А впрочем, кто знает, как выглядит убийца Клио?
      – Выбор за вами, – сказала Фрэнсис уклончиво, – но я лично собираюсь отнять у вас лишь пару минут.
      Джордж, помедлив, пожал плечами:
      – Ну хорошо… входите. Думаю, мы найдем, где сможем присесть. Извините за беспорядок.
      Он провел ее в соседнюю комнату – нечто вроде маленького кабинета, сплошь заваленного пачками книг. Но там хоть были два свободных кресла, сдвинутых в угол.
      – Атмосфера напоминает мое жилище, только я никуда, в отличие от вас, не переезжаю, – сказала Фрэнсис.
      Джордж вежливо улыбнулся.
      В окно Фрэнсис разглядела ухоженный сад с бассейном.
      – У вас здесь очень симпатично. Почему вы переезжаете?
      – Предложим, что дела обернулись не так, как я планировал. – Он вздохнул. – Я бы предложил вам что-нибудь выпить, но не уверен, что найду чистые стаканы в этом хаосе.
      – Не беспокойтесь, я ничего не хочу.
      – Ну, тогда, может, приступим? Что вас интересует?
      – Когда вы вышли из состава приемной комиссии «Фейр-Лаун»?
      Джордж удивленно поднял брови.
      – Когда? Первого июня этого года. Я и клуб тоже покидаю. Больше я туда ни шагу. Впрочем, моя супруга, вернее, моя экс-супруга, в скором времени намерена поселиться в клубе до конца лета.
      – Жить в клубе? – удивилась Фрэнсис.
      – Там очень комфортабельно. Кроме того, у нас нет других вариантов, чтобы разъехаться. Все отели заполнены.
      – Как долго вы были членом клуба?
      – Лет двадцать. Мы приобрели этот дом году в 75-м или 76-м. Должно быть, почти сразу и вступили в клуб. Точно я не помню.
      – Вы подали в отставку из-за того, что случилось с Генри Льюисом?
      – Вот уж не представлял, что прокуратуру округа Суффолк настолько интересует, как обстоят дела в частном теннисном клубе.
      – Нас не это интересует.
      – Тогда что же?
      – Лишь конфликт в приемной комиссии клуба. Я так понимаю, что он возник по поводу заявления Генри о приеме в клуб. Клио Пратт была против, а другие члены комиссии поначалу не возражали, но она, как говорится, выкрутила вам всем руки, угрожая «черным шаром».
      – Да, это так, – кивнул Джордж.
      – Мне также известно, что ее решение вас лично предельно возмутило. Генри ваш друг, не так ли?
      – Я люблю и уважаю Генри, и одно время мы были очень дружны, но в настоящее время наша дружба дала трещину.
      – По какой причине?
      – Из-за того, что он возлагает вину на меня. Упрекает за чужие грехи, за то, как ведет себя общество в отношении людей его цвета кожи, за неспособность нашего общества к переменам. Он считает, что я такой же, как и все остальные.
      – И даже после вашего заявления об отставке в знак протеста? – удивилась Фрэнсис.
      – На его взгляд, мой протест был недостаточно громким и слишком запоздалым. Принципиальность, конечно, соблюдать хорошо и благородно, но она чаще всего не приводит ни к каким результатам. Вы со мной не согласны? Ультиматумами людей не проймешь.
      – А почему вообще, как вы думаете, возникла ситуация, когда члены комиссии выступили против Генри Льюиса?
      – Думаю, что если бы вы спросили кого-нибудь, то вам привели бы причины, не имеющие ничего общего с цветом его кожи. За исключением Клио. Я отдаю должное этой женщине за то, что она была, во всяком случае, искренна. Остальные прибегают к эвфемизмам типа: «Он и его жена чуждаются общества», или «У нас не было возможности как следует узнать его», или «Он, возможно, будет приводить в клуб не совсем приятных для нас гостей»… Иные начнут разглагольствовать о традициях. Так или иначе это все жалкий камуфляж единственной проблемы. Генри – черный. Они – белые. Они не хотят видеть черных на своих теннисных кортах. Как бы это ни бесило меня, Клио – и только она одна – вела себя честно из всей собравшейся там компании.
      – Как это назвать? Коллективная паранойя?
      – Я не социолог и не психиатр. Но я ясно увидел перед собой группу супербогатых личностей, не желающих допускать в свой круг кого-то со стороны. Они руководствуются ошибочным мнением, что, отгородившись от зла, которым якобы пропитан окружающий мир, сохранят в неприкосновенности свой малый мирок, свой привычный образ жизни, будут развлекаться, встречаться на званых обедах и обмениваться новостями, кто на ком женится и кто покупает дом – где и какой.
      Проблема в том, что все их старания обречены на провал, хотя они уверены в обратном. Никакие деньги не уберегут никого от житейских неприятностей и бед, от болезней, разводов, от тоски, наконец.
      Посмотрите на здешнее молодое поколение. Юнцы слишком много пьют, тратят родительские деньги на наркотики, а затем мчатся навстречу гибели за рулем «Порше», подаренного папочкой и мамочкой к шестнадцатилетию своего отпрыска. Никто уже не стремится достичь чего-нибудь в жизни. А если они не развлекаются, то не знают, куда себя девать. Двое ребят, которых я знал, покончили с собой в прошлом году. А где искать корни всего этого?
      Джордж сделал паузу, порылся в карманах шорт, отыскал мятый платок, вытер вспотевший лоб.
      – Никто не задается подобным вопросом и пальцем пошевелить не хочет, хотя и копать глубоко не нужно. Ответ лежит на поверхности. Самоизоляция, которая приходит с большими деньгами. А они еще страшатся проникновения в свою среду чужаков – будь то черные, евреи или латиносы… – тех, кто более удачлив, талантлив, обаятелен и образован, чем они сами. Жители Саутгемптона образовали свое маленькое государство и выдвинули своих лидеров. Другим сюда нет доступа.
      Внезапно, как бы вспомнив, по какому поводу затеялся весь этот разговор, он вернулся к личности Клио.
      – Как раз Клио Пратт я и имел в виду, говоря о лидерах.
      В памяти Фрэнсис всплыла фраза, вышитая на коврике в гардеробной Клио: «Слишком стройных, как и слишком богатых – не бывает». Вот принцип, по которому жила Клио и живет люд, населяющий Саутгемптон. Клио добивалась и того, и другого и на это только не жалела усилий.
      – Инакомыслящему одиночке трудно противостоять этой среде, – продолжал Джордж: – Их цементирует то, что они все схожи. Каждый видит в своих друзьях и приятелях отражение самого себя. Это укрепляет его веру в собственную значимость и правоту. Я не в силах здесь что-то изменить. Я опасаюсь проповедовать свои взгляды. Я плыву по течению, меня несет в общем потоке, я лишь барахтаюсь иногда как могу. Но с лицемерной маской на физиономии принимать все, что тут творится, я тоже не в состоянии. Поэтому я покидаю эти места… с тяжелым чувством, но хотя бы с чистой совестью.
      Джордж откинулся в кресле, явно опустошенный этим неожиданно выплеснувшимся диалогом.
      Фрэнсис выждала некоторое время, прежде чем заговорить. После такой исповеди требовалось помолчать и подумать.
      Затем она осторожно спросила:
      – Вы были в «Фейр-Лаун» в прошлую субботу?
      – Да. Я приехал, чтобы очистить свой письменный стол. С тех пор я там не был.
      – Вы виделись с Клио в то утро?
      – Нет. Но я был в здании, когда раздался крик.
      – Чем вы были заняты в тот момент?
      – Заполнял какие-то бумаги у конторки неподалеку от дамского туалета… за углом и чуть дальше по коридору. Для такого заведения, как «Фейр-Лаун», отставка члена приемной комиссии и добровольный отказ от членства в клубе – события, чреватые скандалом и разными сложностями. Поэтому на опрометчивого смельчака, решившегося на такой шаг, наваливается уйма бумажной работы. Я должен был во многом отчитаться, сочинить приемлемые дипломатические объяснения. У меня голова шла кругом. Я надеялся разобраться со всем этим до того, как хлынет толпа после завершения турнира. Мне не хотелось ни с кем встречаться, ни появляться там еще раз.
      – Кто-нибудь вам помогал?
      – Там была юная девица за конторкой. В ее обязанности входит отвечать на телефонные звонки. Директор клуба через нее передал мне документацию и таким образом вежливо самоустранился.
      – Что вы делали, когда раздался крик?
      – То, что, по моему разумению, сделал бы всякий. Побежал туда, откуда он послышался. В туалете увидел кричащую женщину, затем Клио на полу в открытой кабинке. Я пытался привести ее в чувство, хлопал по щекам, но бесполезно. Проверил пульс – его не было. Джек Ван Фюрст появился там сразу вслед за мной. Он побежал звонить 911. Я остался при Клио, но к ней больше не прикасался. Когда прибыла полиция, я рассказал им то, что и вам сейчас.
      – Кому еще вы рассказывали о происшедшем?
      – Только полиции. Честно говоря, у меня появилось столько своих личных проблем, что я почти ни с кем не вижусь.
      – А с Генри Льюисом?
      – Я говорил с ним после того, как ему было отказано в приеме, но ничего хорошего это никому из нас не принесло. Наоборот. Я неоднократно пытался опять вызвать его на разговор, но жена Генри каждый раз сообщала мне через дверь, что его либо нет, либо он слишком занят. Достичь взаимопонимания с ним не удалось, а раз так, я махнул рукой. А теперь пришло время и мне уехать.
      – Куда вы собрались?
      – Думаю податься на юг, на отмели Северной Каролины. Рассчитываю купить там домик на побережье. Поживу у океана, порыбачу. Это моя страсть. Таковы ближайшие планы. Дальше вперед не заглядываю. Жене останется квартира на Манхэттене.
      – И вы расстаетесь со всем этим без сожаления? – Фрэнсис оглянулась по сторонам.
      – «Это», как вы выразились, не стоит того, чтоб о нем жалеть и брать с собой…
      – В новую жизнь? – улыбнулась Фрэнсис.
      – Слишком сильно сказано, но… пожалуй, что так. – Он тоже улыбнулся слегка застенчиво.
      Она встала, протянула ему руку. Он задержал ее руку в своей чуть дольше, чем принято между людьми, которые еще как следует не успели познакомиться.
      – Спасибо, что уделили мне время.
      – Желаю удачи в вашем расследовании.
      Отъехав немного от дома Уэлча, Фрэнсис остановила машину у обочины. Беседа с Уэлчем, его исповедь странно подействовали на нее. Почему-то ей стало душно на этой продуваемой теплым, напоенным цветочными ароматами ветерком улице, среди этих домов за высокими оградами. В ней проснулось желание бежать отсюда, бросив все, оборвав все нити и привязанности, желание, сходное с тем, какое овладело Уэлчем в переломный момент его жизни.
      Может, Малкольм был прав? Может, ей и вправду следует держаться в стороне, а не копаться в личной жизни людей, чьи пути пересеклись с дорожкой, по которой следовала Клио к своему трагическому и в чем-то грязному, вызывающему чувство брезгливости концу.
      Фрэнсис обожала отца и не любила мачеху. Но эти двое, две души, слившиеся воедино, жили в своем, отдельном от Фрэнсис и, в общем-то, чуждом ей мире. Сдирать с него покровы, обнажать его сущность – не кощунственно ли для дочери?
      Казалось, что Ричард не сдвигался с того самого места, где они расстались двадцать четыре часа назад. На нем был тот же черный костюм, та же белая рубашка и серый галстук – все то, во что одела его Блэр для похорон Клио. Еще резче обозначились под глазами, испещренными красными прожилками, темные мешки. При ярком солнечном свете кожа на лице казалась мертвенно-серой.
      Лили, присевшая на кушетке неподалеку, держала на коленях поднос с сандвичем, салатом и сыром на тарелочке. Очевидно, она, расставшись с надеждой убедить его что-нибудь поесть, все же упорно отказывалась унести поднос обратно на кухню.
      – Прости, что я вчера не возвратилась сюда, – начала Фрэнсис мягко, чтобы не потревожить отца.
      Ричард не проявил никакого видимого интереса к ее появлению, словно он ее не услышал или даже не заметил, что кто-то еще находится в комнате. Фрэнсис переглянулась с Лили. Та поджала губы и передернула плечами. Она тоже выглядела изможденной.
      – Я хотела вернуться, но со столькими людьми мне пришлось встретиться и переговорить, что все затянулось допоздна. Расследование этого требует.
      Отец не пошевелился.
      – Блэр оставалась здесь с тобой? Ведь так? Молчание.
      – Блэр уехала совсем поздно, – сообщила Лили.
      – Я беседовала с Льюисами, с Генри и Луизой. – Фрэнсис встала прямо перед ним.
      Отец смотрел невидящим взглядом, как бы сквозь нее, не шевелясь и никак не реагируя на ее слова.
      – Луизу ты знаешь. Ребенком она часто играла с Блэр.
      – У них был домик на чердаке, – вдруг произнес Ричард, делая большие паузы между словами.
      – Ну да, помню. Из желтого картона. Того же цвета, что и такси.
      Она надеялась, что воспоминание вызовет у него улыбку, но никакой реакции вообще не последовало. Все же она решилась:
      – Мне нужно спросить у тебя кое-что. Мне не хочется задавать этот вопрос, но придется. Почему Клио была так настроена против приема Льюисов в клуб?
      Ричард молчал. Лили поднялась с места и удалилась, забрав с собой поднос и предупредив, что в случае нужды ее можно вызвать с кухни.
      – Давай поговорим об этом, – попросила Фрэнсис отца. – Пожалуйста.
      Взгляд Ричарда не оживился, остался пустым, но все же он заговорил. В голосе его чувствовалось напряжение, слова давались ему даже с большим трудом, чем обычно.
      – «Фейр-Лаун» не готов к приему черных… Мы допустили сперва католиков… в 1979-м… И Саутгемптон сразу стал другим. Несколько лет назад к нам пришел первый еврей. Многие были против. Мы не хотели устраивать здесь у себя второй Голливуд. Мы не хотели превратиться в Ист-Хемптон, в котел, где бурлит непонятно какое варево…
      Фрэнсис раздражал медленный, размеренный тон отца, но, боясь спугнуть его, она замерла на месте.
      – Клубу нужно время, чтобы приспособиться к переменам.
      Это была уже целая философия, убежденность, пропитавшая его мозг до самой последней клеточки. Стали ли взгляды этой пары – Ричарда и Клио – причиной расправы над женщиной, целеустремленной, наглой и упрямой, но ослепленной верой в собственную правоту? Неважно. Фрэнсис вдруг потеряла интерес к расследованию. Но выслушать отца, дать ему возможность исповедоваться было необходимо.
      – Наше решение было на пользу Генри. В клубе его бы подвергли остракизму. Тебе не понять, что это такое. И никому не понять – пока он не испытает это на себе.
      Впервые Фрэнсис слышала от отца не признание, нет, а лишь намек на то, что на его жизненном пути попадались и ухабы.
      – А чем провинился Генри? Он хотел лишь быть таким, как вы.
      – Хотеть мало. Надо таким быть.
      Ричард облизнул пересохшие губы и снова заговорил:
      – Я не жду от тебя понимания. Ты избрала себе жизнь, отличную от нашей. То, что мы ценим, для тебя даже не деньги, а мусор.
      Его обвинение было явно несправедливо, но Фрэнсис не собиралась спорить с отцом.
      – А ты хорошо знаешь Генри Льюиса? Ты был согласен с Клио и поручил ей угробить его кандидатуру?
      Жалость и уважение к отцу пропадали, словно вода, впитываемая в пересохшую землю.
      – Тебе было когда-нибудь стыдно? – с нежданной энергией вдруг задал ей вопрос отец. Куда подевалась его немощь? Слова прозвучали четко.
      – Стыдно? – Она растерялась. – При чем тут это?
      – Ты не поймешь то, что я хочу сказать, если не узнаешь, что такое стыд. Найди определение, расшифруй этот термин, – потребовал Ричард с настойчивостью одержимого и с внезапной вспышкой энергии.
      – Чувство вины, неловкость… – Фрэнсис искала подходящие слова, но ее фантазия иссякла, Ричард же медленно приходил в себя и накапливал силы для продолжения беседы.
      – Клио была личностью более сложной, чем она казалась тебе или твоей сестричке. Я знаю, какое у вас сложилось о ней мнение. Я знаю, что вы не были от нее в восторге и даже больше – ее не любили. Но вы не догадывались, а я это знал, что у нее было множество пристрастий.
      – Да уж, конечно… – начала было Фрэнсис, но отец остановил ее одним движением бровей на мертвом, похожем на маску, лице.
      – То, что я скажу, покажется тебе бредом старого больного человека. Чтобы понять меня, тебе требуется отступить на шаг, взглянуть на нас с Клио со стороны, отрешиться на момент хотя бы от морали, от правил, которые ты себе вбила в голову.
      Фрэнсис было обидно выслушивать такое, но она опасалась прервать приступ откровения, посетивший отца, оборвать его исповедь и ввергнуть обратно в молчание.
      – У Клио была болезнь. Пострашнее, чем рак. Люди сочувствуют онкологическим больным. Это правильно… Это в порядке вещей…
      Ричард внезапно умолк, и его веки сомкнулись, но он продолжал говорить, только его речь становилась все более бессвязной:
      – Это проявилось после смерти Джастина. Она была уверена, что Генри Льюис знает о ее болезни. Она стыдилась ее и стала почти невменяемой… Она не верила, что он сохранит врачебную тайну…
      О чем он говорит? С Клио все было в порядке, медэксперт после вскрытия не докладывал о каких-либо отклонениях.
      – После того как со мной случился удар, положение стало еще серьезнее. Клио пришлось нелегко… Она была убеждена, что теперь, в свой черед, и ее постигнет нечто ужасное. Сперва Джастин, затем я…
      В своем воображении она уже потеряла нас обоих. Она сама нагромождала страхи… Сначала это были ночные кошмары, но Клио придавала им большое значение, как предсказаниям. А уж затем принимала любой приступ головной боли за разрушение мозга, а боль в пояснице как симптом костного рака.
      И во всем она предчувствовала трагедию. Если какой-то гость запаздывал, она подозревала самое худшее, твердила об автокатастрофе. Это было нелепо. Я поначалу не обращал на это внимания. Я был занят работой. Я делал деньги. Позже, когда ей стало хуже, меня самого постигло несчастье.
      Как бы иллюстрируя то, что с ним произошло, Ричард с усилием вытянул дрожащую руку, которая через долю секунды упала ему на колени.
      – Я уже не мог разубеждать Клио, а она все больше поддавалась страхам, упорствовала в своих нелепых предчувствиях. Я попросил Маршалла Банкрофта, своего старого друга, навестить меня. При встрече я рассказал ему всю правду о Клио. Я был беспомощен, но мой старый друг согласился мне помочь. Он обратился к Генри, мужу своей дочери, как к влиятельному лицу в медицинских кругах. Генри порекомендовал знакомого и надежного в смысле конфиденциальности психиатра. Ведь нам трудно стало доверять кому-либо, даже врачам… вот мы и оберегали себя. Клио упорно отказывалась от встречи с врачом. Она предпочитала, чтобы ее считали личностью, не подверженной эмоциям… в отличие от твоей матери…
      Внезапный зигзаг мысли и воспоминание Ричарда о своей первой супруге озадачили Фрэнсис, но она решила не прерывать вопросом речь отца, раз уж та прорвалась сквозь давно воздвигнутые плотины.
      – А сама Клио говорила Маршаллу Банкрафту о своих проблемах?
      – Нет. Я передал ей наш разговор с Маршаллом, и она возмутилась. Я убеждал ее, что Маршалл друг и ему можно полностью довериться, что его рот будет на замке. Наконец я уговорил ее посетить психиатра.
      – Доктора Прескотта? – спросила Фрэнсис, вспомнив фамилию врача, выписавшего Клио рецепт на нардил.
      – Да, Прескотт… Клио стала посещать его раз в неделю, иногда чаще. Он прописал ей лекарства. Она обрела себя, начала снова показываться на людях, втянулась в дела компании. Она выглядела довольной… временами, и даже более энергичной, чем прежде.
      «Понятно, но при чем здесь стыд?» – терялась в догадках Фрэнсис, не увязывая начало разговора с его продолжением.
      – Хотя общение с врачом явно пошло ей на пользу, Клио теперь занервничала по другому поводу – как бы это не выплыло наружу. Вот поэтому она не пожелала, чтобы Генри появлялся где-то рядом с нею или даже в кругу ее знакомых. Она боялась, что Генри начнет распускать о ней сплетни.
      «О боже, это действительно паранойя», – подумала Фрэнсис. Рассказ отца, в котором каждое слово отделялось от последующего долгими, мучительными для говорящего и для слушателя паузами, подействовал на нее угнетающе.
      – А Генри был осведомлен о ее состоянии?
      – Не уверен. Я с ним не беседовал ни разу, да и Маршалл тоже о нем не упоминал. Вполне возможно, что он спросил совета у Генри, не называя имени Клио.
      – А почему, как ты считаешь, для Клио так важна была секретность?
      – Ты плохо знала Клио, но в чем-то вы схожи. Она никого не подпускала к себе слишком близко. Ее пугал тесный контакт, пугало собственное прошлое… и будущее тоже… по разным причинам. Сохраняя дистанцию, она оберегала свое «я». Ты такая же.
      Внезапный переход разговора с Клио на нее саму удивил Фрэнсис. Нарочно ли, с определенным намерением поступил так отец или это вышло спонтанно? Она попыталась прочитать ответ в его глазах, но они оставались пустыми.
      – Мы прожили с Клио тридцать лет. Она ни разу не задела моих чувств, ни разу не причинила мне душевной боли. Я надеюсь, если б ее спросили, то она то же самое сказала бы про меня. Счастливее, чем с нею, я никогда не был…
      Фрэнсис не могла точно определить, сравнивает ли отец Клио с Аурелией или просто объясняется покойной жене в любви. Но какое это сейчас имело значение?
      – И хотя врач и прописанные им средства ей помогли, в ней все равно оставался страх потери контроля над своими эмоциями, – размеренно, словно робот, продолжал выдавливать из себя слова Ричард. – Она заглушала свои страхи, проявляя силу воли, к примеру, берясь за штурвал в «Пратт Кэпитал». Она потратила много часов, вникая в суть того, что там происходит, бросая вызов Майлзу и принимая решения самостоятельно. Вдобавок она еще строила для меня это крыло. Она хотела, чтобы я жил в покое и просторе, под круглосуточной опекой медсестер, чтобы продлить дни моего пребывания на этой земле. Ей была невыносима мысль, что я мог умереть раньше ее.
      Фрэнсис видела, как в уголках отцовских глаз копятся слезы.
      – И все-таки я не пойму, при чем тут стыд, зачем ты произнес это слово? – решилась все же спросить она.
      – Стыд – это слабость души, неспособность воспринимать себя таким, каков ты есть. Клио стыдилась своего душевного недуга, считая его несовместимым с положением в обществе, которого она достигла. Она всегда была красивой и сильной и старалась сохранить эту силу и красоту хотя бы в глазах окружающих, но боялась, что ее слабость откроется.
      – А началось все со смерти Джастина?
      – Возможно, – кивнул Ричард. – Что-то было не так еще раньше… задолго до того рокового дня. Вспомни ее отношения с вами, тогда еще совсем маленькими девочками. Клио от всей души хотела полюбить вас, но ты лучше, чем кто-либо, знаешь, во что все это выливалось.
      Было ли это позднее раскаяние отца за то, что он не осуждал тогда, в прошлом, поведение Клио? Сколько вопросов по этому поводу она могла бы ему сейчас задать.
      Но не успела Фрэнсис набраться мужества, чтобы начать спрашивать, как Ричард заявил:
      – Я устал.
      Против этого нечего было возразить.
      – Подумай о том, что я тебе сказал, – прощаясь, попросил отец.
      – Конечно. Прости, что я утомила тебя. Многое из сказанного и недосказанного будет теперь преследовать Фрэнсис в ближайшие дни и ночи.
      Над входной дверью коттеджа Блэр в Сог-Харбор горел старинный садовый фонарь. Гостеприимный огонек манил к себе, и, измотанная встречами и разговорами сегодняшнего дня, Фрэнсис слегка ожила.
      – Ой, Фанни, заходи! Как раз поспела к ужину. Джейка не будет, но ты увидишь кое-кого, с кем я давно хотела тебя познакомить.
      Предварительно позвонив и услыхав бодрый голосок сестры, Фрэнсис уже была готова к тому, что ее ждет сюрприз.
      Блэр вышла на крыльцо и махнула рукой, приглашая сестру войти. Ее изящный силуэт четко вырисовывался, подсвеченный со спины, и Фрэнсис подумала, что даже это было заранее продуманная мизансцена, рассчитанная на то, чтобы произвести на сестру впечатление.
      Вслед за Блэр в освещенный круг ступил высокого роста мужчина с ниспадающими на плечи длинными черными волосами, в бирюзовой рубашке, расстегнутой вплоть до серебряной пряжки на мускулистом животе.
      – Фанни, Фанни! Как мы рады, что ты здесь с нами, – твердила с хорошо сыгранным восторгом Блэр. – Познакомься, это Марко. Он феноменальный скульптор. Я тебе о нем рассказывала. Марко, это моя сестра Фрэнсис. Все зовут ее Фанни.
      Фрэнсис шагнула вперед и пожала протянутую ей сильную руку. У Марко были длинные, гибкие и горячие пальцы. Глаза его излучали магнетизм. Ей захотелось отвернуться, избежать его пристального взгляда.
      – Рада познакомиться с вами, – произнесла она достаточно нейтрально.
      – Обоюдно. Я тоже рад.
      – Блэр говорила, что вы из Аргентины.
      – Правильно. Но в настоящее время я житель Бруклина и выбираю себе место между двумя этими центрами мировой культуры.
      Фрэнсис отметила, что говорит Марко чисто, без всякого акцента.
      Они прошли в кухню. Блэр почему-то подталкивала Фрэнсис сзади, словно опасалась, что сестра передумает и уйдет.
      – Марко хочет выпить с тобой стакан вина. Мы уже опробовали некоторые испанские… Пьем только красное.
      На стойке кухонного бара расположилось несколько откупоренных бутылок, непременные оливки, нарезанный твердый сыр и ломти хлеба из грубой муки. Фрэнсис с удовольствием сжевала оливку.
      Марко повернулся к женщинам спиной и стал колдовать над несколькими кастрюлями, помешивая их содержимое деревянной ложкой. Кухня заполнилась восхитительными ароматами – острыми и дразнящими.
      – Марко готовит особое португальское кушанье, – кокетливо улыбаясь, объяснила Блэр.
      – Рыба-меч под пряным соусом, – уточнил Марко. – Надеюсь, это придется вам по вкусу.
      – Уверена, что так и будет, – сказала Фрэнсис.
      – Я собираюсь вытащить сестрицу на верхнюю палубу. Кликни, если что-то понадобится. – Блэр чмокнула Марко в плечо, чуть прикрытое рубашкой.
      Наполнив доверху два высоких стакана красным вином, она вновь вывела Фрэнсис на свежий воздух, на веранду, обращенную к океану, где два удобных шезлонга словно поджидали сестер.
      – Ну и как он тебе? – прошелестел голосок Блэр. Ветер был прохладным, непривычным для июля. Фрэнсис сжалась в комочек в шезлонге, стараясь согреться.
      – Он еще и фантастический повар. Ты в этом скоро убедишься.
      Блэр явно была на подъеме. Ее белые зубки сверкали, а влажные губы светились, словно неоновые рекламные трубки. Что привело ее в такое возбужденное состояние? Мысль о близком богатстве или обретение настоящего мужчины в лице Марко? Фрэнсис не завидовала сестре и не ревновала к свалившемуся на Блэр счастью. А может быть, пыталась не ревновать.
      – А что Джейк?
      – Он меня мало интересует. – Ответ Блэр был лаконичен, но точен.
      – У вас что-то разладилось? – поинтересовалась старшая сестра.
      – Не что-то, а наша совместная жизнь на девяносто девять процентов. – Блэр рассмеялась – звонко и беспечно. – Конечно, это не очень хорошо, но место Джейка занял Марко. Он харизматическая личность, он сексуален и талантлив. Джейк по сравнению с ним просто ноль.
      – Я думаю, что причиной всему были ваши финансовые трудности, – попыталась сгладить острые углы Фрэнсис.
      – О, Фанни, ты такая трезвая, не романтичная! – Блэр улыбалась, довольная, что может преподать старшей сестре урок. – Дело совсем не в нашей галерее. Джейк просто слишком зависимый и слабовольный человек. А я хочу опереться на чью-то твердую руку.
      – А ты знаешь, что представляет собой Марко?
      – Прокурорский вопрос. Ха-ха! Нет, не знаю. Но знаю цену его работам. С ним мы сразу продвинемся на одно из первых мест в рейтинге художественных галерей.
      – Я слышала, как ты упоминала в разговоре с Пенни Адлер расширение вашего помещения.
      – Да. Для показа работ Марко.
      – И кто будет за это платить?
      – Деньги потекут рекой. Марко выдвинет нас на первое место.
      – А до этого спонсором будет наш папа, – уточнила Фрэнсис.
      – Он всегда нас поддерживал.
      – А после смерти Клио он что-нибудь подписал? Какой-нибудь документ?
      – А тебе какое до этого дело, сестрица? – Взгляд Блэр вдруг стал стальным.
      – Мне просто любопытно.
      Блэр прикусила губу и сморщила лоб, размышляя над ответом.
      – Джейк настоял на том, чтобы я переговорила с Клио примерно месяц назад. Она сослалась на папу… что якобы он принимает все решения, а в данном случае последовал его отказ. Так она, по крайней мере, передала его слова, чему я, конечно, не удивилась. Мы с ней побеседовали за ленчем. Более ужасных минут я не претерпела за всю свою жизнь. Она вынудила меня просить у нее милостыню, хотя заранее знала, что не даст мне ни цента.
      Не знаю, зачем я вообще обратилась к ней без всякой надежды на успех. Сама себе удивляюсь. И до самого дня ее смерти я не могла простить ей ни расчетливого издевательства, ни холодной жестокости, с какой она обошлась со мной. Если б мы по-прежнему зависели от нее, то наша галерея и все, чего мы как-то добились в жизни, было бы развеяно, как пепел на ветру. А она бы с удовольствием потирала руки.
      Фрэнсис еще больше расслабилась, поменяла позу в шезлонге, отхлебнула еще вина, но мозг ее заработал с еще большей интенсивностью.
      – А как дела обстоят сейчас? – спросила она, стараясь завуалировать свой интерес.
      – В смысле?
      – В смысле папиных денег. Он расщедрился?
      – В каком-то смысле нам с Джейком повезло, что Клио вовремя сошла со сцены. – Блэр невинно улыбнулась. – Я пошла ва-банк, и без гроша в кармане мы начали расширяться. Я наняла архитекторов, они сделали чертежи, составила договор об аренде помещения… насадила на крючок Марко, – добавила она опять с улыбкой. – Платить по счетам мы будем потом, теперь банки нам уже верят. Джейк немного воспрял духом, а в умении брать взаймы ему не откажешь.
      – А кстати, где он был четвертого июля?
      – Не шути с этим, – серьезно одернула старшую сестру Блэр. – Ты что, и правда подозреваешь Джейка в убийстве Клио? Не сходи с ума, дорогая! У Джейка не те яйца, чтобы даже цыпленку открутить голову.
      Блэр расхохоталась вроде бы искренне.
      – Поверь, я бы очень хотела, чтобы он мог прикончить Клио. У меня бы хоть появился повод гордиться им. – Она осушила свой стакан до дна и налила себе еще из бутылки, запасливо прихваченной из кухни. – Нет, старина Джейк вовсе не герой. Он мотался куда-то в Огайо, чтобы все-таки всучить пару литографий какой-то чете Бреннер, которые сначала оформили покупку у нас в галерее, а потом передумали. Вся-то сделка на десять тысяч долларов. Могу дать тебе их телефон и адрес для подтверждения алиби Джейка.