Засланец

Оказывается, у нас гости…

Я едва не врезался в толпу дикарей. Они полукругом стояли позади хижины, внимая вождю. Старик картинно опирался на посох, навершие которого было обмотано, как я теперь разглядел, пулеметными лентами. Дед указывал сухим перстом на жилище знахарки и что-то быстро говорил. Речь вождя была энергична:

– …Знахарка признала Странного своим мужем! Он достоин пройти обряд посвящения и стать воином племени!

Каждое его слово сопровождалось воплями одобрения слушателей.

Ого! Какая честь!

Я проник в хижину, натянул дикарское тряпье. И только тогда присоединился к общему сборищу. Завидев меня, Дед заголосил тонким бабьим голосом. Деревенские все как один повернулись ко мне. В какое-то мгновение мне почудилось, что они на меня бросятся. Я отступил на несколько шагов, все-таки некоторые из них были вооружены…

– Не трясись, Странный, – сказал Боров, выдвигаясь из толпы соплеменников. – Пока ты носился голышом по лесу, этот старый бредун толкнул целую речь. Ты застал только ее завершение.

– А что это за обряд? – поинтересовался я на всякий случай.

Бор усмехнулся, но счел нужным пояснить:

– Когда у сопляков начинает вставать торчком, их посылают в лес за детенышем стреножника. Принес – стал воином. Не принес, но вернулся – через год посылают снова. Не принес и не вернулся – забывают, как звали.

Стреножник, стреножник… Я мысленно обратился к личинкам за справкой, но они не откликнулись. Пришлось спрашивать у Борова:

– А что это за зверь – стреножник?

– Увидишь, – отрезал Бор и отвернулся.

Ничего, решил я. Если уж подростки с ним справляются, то призраку сама Карта велела…

Дед гортанным возгласом приказал приступить к обряду. Меня обступили со всех сторон, схватили за руки и с торжественным пением повели в деревню.

Если честно, я ожидал утомительного ритуала с плясками до изнеможения и кривлянием шамана, но все произошло на удивление быстро. В присутствии всей деревни меня раздели, поставили на колени перед идолами у общинного дома, остро отточенным ножом выбрили на затылке волосы. После чего Дед собственноручно обмакнул пучок сухой травы в ритуальную чашу и вымазал меня кровью жертвенной крохоборки. Мазал он не как попало, а художественно, с вдохновением. Пока вождь творил, жители деревни танцевали и пели, призывая Молчаливых в свидетели, что обряд исполняется согласно ниспосланным установлениям. А я думал о том, что хорош буду в лесу – один, воняющий кровью. Живая приманка, да и только. Неизвестно, как обстоит с обонянием у стреножников, а вот для окрестных стыдливцев я стану лакомым кусочком.

Дед поднял руку. Пение и пляски прекратились. Вождь отступил на шаг, оглядел меня, как художник – завершенное полотно. Милостиво кивнул. Я поднялся с колен.

– Ступай в лес, Странный, и принеси детеныша стреножника! – воззвал ко мне Дед. – Тогда сможешь сидеть у костра воинов и получать свою долю общей добычи!

Он потряс посохом – пулеметные ленты глухо брякнули. Деревенские снова запели. На этот раз пение походило на вой. Оплакивают они меня, что ли? Превентивно, так сказать… Под это леденящее душу исполнение из общинного дома вышла Мира, одетая по-праздничному. Потупив взор, она спустилась по лесенке и протянула то, что держала на раскрытых ладонях.

Я взял этот странный предмет, напоминающий детскую погремушку, и, не зная, что с ним делать, высоко поднял над головой. Племя одобрительно взвыло. Дед поманил Бора и указал ему на меня. Боров вразвалочку приблизился, ткнул пальцем в «погремушку».

– Это манок, – пояснил он. – Если им легонько и одинаково потряхивать, детеныш стреножника сам вылезет из гнезда и пойдет за тобой. Ты, Странный, главное, не сбейся, а то манок услышит самка, и тогда тебе несдобровать.

– Как он хоть выглядит? – осведомился я. – И где его искать?

– Как выйдешь из деревни, поверни направо, – начал объяснять Бор, – так, чтоб речка была у тебя по левую руку… Дойдешь до Сухого лога, начинай трясти манком, как я сказал. Когда детеныш вылезет, ты сразу поймешь, что это он… А уж если покажется его мамаша – тем более!

Боров хохотнул и с размаху огрел меня по спине. Я едва устоял на ногах.

– Ты бы мне винтарь вернул, – пробурчал я.

Бор осклабился.

– Не положено, Странный, – сказал он. – Малые даже ножа с собой не берут.

Сам ты странный, подумал я… А ведь верно, странный он парень, этот Бор. Вроде дикарь, но речь местами напоминает городскую. Да и это покровительственно-пренебрежительное отношение к вождю… Может, все дело в том, что Боров работал на руднике, где и пообтесался? Не знаю… не знаю…

Я двинулся к воротам, толпа новоявленных соплеменников пошла следом. Мне хотелось увидеть скиллу. Мало ли, вдруг больше не доведется. Но ее не было среди провожатых. Наверное, бродит где-то по своим знахарским делам.

За околицей у выгребной ямы провожающие остановились, выкрикивая мне напутственные речи. Я сделал им ручкой, перемахнул через яму и углубился в лес.

Удивительно, всего полчаса назад я беззаботно бултыхался в здешней речушке, не ожидая подвоха со стороны леса, а теперь крадусь, прислушиваясь и принюхиваясь – не сидит ли под ближайшим кустом кровожадная зверюга. Как сказал древний философ, зло и добро – лишь качество наших намерений. Когда я кувыркался у речки, мои намерения оставались чистыми, а значит, и опасаться было нечего. Теперь же я крался по лесу, чтобы похитить детеныша у матери, кем бы она ни была, и, следовательно, опасался. Не лови, и не будешь пойманным…

Сухой лог я видел впервые, но сразу догадался, что это он.

Из ноздреватых пластов подтаявшего снега торчали раздутые, будто трупы, стволы путниковых деревьев. Сквозь прорехи в лопнувшей коре сыпалась труха. Зимы на Дожде скоротечны, и листва никогда не облетает полностью, но в Сухом логе ее давно не осталось. Граница между живым, шелестящим, стрекочущим, журчащим лесом и этой мертвой зоной была совершенно отчетливой, как будто кто-то очертил огненным перстом круг и запретил живым переступать его.

Хлюпая пятками по скользкой, расползающейся серо-коричневой жиже, которая покрывала Сухой лог от края до края, я осторожно проник на десяток шагов вглубь. Чувствовал я себя довольно глупо. Голый, разрисованный кровью невинного животного, с детской погремушкой в руке… Но мне позарез нужно было стать своим в деревне. Чтобы ни одна городская собака не усомнилась в моей социальной принадлежности, чтобы в глазах солдат на заставах Котла-на-Реке я выглядел полноценным дикарем-воином.

Я легонько встряхнул погремушкой-манком. В мертвенной тишине Сухого лога звук получился излишне громким, но отступать было некуда. И я зашагал дальше, несильно и ритмично потряхивая манком. При этом я не забывал поглядывать по сторонам. Через пятнадцать минут я достиг противоположного края лога. Ничего не произошло. Уж не подшутил ли надо мной Дед? Откуда я знаю, может, у него такое чувство юмора? Как бы там ни было, мне следовало продолжать игру. Я двинулся в обратный путь, понемногу забирая вправо. О ритмичности потряхивания погремушкой я уже не заботился.

И напрасно.

С треском раздвинулись сухие заросли, и на заслякощенную поляну выступил трехногий гигант. Задрав голову, я уставился на него. Не понять было, что передо мной: растение, животное или же механизм. Ни то, ни другое, ни третье. Конечности пятиметровой, не меньше, высоты были похожи на лишенные коры стволы путниковых деревьев: пульсирующие бледно-желтые волокна, словно мышцы, обвивали их сверху донизу. В нижней части конечности были связаны чем-то вроде ловчей сети, которая не мешала им свободно двигаться. Венчало стреножник утолщение, напоминающее перевернутую луковицу. Я стоял и смотрел, как зачарованный, на приближающееся чудовище.

Опасности я не ощущал. Мне было любопытно, как это создание сохраняет равновесие и ориентируется в пространстве. Никаких органов чувств у него не наблюдалось. Из ступора меня вывел шорох за спиной. Я оглянулся: крохотная копия трехногого гиганта появилась с противоположной стороны поляны.

Ага, вот и детеныш. Теперь его, значит, надо схватить и сбежать.

Я шагнул к детенышу, напрочь забыв о погремушке. Манок предательски затрещал. Детеныш стреножника неуверенно переступил всеми тремя ногами. Зато его мамаша отреагировала мгновенно. Один гигантский шаг – и сеть, которой она была «стреножена», захлестнула меня. Я выронил идиотскую погремушку, рванулся, но только запутался еще сильнее. Стреножник замер, присел на полусогнутых. Утолщение наверху булькнуло и раскрылось, словно устьице исполинского цветка. Из устьица выплеснулся пучок щупальцев.

«Малые даже ножа с собой не берут», – вспомнил я слова Бора. Что ж, кто ему мешал меня обмануть…

Щупальца, истекая зеленоватой слизью, закачались над моей макушкой.

– Кро авус корвус! – крикнул кто-то звонким голосом.

Вывернув шею, я посмотрел туда, откуда донеслись странные слова.

У опушки Сухого лога стояла знахарка. Совиные глаза ее светились в розоватом полумраке дня. Растопырив когтистые пальцы, Тина помахала ими над головой.

– Кро авус корвус! – повторила она.

Стреножник зашатался, затем просел, скособочился. Щупальца с хлюпаньем втянулись в луковицу. Ловчая сеть ослабла, и я выпал из нее, как куль.

Скилла подошла к стреножнику, почти нежно похлопала его по мускулистой конечности. И гигант отступил. Похрустывая сухими ветками, убрался с поляны и скрылся в зарослях мертвого леса.

– Вставай, Странный! – велела знахарка. – Бери детеныша и пойдем домой.

Глава 4

Тень был лучшим агентом Навигационной Карты…

В Генезии ливни – редкость. Днем кровавый шар Солнца висит в безоблачном небе, накаляя воздух. А ночью приходит ветер, который вместо прохлады приносит тучи радиоактивной пыли с опустошенных земель. Порой пыльные бури мчатся со скоростью глидера с форсированным движком, срывая все, что плохо закреплено, заметая ущелья улиц сухой поземкой.

Только безумец выйдет в такое время наружу. Да и в другие дни не каждый рискнет покинуть исполинские башни Вертикалов или подняться из Тоннельного города на поверхность. Нормальному и законопослушному гражданину нечего делать среди гор мусора, гниющего на улицах Генезии, – это прибежище опустившихся грезоманов, мутантов-нелегалов и прочих отбросов.

Я был в этих вонючих ущельях только один раз, когда проходил практику по выживанию в экстремальных условиях. Лучшего полигона и представить нельзя. После же я редко покидал родной город, если, конечно, не считать вылазки на другие планеты.

Земля – полумертвый мир. Ее природа окончательно отвернулась от человека.

Две мировые ядерные войны. Бессчетное количество пандемий. Отчаянные попытки спасти стремительно деградирующую биосферу, которые каждый раз приводили к еще более сокрушительным катастрофам. Последняя по времени попытка в официальных источниках именовалась ни больше ни меньше – Великой Генетической Революцией. На деле это означало насильственную перестройку человеческого генома.

Надо ли говорить, что подавляющее большинство направленных мутаций оказались летальными. Удачные результаты можно было пересчитать по пальцам. Мы, призраки, – один из них.

Призраков создали, чтобы они спасли цивилизацию землян.

В поисках выхода из тупика Суперы обратили свой взор в Космос. Не в ближний Космос, где кроме незначительной спутниковой группировки не было ничего сотворенного людьми, а в самый что ни на есть Дальний. Когда-то человеческий генотип уже пересек его бездны. Именно генотип, но не люди.

Это был великий проект, разработанный специалистами давно уже не существующей НАСА незадолго до Первой Ядерной. Проект опирался на уникальную находку, сделанную марсоходом «Кьюриосити» в кратере Гейла. Последующая пилотируемая экспедиция в обстановке строжайшей секретности доставила на Землю артефакт инопланетной цивилизации, который мы теперь именуем Навигационной Картой.

Crickets – Сверчки – так назвали создателей Навигационной Карты тогдашние американцы. Им удалось установить, что мерцающие пиктограммы обозначают звездные системы, где есть обитаемые планеты. Карта оказалась столь совершенной, что астрофизики без особого труда сопоставили ее со своими атласами звездного неба. Смысл другого ряда пиктограмм, как ни бились расшифровщики, так и остался неясным. Потребовался воистину нечеловеческий мозг Суперов, чтобы открыть их назначение, но это произошло много сотен лет спустя. Американцы же решили воспользоваться Навигационной Картой по-своему.

Так возник проект «Незваный Гость». Суть его заключалась в том, чтобы на борту сравнительно небольших межзвездных зондов, снабженных ионными двигателями, поместить автоматическую лабораторию-инкубатор, содержащую оплодотворенные яйцеклетки вида хомо сапиенс сапиенс. Предполагалось, что, достигнув пригодной для жизни планеты в системе одной из звезд, обозначенных на Навигационной Карте, зонд отстрелит посадочный модуль с инкубатором. В случае удачного приземления в инкубаторе начнется процесс деления клеток.

Этическая сторона проекта даже не обсуждалась. Будущие колонисты должны были получить большую часть необходимых для выживания знаний и навыков еще на эмбриональной стадии. Что с ними станется потом, зависело от множества неизвестных факторов. По существу – от самого Господа Бога. Если выживут, значит, в миллиардах миль от Солнечной системы появится еще один форпост человечества, а нет – значит, не судьба.

Впрочем, ни на Бога, ни на судьбу авторы проекта не уповали. «Незваный Гость» предусматривал «вторичный посев». На возвратной траектории зонд вновь должен был сблизиться с планетой и отправить на ее поверхность резервный инкубатор. Если я правильно понимаю, на Дожде благополучно приземлились и отработали программу обе лаборатории. Случай уникальный. Остальным потенциальным колониям повезло меньше. На некоторых планетах «посева» не было вовсе.

Проект «Незваный Гость» надорвал экономику древней страны США, которая взвалила на себя главное бремя по его осуществлению, и спровоцировал глобальный экономический кризис. Кризис привел к Первой Ядерной войне. И пошло-поехало. Очень скоро правительствам и ученым стало не до масштабных космических проектов. А спустя несколько поколений о «Незваном Госте» забыли вовсе.

Навигационная Карта попала в специальное хранилище, куда свезли наивысшие достижения человеческой культуры, которые уцелели после бомбежек и мародерства. Вспомнили о Карте только Суперы. Они же расшифровали смысл второго ряда пиктограмм. Оказалось, что это – генетический код существ, обладающих способностью мгновенно преодолевать межзвездные расстояния.

Суперы не могли упустить такую возможность. Но они решили, что на Земле и своих чудовищ достаточно, чтобы бесконтрольно размножать еще и инопланетных. В результате множества сложнейших экспериментов появились призраки: на девяносто процентов люди, на десять – инопланетяне. Не исключено, что носители генов самих Сверчков.

Нас растили, воспитывали, тренировали ради одной цели. И, достигнув зрелости, мы служили ей, не жалея жизни. На чужих планетах погибли многие из нас. Агент Стив Заспа по прозвищу Смог был застрелен личной охраной императора Нью-Либерии. Милен Ли, черноокая красавица Мгла, утонула в океане Креаты, она почему-то не смогла джантироваться на Землю. Тень, он же Дэн Крогиус, лучший посланник Карты, окончил дни здесь, на Дожде. Убежден, что его убили. Гибель от нелепой случайности не для Тени… Не такой он призрак… Был…

– Отрубаи!

Этот звериный рев я узнал даже во сне.

По-прежнему гремел ливень, но стало светлее. В проеме двери торчала голова Бора, глаза его были налиты кровью.

– Дрыхнешь, Странный! – заорал он. – Вставай! Сюда идут отрубаи!

Я рывком поднялся с циновки. Тины рядом не было. Куда она запропастилась? Спряталась?..

Личинки подсказали мне, что племя отрубаев промышляло работорговлей, нападая на соседние деревни и уводя их жителей на продажу в приграничные города. Разумеется, только тех, кто не сумел отбиться.

Боров посторонился. Я выбрался наружу.

Зима кончилась. Лес прямо на глазах наливался свежей зеленью. Стрекуны перепархивали с одного куста багряника на другой, впиваясь длинными хоботками в алые соцветия. В глубине чащи мелькали зеленые пятнышки христофоров. Идиллия…

Идиллию портила суматоха, царившая вокруг. У ворот топтались человек сорок деревенских мужиков, вооруженных кто карабинами, кто дробовиками, кто револьверами, а кто луками да копьями. Верховодил Боров. Он стоял подбоченясь перед этим кривым-косым строем и орал:

– Пластуны застукали их у Сухого лога… Всего насчитали четыре руки отрубаев, но в лесу могут еще загонщики хорониться. Глядеть у меня в оба, чтоб ни одна тварь не проскочила… Айда, братва!

Вояки нестройно потянулись по еле заметной тропке. Проходя мимо, Бор сунул мне карабин из схрона и патронташ.

– Давай, Странный, – буркнул он, – покажи, что ты умеешь… – и спорым шагом кинулся догонять колонну. Было в нем что-то, чего я не понимал, то ли изъян какой-то, то ли секрет… Непростой он парень, хоть и прикидывается. И тогда, у реки, неспроста он накинулся на меня со своими пудовыми кулаками. Сделал вид, что приревновал Миру ко мне, а на самом деле причина была другая. Но какая? Жаль, нет у меня пока к нему ключика, а не мешало бы подобрать…

Но в следующие несколько часов мне стало не до ключиков и секретов. Бестолковое воинство Борова не успело развернуть боевые порядки, когда нарвалось на передовой дозор отрубаев.

М-да, деревенские пластуны сильно приуменьшили численность противника. А может, просто не умели считать больше, чем до двадцати.

Отрубаи вывалили из сырых зарослей: огромные, полуголые, покрытые татуировками. Я не успел глазом моргнуть, как деревенскому парню, шедшему справа от меня, раскроили череп томагавком. Бедняга и охнуть не успел. Впрочем, его убийца не зажился на этом свете. Карабин в моих руках коротко рявкнул. Дикарь с развороченной грудью улетел в кусты. Отравивцы, наблюдавшие за схваткой зелеными фасеточными глазами, ханжески сложили верхнюю пару лап, будто молились за упокой.

Слева коротко хакнули. Оборачиваться было некогда, я двинул прикладом наугад и попал. Отрубай завизжал, как недорезанная свинья. А в следующий момент мне стало по-настоящему туго. Дикари навалились со всех сторон. Я крутился волчком, палил из карабина, едва успевая перезаряжать, кроил черепа врагов прикладом. Несколько раз пришлось ускоряться. Нападающие замирали в самых причудливых позах, а я лавировал между мгновениями, сбивая дикарей, будто кегли. Но я понимал, что надолго меня не хватит.

Неожиданно случилась передышка. Отрубаи куда-то делись. Кроме тех, само собой, кто валялся в луже собственной крови. Лесные насекомые и мелкие животные уже во все глаза присматривались к нежданной поживе. С неба лило не переставая. По моему лицу стекала соленая влага, я отер лоб – кровь. И, кажется, моя…

Борову все-таки удалось собрать и перегруппировать поредевших защитников деревни. Вид они имели неважный. Грязные, оборванные, исполосованные острым железом. Некоторые еле держались на ногах.

Отрубаи тоже понесли урон. По меньшей мере тридцать из них выбыли из строя. Другой вопрос, сколько еще осталось в строю? И где они сейчас?

Вдруг со стороны деревни послышался дробный перестук, будто там часто-часто молотили палкой по жестяному корыту. Боров обернулся, изрыгнул какую-то малопонятную брань.

– Это пулемет! – крикнул он. – Нас обошли! За мной!

Боров бросился к деревне. Остальные поспешили за ним.

Мы вынырнули из волглых зарослей и с ходу врезались в осаждающих. Похоже, отрубаи рассчитывали застать жителей деревни врасплох, схватить тех, кто был послабее, и раствориться в лесу. Уверенные в своей безнаказанности, работорговцы не удосужились рассредоточиться и всей бандой нарвались на кинжальный огонь. Откуда им было знать, что в деревне есть пулемет?

Огонь вели с крыши общинного дома, самого высокого в деревне. Толстая труба плевалась яростным свинцом, а за полукруглым щитком скорчился единственный мужчина, который не принимал участия в нашей боевой вылазке.

Так вот для чего было нужно странное навершие дедовского посоха!

– Да здравствует вождь! – заорал Бор, могучим ударом ломая челюсть первому подвернувшемуся под руку работорговцу.

– Дед! Дед! Дед! – подхватили его клич защитники деревни, кромсая на куски деморализованных врагов.

Пулемет смолк. Отирая пот с морщинистого лба, старик величественно выпрямился.

Я опустил винтовку – стрелять уже было не в кого – и поплелся к хижине скиллы. К своему дому.

Циновка над входом была сорвана и втоптана в грязь. Рядом валялись черепки и какая-то тряпка, в которой я не сразу узнал тюрбан знахарки. Я заглянул в дом, позвал:

– Тина! Ты здесь?

Она не откликнулась.

Может, все еще прячется в лесу? Нет, я уже чувствовал, что это не так. Назначенной мне в жены скиллы здесь больше нет.

Тина далеко, и искать ее бесполезно.

От этой мысли меня прошил озноб. Все течет и изменяется на Дожде. Очень быстро, стремительно и неожиданно…

И в следующий миг я ускорился. Не потому, что мне угрожала опасность, избежать которой можно было, лишь применив сверхспособность призрака. Вместо пощечины самому себе. Вместо ведра воды на горячую, задетую томагавком, прошедшим вскользь, голову.

У тебя здесь работа, засланец. Никогда об этом не забывай…

Я вернулся в нормальное время. В какофонию голосов. В сумятицу, царящую после сражения. Люди, опьяненные адреналином, одурманенные яростью и страхом, носились перед частоколом, где роскошные травы были черны от кровавой росы. Я увидел, что тяжело раненных отрубаев добивают ударами копий или топоров. Для них деревенским было жаль даже пули. Тех дикарей, кто отделался легкими ранениями, поднимали на ноги и вели к ближайшим деревьям.

Я, как зевака, наблюдал под слабеющим дождем, что же будет дальше.

Отрубаев привязали к стволам. К пленникам подбежал деловитый мужичок в заляпанном кровью кожаном жилете, в его волосатой лапе поблескивал устрашающего вида нож. Каждому отрубаю – по одному тычку острием. Мужичок наносил не смертельные, но обильно кровоточащие раны. Отрубаи проклинали его на своем гортанном наречии, харкали и пытались извернуться, чтобы ударить палача головой или коленом. Но мужичок знал свое дело. В считаные секунды он подрезал каждого, затем дал отмашку наблюдавшим со стороны деревенским. Все потянулись к воротам, створки которых стали медленно сходиться.

– Чего стоишь? – окликнул меня Боров. – Хочешь со стыдливцем побрататься?

Пока еще издалека, но уже отчетливо доносился перестук. Самые страшные лесные монстры, распугивая конкурентов пожиже, вышли, чтобы поживиться свежатиной.

Я бросился следом за остальными к воротам.

Створки сошлись, опустился на скобы тяжелый, окованный железом засов. Толпа деревенских отступила к общинному дому. Возле меня снова возник Боров.

– Миру не видал? – спросил он хрипло.

– А ты Тину? – ответил вопросом на вопрос я.

Боров поиграл желваками.

– Ничего с этой ведьмой не сделается, – бросил, скривившись. Затем с нажимом повторил: – Ты Миру видел где-нибудь, кусок жижонки?

– Нет.

Он несколько секунд смотрел на меня, раздувая ноздри, точно силился понять, что означает это короткое слово. Потом кинулся, расталкивая людей, к Деду, стоящему на пороге общинного дома.

А за частоколом в это время стало происходить нечто ужасное. Отрубаи, брошенные на растерзание монстрам, заорали, запричитали, завыли… От тяжелой поступи стыдливцев задрожала земля. Я полагал, что таких крупных хищников не должно быть много на ограниченной территории: каждый из них патрулировал свои охотничьи угодья, переходя дорогу другому стыдливцу только для того, чтобы спариться. Но сейчас под частоколом собралась целая акулья стая. Я с удивлением обнаружил, что сторожевые башенки, расположенные по эту сторону ограждения, пусты. Как будто существовало табу даже на то, чтобы просто смотреть на нагоняющих страх чудищ.

Потом я понял, почему башенки пусты.

С той стороны частокола плеснули желто-зеленые струи. Ударило в нос запахом кислоты. Бревна ограждения, платформы сторожевых башен, землю под забором – все вмиг затянуло зловонным дымом. В лужах вскипела радужная пена. И хоть до площади перед общинным домом едкие брызги не долетали, жители деревни бросились кто куда: мужчины – под навесы, женщины и голопузые дети – в хижины.

Опьяневшим от крови стыдливцам было мало отрубаев. Они выплескивали пищеварительные соки из внешних желудков в надежде достать притаившуюся за бревенчатой стеной двуногую добычу. А затем они взялись испытывать частокол на прочность.

Мне стало не по себе. Призракам не чужд инстинкт самосохранения. Я поймал себя на том, что нервно поглаживаю ложе винтовки. Боров заметил мой жест.

– Хорошо стреляешь, Странный, – сказал он сквозь зубы. – Глядишь, выйдет из тебя толк.

Стыдливцы бесновались. Ограда трещала, бревна шатались, словно гнилые зубы. Створки ворот качнулись, заскрипели петли и засов. Что-то мелькнуло над частоколом: то ли заросшая щетиной насекомья лапа, то ли хвост.

Потом до монстров дошло, что ограду не одолеть. Судя по треску ветвей, часть из них решила вернуться на свою территорию. Оставшиеся стыдливцы сначала вяло грызлись друг с другом, стрекоча, словно цикады-переростки. Бой, очевидно, шел за самок, не успевших уйти в лес.

Минут через пятнадцать все стихло.

Дед поднялся на крышу общинного дома. Оттуда он сообщил, что опасность миновала. Мужчины выбили из петель на воротах погнутый засов.

Весело у них здесь.

Дэн Крогиус скорее всего не скучал.

Я вышел за ворота. Перед частоколом не осталось ни одного тела, ни даже пятнышка крови. Только примятая трава и лужи дурнопахнущего, дымящегося секрета.

– Лес забрал то, что принадлежит ему, – сказал палач. – Духи леса насытились сполна.

Послышался голос Деда. Вождь говорил громко, растягивая от усталости гласные:

– Отрубаи поплатились за совершенное ими преступление. Лес наказывает любого за пролитую брызжечку. Мы живем по законам леса, и поэтому лес позволяет нам жить. Не беритесь за оружие без надобности. Не посягайте на чужую жизнь, и тогда никто не оставит вас на тропе встречать лютую смерть.

К Деду подбежал Боров. Заговорил что-то, понизив голос. Дед поджал тонкие губы и мотнул головой. Дед был не согласен. Боров стоял на своем. Продолжая что-то втолковывать вождю, он повернулся и указал на меня пальцем.

Дед глубоко вздохнул, затем снова покачал головой, на сей раз выражая не отрицание, а досаду. Подозвал меня.

– Бор сказал, что знахарку увели тоже, – начал он без вступления.

– Это так, Дед, – подтвердил я.

– Бор собирается гнаться за отрубаями, чтобы отбить Миру, – продолжил Дед. – Поможешь ему? Ведь у них твоя жена.

Вождь не приказывал и не просил. Наверное, в его власти было запретить авантюру, на которую его подбивал Боров. Но Дед позволил нам поступить так, как велит совесть и долг.

Эта странная, непозволительная для агента привязанность, которая возникла к знахарке за считаные дни, проведенные в деревне, заставила меня выдохнуть: «Помогу».

– Пусть будет так, – Дед приосанился, положил исполосованную синими венами руку Борову на плечо. – Если сами решили, то сами и ступайте. Помните, что лес любит храбрых, но губит дураков.

– Спасибо, Дед, – отозвался Боров. Он схватил меня за локоть и потащил к невзрачной на вид хижине. – Бери как можно больше патронов, никаких припасов не нужно. Только патроны!

Оказалось, что в хижине – арсенал. Конечно, запасы его были скудноваты: все огнестрельное оружие разобрали защитники деревни перед боем с отрубаями. В заросшем паутиной углу осталось лишь неприкаянное капсульное ружье с потрескавшимся прикладом. Никто на него не позарился.

Боров открыл ящик с патронами, и мы принялись набивать патронташи и карманы. Затем Боров подвел меня к идолам. Молчаливым было не принято отбивать поклоны. Никто не валялся перед идолами в грязи, вымаливая чудо. Боров уперся лбом в усатый и бородатый лик старца с широко распахнутыми глазами, обхватил бревно руками, похлопал по мокрым, склизким бокам, точно приятеля. В воспоминаниях Тени не было инструкций, как правильно совершать обряд. Поэтому я решил постоять в сторонке. Такой показной атеизм – конечно, плохо и подозрительно… но уж лучше бездействовать, чем наломать дров на глазах у всей деревни.

Впрочем, что возьмешь со Странного? Со Странного – и взятки гладки.

Время было дорого. Боров это понимал. Он оторвался от идола, поправил ремень винтовки и направился быстрым шагом к воротам. Я последовал за ним.

Мужчины деревни сурово смотрели на нас. Изредка звучали пожелания удачи. Никто не вызвался помочь. Скорее всего, один воин для племени был ценнее, чем дюжина взбалмошных Мир и нездешних Тин. Дед и так уступил, отпустив двух человек в погоню, быть может, за собственной смертью.

– Стыдливцы еще рядом, гляди в оба глаза, – сказал Боров, когда мы вышли за ворота.

Я не знал, чем могут помочь глаза, если за нами увяжется стыдливец. Но Боров решил продолжить:

– Клянись, что будешь молчать!

– Чего? – не понял я.

– Расскажу тебе кое-что. Но сначала поклянись духами Мороси, что никому не передашь ни слова из сказанного мной!

К счастью, на этот раз личинки беззвучно нашептали правильную формулу.

– Клянусь духами Мороси: Облачником, Стыдливцем и Огнежоркой, что никому ничего не расскажу, – пробубнил я без особого энтузиазма.

– Стыдливца можно убить! – выпалил Боров и тут же принялся озираться: не услышал ли кто. – Стыдливец хорошо видит, а чует добычу даже на другом конце леса, но его можно обмануть, – торопливо продолжил он. – Стыдливец на тебя бежит, а ты стоишь к нему лицом, не трусишь. Видишь – пенек? Вот когда до стыдливца будет, как до этого пенька, делаешь резко в сторону… – Боров прыгнул вбок, вскинул руку с зажатой в ней винтовкой. – Стреляешь в колено на передней лапе! Он заваливается… в панцире открывается щель, и в нее – еще раз! – Боров тряхнул винтовкой. – Понял?