1.

 
       
 
      Апрельским днём 1918 в Кузнецк вошла вооружённая часть: верховых не менее ста, и раза в три больше людей катило на подводах. На передней - кумачовое знамя, белым по красному надпись: "Отряд Коммунистической Красной гвардии "Гроза". А пониже: "Командующий Митрофан Пудовочкин".
      В голове отряда ехал на бурой лошади богатырь. Фуражка набекрень, буйные белокурые кудри, светлая борода. Казакин перехвачен узким изукрашенным пояском, на нём кобура с пистолетом. За спиной - американская винтовка стволом вниз.
      Всадник попридержал лошадь у колбасной Кумоваева, оглядывая витрину цельнолитого стекла. Спрыгнул на мостовую - огромный бородач в высоких кавалерийских сапогах; у него добродушное, приятное лицо, на вид дашь и тридцать пять, и за сорок, светлые глаза глядят с весёлым любопытством.
      Перед тем как войти в колбасную, он с улыбкой потрогал начищенные до сияния медные дверные ручки. Распахнул двустворчатые двери - в магазине мелодично прозвенело: за прилавком появился Григорий Архипович Кумоваев, надевающий белый фартук.
      – Сделай пробы для меня! - сказал пришелец негромко, но властно.
      Кумоваев не понял, а бородач не стал объяснять. Его люди с винтовками за плечом прошли в задние комнаты лавки, принесли стул. Он сел посреди колбасной, разведя далеко колени, по-балетному развернув ступни. Люди сказали Кумоваеву, что он должен подать командиру лучшие колбасы.
      – Подать? Но у меня не ресторан... - возразил Григорий Архипович.
      – Во, во, сделай лучше ресторана!
      И вот уже бородатый, действуя громадными ручищами и ножом, поедает колбасу с подноса.
      – Арестованные враги в городе есть? - вдруг спросил он мимолётно, не глядя на Кумоваева.
      Тот сказал: - Вы мне? - не дождался ответа и сообщил, что врагов в городе нет. Арестован солдат Гужонков, пьющий горемыка. На фронте его контузило да ещё и повредило в известном отношении, вернулся домой, а жена не захотела с ним жить, ушла. Он и спился. Когда советская власть подписала с Германией мир, стал кричать: "Обос...ли моё страданье! Серуны!" Вот и на днях орал публично: "Моя жена - б... И ваша советская власть - тоже б..." Председатель совдепа Юсин распорядился его арестовать.
      Бородатый слушал, ел колбасу, жизнерадостно улыбался. Сказал:
      – Сунцов! Ну-ка - ко мне человека.
      Парень с помятым лицом, чёрный чуб из-под фуражки, на груди - алый бант, кивнул двоим: - Со мной! - Ушли. А бородач достал из кобуры пистолет, положил на табуретку рядом с собой, щёлкнул пальцами. Нашлась косынка, ею накрыли пистолет.
 

2.

 
      Тем временем отряд растекался по улицам, люди с красными бантами на груди, с кумачовыми повязками на рукавах входили в дома, располагались на постой.
      Среди телег выделялась рессорная пролётка с откинутым верхом. В ней ехал немолодой человек в драповом полупальто с шалевым воротником, в каракулевом "пирожке". Увидев двухэтажный бревенчатый дом доктора Зверянского, сказал красногвардейцу, что правил парой лошадей:
      – Здесь!
      На крыльцо вышел доктор. Человек в "пирожке" поднимался с усталым, скучным видом по ступенькам.
      – Вы хозяин?
      – Зверянский Александр Романович! - произнёс доктор. - Чем обязан?
      – Костарев, - назвался приезжий, - Валерий Геннадьевич.
      Тёмные усики, бородка, пенсне без оправы. Крупный, с горбинкой, нос. Лицо пожившего, некогда красивого барина. Доктор смотрел хмурясь, что-то вспоминая.
      – Под Инзой было именье помещиков Костаревых... из о-очень небедных...
      – Я комиссар красного отряда, - сухо прервал приезжий, - и выполняю поставленную нам задачу. Примем в Кузнецке пополнение, сколько позволит время, поучим молодежь. Затем, очевидно, будем направлены в Оренбургскую губернию против банд Дутова. Вы меня очень обяжете, Александр Романович, если поселите у себя.
      И прошёл в дом. Он выбрал комнату на втором этаже, которую доктор называл "бильярдной". Здесь было канапэ, стояли кресла. Комиссар попросил вынести бильярд и вместо него поставить столик. Потом пожаловался на недомогание, попросил доктора осмотреть его.
      Разделся. Среднего роста, сухощавый, хорошо сложён; видно, что фигура в молодости была крепкой. Закончив осмотр, доктор произнёс:
      – Вы больны - сердце! Лёгкие, печень тоже неважнецкие, но сердце - серьёзнее. Надо устраниться от всякой деятельности и - в уединённое спокойное место. Отдых! А через год посмотрим.
      Комиссар застегнул рубашку, надел жилет.
      – Спасибо за рекомендацию, Александр Романович.
      Доктор стоял перед ним - кряжистый, здоровый. Бритое тугощёкое лицо, складка под нижней губой, мясистый подбородок, русые волосы зачёсаны назад.
      – Не поедете? Худо! Живём-то один раз. Боитесь, без вас новую жизнь не построят? Строителей, политических вождей нынче - как семечек...
      – А если я, Валерий Костарев, - единственно необходимый?
      Доктор мыкнул, взырился на него. Тот воодушевлённо говорил:
      – Ход Истории! Оба слова - с большой буквы. Только я один могу его перенаправить! Для меня это так же очевидно, как то, что этот ореховый столик стоит на четырёх ножках.
      – Столик - дубовый, - заметил Зверянский.
      – Вероятно! Вопрос в другом. Вы увидели, что я - душевнобольной? Это в ваших глазах написано! Так зачем же мне, сумасшедшему, лечить сердце? Надо радоваться, что конец близок, надо приветствовать...
      – Дружочек! - доктор схватил его за дрожащие руки. - Вы абсолютно здоровы! Выкиньте всё из головы, верьте мне - слово чести!
      Костарев вдруг расхохотался.
      – Ах, доктор, вы же честный человек! И ради меня - а?.. Попрошу - и ведь поклянётесь, а? Махровый вы добряк. Отъявленно мягкосердечный!.. А теперь, позвольте, прилягу. - Он лёг на канапэ.
      Доктор в беспокойстве размышлений вышел из комнаты. В кабинете его ждали жена, сын Юрий - гимназист. Они сообщили, что в доме поселились ещё семь красногвардейцев. Зверянский кивнул. Нервно запустил пятерню в густые волосы, прошептал:
      – А наш постоялец - трагедию, Дантев ад носит в себе...
 

3.

 
      Контуженого солдата Гужонкова привели в колбасную. Одну ногу он приволакивает, голова, несколько пригнутая к правому плечу, вздрагивает. На нём засаленный зипун с клочьями на локтях. Обут в лапти.
      – Колбаской подкормить желаете? - крикнул куражливо. Увидел огромного бородача. Стул, на котором тот сидел, казался детским, шевельнись гигант - рассыплется.
      – Какое богатырство! - воскликнул Гужонков. - Моей бы жене такого... - визгливо хохотнул.
      Пудовочкин рассмеялся заразительно, как смеются счастливые дети. На табуретке рядом с ним - пистолет, накрытый косынкой. На подносе впереди - нарезанная кусками колбаса.
      – На - ешь! - он протянул Гужонкову большой кусок.
      Солдат глядел, соображая. Понял: с ним играют. Взял колбасу - тут же уронил на пол. Вскрикнул, привычно ломаясь:
      – О-ох! Рученьки не держат!
      – А мы повторим, - благодушно сказал Пудовочкин.
      И вновь колбасный обрезок на полу. Гужонков причитает плаксиво:
      – Беда мне с моим калечеством! Кто уплотит за меня?
      – Ешь, - Пудовочкин как ни в чём не бывало протягивает третий кусок.
      Солдат поднёс колбасу к носу: видимо, хотел ещё поломаться, но не вытерпел - уж больно соблазнительный дух бьёт в ноздри! Голод сказался. Стал жадно есть. Лавка полна красногвардейцев; молчат, с любопытством смотрят.
      – Бери, бери - закусывай, - улыбчиво поощряет Пудовочкин.
      Гужонков хватает с подноса куски колбасы, торопливо жуёт, с усилием глотает непрожёванное. Пригнутая к плечу голова вздрагивает, весь он трясётся.
      – Советскую власть лаешь? - бесцветно спросил Пудовочкин.
      Контуженый с неохотой прервал еду. Буркнул:
      – Ругаю.
      – За чего?
      – За германский мир. За посрамленье России!
      Красногвардеец Сунцов хихикнул:
      – Артист!
      Пудовочкин с удовольствием глядел на калеку.
      – А чего тебе Россия? Ей до тебя, чай, и дела нет.
      Арестант всмотрелся в него, глаза вдруг налились кровью, он затрясся ещё сильнее, притопнул здоровой ногой.
      – Как это - дела нет? Я за неё принял моё страданье и желаю принять и мою долю славы! Победи Россия германца - у неё слава! И я могу всякому сказать, что не бросовый я человек, а я человек от славы России!
      – Ты погляди! - восхищённо воскликнул Сунцов. Кругом смеялись.
      – А ты нахал, - мягко высказал Пудовочкин калеке. - Так и надо. Мы все нахальные. Ешь досыта!
      Красные ржали, но без злобы. Солдат потоптался и опять за колбасу. Вдруг увидел направленный на него пистолет. Десятизарядный "манлихер" в ручище гиганта представлялся дамским оружием.
      Гужонков с набитым ртом спросил так, как спрашивают, нет ли чего запить:
      – Убьёшь?
      – Необязательно. Я нахальных уважаю. Назови кого-любого врага заместо себя, вон хоть бы колбасника, мы ему - аминь, а тебя возьму в мой штаб.
      Стоящий арестант подёргивался, а лапища богатыря с пистолетом была недвижна, глаза веселы.
      Калека с внимательностью раздумывал:
      – В штаб?
      – Ага! Ты человек военный. Нахальный. Будешь не бросовый, а от нашей славы человек, от ба-а-льшой славы...
      Гужонков подался к сидящему: - Серун! - внезапно кинул руку ему в лицо. Кулак слегка коснулся его носа. Пудовочкин неожиданно - нестерпимо-режуще для слуха - взвизгнул, прыжком взлетел на ноги, отпрыгнул назад, крича: - А-ааа! - стреляя в Гужонкова.
 

4.

 
      Его бросило навзничь, пули опять и опять пронзали бьющееся тело. Бородатый, пятясь, разряжал в него "манлихер", крикнул так, что крик показался не слабее выстрелов:
      – Он меня докоснулся!
      На цыпочках обходил лежащего. Огромная фигура двигалась с поразительной лёгкостью. То, что громадина с какой-то трепетной грацией переступает на носках, пригибается - словно крадётся играючи - выглядело бы смешным, если б не подплывающий кровью человек на полу. Косясь на него, бородач боком вышел из колбасной, озираясь, двинулся по улице. Взгляд задержался на высоком прохожем.
      Семидесятилетний Яков Николаевич Братенков с вислыми седыми усами стоял на тротуаре и взирал на Пудовочкина. Яков Николаевич много лет пробыл околоточным надзирателем. Он слышал выстрелы в колбасной, а теперь видел перед собой неизвестного с пистолетом, окружающих с винтовками, с алыми бантами на груди. Понимал, что это - Революция-с! Новая власть. Но не сдержался.
      – Па-а-прошу объяснить...
      – Фараон? - Пудовочкин схватил старика за ус.
      Впалые щёки Якова Николаевича побелели.
      – Давно не служу-с! - проговорил, дрожа от бессильной ярости, обеими руками вцепился в лапищу силача.
      Тот глянул на Сунцова и был понят. Старика схватили, повернули спиной к командиру, пригнули. Он выстрелил Братенкову в затылок, подпрыгнув, наподдал ногой вздрогнувшее тело. Оно пролетело шага три, крутнувшись через размозжённую голову.
      – Сальто мортале! - вскричал Сунцов.
      Красногвардейцы гоготали. Среди них шныряли мальчишки. Люди опасливо выглядывали из окон.
      Пудовочкин размашисто шагал по Промысловой, за ним вели лошадь. На Ивановской площади увидел ресторан "Поречье", указал пальцем на его окна.
      – Если сию минуту кто там пьёт - в распыл! Хозяина - на беседу!
      Вскочил на лошадь, велел узнать, где совдеп.
 
      В ресторане обедали два хорошо одетых господина. Хозяин шорной мастерской Адамишин и председатель кооператива кожевников Ламзутов обмывали какую-то сделку. Продажа водки с начала германской войны была запрещена, но перед ними стоял графинчик "самодельненькой".
      Люди с кумачовыми повязками на рукавах подошли к столику. Сунцов схватил графинчик за горлышко, поднёс к ноздрям, со значительным видом понюхал, кашлянул. Запрокинув голову, влил в разинутый рот немалую порцию.
      – Не из болотца, не из колодца! На месте взяты, артисты!
      Ламзутов привстал со стула:
      – А вы кем уполномочены, товарищ?
      – Мы при цирке, а вы - артисты, - с рвущимся из него восторгом ответил Сунцов. - Айдати на выход!
      – Присядьте с нами, товарищ, - пригласил Адамишин, - договоримся как мужчины.
      Сунцов, играя глазами, потеребил свисающий из-под фуражки чуб, присунул помятую физиономию к Адамишину:
      – Деньги и что ещё при себе - покажь!
      Тот вынул бумажник. Через миг два приятеля лишились бумажников, карманных часов, обручальных колец и носовых платков.
      – А теперь - ножками! - скомандовал Сунцов с выражением счастья от собственного остроумия. - Арена ждёт!
      – И пойду! - рассердился Ламзутов. - Веди к начальнику! Я сам участник
      советской власти... сколько я помогал... Я с пятнадцатого года - в отношениях с большевиками...
      Переругиваясь, вышли из ресторана, и тут приятелей вдруг подтолкнули к стенке. Красногвардейцы подняли винтовки.
      – Да вы что-о-оо? - зрачки у Ламзутова расширились, руки он почему-то отбросил назад. - Кто велел? Ка-ак?
      Адамишин кинулся вдоль стены, низко пригнувшись, прикрывая голову руками. Хлестнули выстрелы. Он ударился плечом о стенку, упал ничком. Тело сотрясалось толчками - трое били в него из винтовок почти в упор.
      Ламзутов ойкнул, зажал руками глаза, стал поворачиваться спиной к винтовкам - и они загрохали.
      На Ивановскую площадь сбегался народ. Сунцов, задорно вздёргивая коленки - рисуясь, - взбежал на крыльцо ресторана, помахал фуражкой.
      – Вот эти, - показал на убитых, - нарушали и занимались разложением! Так же и вы - кто про кого знает, прошу мне шептать! Ответно не обидим.
 

5.

 
      Совдеп находился около городского сада в двухэтажном каменном доме. Раньше здесь помещались земский клуб и казино. Председатель совдепа Михаил Юсин, бывший бухгалтер городской больницы, побывал на германском фронте, имел чин прапорщика. Вернулся в Кузнецк большевиком.
      В первые месяцы после Октябрьского переворота власть большевиков в Кузнецке не слишком замечалась. Обложили состоятельных горожан умеренной контрибуцией, за счёт неё открыли бесплатную столовую для неимущих: полста обедов в день. По требованию ВЦИК, реквизировали на сахарном заводе вагон сахару для нужд Москвы. Но со станции вагон не ушёл: проезжавшие с фронта солдаты разграбили сахар дочиста. То же случилось и с подсолнечным маслом. Юсин телеграфировал в Москву о невозможности обеспечивать грузоотправку. Вооружённой силы у него было шесть милиционеров. ЧК в Кузнецке ещё не создали.
      Смекнув, что для отряда красногвардейцев с него потребуют продовольствие, фураж, Юсин стал сетовать Пудовочкину на трудности:
      – Отовсюду сопротивление, товарищ, а чем я располагаю? От меня многого не жди.
      – Я тебя спасу, Миша, - заверил Пудовочкин так, словно Юсин был его другом детства. - Мой отряд собран из бедноты деревень. Идём под пули казачьих дивизий и знаем, что возврата нам нет! Значит, я и трачу каждый мимоходный час на спасенье революции. Нас не станет, а у тебя, у местного народа память про наше доброе будет жить.
      В кабинет вбежал член совдепа Лосицкий, шепнул Юсину, что публично убиты Ламзутов и Адамишин. Побледнев, Юсин объяснял Пудовочкину, что, кроме пользы, совдеп от Ламзутова ничего не видел.
      – Тем более, товарищ, - как бы приветствуя сказанное председателем и сочувственно продолжая его мысль, заявил Пудовочкин, - мы должны перекрыть эту недостачу. Подведём под аминь более широкий масштаб! -
      Потребовал дать ему список всех богатых и зажиточных кузнечан.
      – Эх, снимаете вы мне голову... - тяжело вздохнул Юсин. - Кто отвечать
      будет?
      Глаза бородатого просияли весельем.
      – Не смеши, Миша. Ты - мной спасенный! Раскрой ширинку и в тряпочку... э-э, помалкивай!
 

6.

 
      Перед воротами купца Ваксова волновалась толпа. Из дома донёсся выстрел, теперь долетали женские крики. Дюжина красногвардейцев с винтовками в руках топталась у приоткрытых ворот. Здесь же стояла бурая лошадь Пудовочкина.
      Он вышел на крыльцо; фуражка набекрень на белокурых кудрях. Застегнул казакин на крючки, подтянул пояс, поправил винтовку за спиной. Балетной побежкой пронёсся к воротам. Сидя в седле, помахал толпе рукой, дурашливо крикнул:
      – Поздравляю с громом "Грозы"! - простецки рассмеялся. - "Гроза" - мой отряд! - И ускакал.
      Красногвардейцы пошли в дом купца грабить. А люди узнали, что Пудовочкин изнасиловал дочку Ваксова, гимназистку пятнадцати лет, а защищавшего её отца застрелил.
      По городу начались реквизиции. Красные входили в дома, разбивали сундуки, забирали всё, что понравится. У купеческой вдовы Балычевой обнаружили полный сундук шёлковых головных платков. Расхватали их, стали повязывать шею. Сунцов ходил с алым бантом на жёлтом полушубке, с самодельной красной звездой на фуражке и с ярко-зелёным платком на шее. В доме девяностолетнего парализованного генерала Ледынцева увидал турецкое шомпольное ружьё времен покорения Кавказа и расстрелял генеральского зятя - за хранение оружия. Зять сам был старик - горный инженер на покое.
 

7.

 
      Доктор Зверянский громко постучал в дверь "бильярдной", услышал: "Войдите". Костарев, одетый, но накрывшийся пледом, приподнялся на канапэ. Он спал - его разбудил стук.
      – Уважаемый госпо... пардон! Гр-ражданин комиссар! Вы знаете, что творят в-в-ваши? - от голоса доктора зазвенели бокалы в шкафчике.
      Костарев надел пенсне, спустил с канапэ ноги, всунул их в домашние туфли.
      – Расстреливают? Мародёрствуют? - обронил рассеянно.
      Доктор судорожно сглотнул и почему-то зашёл к сидящему сбоку, наклоняясь и разглядывая его в профиль.
      – Знаете... и - спите?
      – И неплохо, между прочим, поспал.
      Несколько секунд длилась тишина.
      – У-уу! - доктор вдруг взревел, отшатнувшись, выбросив вперёд руки - будто отталкиваясь от сидящего. - Ка-а-кой цинизм!
      Он силился говорить, но горло перехватил спазм, доктор лишь беспорядочно двигал руками, сжимал и разжимал мощные кулаки. Полное лицо багрово, губы дёргаются. Он выбежал и быстро вернулся; карман сюртука был оттопырен.
      – Цини-и-изм... - выдохнул Зверянский и запустил пятерню в зачёсанные назад волосы.
      Костарев сидел сгорбившись; уперев локти в колени, поддерживая голову ладонями, смотрел в пол, словно занятый чем-то своим, не имеющим отношения к доктору.
      Тот столь взбудоражен, что речь даётся ему с немалым трудом:
      – Потерявшие облик человеческий... мерзавцы... льют невинную кровь... а цинизм их начальника неопровержимо доказывает, что они з-звер-рствуют с его ведома и... поощряемы им... Прошу возражать! - смятенно прервал он себя.
      Комиссар не шелохнулся.
      – Ах, неугодно? В таком случае... в отмщение за безвинные жертвы... я казню!.. - Зверянский выхватил из кармана револьвер.
      Сидящий взглянул сквозь пенсне.
      – Вы - трус!
      – Ка-ак? - Сбитый с толку доктор прицеливался ему в грудь так тщательно, будто ответ мог принести только очень меткий выстрел.
      – Трус!
      – Я-а?.. - Доктор помахал револьвером, точно собираясь не стрелять, а ударить, при этом у него был вид, словно ударить - гораздо страшнее.
      – Вы, Александр Романович.
      – Но позвольте... за вашу смерть меня убьют, мою семью истребят...
      – Правильно! Вы этим кокетничаете, вы себе интересны. Извольте не перебивать! Вы же знаете, кто действительно командует убийцами, вам наверняка сказали...
      – Чудовище саженного роста, Голиаф...
      – Вот видите! - Костарев прислонился к спинке канапэ, вытянул ноги. - Но вместо того чтобы проникнуть к виновнику и пустить пулю в него, вы выбираете самое лёгкое. Кидаетесь на того, кто сам отдался в ваши руки.
      Доктор в пристальном внимании промолчал, сунул револьвер в карман.
      – И тем не менее... - проговорил взвинченно, - вы тоже виновник проливаемой крови!
      – Это мы исправим! - Костарев встал. - Александр Романович, будьте добры... там внизу мой ординарец Голев. Передайте ему, что я велю запрягать.
      Когда пролётка с комиссаром отъехала от дома, доктор вбежал в комнату к жене, сыну и двум дочерям.
      – О! Этот человек сейчас примет свои меры... Он знает, как поступить со сволочью! Самым сур-ровейшим образом!
 

8.

 
      Комиссар возвратился через два часа, поднялся к себе наверх. Зверянский,
      вытерпев пять минут, постучался к нему.
      – Валерий Геннадьевич, я извиняюсь... положен конец? Как вы наказали?
      Костарев полулежал на канапэ.
      – Я ездил за город. Мы ехали просёлком, пока не попали на водяную мельницу. Повернули в лес. Потом - назад. Дороги, доложу я вам, не для прогулок.
      – Прогу...? - доктор, казалось, ощутил, что из его горла выходит яйцо. Растерянность, оцепенение, ужас; рот не может закрыться. Он вглядывался в говорившего, наклоняясь к нему. Присел на корточки, сдавил руками виски.
      – Ничего более чудовищного... я отродясь... ни в каком кошмарном сне...
      – Я, кажется, уведомил вас, - неожиданно зло произнёс Костарев, - что я - сумасшедший? Не перебивать! У меня, как вам должно быть известно, тоже имеется револьвер. Сейчас я на ваших глазах выстрелю себе в рот! Не верите?
      Он вскочил, ринулся к креслу, рванул из-под него саквояж.
      – Остановитесь! - прохрипел доктор. - Вы с ума сош... пардон...
      Тот раскрыл саквояж - Зверянский устремился к нему. Комиссар повелительно поднял руку:
      – Прочь!
      – Придите в себя, Валерий Геннадьевич... - умоляюще прошептал Зверянский.
      Костарев значительно глядел на него сквозь пенсне. Затем вынул из саквояжа бутылку, взял из шкафчика бокал, налил.
      – Вам нельзя пить ни капли, - пробормотал доктор.
      – Вы находите? - его собеседник усмехнулся. - Даже если через три минуты меня не будет? - Он выпил.
      – Это дом умалиш... пардон, это какой-то публичный дом! - вырвалось у Зверянского, вид у него был потерянный и взвихренный, но вдруг глаза захолодели гордой решимостью: - Идиотство... Наплевать! Я знаю, что делать. - Он пошёл к двери.
      – Вернитесь! - приказал Костарев, беря стул и садясь за столик. - Спешите пальнуть в Пудовочкина? Наивно! Он осторожный, опытный зверь, добраться до него трудненько. В случае же неудачи он убьёт не только вас и вашу семью. Прикончит сто невинных. Я его знаю.
      – Сто человек? - на багровом лице блестел пот, доктор изнемог от потрясений.
      – Возьмите себе стакан и садитесь! - не терпящим возражения тоном сказал Костарев. - Это разбавленный спирт.
 

9.

 
      Доктор стоял вполоборота к собеседнику, заложив руки за спину.
      – Я хочу вам объяснить вероятные комбинации, - произнёс тот мягче, - присядьте, пожалуйста, Александр Романович.
      Зверянский сел за столик. Сухощавый человек в пенсне стал говорить... Меж тем уже была ночь. Хозяин зажёг свечу в подсвечнике. Тихий уверенно-барский голос не умолкал. Доктор, волнуясь, терпеливо слушал.
      Красные отряды, говорил человек с тёмной негустой бородкой, создаются повсеместно, и все они творят то, что сегодня было в Кузнецке. Их действия поощряет большевицкая верхушка. Почему? Потому что большевицкие вожди владеют историческим диагнозом. В России создалось критическое напряжение кровяных жил, нервов, и коммунистический ЦК вызывает у страны припадок падучей с обильным кровотечением. Перебесятся, ослабнут, утихнут. А там ещё разок - судорогу пострашнее. И так далее.
      – Спасибо, утешили! - не сдержался мрачно-распалённый Зверянский.