Водитель молчит. Audi в потоке машин движется по улице Клары Цеткин, слева остались Бранденбургские ворота.
      - О сегодняшней России кто особенно резко пишет? Максим Надеин? - спросил человек, следя за дорогой.
      - К Надеину слово «резко» не очень подходит. Скорее, слово «тоска». Майя Стрепетова воинственно настроена… Наверно, вам лучше знать.
      Николай Сергеевич предложил остановиться у Дома культур мира. Буквально на пять минут, вы не против?.. Извольте… Автомобиль замер впритирку к тротуару, за которым растут кусты, в просветах видна вода бассейна.
      Человек слева от Слотова повернулся к нему в деловитой подобранности, точно собираясь схватить за руки:
      - Я должен вам кое-что передать.
      Прижимаемся лопатками к спинке сиденья. Никакой дрожи!.. мы этого ждали…
      - Передать? Странно. От кого?
      Молодое лицо профессионально непроницаемо, глаза смотрят настойчиво, будто на тяжело больного, который, может, слышит, а, может, и нет.
      - Вы помните фамилию Клёнов?
      Кажется, мы моргнули. Лучше отвернуться. Зелень, бассейн, за ним - не без вкуса возведённое из бетона округлое строение, Дом культур мира.
      - Клёнов? Не могу вспомнить.
      Не можете, говорит мужчина равнодушно, в нём уже ни следа дружелюбия. Меня попросили вам сказать… ваше дело в тот период вывезли из Риги, оно хранится в Москве. Вы хорошо помогали и могли бы помочь и теперь… Слотов не раскрыл рта, но человек, словно тот заговорил, бросил:
      - Погодите! Завтра я вам позвоню, и тогда вы скажете. Скажете «нет» - к вам никаких претензий. Сотрудничество может быть только добровольным. Вам благодарны. Вся информация, имеющая к вам отношение, спасена от новой латвийской власти. Но в Латвии есть круги, которым нужно копанье в прошлом. Поспекулировать на разоблачении, подлить масла в огонь… За документацию по делу вроде вашего платят. А нестойкие люди могут оказаться повсюду. Не исключена утечка.
      Слотов встретил изучающий взгляд, чувствуя, что не скрыть неодолимо тревожную хлипкость в себе. Ему говорят: информация о тех, кто помогает сегодня, находится в ином режиме хранения. Тут уж никакой утечки быть не может.
      Простенько и ясно! Но он был готов к подобному. И всё равно как гложуще беспокойно… Человек включил зажигание. Пальцы сжимаются в кулак, с усилием распрямляем их на колене, ощущая в них дрожь, хотя с виду они не дрожат. Помалкиваем. Обменялись с водителем ещё несколькими словами - о дороге к дому, где живём, - и расстались.
 

* * *

 
      «Не могу вспомнить», - мысль о сказанном давеча. Он усмехается, что помнит мелочи, никоим образом не относящиеся к… (к чему?), и открывает банку пива на кухне. Кабинет в редакции был не больше этой кухни, на столе лежала газета, так и видится заголовок «Реки Западной Европы умирают». Напечатано летом 1974, а в этих реках до сего дня водится рыба. В Рейне на удочку неплохо ловится усач, рыб длиной менее 38 см рыбаки выпускают. Частая добыча - линь, брать можно лишь линей не короче 26 см. Судак и карп, чтобы не быть брошенными назад в реку, должны достигать не менее 45 см, а щука - не менее пятидесяти. Корма хватает цаплям, выдрам. Не вывелись бобры. Германская газета рассказала, как бобр покинул месторасположение своей колонии и вышел на автобан. Водители стали тормозить, движение застопорилось. Прибыли полиция, пожарные, активисты Союза защиты животных. Один из активистов попытался набросить на бобра сетку, но она накрыла голову проезжавшего мотоциклиста: падение, к счастью, обошлось без травмы. Подруливший к бобру водитель сумел ухватить его и втащить в машину, сопровождаемая полицией, она двинулась в городок, где нарушителя должны были пересадить в специальный автофургон. Однако бобр вдруг принялся кусать водителя, и тот вытолкнул его из авто. В наступившей темноте беглец скрылся, чтобы через некоторое время оказаться в кафе и вызвать там переполох. В конце концов непоседу поймали и целого и невредимого возвратили на его местожительство.
      «Западный мультфильм», - сказали бы в редакции газеты, напечатавшей корреспонденцию об умирании рек Запада. «Советская молодёжь» была органом ЦК Латвийского комсомола. Редакция занимала в Риге здание старой прочной постройки по улице Дзирнаву, 24. Студент Слотов, окончивший третий курс, проходил в «молодёжке» практику. В кабинете, маленьком, как кухня, помещался так называемый сектор науки. Отпив пива, поддевая вилкой пластинку копчёного мяса, Вячеслав Никитич размышляет о завсектором. Невысокий, худой в ту пору брюнет с гривой волос и роскошной бородой Роман Вальц - вот кого, кажется, захватили бы происшествия с бобром. Роман Маркович мог бы произнести: «Сколько хлопот из-за животного! И это - дикие нравы? мир произвола и насилия?!» Импульсивная натура, Вальц остановил бы себя с заметным трудом.
      Практикант получил от него задание: написать о молодом историке, собиравшем документы о коммунистах-подпольщиках буржуазной Латвии. Вальц предупредил: «Он вам имена назовёт. Узнайте, что потом было с этими людьми. А то случалось: кто-то до войны в подполье, а немцы пришли - он к ним служить. Был скандал: восхвалили героя-коммуниста, а потом открылось…» - в глазах Романа Марковича играла искорка.
      Возвратившийся от историка Слотов доложил: люди, которые будут фигурировать в очерке, безупречны. Кто погиб на фронте, воюя против фашизма, кто умер позднее, трудясь на ответственных постах, есть и ныне живые - персональные пенсионеры.
      В бородатом Вальце проглядывало что-то загадочное, когда он спросил: «А о тех, кого посадили, учёный не говорил?» Слотов ответил «нет», как оно и было, и подавил нетерпеливое: а что? «Диалектика, Вячеслав, - сказал Вальц. - Кто-то немцам служил и спасся, потом даже в герои попал. А другие в подполье за коммунизм боролись, всю войну с фашизмом провоевали, и вдруг ночью их забирают как врагов народа».
      Торопливый охотный отклик: я слышал, читал о культе личности… репрессировали невиновных! но сегодня Сталина хвалят: достижения, заслуги…
      Роман Маркович внимал, и было видно: слова просятся на язык. Но осмотрительность победила, он смолчал, тема закрылась. Слотов же почувствовал вкус к таким разговорам с людьми постарше и позначимее себя. Как-то зашёл в отдел комсомольской жизни, там были зав Александр Куличов, сотрудница Илона, внештатный корреспондент Бутейко, Павел Раль из отдела писем, ещё кто-то. Куличов рассказывал: ему позвонили из ЦК комсомола и выговорили за зубоскальство.
      Газета напечатала юмореску «Как подать женщине отбойный молоток». Вышучивались инструкции по технике безопасности, а затем объяснялось, что лучше всего указание: «Хватай эту байду, Маня, и врубайся!» Куличову сказали: зубоскалите над тем, что у нас некоторые женщины ещё заняты физическим трудом? Он ответил: юморесками занимается не его отдел, а что до мнения, то он думает - это была шутка ради шутки. Тогда ему заявили: искусство ради искусства? вы не изучали принципы идейности?!
      Передавая беседу, Куличов обводил взглядом тех, кто был в кабинете. Павел Раль подтрунил:
      - Тебе не посоветовали законспектировать работу Ленина «Партийная организация и партийная литература»? Каждое произведение должно служить идее, каждый литератор обязан стать винтиком партийного аппарата…
      Слотов не упустил сей миг, ибо, обзаведясь приёмником ВЭФ, ловил радиоголоса и имел что сказать. Он произнёс:
      - Ленин написал работу в 1905 году, когда партия боролась за сознание масс и у неё были сильные противники, надо было мобилизовать все усилия. Ленинские слова относились к определённой исторической ситуации, но их превратили в застывшие принципы на все времена. У нас давно не издают идейных противников, но, однако, авторы должны постоянно следить за указкой…
      Вячеслав посмотрел на Раля, не глядевшего в его сторону, на Куличова, которому вдруг понадобилась газетная подшивка и он стал её перелистывать. Выступление осталось без комментариев. Слотов пожалел, что высунулся, но сожаление не оказалось настолько острым, дабы он всегда умел промолчать, когда можно было выказать себя критически мыслящей личностью.
      Обладая отменной памятью и неплохо учась, он продолжал писать для газеты и после окончания практики. Гонорары добавлялись к стипендии, иногда прирабатывал к ней грузчиком в магазине, и будни жизнелюбивой натуры разнообразились пивом «Сенчу» с седобородым дедом на этикетке и «Рижским оригинальным», которое отличали 0,33-литровые бутылки, а также чересчур резковатая горчинка. Знавал он и сияющие минуты. Раз в пару месяцев приводил девушку в ресторан «Астория», где к цыплятам табака заказывал джин, каковой импортировали из Венгерской Народной Республики, доказывая, что сей напиток умеют производить не только в капиталистической Англии или Голландии. Был посещён ресторан «Русе», где с наступлением ночи выходили танцевать перед публикой шесть полуобнажённых гёрлс. Подобное дозволялось далеко не везде и потому представало необычайно пикантным. Каково же оно на Западе!.. Подёрнутая дымкой даль дразнила ещё более, и тем явственнее становилась убогость окружающих реалий.
      Он нёс корреспонденцию Вальцу и встретил его недалеко от редакции, тот шёл с чемоданом.
      - Поздравьте меня, Слава: я наконец-то купил чемодан, чей вид не удручает! И знаете, почему он достался мне, а не кому-то по блату? У него ручка бракованная. Я взял - в мастерской починят. Но что это за хозяйство, когда потребитель вынужден покупать бракованную вещь, платя как за качественную?
      Слотов подхватил:
      - С каким инженером ни говорю, слышу о недоделках: поставщики поставляют брачок. Научные разработки годами ждут внедрения - не хватает того, другого, третьего… Да и как иначе может быть, если всем управляют из центра, а в его планы жизнь не втискивается?
      - У вас получается писать так, что этого не видно, - сказал с добродушной подначкой Вальц.
      Вячеслав и на другое лето проходил практику под его началом. До выпуска из университета оставался год, идеальное побуждало к переживаниям о его осуществимости. Получить должность корреспондента «Советской молодёжи» - для этого есть основания: у него уже достаточно публикаций. Далее - подкопить денег, купить туристическую путёвку в страну Запада и попросить там политическое убежище. Заминка! Он слышал, путёвки в страны капитализма предназначены начальству, деятелям культуры и искусства, словом, лицам с положением. По меньшей мере, необходимо членство в партии. Но людей, не принадлежащих к классу-гегемону или к труженикам села, принимали в партию не в первую очередь, мечта сталкивалась с неясностью, намекавшей на годы ожидания…
      Мечталось об ином, нежели заветная путёвка, ходе. Жениться на еврейской девушке, которая не против выехать в Израиль. Было известно, первый этап пути - полёт до Вены, а там можно изменить маршрут. Надежды на успешную карьеру на Западе вызывали романтический настрой, и к образу той, кто обеспечит выезд, просился ореол любви. Слотов искал дружбы с девушкой, которая влекла бы его и сама по себе. Его знаки внимания приняли, студентка-медичка почти не опаздывала на свидания. И однажды после жаркого поцелуя он сделал ей признание: если бы она за него вышла и они выехали бы, он в Лондоне создал бы для неё жизнь, несравнимую с той, что возможна здесь. «В Лондоне», - было сказано для определённости и вообще как-то хорошо звучало.
      Она посмотрела ему в лицо.
      - Вон что… - проговорила чуть осекнувшимся голосом.
      Слотов услышал: её отец скоро защитит докторскую, родители не собираются никуда уезжать, а она - покидать их. Он постарался снять натянутость, полушутливо-полусмущённо объяснив, что во власти чувства строит воздушные замки. О женитьбе более не заикался, стал приглядываться к другим еврейским девушкам, ловил разговоры об отъезжающих.
      В студенческой среде упоминался выпускник отделения журналистики по имени Леонид. Он с отцом и матерью ждал разрешения на выезд, как и они, уволенный с работы. Общение с ним сулило отозваться неприятностями, тем не менее Слотов решился на риск: познакомился со знакомыми Леонида, благодаря чему раз и другой оказался в компании с ним, принося шпроты, банку молотого кофе с цикорием. Атмосферу окрашивала сдержанность, однако, хотя это и не было прямо высказано, Слотов понял: молодой человек запланировал осесть в Европе и работать по специальности. Какие его встретят условия, где он устроится?.. Напрашиваться на письмо не приходилось: оно пройдёт через руки стражей госбезопасности и скомпрометирует получателя. Леонид, видимо, напишет тому, кто этого не боится, так как уже скомпрометирован, и от него Слотов узнает интересующее. Если же судьба ему улыбнётся и он пересечёт границу, в Европе будет хоть один знакомый коллега.
      Подумав, как вбить вешку, за которую зацепилась бы память товарища, Вячеслав проговорил:
      - В книгах мне попадалось - пьют перно. А я не знаю, что это такое. В словаре нет. Но кто-то скоро будет знать…
      Леонид, подув в чашку с горячим кофе, слушал. Слотов сказал:
      - Я читал, перно во Франции пьют. Но, думаю, в соседних странах тоже.
      Он напомнит об этом разговоре перед отъездом Леонида. Будет прощальное застолье, так называемый отходняк, на который Вячеслав решил не идти, наслышанный, что всех, кто участвует в таких проводах, КГБ берёт на заметку. Практикант работал один в кабинете Вальца, который давал ему ключ. Поглядев на часы, набрал номер телефона: мне Леонида, пожалуйста… Назвав ему себя только по имени, пожелал всех благ на новом месте, а в заключение бодренько произнёс: «Будешь пить перно, за меня выпей рюмку!»
      Спустя несколько дней, проходя мимо вахтёра общежития, Вячеслав был окликнут. Женщина зачитала записанное на клочке бумаги: звонили из отдела кадров университета. Слотов должен зайти туда завтра в два часа.
 

* * *

 
      Вторая банка пива, поздний вечер. Окно кухни открыто, на подоконнике в ящиках с землёй растут цветы. Марта недавно их полила, и он обоняет аромат гортензий. Нервы не успокаиваются. «Влип!» - повторяется в уме то, что впервые подумалось почти тридцать лет назад. Он не находил себе места, слоняясь по общежитию. Вызов в отдел кадров… Но, может, это вовсе не из-за звонка Леониду? Выяснится - и камень с плеч. До чего же станет легко!..
      Постучавшись, он вошёл в комнату, где увидел сотрудницу средних лет. Она сверилась с записью и сказала:
      - Подождите.
      Волнуясь, он спросил:
      - А… по какому вопросу?
      - Этого я не знаю, вам скажут, - ответила она отстранённо.
      Дверь открылась, вошедший держал в руке чёрную папку искусственной кожи. Поздоровавшись кивком с женщиной, повернулся к студенту:
      - Слотов Вячеслав?
      Тот уже встал со стула. Мужчина с ног до головы смерил его взглядом: - Нам надо побеседовать. - И, приоткрыв дверь, указал в коридор. Сотрудница отдела кадров вышла тоже, отперла соседнюю комнату и ретировалась.
      Человек с папкой пропустил студента вперёд. У стены стояли шкафы, в каких хранят бумаги, на оставшемся малом пространстве помещались стулья и стол. Мужчина расположился за ним, пригласил Слотова сесть напротив, но не вплотную к столу - в метре от края. Вячеслава снедала такая тревога, что он ни о чём не мог думать; потом не удалось вспомнить, какого цвета галстук был на человеке. Тот извлёк из внутреннего кармана пиджака книжицу, раскрыв, показал и спрятал. Слотов не прочёл ничего.
      - Вы из… - начал и смолк.
      - Из Комитета Государственной Безопасности, - раздельно произнёс мужчина.
      Слотов ощутил, что бессилен слово сказать. Чёрная папка лежала на столе. Потупив глаза, Вячеслав не мог заставить себя поднять их. Работник КГБ произнёс:
      - Знаете, конечно, почему мы встретились?
      Он мотнул головой.
      - Не знаете за собой никакой вины? Честно? - насмешливо сказал гэбэшник.
      Слотов сидел онемев. Человек из КГБ раскрыл папку и, наклонив её к себе так, чтобы студент не видел бумагу, поведал:
      - Люди обеспокоены тем, как вы настроены. К нам поступают сигналы. Так, в редакции газеты вы высказались против принципа идейности и заявили, что советская литература создаётся по указке партии…
      «Кто?» - встряхнуло его. Прорвались слова: было не так! Принялся уверять: он не делал и попытки возразить против идейности! Сказал только, что Ленин написал свою работу в определённый период и она отразила его особенности…
      Человек с папкой произнёс:
      - Да. И сказали вы это для того, чтобы заявить, что советская литература несвободна. О партийной указке говорили?
      - Не помню, - ответил он виновато-жалобно. - Но что вам приврали, это точно! Всегда можно подать не в том свете - вам так и подали.
      - Вы уверены? - едко сказал гэбэшник, держа перед собой папку. - Мы к этому ещё вернёмся… Вот другое о вас. Был разговор о выселении во время войны отдельных народов, о том, что решением партии они были возвращены. Вы заявили: то, что не дали вернуться крымским татарам и поволжским немцам, доказывает неискренность политики партии, с деспотизмом порвано не было.
      Моментально вспомнилось: он на голоса заглянул в отдел культуры. Заведующий Мигулин пил чай и читал машинописный текст, Раль, Куличов и человек, незнакомый Слотову, - видимо, внештатник - слушали внештатника Бутейко. Тот провёл отпуск в Крыму, принёс путевые заметки. Ему захотелось сказать, чего он не написал, но что посетило его при осмотре домов-музеев Грина и Чехова:
      - Музеи были открыты на русской земле, они - неотторжимая принадлежность России, и мне странно осознавать, что это стало Украиной…
      - Крыму не хватает своей воды, - сказал Раль, - воду качают с Украины. Ну, Хрущёв и передал его ей.
      Слова восприняли как шутку, поулыбались. Куличов заметил: Хрущёва есть за что высмеять, но нельзя забывать и его добрых дел. Он осудил сталинский террор, реабилитировал миллионы жертв, дал людям свободно вздохнуть. Выселенные народы вернулись на родину.
      Слотов помнил передачу одного из зарубежных голосов: Хрущёв пролил свет на часть преступлений Сталина, поскольку выражал интересы партийной верхушки, она желала навсегда обезопасить себя от того, что совершал Сталин, расправлявшийся с деятелями любого ранга. Любитель поразмышлять, Слотов гордился тем, до чего дошёл своим умом: реабилитация жертв, прощение наказанных народов понадобились партийным верхам, чтобы прикрыть заботу о собственной неприкосновенности показным человеколюбием. Демонстрация честности должна была произвести и произвела впечатление и на страну, и на весь мир.
      Он удержался от того, чтобы изложить всё это, но, однако ж, к словам Куличова о Хрущёве присовокупил:
      - А искренности у него не было. Принцип коллективной вины остался, с последствиями деспотизма не покончили. Крымские татары и немцы Поволжья в родные края не возвратились.
      Теперь ёжась под взглядом гэбэшника, Слотов сказал, что говорил не о партии, а конкретно о Хрущёве, которого, как известно, партия сняла с поста.
      Работник КГБ смотрел с недобрым интересом.
      - Но вам не нравится, что немцам и татарам не разрешено вернуться! Что вы об этом вопросе знаете? От кого? Бросаетесь словом «деспотизм».
      Слотов чувствовал, что самое лучшее - не скрывать страха, - и сидел обмякнув, потупившись.
      - Привести ещё ваши антисоветские высказывания? - проговорил гэбэшник зловеще. - Мы провели работу и знаем о вас достаточно, - он поглядел в папку. - Рассказываете анекдот про БАМ…
      Слотов не сразу вспомнил всех студентов, которые слышали от него не анекдот, а двусмысленную загадку: на «б» начинается, мягким знаком кончается, в мужиках нуждается. Подразумевалась Байкало-Амурская магистраль.
      Он постарался гримасой горечи выразить раскаяние. Работник КГБ назвал фамилию Леонида.
      - Что вас с ним связывает?
      - Случайно познакомились, - пробормотал Слотов сокрушённо.
      - Вы же понимаете, что означает его отъезд, - сказал мужчина с папкой. - Родина, за которую миллионы людей положили жизнь, вырастила его, дала ему высшее образование, а как он отплатил? Это вам и нравится!
      Вячеслав ощутил на лице испарину.
      - Нет… не надо так понимать… - он чувствовал всю неубедительность произносимого. - Это же не преступление… - добавил в отчаянии о приятельстве с Леонидом.
      - Родина, - отчеканил сотрудник КГБ, - тратит народные средства, чтобы иметь достойных, преданных советской власти специалистов! Мы направим отношение в партийные органы, там увидят, что ваш моральный облик несовместим с пребыванием в стенах советского вуза.
      Всё время ждавший этого удара Слотов замер. Миг - и безудержно хлынут слёзы. В кого обращают его - человека, осознающего себя творческим интеллигентом и никем иным! У него никогда не будет диплома, его публикации больше не появятся в газетах. Оборвутся знакомства. Выпавшему из своей среды, ему оставляют бытие среди людей, на каких он нагляделся, подрабатывая грузчиком… Он прижал руку к дрожащей нижней губе.
      - Стыдно? - хлёстко бросил гэбэшник.
      Слотов в ознобе дикой тоски склонил голову:
      - Не могу себе простить…
      - Пусть вам будет стыднее! - произнёс гэбэшник так, будто годился студенту в отцы, тогда как был старше лет на десять. - А чтобы мы видели, что вам действительно стыдно, напишите честное подробное объяснение, - он приподнял в папке верхние бумаги, достал пачку чистых листов, протянул Слотову. - Ручка у вас есть?
      Вячеслав, почувствовав себя чуть лучше, придвинул стул к столу и услышал, как надо начать:
      - После беседы с оперработником - фамилия не нужна - я осознал свои ошибки и чистосердечно рассказываю обо всём, что позволял себе…
      Человек поднялся, с удовлетворением глядя, как побежала строка. Встав перед окном и погрузив руки в карманы брюк, он время от времени оборачивался к пишущему. Тот в подробностях воссоздал две сцены, когда изрёк крамольные мысли, и поведал об угрызениях совести. Затем, доказывая открытость, признался, что, хотя всего и не помнит, допускал, вероятно, и другие высказывания, «которые можно понять как антисоветские». И опять написал о чувстве стыда и о раскаянии.
      Работник КГБ встал у стола:
      - Прочтите.
      Вячеслав невольно вытер лоб тыльной стороной руки и стал читать неровным от волнения голосом. Выслушав, гэбэшник спросил отеческим тоном:
      - Может быть, вы с чьих-то слов негативно высказывались?
      Слотов, осунувшийся, скорбный, выдавил из себя «нет».
      - Припомните и укажите всех, кто допускал высказывания с душком, - велел оперработник. - Скажите о вашем отношении к выезжающим. И напишите, что обещаете быть преданным Советской Родине, её идеалам. Советской - с большой буквы.
      Вячеслав написал о сокурснике, который смеялся над песней «Партия - наш рулевой!» - говоря: «Знаю таких гнид - членов партии, - хо-хо!» Сообщил о соседе по комнате общежития: тот рассказал грязный анекдот про Ленина, Крупскую и Дзержинского. Посвятив несколько строк теме Родины, «которой по праву гордятся все советские люди», Слотов осудил себя за «недопонимание того факта, что покидающие страну заслуживают презрения». Заявив, что ныне они для него отщепенцы, заключил это уверением в своём советском патриотизме.
      Оперработник, читая, сказал «ага» - по поводу двух фамилий - и стал расспрашивать о студентах, достав блокнот, записывая. Когда вопросы исчерпались, Вячеслав приглушённо выговорил:
      - Как теперь насчёт меня?.. Материал пойдёт в партийные инстанции?
      Работник КГБ, казалось, обдумывал положение. Затем промолвил с видом человека, который хотел бы доброго исхода:
      - Если за вами не откроется чего-то более серьёзного и сами себе не навредите, вся информация останется у нас. О нашей беседе никому говорить не надо, - закончил тоном дающего весьма полезный совет и закрыл папку. Какое-то время царила тишина. - Подумайте на досуге… может, умолчали о чём-то, - дружески сказал оперработник. - И, конечно, в ваших интересах - не таить, если при вас выскажутся, а подстраховаться. - Черкнув в блокноте, вырвал листок, протянул: - Звоните.
      Слотов робко поинтересовался, кого спросить, и услышал:
      - Бориса Андреевича.
 

* * *

 
      Он вышел на улицу в сильном нежелании увидеть кого-нибудь знакомого. И очутился под дождём. Укрывшись в павильоне троллейбусной остановки, глядел, как бьются об асфальт крупные капли. В подкативший троллейбус не сел - хотелось уединения. И мороженого. Лишь дождь приутих, Слотов добежал до улицы Вальню, купил пломбир и, войдя в Центральный универмаг, стал есть. В возбуждённом сознании мелькали сцены, фразы, мысли… «Сладкий привкус благополучия» - заголовок репортажа о том, какое общедоступное лакомство мороженое, какие его сорта предлагаются рижанам. Автор Павел Раль пишет ёмко, непринуждённо, у него есть чему поучиться. Сейчас вдруг родилось «плавный в обращении» - определение, которое как нельзя более подходило представительному, неторопливому Ралю.
      Портреты теснили один другой. Внештатник Бутейко - говорливый и при этом мрачноватый. Его все зовут Эдиком, в его материалах бывает много воды, из-за сокращений он обижается, неуклюже скрашивая это как бы шуткой. Однажды, расстроенный тем, что его корреспонденцию урезали до заметки, сказал:
      - Методы Пиночета, ёлки-палки!
      На что Раль отозвался:
      - Смотри, Эдик, накличешь - свой Пиночет появится.
      Интересно, а об этой фразе просигналили в КГБ?.. Потрясение от беседы с гэбэшником не отпускало - Слотов скитался по улицам допоздна, мысленно опять и опять видя людей редакции. Александр Куличов, коренастый, русоволосый, с грустным лицом, недоволен, что комсомольская жизнь в коллективах, которую он должен освещать, «потухает из-за формализма». Как-то, сидя в кабинете Романа Вальца, посетовал: на дизельном заводе прошло очень скучное комсомольское собрание - «всё только по шаблону, всё ради отчёта». Вальц знал тамошнего комсомольского секретаря и порывисто сказал, что он дурак, - сверкнув глазами, ожидая возражений. Но Куличов, напротив, согласился.
      Сотрудница его отдела Илона казалась замкнутой; по-видимому, её донимало одно: они с мужем не имели своей квартиры, а снять жильё удалось пока лишь очень далеко и от редакции и от места работы мужа.
      Завотделом культуры Алексей Мигулин, приветливый, с тихим приятным голосом, по виду был не способен его повысить. Мигулин не касался острых вопросов, а когда при нём их касались другие, не вставлял замечаний. Человек с внешностью истого интеллигента не давал повода сказать, что он не в ладу с действительностью. Вот кого следовало бы взять за образец - если б только представить раньше, что в КГБ могут дотошно собирать информацию о разговорах студента… Теперь неважно, кто сигналил. Главное - угроза сигналов и необходимость отмыться.
      В объяснительной он не упомянул о Вальце и позднее подумывал, не дополнить ли её. Но то, что Роман Маркович, весьма авторитетный в его глазах журналист, доволен им, питает к нему симпатию, удерживало Слотова. Жизнь, однако, напомнила ему, от чего зависит его судьба. Он принёс Вальцу корреспонденцию, а тот слушал Павла Раля, который с группой народного контроля провёл рейд по магазинам, обнаруживая: вина продаются с надбавкой на госцены, разницу продавцы кладут в карман. Более всего их попалось на вине «Фетяска», и Раль озаглавил репортаж «Фетяска» терпит фиаско».
      - Пьющие мужики тебе поклонятся, - рассмеялся Вальц. - Уж они знают, что это такое, когда на бутылку восьми копеек не хватает! Но в другой ситуации проклянут - если подловишь ночных торговцев водкой.
      Роман Маркович весело поглядел на Раля, на Слотова.
      - Чем социализм отличается от капитализма? При капитализме всё продаётся, всё покупается. При социализме всё покупается, хотя не всё продаётся. Чего нельзя купить за деньги, можно купить за о-очень большие деньги!
      Вячеслав сдержанно улыбнулся. Раль бросил на него взгляд, сказал, также улыбаясь: - Всё тот же Маркс: «Товар - деньги, деньги - товар», - и ушёл к себе. Вальц взялся читать материал Слотова.
      Он мешкал несколько суток, не мог заснуть; никогда продавленная койка общежития так не раздражала его. Поднимаясь измученным, выжимал из себя дружелюбие к соседям по комнате. Кто бы знал, как ему не хотелось писать о Вальце! Начал докладную сообщением о студенте, блеснувшем анекдотом. На международной выставке промышленных изделий, на самом видном месте, появилась кучка г… Заподозрили советскую делегацию, вызвали её руководителя: «Кто-то из ваших сделал?» Тот поглядел на г… и отвечает: «Мы выставляем продукцию лишь со Знаком качества. Где он здесь? А на нет и суда нет!»
      Вячеслав нахмурился, прежде чем добросовестно описать эпизод с Вальцем и Ралем. Чтобы позвонить, не пришлось доставать листок с номером: он засел в голове. Мужской любезный голос ответил: Бориса Андреевича нет, позвоните, пожалуйста, через часик.
      Во второй раз, как и в первый, в трубке прозвучало лаконичное «Да!» Потом её взял Борис Андреевич. Слотов назвал свою фамилию.
      - Что-то есть? - спросил оперработник тоном недосказанности, как спрашивают посвящённого.
      - Кое-что. Вы же мне сказали, что если при мне будут говорить что-то такое… - Слотова словно тянуло оправдаться.
      - Хорошо, давайте встретимся завтра… - гэбэшник с минуту раздумывал и продолжил, - в гостинице «Рига», в четыре. Скажете администраторше, что вас ждёт замдиректора, она покажет, куда пройти.
      Когда Слотов переступил порог кабинета, замдиректора встал из-за письменного стола, переглянулся с Борисом Андреевичем, сидевшим на диване, и вышел. Сотрудник КГБ на сей раз имел при себе не папку, а вместительный, явно заграничный портфель: в уме студента он непроизвольно связался с кухней гостиницы.
      Приглашённый присесть, Вячеслав расправил на столе сложенный пополам лист.
      - Уже написали… - одобрил Борис Андреевич, садясь за стол и беря бумагу. Окончив чтение, взглянул цепко: - Вальц нехорошо посмеивается.
      - У него привычка острить, - вступился Слотов. - Он - завсектором науки, и ему приходится видеть, как научные разработки, которые могут давать огромный эффект, его не дают. Внедрению мешают помехи. Он досадует и находит отдушину…
      Студента слушали, не останавливая, и он принялся хвалить Вальца за познания, за умение проникать в суть проблем.