- Я была на первом курсе, а вы на четвёртом. Мы с вами танцевали на вечере…
      - Возможно, - приветливо сказал Слотов, как исто галантный мужчина, чья память не сохранила факта.
      На самом деле он отлично помнил эту девушку с длинными красивыми ногами: она появлялась в университете в миниюбке, которые тогда уже отошли в прошлое. На третий день практики он и она, говоря о работе, стали примолкать, встретясь взглядами и подчиняясь волнению. Совладать с ним становилось всё труднее, и вскоре Вячеслав уведомил жену, что уезжает в недальнюю командировку, вернётся ночью. Проводя с практиканткой вечер на пляже, он, когда стемнело, сказал, словно только сейчас открыв:
      - А водичка приятная! Как будто молочную ванну принимаешь…
      После этого оба искупались нагишом, и их тела не хотели разлучаться.
      Студентка жила с родителями; днём в их отсутствие Слотов проводил с ней около часа в недёшево обставленной квартире, выходившей окнами на Площадь Латышских Стрелков. Марта замечала неладное, у неё скребли кошки на сердце, а однажды она увидела из троллейбуса мужа и эффектную девушку, идущих вдвоём. Дома Вячеславу пришлось выдержать допросик, с чем он справился уверенно, как мужчина, который считает себя достойным подозрений. Я с девицей? Моя практикантка. Правда, смазливенькая? (простецки самодовольная ухмылка). А ты хотела б, чтобы я возился с дурнушкой? Если без шуток, она толковая, дело по ней. Мы шли в райком комсомола, ей нужно было узнать об одном мероприятии, а у меня имелся вопрос к первому секретарю.
      - Вы с ней были такие увлечённые… - проговорила Марта подавленно.
      - Ну да, если муж идёт по улице с девушкой, то, конечно же, оба увлечены, - сказал он с добродушной иронией, - и идут они, само собой разумеется… да!.. Пойми, - продолжил умоляюще, - мне никто, кроме тебя, не нужен, никто-никто! - он ласково обнял жену, она легонько отстранила его.
      - Ты с ней…
      - Да нет же! - он так выразительно тряхнул головой и взмахнул руками, словно не было большей нелепости, чем сомнения в его прямоте.
      Позднее, когда у него завязывались новые интрижки и жена поддавалась подозрениям, он держался столь же непоколебимо. Марта с её мирным характером, болезненно переживавшая даже небольшие размолвки, до скандала не доводила. Она перестала высказывать подозрения, мучаясь ими наедине с собой. Муж был с нею сама обходительность, и с годами её внимание к кое-каким подробностям его жизни ослабло (если оно иной раз заявляло о себе, она, инстинктивно защищаясь, погашала его). Семейная жизнь диктовала свой ритм. Родился второй сын, семья переехала в отдельную квартиру в районе новостроек Югла. Гордостью Марты стала обстановка для кухни, изготовленная в ГДР и потому купленная по блату. Копили деньги на покупку дачи: гонорар за первую книгу Слотова отложили целиком.
      Книга состояла из рассказов и повести. Герой рассказа паренёк, окончивший вуз, едет по направлению в деревню преподавать в школе черчение и рисование. Но он мечтает стать художником и не мыслит жизни без родной Риги. Ему удаётся через посредство родственников и знакомых добиться «открепления» - как радостно задышалось! он вернётся в любимый город. Девушка-библиотекарь, неравнодушная к учителю, помогает ему паковать вещи, раскрывает альбом с репродукциями и не может от них оторваться… Он рассказывает ей о Ван Гоге. Она уговаривает учителя перед отъездом встретиться с местной молодёжью. Он изумлён: как много желающих послушать его пришло в библиотеку. Его засыпают вопросами, вокруг него теснятся, разглядывая репродукции, общение переполняют теплота, добрые эмоции. Паренёк ощущает свою нужность здесь и - остаётся в деревне.
      Завершающая сборник повесть была посвящена трудной судьбе актёра драмтеатра. Молодой способный, но с неуживчивым характером и большим самомнением актёр пьянствовал, аморально вёл себя с женщинами; дошло до того, что коллектив расстался с ним. Он опустился, живя случайными заработками, на болотах в лесу собирая клюкву на продажу. Однажды он оказался вблизи места, где начался лесной пожар, по душевному порыву бросился тушить. Подоспела помощь, с пожаром совладали, но бывший актёр умирал от травм и ожогов… В больнице его поставили на ноги, коллеги, прочитавшие о нём в газете, позвали его назад в театр, окружили заботой, помогли вновь найти себя…
      Вячеслав Слотов набил руку на подобных творениях, умея делать так, чтобы их замечали наверху и его имя набирало вес. Горбачёвский апрель вселил надежду, что на руководящих постах понадобятся более молодые люди, он будет назначен ответственным секретарём газеты, а затем и возглавит её. В Вецаки на даче у моря писатель обдумывал роман. Сын русского эмигранта, выросший в буржуазной Латвии, в 1940 году, когда её объявили советской, бежит в Швецию, бросив молодую жену и ребёнка. Крепкий трудолюбивый человек борется за благополучие, переезжает из города в город, из страны в страну, и, наконец, жизнь вдали от земли, где он рос, где осталась его семья и где свершаются великие преобразования, становится для него невыносимой. Он обращается в советское посольство, ему разрешают вернуться. Жена побыла в браке с другим мужчиной, развелась, она прекрасная работница, её уважают, но женщина несчастна. Её объяснения с отыскавшимся супругом тяжелы, поначалу она гонит его. Юноша-сын говорит отцу в лицо: «Как бы ты ни объяснял, почему кинул нас, моего прощения не дождёшься!» Но всё же отношения налаживаются, возрождается семья, появляется поздний ребёнок. Жизнь при всём при том не безоблачна (в романе будет раскритикована эпоха застоя). Герой продолжает трудиться и в свои шестьдесят шесть. Его раздумья, беседы с другими персонажами, жизненная позиция выявляют глубокую, радостную веру в перестройку.
      Вячеслав Никитич разделял её, пусть отчасти, пусть по-своему. И его шефы на первых порах не впадали в пессимизм. С Борисом Андреевичем в последние годы Слотов виделся лишь изредка: тот весьма поднялся в должности, в звании вырос до подполковника. С Вячеславом Никитичем на связи был другой сотрудник. Настало время зыбкости и тревог, когда он позванивал подопечному гораздо реже, чем тот ему. В шефствующем учреждении трескались потолки. Слотов прекратил набирать заветный номер. Страх разоблачения пробирал холодом до костей. А страх нужды?.. Собственно, она уже приняла семью в объятия. Настроение поменялось, Марте стало не до призвания педагога. Родители, она с мужем и сыновьями выехали в Германию. Марта стеснялась признаться, как изменила её будни стиральная машина с программным управлением. Муж отдал должное электрогрилю. И нашёл прелесть в ягодных хмельных напитках Johannisbeere, Waldbeere… Но всё равно снилась сочная ягода.
 

* * *

 
      Ягода, какою он соблазнился, оказалась из тех, что идут на приворотное зелье. Вячеслав Никитич заметил: трезвый анализ положения ему не даётся и, покидая кухню, не прихватил, вопреки желанию, новую банку пива. В спальне чуть колыхнулась оконная занавеска. Разгар берлинского лета, погожая ночь. Томясь по телу Ульяны и словно видя её пьянящий взгляд, он думал: не будь они года три пусть шапочно, но знакомы, перед ним вдруг замаячила бы другая. Или к нему подошли бы как-то иначе?.. Служба, усиливая активность, проводит смотр, и, во всяком случае, не пожалуешься, что к его характеристике отнеслись без должного внимания…
      Вячеслав Никитич сел на кровать, напротив у стены стоял стеллаж с небольшой библиотекой. Слотов, получая каталоги книготорговых фирм, следил за тем, что выпускают русские издатели, кое-что заказывал. Светлый корешок, тёмные буквы: «Великие пророчества о РОССИИ». К читателю обращено: «Вы чувствуете, что живёте в роковое время? Тогда эта книга - для Вас!» Она увидела свет в 2000 году, в пророчестве Вещего Авеля, каковое услышал Павел Первый, есть слова о великой, мировой войне: накануне победы рухнет трон и настанет время безбожия, ограбления святынь, казни египетской. Но не истребится народ промеж огня и пламени, принесёт ему спасение избранник Божий, его учует самоё сердце русское. «Имя его троекратно суждено в истории российской. Пути бы иные сызнова были на русское горе…» Два этих предложения особо запомнились Слотову. Второе наспех, без связи, приляпано к первому ради прозрачного: «Пути». «И чуть слышно, будто боясь, что тайну подслушают стены дворца, Авель нарёк самоё имя», - написано в удивительном томике.
      Рядом с ним иллюстрированная большого формата книга «Восточные легионы и казачьи части в вермахте». Любимая цветная иллюстрация Вячеслава Никитича: подбоченившийся удалой, с папиросой во рту казак в фиолетовых галифе при красных лампасах, на заломленной папахе и на рукаве - «мёртвая голова». В другой книге кое-что рассказывается о советской агентуре прошлого. Например: 22 ноября 1937 комиссар Папэн Робэр произвёл обыск в доме N 65 по улице Потэн в Париже, где проживали бывший белый офицер Сергей Эфрон и его жена Марина Цветаева, великая русская поэтесса. «Документы, изъятые при обыске, неоспоримо свидетельствовали, что хозяин квартиры сотрудничал со спецслужбами СССР», - Слотов мысленно повторил это с чувством, напоминавшим удовлетворение. Работали на ведомство и Вертинский, и так же любимая эмигрантами певица Плевицкая. О её муже Скоблине, белом генерал-майоре, который в 1920-м командовал Корниловской дивизией, осталась запись в документах ОГПУ: «стал одним из лучших источников». Генерала не понуждали предавать товарищей по борьбе, он и сколько ему подобных не побывали в шкуре студента Слотова, когда перед ним поставили выбор: дорожка вниз или…
      Вячеслав Никитич знал, что как человек, взявшийся перебирать вещи, будет всю ночь хвататься за одно, другое, третье. Он было прилёг, но встал с кровати, включил компьютер. Без намерения найти что-то определённое вышел интуитивно на сайт, который иногда развлекал картинками нынешней России. Открылось фото: два депутата на заседании Думы. Один наклонил голову к другому, и тот, с выражением трогательной заботы, касается пальцами волос коллеги. «Изобьём паразитов!» - родилось у Слотова. Подпись, которая придала бы снимку гениально двойной смысл, никогда не появится… Им не по силам! Вячеслав Никитич помнил, что всегда оказывался талантливее тех, кого ему приходилось освещать.
      Его повлекло на сайт карикатур. На лестничной площадке киллер с пистолетом перед дверью и около - уборщица со шваброй и ведром, произносящая: «В голову не стрелять. Много хлопот с уборкой». Убийства по заказу - фон обыденки, освоенный прогрессом: наряду с правилами демократии. И таким доказательством гуманизма, как отсутствие смертной казни - пропадающей на фоне того же цвета.
      Вячеслав Никитич кликнул плакат, который увидел весной в праздник российской демократии - выборы президента. На заборе у известного слова замазана первая буква и красной краской перед двумя оставшимися нанесено «голос», что в совокупности даёт призыв: «голосуй». Выше наклеен портрет Путина.
      Сатира сатирой, а власть на второй срок обеспечена, и, естественно, поднимается значение ведомства. Достижения не столь давнего прошлого зовут возродить те формы и размах деятельности за границей. Слотов подумал о счёте убийств в Зарубежье - как будет он расти, списываемый на активность криминальных элементов. Не моё дело, сказал себе Вячеслав Никитич и заметил двусмысленность фразы, что вызвало мысль, всегда доставлявшую удовольствие. Его одарённость была оценена по достоинству (и кто виноват, что только ведомством?) Он передавал, умея добывать их, знания, и разве дело не отвечало великому «Знание - сила»? Однажды он умно среагировал на обстоятельства и обрёл две жизни: вторую талантливо наполнил таким содержанием, что досье не затерялось (дабы обнаружиться некстати) в грудах папок, а было вывезено в Москву.
      В самом начале, когда ведомство не послало ему зловещую повестку, а с ним встретился Борис Андреевич Скребцов (фамилия в своё время стала известна Слотову), он, студент, проявил себя как истый дипломат. В дипломатии нет понятия предательство. Столкнувшись с неодолимым противником, он выиграл договор о дружбе и взаимопомощи.
      Вячеслав Никитич зашёл на порносайт. Какая девочка, поза! Он улыбнулся: среди почитателей странички много ли тех, кто не осудил бы его?.. Ах, эта лёгонькая складочка, какою выпуклость ягодицы оканчивается внизу!.. Да, поступи он по-расхожему «достойно» - содрогнешься, представляя житейскую и духовную скудость, в которой прошли бы годы. Где и кем был бы он нынче? И кто признал бы его жертву?..
      Картинка за картинкой. Ножки, согнутые в коленях, - поглядываем на пирсинг, на украшенное им местечко: потерпела милашка… Ныне интерес ведомства подарил Ульяну. Может, затем только, чтобы согласился? Волнующие нюансы в памяти. «Нет, она не притворялась, и с чего бы ей отвергать продолжение?» - сказал себе с твёрдостью Вячеслав Никитич. Иной вопрос, если он откажется работать. Утратив расположение Ульяны, будет ли он наказан как-нибудь ещё? Не вернётся же дело и впрямь в Ригу. Хотя, если подумать о собратьях, не спешащих с согласием, - мера весьма эффективно послужила бы им назиданием. Публикация в Риге, тут же раскрутка в интернете. И - освещение в русской печати Германии… Жена узнает пикантную предысторию их встречи. Под должным впечатлением окажутся сыновья. Как оживится весь круг знакомых.
      Сидя перед экраном, Вячеслав Никитич глядел на манившую его пальцем нагую девушку с немыслимой мрачностью. Не смертельно, сказал он себе, выныривая из волны нервирующих представлений о вероятном. Он даст объяснения, с которыми нельзя будет не считаться, покаянно заявит о разрыве с ненавистным прошлым. Тучи пыли и улягутся. То, что поначалу не полезет близким в горло, будет прожёвано, переварится. Но ради чего переживёт он встряску? Что выиграет - помимо мирно-однообразного скольжения в старость? Не придётся поставлять знания заказчику. Но так ли уж это обременительно? Кто и на чём его зацепит? Не дадут же ему поручений вроде тех, что столь печально аукнулись Эфрону и Скоблину…
      За оконной занавеской проступил белесый тон. Вячеслав Никитич написал нестеснённо страстное электронное письмо Ульяне и лёг в постель, смакуя отправленное.
 

* * *

 
      Он понимал - человек не позвонит спозаранок на дом. А хотелось бы! Обрадовать Николая Сергеевича: и тем скорее можно будет надеяться на бодрящий отклик Ульяны… За завтраком похвалил Марту, купившую в русском магазине рижские сырки с изюмом. Ему снилась Рига - соврал, вызвав у жены сентиментальный настрой.
      - Что-то хорошее? - спросила она тепло и задумчиво, он многозначительно кивнул и взглянул на часы.
      На работу спешил так, словно тем сокращал время до ожидаемого звонка. В коридоре у двери кабинета уже прохаживался посетитель. Переселенец из Казахстана хотел бы в часы досуга петь в хоре. Слотов дал сведения о музыкальном объединении российских немцев, позвонил руководителю, который передал земляку приглашение, и тот ушёл весьма довольный. Следующей была женщина, робко попросившая сохранить в секрете от сына то, с чем она обратится. Они приехали с Урала. Мальчик физически быстро развился, любит спорт. Ему семнадцать, и в школе у него напряжённые отношения с молодой учительницей. Она жалуется: он беспокойно ведёт себя на уроках, не прочь унизить товарищей, на её замечания реагирует резкостью, в реакции чувствуется угроза.
      - Возможно, он к ней неравнодушен, как нередко бывает? - предположил Вячеслав Никитич.
      Мать осторожно согласилась. В вашем случае, сообщил Слотов, нужна помощь социального педагога. Он будет посещать парня на дому, пробудит в нём доверие, поможет разобраться в себе. Мать смутил вопрос об оплате. Вячеслав Никитич её успокоил: работу педагога оплачивает государство, но надо подать аргументированное заявление. Он принялся за него, но женщину тревожило: сын поймёт, что она обращалась за помощью… Нет, объяснил Слотов, специалисты устраняют конфликты, а не наоборот. Парню будет сказано, что о проблеме с ним написали родители учеников, фамилии в таких случаях не разглашаются.
      Заявление было почти готово, когда ожил телефон. Рука быстро поднялась, но застыла в воздухе, словно Слотов вдруг забыл, какая вещь ему понадобилась. Он кашлянул, как бы прочищая горло, взял трубку, назвал себя и услышал имя и отчество, заполучившие власть над его чувствами.
      - Да-да, Николай Сергеевич! У меня нет возражений, - без запинки сказал Вячеслав Никитич.
      Побежали секунды. Последовало произнесённое тоном обстоятельности:
      - Вы приняли решение?
      Слотов повторил «да» и приветливо спросил, не могли бы они сегодня поговорить. Николай Сергеевич пообещал дать ответ после обеда и дал: по окончании рабочего дня он будет ждать на прежнем месте.
      На сей раз он не вышел из машины, которую Вячеслав Никитич сразу узнал на стоянке. Дверца приоткрылась. Слотов не исключал, что с его знакомым окажется ещё кто-то, но увидел его одного: молодого неброской внешности мужчину с вежливым выражением.
      - Присаживайтесь, - пригласил он, протянул руку, и двое тепло обменялись рукопожатием. Николай Сергеевич, поворачивая ключ зажигания, спросил: - Как работа?
      - Движется. Переселенцы обращаются к нам с самыми разными нуждами. Объясняем, какую помощь можно просить у государства, у благотворительных фондов.
      Человек за рулём удовлетворённо кивнул, как будто занятие Слотова было весьма близко его сердцу. Машина катила по улице Густава-Адольфа. Они остановятся там же, где в прошлый раз, уведомил Николай Сергеевич. Водитель, чьё внимание сконцентрировано на дороге, он сказал неуверенно:
      - Мы говорили о Надеине и Стрепетовой…
      Память тебя не подводит, мысленно отметил Слотов. Подбросим-ка для проверки.
      - Вас интересовал Максим Надеин.
      - Но вы назвали Стрепетову: она враждебно относится к России, - прозвучало замечание.
      Почему бы тебя не поправить? Не к России, а к режиму - произносим мы, ожидая, что водитель бросит взгляд на нас, но он этого не делает. Спросим-ка мы тебя о фамилии. Бортников. Спустя минуты человек восстанавливает ход беседы о Стрепетовой: какое её произведение почитать бы? Называем журнал, номер. О чём написано? Рассказ о мальчике в Москве наших дней. Сломленная нуждой мать-одиночка выгнала его из дома, он с такими же беспризорниками просит в метро милостыню, сердобольная женщина дала ему огурец, мальчик держит его, а рядом трое голодных. Сцену видят учительница и её подруга-журналистка. Диалог о режиме. Огромные деньги от сбыта нефти, газа, прочего сырья присваиваются Путиным и кликой, идут на усиление ФСБ - а отверженных всё больше и больше.
      - Она бывает в России? - спросил человек за рулём.
      Киваем. В Москве у Стрепетовой родные, друзья. Немцы не собираются переводить? Пока она жалуется, что нет. Не хочет понять германских издателей. О положении в России достаточно известно из телепередач. Немец не станет покупать книгу ради возгласов возмущения в адрес Путина. Не тронет немцев и плач Надеина по вырубленным лесам, по канувшему в Лету обилию фауны в российских заповедниках.
      Остановка перед светофором. Николай Сергеевич полон любезности:
      - То, что вы говорите, очень интересно!
      «Они только осваивают участок», - заключаем мы в ласкающем осознании нашего значения. Машина устремляется вперёд, продолжаем: у Надеина выразительный язык, его дарование несомненно, но он не более, чем хороший хлебопёк. А нужно, чтобы в тесте было что-то запечено… Мы почувствовали - Бортников навострил уши, ждёт. Произносим с невинным видом, вдруг озаботясь:
      - Жара. Дождей нет и нет.
      - Суховато, - согласился водитель, бережно выговорил: - запечено…
      Мы удостоились подстёгивающего взгляда.
      - Вольфганг Тик что-то готовит.
      - Написавший о легендарной паре? - обронил Николай Сергеевич, показывая знакомство с творчеством Тика.
      Книга «Расписной лёд», посвящённая Олегу Протопопову и Людмиле Белоусовой, многократным чемпионам мира по фигурному катанию, сделала ленинградского радиожурналиста довольно известным писателем. Увидев свет в 1991, когда СССР доживал последние месяцы, она была переведена на несколько языков. Людей влекли характеры спортсменов, волновало то, что, оказывается, таилось в их душах, когда они выходили на лёд, на котором являли такую свободу. Прославляя страну, великая пара страдала от бессилия перед наглой властью чиновников, пока в конце концов не попросила убежища в Швейцарии.
      После обмена фразами об успехе книги Бортников сообщил: он знает и другие произведения Тика. Жёсткая критика советского строя, стрельба по трупам. Теперь занялся актуальным?
      - Он пишет о Путине.
      - Что-нибудь новое, - без эмоций сказал водитель, - или перепевы слухов?
      - Он выведет на свет решающее обстоятельство в жизни Путина. Всё встанет на свои места, проступит во всей ясности портрет, рядом с которым будет видна фальшь того образа, какой нам навязывают. Так он мне говорил.
      Вопрос: что за обстоятельство? Он пока не сказал - ответил Слотов. Почему завёл речь? выпивали? Нет, шли вдвоём после заседания нашей ассоциации. «Я могу объяснить, почему его потянуло», - произнесено с мыслью о далёком, отчего царапнуло по нутру. Незабываемое эссе Романа Вальца «Роскошь общения». Ты излагаешь то, что отзывалось в сознании множество раз. Когда-то тебе внимал Борис Андреевич, ныне слушает Николай Сергеевич, ведущий audi quattro по улицам Берлина. Об эссе, о Вальце не упомянуто. «Есть такой, - толкуешь ты, - тип характера, которому всё время нужна самопроверка. Человек в каком-нибудь явлении открывает что-то, и его волнует - как это оценивают другие. Положительный отклик, хоть самый беглый, дорог ему. Человек ищет отклика, страдает, если вокруг нет понимающих. Внимание людей, в чьём уме можно не сомневаться, для него роскошь».
      Лицо Бортникова чуть тронула улыбка и исчезла. Он как бы взвешивает твоё определение на весах. Вы с Тиком друзья? Ну, я бы не стал утверждать, отвечаешь ты, он больше меня известен, имеет влияние, какого у меня нет. Не скажу, что подобное исключает дружбу, однако… Беседа о Тике. Николай Сергеевич сбросил скорость: светофор.
      - Важно - разговорить его. - В глазах Бортникова - сама искренность уважения и надежды.
      Добавь, думаешь ты: ваш опыт, не мне вас учить… Впереди справа - светло-серый массивный рейхстаг, проигравший от реставрации, новый купол мало его украсил. Зелёный свет, водитель нажал на акселератор, рейхстаг позади. Миновали перекрёсток, дальше - Джон Фостер Даллес Аллее, справа за сквером с бассейном - Дом культур мира, похожий на летающую тарелку под дугообразным укрытием. У тротуара припаркованы машины. Николай Сергеевич нашёл место для audi и, доставая с заднего сиденья кейс, предложил:
      - Посидим на скамейке…
      Слотов вышел первым и заметил, как его спутник мельком взглянул на стоящий в нескольких метрах жилой автобусик. Прошли мимо него по тротуару, свернули на дорожку меж кустами, которая выводит к бассейну. Слотову хочется оглянуться: чувствуем спиной автобусик с неплотно сдвинутыми занавесками на окнах. Николай Сергеевич указывает кивком на скамью старого потемневшего дерева - мужчина без примет одного роста с тобой, в песочного цвета рубашке с рукавами по локоть. Деловая встреча в приятный летний вечер, когда солнце ещё не закатилось. Два человека сидят на скамейке у бассейна, один извлёк из кейса листы бумаги, кейс с листом на нём лёг на колени Вячеслава Никитича:
      - Напишите, пожалуйста…
      Слегка повернуть голову вправо к дороге, к припаркованным машинам. До автобусика - метров сорок. «Фиксируют встречу», - усмехаешься ты про себя. Между тем тебе диктуют:
      - В Федеральную Службу Безопасности. Я, такой-то, чувствую себя русским человеком, которому близки и дороги государственные интересы России. Поскольку она является правопреемником СССР, чьим органам госбезопасности я добровольно помогал, изъявляю желание продолжить сотрудничество с ФСБ…
      Вячеслав Никитич промолвил медово-любезно:
      - Слово «продолжить» не совсем точно. Я с ФСБ ещё не сотрудничал.
      - У нас к стилю не придираются, - сказал ему в тон, с миндальной улыбкой, спутник. - Будет понято так, как надо.
      И попросил добавить: «Обязуюсь держать в секрете…» Давно не доводилось по-русски расписываться? После фамилии, за косой чёрточкой, - прежний псевдоним, пожалуйста. Под сообщениями, вы знаете, должен быть только он.
      - Их от руки писать? - сказал недовольно Слотов, привыкший к компьютеру, и был успокоен: можно передавать на дискетах. Но ни в коем случае не посылать электронной почтой. Она, как и телефон, - только для информации расхожего характера, когда суть неизвестна непосвящённым.
      Бортников убрал бумагу в кейс. То, ради чего коллеги, невидимые в автобусике, записывали беседу и снимали её участников скрытой камерой, завершилось. Вам домой? - спросили тебя. Да. В машине, изводимый колебаниями, ты вцепляешься в «а что такого?» - и произносишь:
      - Я понимаю, об этом не спрашивают, но… извините, а Ульяна - помощник?
      - Вы имеете в виду… - говорит водитель равнодушно, как о чём-то второстепенном. - Нет. Я для неё - официальный работник, занятый сугубо культурой. - Человек не моргнул глазом.
 

* * *

 
      Минули сутки стоического терпения. Слотов удерживал себя от звонка Ульяне и переживал: ответит ли она и как на его моляще нескромное послание? Вечером дома он прочитал с экрана написанное в подразнивающей манере: «Она говорила себе, какой он нахал, и удивлялась силе своего желания увидеть его». Смайлик и, вместо подписи, - «Отрывок из романа». Растроганность. «Дитя», - вы ласкаете слово с чувством, что одобрение дано и кое-что будет с гарантией принадлежать и вам. Пусть она скорее скажет… Встретиться нормально (её выражение) получится только в субботу. Ныне истекает среда. Почему бы завтра не приступить к заданию, дабы оперативно заявить о себе первым отчётом?..
      Звоним Тику. Вечерами, сказал тот, он в последнее время в библиотеке. Не так давно Тик отвечал оттуда по мобильнику. Ими запрещено пользоваться в библиотеках, но эта, которую посещал и Вячеслав Никитич, имеет выход на просторную террасу. На другой день после работы Слотов доехал на метро до Ноллендорфплатц и направился к тупиковой тихой Майенштрассе, где в сельского вида, по понятиям немцев, доме жил и работал с 1940 по 1990, до кончины, театральный критик Фридрих Люфт, прозванный Голосом Критики. Позднее в здании по соседству устроили библиотеку.
      Старые деревья у ограды и по бокам от дорожки к крыльцу. В читальном зале нужного лица не оказалось, и Вячеслав Никитич прошёл на террасу, окаймлённую кустами. У дальней стороны сидел в кресле Вольфганг Тик, вытянув ноги, обутые в сандалии, и читал рукопись. На нём была футболка, светлые с мало различимой сединой волосы собраны в пучок на затылке. Слотов приблизился, читавший приподнял голову: длинный нос, на впалых щеках - по вертикальной морщине; он смотрел поверх очков без досады, какую опасался встретить приятель.
      - У тебя, я понимаю, ко мне разговор? - после приветствия промолвил Тик.
      - Тут есть книги эмигрантов, какие-то Бог весть как попали сюда из-за океана. Мне надо подзаняться, - Вячеслав Никитич на миг повернул голову к залу, после чего обезоруживающе непринуждённо польстил: - Ну, а с тобой поговорить всегда полезно.
      Вольфганг уставился в рукопись. «Скрываешь удовольствие», - подумал приятель. Сказав «с твоего позволения», он сходил за стоявшим неподалёку плетёным креслом и сел подле Тика.
      - Читай-читай - не буду мешать! - Слотов упреждающе поднял руку, когда тот собрался заговорить, и принялся перелистывать записную книжку.
      Тик, однако, осведомился, чем вызван интерес к эмигрантским изданиям. Приятель мысленно хмыкнул: почему бы и в его голове не созреть замыслу, достойному внимания?
      - Я взялся за роман, - начал он. - Герой принадлежит к нашему с тобой поколению, но родился на Западе. Отец - русский, выросший в буржуазной Латвии. Когда в сороковом в неё вошла РККА, он бежал в Швецию. Дельный, способный мужик, он поездил по свету, не желая ввязываться в гремевшую тогда войну. Она окончилась, он встретил русскую, которая во время войны оказалась в Германии и сумела остаться на Западе. Их сын младенцем слышит русскую колыбельную. Всё его детство окрашивают разговоры родителей о России. Они мечтали, что она станет такой, в какую можно будет вернуться, - произнёс Вячеслав Никитич не без пафоса.
      На лице Тика отразилась ирония, но с замечанием он не поспешил, и приятель продолжил. Его герой, став образованным человеком, углублённо размышляет о судьбе исторической родины, ему интересны воззрения, раздумья других эмигрантов, и он следит за русской прессой и литературой Зарубежья, находит издания разных времён, выходившие в разных частях света.
      - Я попытаюсь по-своему рассказать, как вырабатывается оптимистический взгляд на будущее России, - пояснил Слотов собрату по перу, давая, таким образом, понять: у тебя - твоё творение, у меня - моё. Он действовал, как некогда действовали осаждавшие крепость, воздвигая напротив крепостной стены собственное сооружение. В него полетел первый камень из пращи.
      Тик проговорил дружелюбно, почти спрятав снисходительность:
      - Ближе к истине - взгляды людей, которые живут в России, а не оторваны от неё…
      - Извини меня за банальность - большое видится на расстоянии, - возразил Вячеслав Никитич. - Россияне слишком зависимы от злобы дня, и если кто не махнул рукой на то, что будет завтра, впадают в иную крайность: тешат себя сном о чудесном возрождении. Чудо не явится, но надежды на оздоровление обоснованы. Зная Россию, россияне недостаточно знают другие страны, чья история сопоставима с русской. В Аргентине красные появились задолго до нашего Октября, залили страну кровью, почти развалили, царила грабиловка, людей убивали, если в их одежде не было чего-либо красного… - Слотов замолчал, словно спохватившись, что сие слушателю известно.
      Тик сказал: здесь есть книга очерков, изданная в Буэнос-Айресе.