Он пересел на высокий табурет у стойки бара и машинально принялся массировать бедренные мышцы. Большую часть дня он провел на корточках, распаковывая коробки с теннисным оборудованием и спортивной формой с эмблемой клуба, специально заказанными к празднику Четвертого июля и доставленными неоднократно доказавшей свою солидность фирмой. Однако все равно груз необходимо было скрупулезно проверить.
      Артур, бармен, вопросительно посмотрел на него. Тратить слова на постоянного клиента и друга, понимающего его с полувзгляда, было бессмысленно.
      – Смешай «Трансфузию».
      Это был экзотический коктейль, который заказывал только Пол, причем будучи в плохом настроении. Никто не рискнул бы пить водку с добавлением крепкого эля и грейпфрутового сока. Сок служил маскировкой на тот случай, если кто-то из правления заглянет в бар. Не дай бог, он увидит, что тренер хлещет спиртное.
      Дверь распахнулась слишком резко и так же резко захлопнулась, и, прежде чем Пол успел оглянуться на вошедшего после очередного глотка дьявольской смеси, Джордж Уэлч уже сидел за одним из пустующих столиков. Много лет они были знакомы и в каком-то смысле даже дружны. Джордж показывал неплохие результаты на корте и вообще был спортивен. Пол его не тренировал, но иногда играл с ним в паре. На этот раз Джордж словно бы не узнал Пола, скользнул мимо него взглядом и выкрикнул, обращаясь к бармену, несколько громче, чем нужно было в тихом помещении:
      – Водки, и безо всякого льда!
      Джордж расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке под галстуком, будто страдал от удушья.
      – Заседание окончилось? – вежливо осведомился Артур, отвинчивая пробку бутылки «Столичной».
      – Оно только начинается и продлится до бесконечности, пока нас всех не унесут на кладбище, – как-то туманно ответил Джордж. – И всем нам придется расхлебывать заваренную кашу.
      Он принял из рук Артура высокий стакан, сделал порядочный глоток и надолго замолк.
      Пол покончил со своим коктейлем, утер губы и из приличия, прежде чем покинуть бар, поинтересовался:
      – Никаких изменений в мероприятиях клуба не предвидится?
      – А тебе какого черта нужно это знать?! – вдруг взорвался Джордж.
      Артур тут же вылил масло на бушующие воды:
      – С экономической стороны, мне тоже интересно… Как вы думаете…
      – То, что я думаю, дерьмо! Со всех точек зрения. Тебе, Артур, как умному человеку, незачем его глотать. Слушай лучше людей, которые теперь нами правят.
      Ни Пол, ни Артур не понимали, в чем причина такого взрыва эмоций, и, естественно, сгорали от любопытства.
      – Кто-нибудь на кого-нибудь наехал по пьянке и опять полиция будет шастать в клубе? – предположил Артур.
      Пол постарался подобраться к проблеме как можно деликатнее, как ему казалось после выпитого коктейля.
      – Какой-нибудь из наших жирных спонсоров потерял состояние, а с каким-нибудь десятком миллионов на банковском счету он уже не человек? Со всем сочувствием отношусь к таким утратам…
      Джордж глянул на него с холодной ненавистью, с какой, может быть, глядит только волк на собак, загнавших его в тупик.
      – Как прошла зима, ребята? Что новенького?
      Артур первым, и очень поспешно, подхватил новую тему разговора.
      – Барри Эдвардс ушел от нас. Его вдова оплатила сооружение мраморного фонтана в память о нем в Розовом саду. Открытие состоится в июне… – Артур осекся, выискивая в памяти информацию, которая могла бы заинтересовать Джорджа.
      Впрочем, задав вопрос, Джордж явно не был расположен слушать ответ, занятый разглядыванием своего стакана, а Артуру не хотелось засорять слух клиента мелкими сплетнями. Но молчать было еще хуже.
      – Дэйв Флик приобрел желтую «Ламборджини» и пару раз прокатился на ней по округе. Впрочем, этого никто еще не видел.
      – Кроме тебя, – вставил Пол.
      – Как ты догадлив! – Артур достал лимоны из холодильника, вымыл их и начал тонко нарезать. – Пока все по-старому, Джордж. Старое колесо скрипит, но крутится. Согласись, так гораздо лучше?
      Джордж не поддался на сантименты и спросил прямо:
      – А как Ричард Пратт? Артур пожал плечами:
      – Оттуда новостей не поступает. – Теперь он принялся протирать полотенцем абсолютно сухую мраморную стойку. – Миссис Пратт появляется теперь всюду. В полдень она сюда заглядывала. Милая женщина…
      – Не то слово, – многозначительно произнес Джордж. – Милее не бывает. И не вздумай никому говорить, что ты придерживаешься иного мнения.
      Пол был озадачен. С миссис Клио Пратт он почти не сталкивался. Она не брала у него уроки и не посещала «женскую теннисную академию», что служило прикрытием для флирта немолодых богатых дам с мускулистыми тренерами. Но пару раз он видел ее на кортах, а выходя оттуда и направляясь в душевую, она непременно улыбалась всем присутствующим. Милая женщина, но не более того. Чем она могла так задеть Джорджа?
      В баре воцарилось молчание, которое почему-то показалось всем тягостным. Кому-то первому предстояло его нарушить. Джордж, как клиент, не был обязан развлекать беседой бармена с его приятелем-тренером. А тем и подавно не стоило навязываться клиенту, который и так излучал раздражение.
      Фрэнсис Пратт услышала три призывных автомобильных гудка за окном своей спальни. Она мельком посмотрелась в зеркало, пригладила рукой пышные каштановые волосы и поспешно схватила с кровати уже приготовленный для сегодняшнего дня шерстяной кардиган цвета морской волны. Склонившись к мембране домофона, она сообщила Сэму Гаффу, ждущему на улице в голубом джипе «Чероки», что она спускается.
      Ключи… деньги… не забыть выключить свет. Плюс еще налить воду для собак. По пути она вспомнила о золотых сережках, всегда приносящих ей удачу. Без них сегодня выходить никак нельзя. Она вернулась и достала их из маленькой шкатулки, где хранились ее немногочисленные драгоценности.
      – Пока, ребятки, – обратилась Фрэнсис к Фелониусу и мисс Демсанур, двум своим черным дворняжкам, и не удержалась, чтобы не почесать их перед расставанием за ушами.
      Тут же она заметила, что морда у Фелониуса подернута сединой. Бедняга стареет, а именно этого ей так не хотелось признавать. Она взяла обеих собак из приемника ветеринарной службы четырехнедельными щенками и выкармливала их из бутылочек с сосками целый месяц. В приемнике Фрэнсис сказали, что мамашу двух щенков буквально превратил в лепешку подкованными ботинками какой-то юный варвар. Он объяснил это тем, что ему требуется воспитывать в себе твердый мужской характер. Взрослея, щенки облагородились в повадках и внешне, и гены возможного их отца, лабрадора-ретривера, проявились в полной мере. И теперь Фрэнсис не представляла себе жизнь без этих двух по-настоящему верных ей друзей. Впрочем, Сэма Гаффа она тоже могла считать другом.
      – Как ты себя чувствуешь? Полна надежд? – спросил он, когда она уселась рядом с ним на переднее сиденье джипа.
      Фрэнсис в ответ только улыбнулась.
      Пэтси Клайн вкрадчиво мурлыкала что-то по радио на всем отрезке пути в три мили от жилища Фрэнсис до центра городка Ориент-Пойнт, примечательного, пожалуй, только тем, что оттуда ходил паром в Коннектикут. Фрэнсис нравилось, что здесь было относительно тихо и обитатели преимущественно вели скромный образ жизни.
      «У них те же заботы, что и у меня. Это обычные люди. Они сами стирают свое белье и сами покупают себе еду».
      Фрэнсис помнила, с какой патетической речью обратилась она к младшей сестре, оправдывая свое решение поселиться за пределами города в фермерском доме среди картофельных полей и виноградников.
      «Ориент-Пойнт – замечательное место. Уйма пустого пространства, кинотеатр, билеты в котором стоят четыре доллара, праздник урожая клубники и супермаркет. Что мне еще надо?»
      Впрочем, главный свой довод от своей сестрицы Блэр она скрыла. Ей хотелось дистанцироваться от семьи. Сорок пять миль отделяло Ориент-Пойнт от Саутгемптона. Вполне достаточное расстояние, чтобы ощущать себя самостоятельной, дышать свободно, оставаясь, однако, в пределах досягаемости.
      Когда Сэм свернул на цементированную дорогу, ведущую к польскому католическому храму Пресвятой Девы, Фрэнсис заметила большее, чем обычно, скопление машин и народа на автостоянке. С приближением лета росла популярность еженедельных ночных сеансов игры в лото. Фрэнсис сверилась с часами. До начала первого тура оставалось еще десять минут.
      Последние семь лет, как раз с того момента, как она перебралась в Ориент-Пойнт, Фрэнсис не пропустила ни одной среды, ни одного сборища игроков в «Бинго» на цокольном этаже храма. Она избегала любых богослужений и вообще зданий, хоть как-то связанных с религиозным культом, но противостоять искушению сыграть в лото не могла. Храм вполне вписывался в архитектурный облик окружающего его пространства – квадратное кирпичное строение с белыми колоннами и мраморной статуей Мадонны в нише над главным входом. Фрэнсис обратила внимание на то, что с прошлой среды герань в каменных вазонах расцвела так пышно, что образовался сплошной цветочный покров.
      – Должно быть, Дева Мария обожает все розовое, – иронически заметил Сэм, проходя мимо.
      – Потише, пожалуйста, – прошептала Фрэнсис, опасаясь, что его слова могут задеть чувства кого-то из прихожан. Местные жители очень гордились своим храмом. Более двухсот семей числилось за приходом.
      Они вместе с другими искателями удачи вошли внутрь, выстояли в очереди, чтобы уплатить пять долларов за участие и приобрести карточки ценой в доллар за каждую, и заняли место за одним из складных столиков, расставленных рядами по всему цокольному помещению. Фрэнсис изучила цифры на своих четырех карточках. Слишком много повторяющихся цифр, и вообще карточки почти дублировали друг друга. Она посмотрела на Сэма – не столкнулся ли он с такой же проблемой?
      – Я не буду меняться, – не поднимая глаз, буркнул Сэм.
      – А я и не прошу.
      – Но собиралась попросить. Ведь так? – Он хитро усмехнулся.
      Фрэнсис повстречалась с Сэмом, сорокатрехлетним холостяком, в первый же вечер, когда пришла сюда играть. Сидя рядом с ним, она невольно поглядывала в его сторону. Внешность соседа – карие глаза, резко очерченные скулы, густые волнистые волосы – почему-то пробудила в ней интерес. А еще ее так и тянуло взглянуть на его левую руку, на которой не хватало двух пальцев – среднего и безымянного, когда он ладонью раскатывал фишки по столу. Во время короткого перерыва перед финальным туром она представилась ему, и он охотно откликнулся.
      «Сэм Гафф», – сказал он, глядя ей прямо в глаза и добродушно улыбаясь. Так совпало, что они оказались и соседями. Он жил напротив, чуть наискосок от нее.
      В следующую среду Сэм предложил подвезти ее на игру, а далее это вошло у них в привычку, стало обыденным ритуалом. Теперь Фрэнсис с нетерпением, хотя и не признаваясь себе в этом, ждала очередной среды, предвкушая пусть короткую, но приятную поездку на его машине и вечер, проведенный совместно за лото.
      – Всем приготовиться, – провозгласил с подиума распорядитель игры.
      Сегодня номера должна была объявлять Эбби Флэнеган, пожилая дама в очках с толстыми стеклами, с родинкой на щеке, настолько крупной, что ее было видно даже из дальнего конца зала, облаченная в открытое платье без рукавов из набивной ткани и обутая в белые парусиновые туфли.
      – Цель первого тура – образовать квадрат, заполнив колонки Б, Г, верх и низ карточки.
      Фрэнсис пристально наблюдала за рукой Эбби, когда та раскручивала колесо. Зал затих.
      – Б-19! Н-43!
      Сэм поместил фишку на свою карту. С ускорившимся сердцебиением Фрэнсис следила, как крутятся в прозрачном пластиковом колесе деревянные нумерованные шары. Она не могла сказать, почему ей так нравится лото, но считала, что такое времяпрепровождение, во всяком случае, снимает нервное напряжение, накопленное за неделю.
      – Б-7.
      Ричард Пратт познакомил дочерей с этой игрой тридцать лет назад, когда привел их на воскресную игру в клубе «Фейр-Лаун». Это было одним из многочисленных семейных развлечений, предлагаемых клубом своим членам в летние месяцы. Главная гостиная здания клуба освобождалась от диванов и кресел и заставлялась круглыми столиками, накрытыми белыми скатертями с вышитыми забавными рисунками. Дети в возрасте от пяти до пятнадцати лет (самые младшие вместе с родителями) поедали жареных цыплят с гарниром из сладкого картофеля и разваренных кукурузных зерен, пирожки с овощной начинкой и, набивая через силу желудки, ждали с вожделением, когда официанты наконец очистят столы, разнесут всем вазочки с мороженым, а затем и карточки для лото.
      В тот первый раз Фрэнсис выиграла и до сих пор не могла забыть, как шла через весь зал к подиуму, потом с дрожью и слабостью в ногах ждала, пока ведущий сверит номера на ее карточке с теми, которые выкликались. Она знала, что взгляды всех устремлены на нее, что каждый ребенок в зале затаил надежду на ее ошибку и на то, что ее после проверки с позором возвратят на место, а игра продолжится. Но она тогда не ошиблась. Приз – купон на бесплатное приобретение любой вещи в «Белой лилии», единственном в Саутгемптоне магазине игрушек – был вручен ей.
      – Фрэнсис, проснись! – Сэм наклонился к ней. – Выкликнули Г-84. У тебя это есть на двух карточках.
      Фрэнсис сконцентрировалась на игре.
      – Выиграл! Он выиграл! – послышался женский голос из дальнего конца зала.
      Чернокожая матрона в зеленом платье с белым кружевным воротником, лавируя между столами, выкатила на всеобщее обозрение инвалидное кресло с восседающим на нем старичком в теплом фланелевом халате. Старичок радостно улыбался, демонстрируя свои искусственные зубы, и держал в трясущихся руках карточку.
      «Май, двадцатое число», – внезапно вспомнила Фрэнсис.
      – Фрэнсис, это Клио.
      Голос мачехи на другом конце телефонного провода показался ей тогда далеким, словно из иной вселенной. Было три часа утра. Звонок разбудил ее.
      – Твой отец в больнице. У него инсульт.
      Все два часа по ночной, окутанной туманом дороге до Нью-йоркского университетского медицинского центра она ни о чем не думала, только следила, как «дворники» ритмично очищают ветровое стекло машины от влаги.
      Клио встретила ее в приемной реанимационного отделения. Пластиковый стаканчик с давно остывшим кофе из автомата хрустнул в ее пальцах, и первое, что сделала Фрэнсис, это забрала его из ее пальцев и кинула в мусорный контейнер.
      Потом она спросила:
      – Как он?
      – Не знаю. – Голос мачехи звучал глухо, будто через подушку. – И врачи ничего не знают.
      – Ты его видела?
      – Издали… через спины медиков. Их там много суетится…
      – Он в сознании?
      – Не уверена. Но он знает, что я рядом.
      – Я должна известить Блэр, – сказала Фрэнсис и тут же вспомнила, что мачеха только недавно посоветовала отцу отослать младшую дочь вместе с мужем в Японию на переговоры о продаже произведений искусства для офиса компании «Хонда».
      – Я уже говорила с ней, – сказала Клио. – Она вылетит первым же рейсом.
      Клио, казалось, читала мысли Фрэнсис. Еще и по этой причине с ней было трудно общаться.
      Фрэнсис не знала, о чем еще ее спросить и что сказать. Она села напротив мачехи на жесткую скамью и стала рассеянно перелистывать оставленный здесь кем-то потрепанный номер журнала «Пипл». Статьи о звездах кино, рок-певцах и знаменитых фотомоделях были уныло однообразны, а их натужно бодрый слог в этих стенах вызывал лишь раздражение. Клио молча смотрела куда-то в пространство и шевелилась только тогда, когда чьи-то голоса звучали в коридоре. Время текло нестерпимо медленно.
      – Один победитель у нас уже есть, – провозгласила миссис Флэнеган.
      Присутствующие вежливо, но без энтузиазма похлопали и тут же убрали расставленные фишки со своих карточек, готовясь к следующему туру.
      – С тобой все в порядке? – спросил Сэм.
      – Да. А что? Почему ты спрашиваешь?
      – Просто поинтересовался. Мне показалось, что ты отключилась, ушла в себя.
      – По-моему, здесь не место для болтовни, а серьезные соревнования, – отшутилась Фрэнсис. – Борьба не на жизнь, а на смерть.
      Но Сэма она не убедила. Он догадывался, что у нее какая-то тяжесть на душе.
      Ожидание в унылой приемной длилось много часов. Только ближе к полудню доктор Хендли соизволил явиться с информацией. Он снял очки и потер усталые глаза.
      – У Ричарда кровоизлияние в левом полушарии мозга. Он еще находится в хирургии.
      Долго, очень долго Ричард Пратт боролся за жизнь. Точнее, за его жизнь боролись люди, знающие, с каким богатым человеком имеют дело. Он же не шевелился и ничего не произносил, лишь изредка на секунду открывал глаза и вновь уходил в небытие, доверив себя полностью заботливым эскулапам.
      Клио постоянно дежурила у его ложа, иногда наклоняясь и массируя его руки, протирая его лицо смоченным в теплой воде полотенцем, нежно касаясь его щек, шепча ему на ухо слова, которые Фрэнсис не могла разобрать. Клио покидала госпиталь только на короткое время, чтобы принять душ, переодеться, а потом снова занять свой пост.
      Фрэнсис, не выдерживая зрелища столь показной самоотверженности, часто уходила на прогулку по близлежащим кварталам, покупала сандвичи с рыбой и маринованными зелеными помидорами, завернутые в промасленную бумагу, и звонила к себе на службу в контору окружного прокурора, чтобы узнать, нет ли для нее срочных поручений. Ей отвечали, что нет, ее щадили, и она была за это благодарна своему начальству.
      Затем женщины вновь встречались в больничной палате. Фрэнсис усаживалась на смертельно надоевший ей пластмассовый стул у подоконника и смотрела бесконечный спектакль, разыгрываемый мачехой. Напевая себе под нос что-либо из репертуара Фрэнка Синатры (в основном «Улетим со мной»), та суетилась, перекладывала и взбивала подушки чаще, чем требовалось, массировала Ричарду ступни и щиколотки. Такая забота иногда трогала Фрэнсис, но она же заставляла ее и сестру Блэр, заявившуюся на следующий день, ощущать себя лишними у одра больного в ограниченном пространстве, почти целиком занятом Клио.
      Отец вряд ли понимал, кто ухаживает за ним и кто здесь присутствует. Клио не могла рассчитывать на его благодарность в будущем за свои хлопоты и заботы, но она очень беспокоилась, чтобы дочери не проникли внутрь невидимого кокона, в который она закутала лежащего в полной беспомощности Ричарда. Только когда она отлучалась в туалет или выпить чашку чая в буфете, дочерям предоставлялась возможность приблизиться к кровати больного. Фрэнсис вглядывалась в его осунувшееся лицо, покрытое седой щетиной, клала ладони на его плечи и шептала ему на ухо признания в своей дочерней любви. Какие бы черные кошки ни пробегали между ними раньше, она по-прежнему любила отца. А сейчас, когда он тяжело болен, только это и имело значение.
      Через неделю три женщины собрались в кабинете доктора Хендли, чтобы услышать вынесенный больному приговор. Врач ничем их не порадовал, но пообещал, что пациент будет жить, хотя и останется ограниченным в движениях, речи и умственной деятельности.
      – Есть ли надежда на улучшение? – тотчас задала вопрос Фрэнсис.
      – Только время это покажет, – последовал уклончивый ответ доктора.
      – Фэнни… Фэнни… ты выиграла! – Сэм тряс ее за плечо.
      Фрэнсис посмотрела на свою карточку, на которую она ставила фишки, машинально повинуясь голосу ведущей. Радости она не испытывала, но смогла выдавить на лице улыбку.
      – Сделай мне одолжение, – попросила она Сэма.
      – Какое?
      – Забери вместо меня мой выигрыш. Сэм растерялся:
      – Пожалуйста.
      Фрэнсис не собиралась объяснять ему, почему ей не хочется выходить на публику в годовщину постигшей ее отца болезни. Была также и другая причина, связанная с ее профессиональной деятельностью. Помощник окружного прокурора, выигрывающий в лото у местных жителей, в основном эмигрантов среднего достатка, – это выглядело немного неуместно. Может, в другой раз она бы торжествовала победу, но сейчас ее желанием было укрыться в толпе разочарованных проигравших.
      – Как хочешь, – пожал плечами Сэм. – Одно только скажу: у тебя впереди удачное лето.
      «Спасибо тебе, Сэм, за столь оптимистичный прогноз», – подумала она.
      Блэр Девлин вытянула свои длинные ноги, полюбовалась гладкой загорелой кожей. Откинувшись в шезлонге на голубые в белую полоску подушки, она спросила мужа:
      – И о чем ты собирался мне рассказать?
      Она при этом зевнула и принялась накручивать на мизинец прядь белокурых волос.
      Джейк, прежде чем открыть рот, отвел взгляд в сторону. У него в руках была пачка бумаг, свидетельствующих, что он на грани разорения, но в разговоре с женой они уже казались жалкой никчемной макулатурой. Никакими документами он не смог бы в чем-либо убедить Блэр, если она занимала свою излюбленную позу в шезлонге. Ему оставалось надеяться только на чудо.
      Десять лет своей жизни Джейк потратил на создание и поддержание на плаву престижной галереи современного искусства в самом центре Манхэттена и все время барахтался на тоненьком волоске. От падения в пропасть его в последние мгновения спасали связи и энергия супруги. Он одновременно и ненавидел ее, и гордился ею. Она в угоду своему тщеславию и капризам вовлекла его в этот шаткий, малопонятный ему бизнес, но, несомненно, обладала чутьем на новые имена и веяния. Вот, к примеру, ее последнее открытие. Джейк не пустил бы эту дамочку, называвшую себя художницей, дальше порога, но сморщенный сухой лист на фаянсовой тарелке мрачного цвета, нарисованный ею, купили сразу за бешеные деньги.
      Выставляя это полотно, Джейк добивался от Блэр ответа, в чем его смысл.
      – Не знаю, и знать не хочу. Возможно, это понимание смерти как таковой. Она преподносится нам на блюдечке. Прочти «Нью-Йоркер», там все тебе растолкуют.
      Блэр умела опустошать кошельки коллекционеров, очаровывая их и забивая им головы словесной ватой, лихо торговалась и обкручивала вокруг пальца наивных художников. Джейк ревновал ее и чувствовал себя униженным, будучи лишь ширмой для ее махинаций. Но когда бизнес разросся и конкуренты показали, какие у них когти, а милого воркования Блэр уже стало недостаточно для заманивания в ловушку обнаглевших гениев, Джейк осознал, что роскошный образ жизни и беспечные траты им уже не по силам. Но лавину нельзя было остановить.
      Сейчас Блэр заигрывала с Джейком, запуская пальчики к нему в промежность, затянутую в джинсы, выпячивая соблазнительные губы, но он уже полгода не хотел ее, зная, с кем она трахается.
      Его куда больше беспокоил их общий банковский счет. Если ей взбредет в голову развестись с ним, он окажется на мели. А этот момент близок. Джейк чувствовал, что его пустоголовая супруга готова раскинуть на простыне не только свое соблазнительное тело, раздвинуть широко ноги, но и предложить любовнику раскручивать его хилый, в отличие от члена, скульпторский талант. Во сколько ей… и ему это обойдется? Даст ли это какую-либо прибыль?
      Хотя документы, собранные в папку, которую Джейк сейчас сжимал в потных ладонях, ясно доказывали, что их совместному бизнесу грозит крах, он еще лелеял какие-то надежды. Ведь они заработали на перепродаже дурацких композиций из капель расплавленной пластмассы кучу денег, но куда эти деньги испарились? С Блэр невозможно было вести бухгалтерию и бессмысленно просить ее как-то ограничивать расходы. Ответ на все его намеки и открытые воззвания к разуму был всегда одинаков: «Если ты не можешь добыть то, что мне нужно, катись к черту».
      Джейк, собираясь с духом, опустил голову, побыл с минуту в позе роденовского мыслителя, а затем осмелился поднять взгляд.
      Красота принадлежавшей ему по закону женщины, как всегда, ударила ему по нервам. Все, что с щедростью дала ей природа, было ловко подчеркнуто стилистом и парикмахером. Он чуть не задохнулся от похоти, но знал, что его всплеск страсти будет встречен презрительной улыбкой, означающей сомнение в его мужских способностях.
      Блэр сверлила его взглядом голубых глаз, словно просвечивала рентгеном. Что она думает о нем? Какое место в ее шкале ценностей он занимает? Джейк ждал от нее слов, означающих, что она готова к деловому разговору.
      У него уже довольно давно созрел в голове рискованный и дорогостоящий замысел устроить филиал художественной галереи в курортных местах Лонг-Айленда, где-нибудь посреди посещаемых скучающими богачами фешенебельных питейных заведений и клубов со стриптизом. Идея приобщить эту публику к новаторской живописи и скульптуре была слишком рискованна. Поначалу надо было вложить в покупку земельного участка и в возведение здания немыслимые суммы. Однако, хоть и в кредит, землю они приобрели и галерею построили. Что дальше? У них нет ни цента даже на прокорм, а проценты по долгу множатся.
      – Если ты хочешь что-то сказать мне, говори. Не тяни время понапрасну, – пропел ее голосок, мелодичный, как флейта. – Тем более что у меня тоже есть тема для разговора с тобой. А именно о Марко. Он наконец согласился выставиться у нас.
      Марко, аргентинский скульптор, стал очередным фаворитом Блэр. Она прослышала о нем еще до опубликования в «Чикаго трибюн» восторженной рецензии на его бронзовые статуи обнаженных женщин в натуральную величину, но искаженных, как подобает в современном искусстве, до такой степени, что их женственность теряет сексуальность и становится «символом для извержения межпланетного семени».
      Блэр вбила себе в голову, что этот художник принесет им богатство, а его новое творение создаст шумиху вокруг их новой галереи. Кстати, скульптура, теперь создаваемая им, возможно, займет всю площадь открываемого в ближайшее время для посетителей нового здания.
      – Что хочет Марко? – Джейк нашел в себе мужество поинтересоваться у жены.
      – Сто тысяч долларов аванса за право устроить презентацию его скульптуры, – прощебетала Блэр. – Я сказала ему, что с этим не будет никакой проблемы. Но нам придется еще платить по две тысячи за каждый квадратный фут при аренде помещения, если мы сразу не расплатимся со строителями.
      – Какая там площадь? – спросил Джейк, уже прикидывая в уме сумму.
      – Скульптура Марко настолько велика, что займет весь главный зал. Это будет нечто потрясающее. – Блэр будто нарочно дразнила мужа, повышая его кровяное давление до максимума.
      – И ты надеешься это дерьмо продать?
      – Он еще неизвестен, но будет раскручен благодаря нам.
      – За сколько?
      – Кто-нибудь выложит восемьдесят тысяч.
      – Ты свихнулась. Мы же потеряем по меньшей мере двадцать тысяч.
      – Ты не творец, тебе этого не понять. Встреться с ним сегодня, поговори. Может, эти двадцать тысяч ты у него и отторгуешь.
      – Сегодня я улетаю и не хочу его видеть.
      – Куда? Куда ты собрался?
      – Тебе обязательно надо это знать?
      – А тебе незачем знать, где я встречусь с Марко и что я ему скажу.
      – Милый разговор между мужем и женой…
      – Зато мы расстаемся… на дружеской ноте. Чао, Джейк!
      – Пока, Блэр.
      Он успел сделать лишь пару шагов, как что-то заставило его оглянуться, словно Блэр потянула за невидимый поводок. Теперь она встала с шезлонга и как бы невзначай оглаживала ладонью великолепное бронзовое от загара бедро.
      – Разве деньги для нас важнее всего, Джейк? – Вопрос был задан тоном избалованной малышки, которой отказывают в лишней порции мороженого. – Почему любой наш разговор переходит в денежную свару и мы швыряемся цифрами, как кусками дерьма?
      – Потому, что у нас на счету и дерьма не осталось. Она небрежно махнула рукой:
      – Ты зря паникуешь…
      – Послушай. Сядь и выслушай меня внимательно. – Нечто в его тоне заставило ее повиноваться. – Мы абсолютно на мели, и это очень серьезно. Поверь, я не преувеличиваю и не пугаю тебя без повода.
      Ее рот от удивления раскрылся, но она не издала ни звука. То, что она молчала, а такое было не в ее правилах, даже растрогало Джейка.
      – Не знаю, как лучше тебе объяснить ситуацию… Я бы хотел подобрать слова помягче, но не могу. Пора тебе узнать, что прибыль от галереи ничтожна в сравнении с расходами на нее и что мы давно живем не по средствам.
      – Чушь!
      Ее высокомерный тон взбесил его. Но раз он уже начал, то был вынужден держать себя в руках и продолжать:
      – Нам необходимы весьма существенные денежные вливания, и немедленно. Мы задолжали за аренду, за страховку, превысили кредит, не уплатили налоги, а у меня в столе скопилась куча неоплаченных счетов. Между прочим, твоих… Ладно, наших счетов, – поспешно поправился он и сделал паузу, чтобы перевести дух.
      Выговорившись, он испытал странное чувство – смесь эйфории и глухого отчаяния.
      – Извини, – развел он руками.
      – Устрой так, чтобы нам одолжили еще, – пожала плечами Блэр.
      – Не получится. Поверь, я пытался. Банки отказывают в дополнительных займах. И у нас нет ничего в обеспечение ссуды, что бы уже не было заложено.
      – Это смешно, – прервала она его. – У нас в доме полно ценностей. Их можно перезаложить. Это не запрещено, и, кстати, вторичный заклад не облагается налогом.
      Блэр говорила с ним, как с идиотом, не сумевшим найти решения элементарнейшей проблемы.
      Джейк чувствовал, как его рубашка пропитывается потом.
      – Я уже это сделал, – произнес он едва слышно, почти шепотом.
      – Что ты сделал?!
      Джейк задохнулся, словно рыба, вытащенная из воды.
      – Я уже это сделал, – повторил он.
      – Как ты посмел?
      – Прости, Блэр, но я обязан был так поступить. До конца прошлого года нам требовалось расквитаться с налогами.
      – Эй, послушай… Я же собственница нашего дома и всего, что в нем. Как мог банк взять его в обеспечение займа без моего согласия?
      – Я подписался за тебя в договоре.
      – Ты подделал мою подпись?!
      – Я рассчитывал, что мы погасим задолженность в короткий срок и договор тотчас будет аннулирован. Я не хотел тебя беспокоить. Я и не подумал, что это как-то тебя коснется. Я оберегал тебя, Блэр.
      Джейк так хотел, чтобы она обняла его в знак прощения, и он бы насладился прикосновением к ее гладкой коже. Но вместо того чтобы упасть в его объятия, Блэр отпрянула в ярости.
      – Ты распорядился моим приданым, тем, что принадлежит лично мне! Лично мне и больше никому!