видели, каков он из себя. Якоб поднялся и спокойным, упрямым взглядом оглядел трактир.
      – Я не пущу его! – крикнул трактирщик. – Зачем ему ваше море! Ему и здесь недурно. Эдак, если все пожелают быть моряками, то кто станет трудиться на суще...
      Но трактирщику не дали говорить – Бенкт Убил друга запустил в него оловянной тарелкой, а Бирге Кизиловая нога замяукал кошкой, которой наступили на хвост...
      – Ты должен хорошо угостить твоих будущих соплавателей! – произнес лейтенант. – Не пожалей этим дьяволам вашего пойла, и они станут тебе добрыми друзьями...
      – Добрыми друзьями, – как эхо повторил Якоб и поднял над столом большую бутыль рома, оплетенную тонкими лозовыми прутьями.
      Матросы, роняя скамьи и табуретки, рванулись к бесплатному угощению. Якоб не жалея наливал кружку за кружкой, и весь этот сброд пил за здоровье будущего моряка.
      – Пусть всегда десять футов воды под килем! – засыпая в своем углу, бормотал лейтенант Улоф Бремс. – Надо пить только за десять футов...
      Бубен забил джигу.
      Новые гости вошли в трактир.
      Якоб стоял, опершись плечом о плесневелую стену, и думал свою думу. Это сосредоточенное и угрюмое лицо вдруг вывело трактирщика из себя.
      – Ты опять ничего не делаешь! – крикнул он. – Проклятый моряк! Пока что ты не получил своих денег и рискуешь не получить ни скиллинга, если не отработаешь нынешнюю ночь. Подай этим дьяволам джин и пиво...
      Бубен все бил и бил джигу.
      Трактирные девки в чепцах с пестрыми лентами плясали, высоко вскидывая ноги, чадили и трещали сальные свечи в ржавых железных подсвечниках, на каменном полу валялись черепки и кружки, растекалась большая ромовая лужа. Бенкт Убил друга таскался от стола к столу, вздымал кулак, поросший волосами, требовал:
      – Угощай меня, потому что так велел Мартин Лютер.
      – Мартин Лютер?
      – Кто не любит вина, женщин и песни, тот останется дураком на всю свою жизнь, – так говорит Лютер. – А деньги у меня кончились. Как же мне исполнить заповедь?

      По скрипучим, истертым ступеням Якоб быстро поднялся в комнаты трактирщика. Отсюда, из окон этого высокого дома было видно море и узкие, яркие, развевающиеся на мачтах корабельные флаги. Уже взошло солнце, внизу шумел, просыпаясь, город, гремели по булыжникам колеса огромных, окованных железными полосами фур, ржали лошади торговцев углем, зеленщицы и молочницы выхваляли на разные голоса свои товары; было видно, как закусывают на ходу плотники, как пошли в порт таможенные писцы, как проехали сменять ночную стражу королевские драгуны. Из переулка, с корзиной свежих хлебцев подмышкою, пробежал знакомый подмастерье булочника Кринкера. С песней прошли каменщики, и старейшина их цеха мастер Доринг помахал Якобу рукою. «Нынче зайдет выпить в долг стаканчик, другой, – подумал Якоб. – Магистр туго платит этим беднякам за их работу. Все меньше и меньше денег в Швеции». За каменщиками прошли кузнецы со своими молотками, клещами и мехами на тачках. Много честных тружеников жило в этом городе, в этом большом, красивом, богатом городе, где всегда пахло морем и откуда постоянно уходили корабли в далекие удивительные страны. Многих людей здесь хорошо знал Якоб, и многие знали его – простого малого, трактирного подручного, круглого сироту...
      Он улыбнулся, все еще глядя в окно: как удивились бы они, увидев его на эшафоте, как не поверили бы своим глазам и долго после казни вечерами говорили бы о нем шепотом, качая своими головами в ночных колпаках. Нет, он постарается не попасть в лапы палача, пусть досточтимый палач города Стокгольма – папаша Фридерик, как его здесь называют, – поищет себе другого простака.
      Морской ветер трепал его легкие волосы, он все смотрел и смотрел в окно, на город, где прошло столько лет его жизни: нет, он ничем не повинен перед ними, перед своими знакомыми горожанами. И вряд ли они подумают о нем дурно. Они не слишком жалуют наемников-моряков, этих пиратов и проходимцев с больших дорог, которым ничего не стоит убить человека. Без восхищения они смотрят на парады рейтар и драгун, на королевскую гвардию и легкую пехоту. Все дороже и дороже делается жизнь, все больше и больше молодых ребят угоняют на войну, и все это только для того, чтобы про Карла XII говорили как про Александра Македонского...
      – Ты уже здесь, – сказал за его спиною трактирщик.
      – Я здесь...
      Жалуясь на проклятую одышку, трактирщик сел в свое кресло у стола и принялся, шепча, считать ночную выручку. Он раскладывал монеты столбиками по достоинству и ласково их поглаживал. Потом, прочитав над деньгами короткую молитву, пересыпал их в мешочки и уложил в тайник. Как всегда после этой работы, он заметно повеселел и спросил ласково:
      – Ты твердо решил уходить от меня, парень?
      – Да, дядюшка Грейс, твердо.
      – Ты во что бы то ни стало решил стать моряком?
      – Да, я решил стать моряком.
      – Моряки часто гибнут в пучине. Моряков убивают в сражениях. Эскадру, на которую ты поступишь, могут разгромить враги...
      – Вы так думаете?
      – Все бывает в битве! – осторожно ответил трактирщик. – Пути господни неисповедимы...
      – Король Швеции непобедим! – сказал Якоб. – Ужели вы в этом сомневаетесь, дядюшка Грейс?
      Трактирщик торопливо согласился с тем, что король Швеции непобедим. Он давно держал погребок и знал, что случается с людьми, которые сомневаются в королях.
      – Что бы ни произошло, – сказал он, – знай одно: я приму тебя в любой час. Ты недурной парень, ты сейчас почти что и не московит. Тебя можно принять за шведа. Конечно, если бы ты перешел в лютеранство...
      Трактирщик вздохнул:
      – Со временем ты поймешь и это. Служа во флоте, тебе придется принять лютеранство... Что же еще посоветовать тебе на прощанье? Я могу, пожалуй, посоветовать тебе не попадаться в плен к московитам. Московиты – варвары, и хоть в тебе течет русская кровь, кровь славянина, они, несомненно, жестоко расправятся с тобою. Если они тебя повесят, я от души пожалею...
      – Благодарю вас! – сказал Якоб. – Вы всегда были ко мне добры.
      – Я был к тебе добр, да! – опять вздохнул трактирщик. – Я пожалел тебя, сироту. Многие меня упрекали тогда, что я так жалостлив, но что можно поделать со своим сердцем?
      – Вы добрый человек! – согласился Якоб. – Вы всегда кого-нибудь да жалели и давали работу за кусок хлеба или миску ячменной каши...
      Трактирщик подозрительно взглянул на Якоба: может быть, колыванин смеется над ним? Нет, Якоб не смеялся. У него было серьезное лицо.
      – Да, в свое время я спас тебе жизнь! – опять заговорил трактирщик. – И вывел тебя в люди. Ты это должен всегда помнить. Я не погнушался тобой, нисколько не погнушался...
      Якоб молчал. Трактирщик еще поговорил про Московию и про то, что самый лучший народ – это шведы, Якоб смотрел в окно – на корабли. Сердце его билось: эти корабли пойдут в Россию. Там он будет спать спокойно – целую ночь, или неделю, или еще больше. Он не будет думать, что кто-то услышал, как он бредил во сне. Ему не будут мерещиться тайные агенты короля. Еще немного – и он бы уже не выдержал. Он стал хуже работать, чем раньше. Он может сорваться на пустяке, и тогда всему конец...
      – Почему ты меня не слушаешь? – спросил трактирщик. – Ты опять о чем-то размышляешь? Вечно размышляешь...
      После раннего завтрака трактирщик открыл свой тайник и принялся вновь считать деньги. Считал он долго, задумывался и опять считал.
      – Вот тебе все, что причитается от меня! – сказал он ласково. – Надеюсь, ты останешься доволен?
      Якоб подкинул на ладони три монеты.
      – А вы не ошиблись?
      – Разве я дал тебе слишком много?
      Теперь Якоб улыбался весело. Так весело, что трактирщику стало не по себе. Еще никогда за все эти годы Якоб не улыбался так широко и ясно, как сейчас.
      – Ты помнишь, каким я подобрал тебя в Колывани? – спросил трактирщик. – Разве ты тогда хоть чем-нибудь оправдывал тот хлеб, который ел?
      Якоб улыбался, глядя в глаза трактирщику.
      – Ты тогда очень много ел и мало работал. И я ведь еще тебя одевал, если ты помнишь? Десять лет чего-нибудь да стоят, не правда ли? Потом ты давал покупателям в долг ром, бренди, водку, и не все тебе возвращали деньги. А товар-то был мой?
      – Ваш. Я разносил его по вашим приказаниям...
      – Но теперь, раз ты уходишь от меня, мне не собрать эти долги. Ведь так? Я их тоже подсчитал. Ты всегда ел вместе со мной, ведь не станешь ты это отрицать? Ну и, наконец, твои земляки – эти несчастные военнопленные? Ты вечно что-нибудь для них просил...
      Якоб все еще улыбался. Улыбка точно приклеилась к его лицу. Но глаза не улыбались. Глаза смотрели со всегдашним выражением упрямства.
      – Вот и получай что приходится! – сказал трактирщик. – Я никогда никого не обманывал...
      Якоб положил деньги в карман, встал.
      – Ну, спасибо!
      – Ты, кажется, недоволен?
      – Нет, я доволен! – сказал Якоб. – Я очень доволен, дядюшка Грейс!
      – Но ты не слишком доволен?
      – Нет, я доволен! – повторил Якоб. – Конечно, вы недорого взяли за то, что не донесли на меня, когда началась война с русскими. Тогда бы мне было куда хуже...
      – Вот видишь! – оживился трактирщик. – А это было не так уж просто для меня. Я многим рисковал, ты не можешь этого не понимать...
      – Я и говорю, – продолжал Якоб, – мне пришлось бы хуже. А так все-таки голову я сохранил. Так что я доволен и очень вам признателен...
      – Если бы я донес, кто ты такой, – сказал трактирщик важно, – то ты, конечно, не сносил бы головы на плечах. Тебя бы забрали на галеры или еще куда-нибудь пострашнее. А что это такое, ты видел сам...
      – Да, я видел! – согласился Якоб.
      – Значит, ты мне благодарен?
      – Да, гере, очень благодарен.
      – Ну, тогда прощай, я лягу спать. Ты ведь нынче болтал всю ночь с этими проходимцами и пьяницами, а я трудился. Тебе, наверное, пора на корабль?
      – Да, мне пора на корабль! – ответил Якоб. – Все мои дела сделаны...
      Трактирщик вдруг хлопнул себя по лбу:
      – Слушай, Якоб! – воскликнул он. – А кто же снесет обед русскому князю на его подворье? Не станет же это делать повар? А я не могу – как-никак я старшина цеха трактирщиков, это что-нибудь да значит. Завтра ко мне придет новый услужающий, но сегодня?
      Якоб молчал. Можно было подумать, что ему не хочется нести обед.
      – Я бы снес, – сказал он наконец, – но опять сюда придет этот тайный агент и станет выспрашивать, зачем я хожу на княжеское подворье. Повар рассказывал, что он уже дважды толковал с ним... Мне это неприятно, хозяин, тайный агент может испортить мою будущую жизнь в королевском флоте...
      Трактирщик поклялся, что никто ничего Якобу не испортит. Все знают, что Якоб носит обеды князю не по своему желанию. А тайные агенты нынче суют свой нос повсюду, такое время, – война.
      В конце концов Якоб согласился, хоть и с неудовольствием. В кухне повар положил в миску кусок жареной баранины с чесноком и завернул в салфетку два пирога.
      – Не мало ли? – спросил Якоб.
      – Пусть скажет спасибо за то, что я не кормлю его ячменной похлебкой! – сказал повар. – Я добрый швед, и мне противно думать, что этот московит жиреет на еде, которая готовится моими руками...
      – Но все-таки он платит большие деньги! – возразил Якоб.
      Это было неосторожно. Повар швырнул шумовку и обернулся к Якобу.
      – Как я посмотрю, агент недаром сюда приходил! – крикнул он. – Слишком уж ты заступаешься за этого князя. А ему место на эшафоте, да, да, по нем давно скучает папаша Фредерик, да и по тебе тоже. Вы с этим князем, наверное, снюхались, он тебе платит русским золотом, а ты ему рассказываешь все, что тебе удается узнать...
      – А тебе завидно? Ты сам бы охотно нанялся за золото, да тебя никто не берет...
      Повар сделал шаг к Якобу. Тот стоял неподвижно, усмехаясь и глядя на повара своими упрямыми, потемневшими вдруг глазами.
      – Проваливай! – велел повар. – Проваливай, а то у меня дрожат руки от бешенства. Уходи сейчас же...
      – Осел! – сказал Якоб. – Осел, вот ты кто! Старый дурак...
      Он вышел из кухни.
      Возле дома его никто не поджидал, как бывало в последние дни, и он вздохнул с облегчением. По дороге в мелочной лавке подручный трактирщика купил стопу наилучшей бумаги, связку перьев и бутылку водки. На крыльце сырого и гнилого дома, в котором содержался русский резидент князь Хилков, два пристава играли в кости. Якоб вежливо поздоровался и похвалил погоду, но приставы ответили очень коротко и уставились на него так, будто видели его в первый раз.
      – Я вам принес презент! – произнес Якоб.
      – Можешь сам пить свою водку! – ответил старший пристав.
      – Да, можешь сам ее вылакать! – подтвердил второй и отодвинул от себя бутылку, но так, чтобы она не упала с крыльца и не разбилась.
      – О! – воскликнул подручный трактирщика. – Разве я в чем-нибудь провинился? Или водка, которую я приношу, недостаточно хороша? Или ее мало?
      Оба пристава переглянулись, и тот, что был помоложе, сказал сурово:
      – Отнеси обед и проваливай поскорее! Нечего тебе там рассиживаться!
      «И эти предупреждены! – подумал Якоб. – Плохи мои дела. Я на свободе последние часы. А уж если схватят – тогда прямо в лапы к папаше Фредерику».
      Когда Якоб вошел, Хилков, держа в левой руке потухшую трубку, диктовал секретарю русского посольства Малкиеву:
      – Из тамошных граждан купец, мягким товаром торговавший, Козьма Минин...
      – Минин, – повторил, макая перо в чернильницу, Малкиев...
      Андрей Яковлевич кивнул Якобу и на мгновение задумался, потом продолжил:
      – Минин, зовомый Сухорукой, встав посреди народа на площади, говорил к людям: «Видим конечное Русского государства разорение, а помощи ниоткуда не чаем, для того я вам советую и прошу – казну со всех нас до последнего имения собирать»... Написал?
      – Поспешаю! – ответил Малкиев.
      – До последнего имения собирать, жен и детей закладывать и, казну собрав, полководца нам искать, дабы с ним идти на Москву для очищения сего града нашего от ворога...
      Малкиев писал, стоя у конторки, сколоченной из грубых сосновых досок. Хилков был без парика, в камзоле из мягкой кожи, шея была повязана теплым фуляром: князю опять недомогалось, и мешки под глазами сделались еще тяжелее, чем раньше. Было видно, что он совсем расхворался. Пока он диктовал, Якоб думал о том, как трудно будет нынче сказать Андрею Яковлевичу, что он собирается покинуть Стокгольм и что князю придется остаться без его помощи...
      – Ну, иди, Малкиев, – сказал князь секретарю, – иди, дружок, много нынче натрудились мы с тобой, отдохни покуда...
      Секретарь посольства поклонился, пошел к двери. Его лицо чем-то не понравилось Якобу, он проводил его недоверчивым взглядом и повернулся к Хилкову.
      – Откудова сей господин здесь?
      – Отпросился ко мне помогать делу моему...
      – Знает много?
      – Откуда же ему знать, когда он и в летописи не заглядывал. Говорю – я, он пишет. Надо временем, дружок, пользоваться с поспешностью, ибо грозит король упечь нас на сидение в подвал крепости некой в городе Вестерас и будто назначено мне заключение одиночное...