На другой день погода выдалась нелетная. Те, кто руководил операцией, следя ранее по карте за продвижением двоих, пришли к выводу: преследуемый доктор Шимон стремится к своему уединенному санаторию. В течение дня, когда аэропланы не вылетали, он мог, пожалуй, подойти к нему на расстояние десяти километров, а то и ближе. Все это время спасатели поражались, какие невообразимые переходы проделывает пожилой человек.
      Его, равно как и приемного сына, следовало встречать в окрестностях санатория, но снежные обвалы препятствовали проезду туда. Лавина, взметнув тучу распыленного снега, засыпала дорогу и чудовищно грохочущей массой скатилась в пропасть. Час за часом команда спасателей и полиция прокладывали себе путь, меж тем как надвинулась ненастная ночь и от мороза и ветра снег до того отвердел, что проход приходилось прорубать. Мглистое небо сделалось белесо-матовым, и было неясно: то ли оно таит где-то в глубине ровный светящийся слой, то ли это сугробы источают сияние в мутное пространство. О подобном загадочном явлении местные старожилы слышали от дедов...
      Подходы к санаторию укрывали застывшие молочно-белые волны, схваченные гладкой толстой коркой наста. Внутри здания полиция нашла доктора Шимона: с разбитой головой, шумно дышащий, он сидел на полу зала, производя впечатление безумного, ибо, окровавленный, улыбался с каким-то хитрым злорадством. Потом в его теле обнаружили четыре огнестрельные раны.
      Начав говорить и довольно внятно, он передал: его убийца - приемный сын Таран, успевший покинуть здание до прибытия полиции. Этот человек организатор и главный участник неслыханно-потрясающих преступных деяний последнего времени.
      Умирающего сотрясала дрожь, на искажавшемся лице выступила испарина, которая смешивалась с кровью, но невероятная всепоглощающая гордыня давала ему силы: задыхаясь, он сказал, что изобрел способ выкачивать из людей их жизненный потенциал, их интеллект, таланты... Шимон, по его словам, концентрировал это неоценимое богатство в своем приемыше...
      В неимоверном напряжении сопротивляясь конвульсиям, доктор несколько раз повторил с хвастливой, с ужасающей усмешкой безумца, которого охватывает агония: я вернусь!.. Затем он лег навзничь и внезапно затих. Над ним наклонились: его черты застыли в незыблемом покое, он был мертв...
      Лишь только Эли произнесла эту фразу, Карлейн восторженно захлопал в ладоши.
      - У тебя вышло лучше, чем оно было бы на экране, в исполнении самых популярных актеров!
      Девушка попыталась скрыть, что польщена. Он принимает ее за мастерицу развлекать сказками, а ведь то, что в первые минуты сочли за бредовое бахвальство невменяемого, подтвердилось. Нижние комнаты санатория оказались полны немощными, слабоумными старцами - кто бы узнал в них выдающихся мыслителей, изобретателей, гениев искусства? Доктор заманивал жертвы, гарантируя избавление от бессонницы и других подобных проблем, на которые обычно жалуются интеллектуалы.
      Поиски какой-либо техники, с помощью которой он осуществлял свой дьявольский метод, остались безрезультатными. Нужно ли добавлять, что не нашли ни убийцу, ни награбленное?..
      Следствие приняло версию, что Шимон был одержим идеей создавать новых феноменов, подобных Тарану, но тот не пожелал терять свою исключительность.
      - Браво! - воскликнул Карлейн. - Все концы увязаны, точка поставлена удачно! Но более всего я восхищен твоим воображением - какие ты домыслила подробности! Недвижный волк в ночи смотрит, как убийца крадется к одинокому дому... А злодейское лицо, что прижалось к стеклу? Слушай! - он вскочил и встал перед ней. - А почему ты не рискнешь освежить эту историю? Газета могла бы печатать продолжение из номера в номер...
      Эли охладила его.
      - Газета, - произнесла она назидательно и укорчиво, - взяла бы материал при одном необходимом условии: должна быть какая-то связь с сегодняшним днем. - И девушка высказала с досадой: - Хоть что-то случайное попалось бы...
      - Не попадается? - искренне пожалел молодой человек. - Кстати, а почему твой дядя никого сюда не пускает?
      - О-о, он - ярковыраженный, несносный сноб и собственник! То, что ему почему-либо дорого, должно принадлежать ему одному и только! Усадьба именно такая его слабость. Выкупил ее у земельного банка, ездит сюда раз в два-три месяца.
      - У вас с ним родственные вкусы, - усмехнулся Карлейн, - а вообще, кто он, чем занимается?
      - Мы с ним не кровные родственники, он муж моей тети. А занимается... Он глава фирмы "Бонаро" и еще какое-то слово или сокращение.
      - "Бонаро и Ш"... - пробормотал инженер, глядя на подругу с недоумением и растерянностью. - Это самолетостроительная фирма, куда я принят.
      * * *
      Карлейн давно обдумывал проект беспилотного транспортного самолета, способного развивать необычайную скорость при гигантской грузоподъемности, и, поступив в "Бонаро и Ш", рассчитывал осуществить его. Однако фирма не заинтересовалась проектом. Инженера заняли массой мелочных дел, с какими мог бы справиться и конторщик. Сидя в огромном зале, где трудилось до ста человек, Карлейн чувствовал, как тупеет от невыносимо нудной работы.
      - Не пойму, кто мы здесь? Инженеры или сортировщики макулатуры? как-то сказал он сидевшему рядом коллеге по фамилии Кунеш.
      - Увы, сортировщики!.. - и тот вздохнул. - Который год я завален всем этим, а Грачек, - он кивнул на инженера почтенного возраста, - еще дольше. Вон Асмус, Ронсли - то же самое, и так - все остальные.
      - Зачем тогда понадобилось устраивать столь сложный конкурс? - изумился Карлейн. - Я-то думал, фирме нужны талантливые парни!
      - Посредственность к нам не попадет, это верно. Ну, а за что платить деньги... - Кунеш поглядел на потолок - над ними, где-то на самом верху высотного здания, помещался кабинет главы фирмы, - то уж дело хозяев. - Он понизил голос: - Видите малого, что сунул в рот фломастер? Его зовут Снель. Очень честолюбив. Получил нервное расстройство, утверждает - от нашей работы. Пьет.
      Тот, на кого он указывал взглядом, еще нестарый крепыш, вдруг заметив, что на него смотрят, швырнул фломастер, вскочил и, лавируя между столами, почти подбежал к Карлейну и Кунешу.
      - Что он говорил обо мне, приятель? - спрашивая Карлейна, он ткнул пальцем Кунеша в грудь.
      - Мы толковали, что кое-где не очень-то аплодируют стоящим проектам, мирно сказал Карлейн.
      - Не очень-то?! Да в нашем заведении на них плюют! Вот так и плюют... Снель плюнул себе под ноги. - У меня был проект, мой проект! Если бы я не связался с этой проклятой фирмой, я бы его реализовал, открыл собственное дело! Собственное, говорю я вам! Уже летали бы не знающие конкуренции "Снель-1", "Снель-2"!..
      - Успокойтесь, на нас смотрят, - Кунеш участливо положил руку ему на плечо.
      - "Снель-3"!.. - С последним выкриком он обмяк и вышел из зала едва не шатаясь.
      - Пока что его выходки терпят... - Кунеш уныло глядел ему вслед. Поговаривают, что там, где он прежде служил, его действительно считали большим знатоком. Фирма, должно быть, много ему наобещала.
      Карлейн помолчал в задумчивости.
      - Уйти отсюда? Но сейчас так трудно найти место. Фирмы предпочитают оплачивать научно-технический шпионаж - это, говорят, дешевле, чем тратиться на собственные разработки.
      Коллега согласился с ним и добавил:
      - Наше руководство еще и снабдит вас волчьим билетом. Укажут, какой простой работой вы занимались и даже к ней оказались не годны.
      * * *
      Неделя тягостно проходила за неделей; в скверном настроении Карлейн возвращался со службы в свою квартирку и в забытьи сидел до полуночи, не в силах заставить себя притронуться к еде. Сны снились какие-то липкие, мерзкие, то и дело он просыпался от ощущения, будто его череп вскрыли и выгребают мозг; мучали головные боли.
      Однажды, когда, придя домой, он поймал себя на том, что сжимает руками голову, словно боясь, как бы ее не отняли, позвонила Эли. Она приглашала его поужинать в каком-нибудь тихом ресторанчике с играющим под сурдинку оркестром, но Карлейн, разбитый, изнуренный, не мог понудить себя выйти из дома.
      - Ты отказался и месяц назад, и раньше! - девушка вышла из себя: конечно, у него появилась какая-нибудь! Сейчас она убедится, чем это он страдает!
      Скоро она стояла у него на пороге. Ее поразил вид Карлейна. Он здорово осунулся, белки глаз, болезненно подернутые желтизной, казались странно выпуклыми, прорезанные набухшими красными жилками. Должно быть, он много пьет. А может, он наркоман?
      - Перестань! - Карлейн поморщился. - Просто меня мутит от пустой работы! Фирма твоего дядюшки гноит инженеров гнусной, никчемной работой! Когда туда пришел мой коллега Снель, у него был почти готов блестящий проект: аэробус, способный приземляться там, где садятся лишь вертолеты. Асмус и Ронсли вынашивали идею, как в десятки раз повысить прочность фюзеляжа, Кунеш - как за счет новых крыльев увеличить маневренность... Обо всем этом они лишь с грустью вспоминают. Еще какое-нибудь время, и я тоже почувствую себя ничтожеством. Моя карьера на этом и заглохнет! Конторский стол - навсегда! Эта дрянная квартирка - навсегда! Ты понимаешь?
      Эли, как могла, пыталась утешить друга: конечно, он переутомился и слишком много думает о своей карьере. Необходимо отвлечься. Она предложила ближайшие выходные опять провести в горной усадьбе.
      * * *
      Машину вела Эли. Всю дорогу Карлейн в изнеможении дремал, безучастный к попыткам девушки разговорить его.
      Меж тем пейзаж был впечатляюще живописен. Майское вечернее солнце стояло низко над снеговыми вершинами, они искристо белели глазурью, а тем временем внизу, в ущелье, исподволь копился сумрак, подступая со дна. Площадка перед домом зеленела, поросшая крапивой и другими цепкими грубыми травами, по краям сохранились старые картинно искривленные, в дуплах, платаны: и их тоже одевала зелень листвы, отчего дом, который был какого-то пыльно-чугунного цвета, выглядел еще угрюмее.
      - На этот раз придется расположиться внизу, - сказала Эли, когда они вошли. - Мы тогда с тобой сожгли запас дров, и дядюшка узнал, что я тут побывала. Как он разозлился! Закатил целую проповедь: здесь у него единственное убежище, где он отдыхает в тиши, в покое, заветный уголок, дорогой его сердцу, пристанище души... Представляешь, так и сказал пристанище души! Грозил расставить по всему дому капканы.
      - И как ты вышла из положения?
      Она рассмеялась, весьма довольная собой:
      - Я долго и горячо просила прощения. А предварительно, с самым смиренным видом, отдала ему дубликаты ключей. Заказала-то я их не по одному!
      - Ты трижды умница! - вырвалось у него.
      Девушка фыркнула от удовольствия.
      - Жаль только - не удастся понаслаждаться у камина...
      Она хлопотала над ужином, друг стоял сутулясь, на чем-то мрачно сосредоточенный.
      - Ты не забыла ту историю о докторе? - вдруг спросил он.
      Она подумала, его влекут воспоминания об их зимней ночи здесь, когда он был заразительно жизнерадостным и ироничным. Растроганная, глубоко переживая за него, она старалась вернуть его к тому состоянию, повторяя рассказ со всей выразительностью, на какую только была способна. Он следил за повествованием с тревожной жадностью, нервно потирая виски, взгляд блуждал по пустому помещению и вновь и вновь возвращался к связке ключей, которую Эли оставила на стуле.
      Ночью, когда девушка заснула, он с осторожностью, точно и в самом деле опасаясь капканов, поднялся наверх, подобрал ключ и вошел в зал. На столе возле известной скульптурной группы белели бумаги: отдельные листы разного формата, стопки, кипы. Их придавливали полированные дощечки из яшмы, которая красиво заблестела в луче фонарика. Карлейн воровски оглядывался по сторонам, замирал, будто прислушиваясь к чему-то. Что думал он найти здесь? Он сознавал лишь невозможность избежать осмотра этого зала, прикосновений к его стенам, к предметам, находящимся в нем...
      Знакомые надписи на пластинках до того раздражали высокопарностью, что хотелось расколотить их вдребезги. Он читал: "Кто последует за мною под серп, пойдет по радуге - мосту на ту сторону, - тот повлечется далее по спирали вечного возвращения и сможет случаем высекать молнии из игорного стола Земли..."
      Едва не отшвырнув дощечку, он обратился к бумагам: это оказались чертежи, схемы, расчеты... Рука так вцепилась в край стола, что онемели пальцы: инженер узнавал проект, замысел которого давно созрел в его голове. То, что он намечал в общих чертах, здесь было развито до мельчайших деталей... Точно он не погрязал изо дня в день в рутине, а трудился над своим проектом.
      * * *
      Месяца полтора спустя Карлейн послеслужбы пригласил Кунеша и Снеля на свою помолвку, обещая в первоклассном ресторане "Три чаши", который скромно именовался погребком, изысканный ужин с самым широким выбором дорогих вин. В отличие от Снеля, степенно-сдержанный Кунеш, мужчина средних лет, колебался: его ждет семья... Но Карлейн настаивал: как-никак они коллеги, сидят бок о бок. Он уже и деликатесы заказал и, конечно, оплатит и то, что гости захотят сверх меню.
      В погребке их ждал отдельный кабинет. Стол и впрямь поражал изобилием.
      - Признайся, ты залез в долги, приятель! - оживившись, воскликнул Снель и поспешил отпробовать из бокала. - Или твоя невеста богачка! Где, кстати, она? Где остальные гости?
      Карлейн молчал, ожидая, когда выйдет кельнер. Затем загадочно сообщил: вместо невесты он пока представит коллегам ее рассказ.
      Передав услышанное от Эли, поведав, на какие бумаги он наткнулся в запертом зале, инженер продолжил: он обыскал множество библиотек, архивов и нигде ни газеты, ни журнала с упоминанием об этой истории...
      - Выдумке, - поправил Кунеш. - Было бы удивительно, если б вы что-нибудь нашли! Вы большой шутник, старина.
      - Ошибаетесь, дорогой коллега. - Карлейн достал из портфеля и развернул небольшой рулон - фотокопию какого-то текста. - Мне пришла мысль о коллекционерах: наверняка есть и такие, кто коллекционирует старые газеты. Я нашел одного чудака. В молодости он сам читал эту историю! О ней писали, и много! Но когда он занялся коллекционированием, оказалось, те газеты и журналы кто-то скупил. Все же ему посчастливилось добыть экземпляр с отрывком из статьи одного исследователя. Вскоре после ее опубликования тот умер... Автор высказал гипотезу о методе Шимона. Мне позволили лишь сфотографировать газету - старик не выпускал ее из рук.
      - Что там? В двух словах! - попросил Снель. Он осушил очередной бокал вина и принялся за приготовление коктейля.
      - Тут высказана такая штука... - Карлейн расправил фотокопию. - Особые участки мозга, то, что называют подсознанием, возбуждаясь, излучают волновые колебания. Под их влияниемв других участках образуются вещества, которые расщепляются и тем самым вызывают в сознании определенную мысль, представление... Так вот, воздействием слабого электромагнитного поля можно блокировать участки мозга, где должны вырабатываться вещества, и тогда волновые колебания будут излучаться как бы вхолостую... Если на их частоту настроить частоту электромагнитного поля, возникнет резонанс...
      Карлейн стукнул ложкой по хрустальному бокалу - тотчас тонко зазвенел и соседний бокал.
      - По этому принципу многократно усиленные колебания может воспринять некий другой мозг: в нем образуются вещества, о которых шла речь, и родится мысль.
      Он посмотрел на коллег.
      Снель слушал его, забыв про свой коктейль, приподняв брови, ввалившиеся глаза смотрели с горячечным напряжением. Кунеш озабоченно мял салфетку и проводил ладонью по лицу, как человек, утомленный тяжелым делом.
      - Наше подсознание нещадно работает, наше! - Карлейн стиснул пальцами виски. - А мысли... мысли, которые должны были быть нашими, рождаются в чужой голове!.. Из наших способностей, из того, чем природа одарила нас!
      - В конце дня, - пробормотал Снель, - у меня всегда ощущение, будто мой мозг - выжатый прессом лимон, хотя я занимаюсь делами, не требующими умственных усилий... А вы заметили - стоит ступить в наш зал, как на тебя начинает словно что-то давить? Давит и давит весь день... и эти головные боли! Без сомнения, на нас там что-то воздействует.
      У Кунеша было кисло-бесприютное выражение, и Карлейн подумал, что правильно решил не упоминать о пластинках из яшмы: ничего, по сути, не добавляя к главной мысли, они лишь отвлекли бы от нее и еще более поколебали доверие к его открытию.
      Пожилой коллега не обошел вниманием страсбургский пирог, трюфели.
      - Догадки, одни догадки, - проговорил, наконец, неохотно. - Какая-то старая газета... да и в той, вы сами сказали, - удрученно обратился он к Карлейну, - всего лишь гипотеза... Вы нам даже не показали проект или что там вы нашли в том доме... Я готов бы вам поверить, но... Как говорят французы, "но" - малюсенькое словечко, однако в нем порой умещается пол-Парижа.
      - Взяв проект, я раскрыл бы карты перед хозяином. Он не замедлил бы принять меры.
      - Меры! - Кунеш тронул коллегу за плечо. - О том я и хотел сказать. Если о нашем разговоре узнают, нас вышвырнут, как клеветников или психически ненормальных... Либо, если то, о чем вы толкуете, - правда, нам быстро и навсегда заткнут глотки.
      - Я высосанный, выжатый лимон! - Снель уронил голову на стакан с коктейлем. - Бежать! Но я стал неврастеником, кто даст мне работу?! Где мои "Снель-1", "Снель-2"?!
      - Лед ко лбу, скорее! - Кунеш указал на ведерко со льдом, откуда торчала бутылка шампанского, захлопотал возле Снеля. - Он поранился...
      Карлейн пришел на помощь. С трудом удалось им унять приятеля и отвезти домой.
      * * *
      При встрече на другой день Кунеш со значением, как бы предупреждая, взглянул Карлейну в глаза и со словами: - За работу! За работу! отвернулся: дал понять, что вчерашнего разговора для него не было. Пахнуло такой пустотой и бессилием, что и самого Карлейна охватила скованность. Он поймал себя на том, что старается не смотреть на Снеля, опасаясь, как бы тот не раскричался о вчерашнем. Когда коллега, с пластырем на лбу, подошел и попросил немного в долг, не упомянув об их тайне, инженер удовлетворил просьбу поспешно и не проронив ни слова.
      Он не мог сопротивляться безнадежной заморенности, ощущению какого-то всеохватного внутреннего отека. Недели, удушающе однообразные, то еле тащились, то мелькали. Все чаще по пути домой он прихватывал бутылку-две бренди. Впрочем, иногда инстинкт самосохранения будил в нем мысль: "Надо что-то делать! Надо!.." Встречаясь в такие мгновения взглядом с Кунешом или Снелем, он чувствовал - то же самое знакомо и им.
      В одну из пятниц солнечной теплой осени было объявлено: глава фирмы приглашает сотрудников на уик-энд в свой загородный парк. По словам пожилых сослуживцев Карлейна, такое случалось крайне редко. На этот раз, сообщали тисненые пригласительные билеты, торжества посвящались близкому окончанию работы над новой моделью самолета. Если хозяин, поговаривали сотрудники, расщедрился на столь широкий жест, машина сулит поистине баснословные прибыли.
      * * *
      Парк был стар и сумрачно-внушителен; высились громадные, отливающие синевой хмурые ели с жирноватым мхом на нижних голых ветвях. Восхитительно ярко на фоне темной хвои золотилась листва берез, раскинувших сучья в серовато-черных, будто обугленных наплывах; зубчатый лист уже мало-помалу ложился на землю.
      Прозрачный по-осеннему воздух быстро свежел к ночи, из глубин парка повеяло влажной прохладой, сыро запахло грибами.
      На западе, за вершинами угрюмых великанов, дотлевала малиновая полоса, когда публика заполнила поляну и прилегающие аллеи. Заиграл спрятанный в гроте оркестр. Не менее полусотни кельнеров с подносами ходили в толпе, предлагая гостям вина. Луна заблестела сквозь черную сеть ветвей, зажглось электричество.
      В центре неярко освещенной поляны, несколько особняком, стояла группа молодцеватых господ - военных, как понял Карлейн. Ему хотелось поближе рассмотреть хозяина, которого он видел лишь на фотографиях, и Кунеш и Снель помогли приятелю протиснуться в первый ряд.
      Бонаро, грудастый, как штангист, старик с белесыми бакенбардами на темном жестком лице, отличался от окруживших его лощеных господ нарочитой старомодностью одежды. Он стоял, осанистый, надменно-суровый, и в то время как вокруг него лучились улыбки, не улыбался, а когда скользнул взглядом по толпе, Карлейн заметил в его глазах какую-то исступленность. "Точь-в-точь баптистский проповедник, а то и глашатай Армагеддона", - подумал он и представил, с какой внутренней, затаенной страстностью мистика этот человек перебирает дощечки доктора Шимона.
      Оркестр заиграл туш, толпа расступилась - служители выкатили на поляну сверкающий макет самолета метра четыре длиной. Один из военных в услужливо поднесенный ему микрофон поздравил фирму с крупнейшим заказом на бомбардировщик, который будет развивать небывалую скорость, неся арсенал ракет во много раз больше того, что поднимают существующие самолеты. Машина будет приземляться и взлетать в местах, доступных лишь для вертолетов, при необходимости ею сможет управлять пилот-робот, она обладает и многими иными превосходными качествами... Грянули рукоплескания.
      Не били в ладоши только Карлейн, Кунеш и Снель - они переглядывались, застыв на месте.
      Между тем Бонаро вынул из кармана золоченую табакерку, что-то сделал с ней - раздался треск, из макета стали выскакивать, фыркая и шипя, ракеты, они взмывали в ночное небо и с оглушительными хлопками рассыпали огни, которые медленно опускались и таяли. Публика восторженно бушевала.
      Бонаро взмахнул табакеркой - в нее, оказалось, был вмонтирован миниатюрный пульт дистанционного управления - и из кабинки макета выбросило фигурку. Служитель ловко поймал ее, поставил на поднос и с поклоном протянул хозяину. Человеческая фигурка сантиметров тридцать высотой... Карлейн невольно поднял руку, точно заслоняясь.
      Представитель пайщиков фирмы провозглашал тост за главу, в чьем лице выдающиеся способности бизнесмена сочетаются с техническим гением, а в ушах Карлейна звучало: "Вот ум их живой для тебя, и да прирастет к твоему, и будет у тебя, как сорок сих голов".
      - Сотни... - прошептал он, - сотни голов!
      Бонаро взял фигурку с подноса и отвернул ей голову. В тот же миг вскрикнул Снель, рванулся вперед. Карлейн и Кунеш поймали его за локти, стиснули что было сил.
      - В чем дело? - хозяин пристально смотрел на Снеля.
      Его испитое лицо, неряшливый вид подводили к определенному заключению. Судорожно сглотнув, он пошевелил губами, как человек, который не совсем контролирует свои мысли; в невнятном бормотании можно было разобрать слово "лимон".
      - Нет, всего лишь шампанское. - Бонаро извлек из полой фигурки маленькую бутылку. Вокруг разнесся смех.
      - Как ваше имя?
      Инженер молчал, словно в неком затруднении, голова вздрагивала.
      - Его зовут Снель, - ответил за приятеля Кунеш, - коллега выпил немного лишнего...
      - Ничего, - покровительственно сказал Бонаро, - в такой вечер все должны выпить. Мы для этого и собрались! - он обводил публику глазами, которые в какой-то миг точно заглянули Карлейну в душу: у того родилось и пропало чувство, будто он и этот старик знают друг друга.
      Тот как бы растрогался от внимания многочисленных гостей и, в волнении возвышая голос, произнес с пафосом:
      - Наши сердца полны радости! Нас много тут, и много нашей радости! За это не грех выпить и лишнего!
      Он опять мягко обратился к Снелю, вероятно, желая предотвратить возможную пьяную выходку, а заодно продемонстрировать доброту и знание сотрудников:
      - Простите, друг Снель, что я не сразу вспомнил вас. Вы были в свое время рекомендованы как отменный практик, потому и приглашены к нам работать! Дело идет хорошо, не правда ли?
      - У меня дипломы механика, инженера-радиста, конструктора! Но у вас я... у вас...
      Бонаро остановил его повелительным жестом.
      - Скоро испытания нашего самолета! - он вновь возвысил голос, оглядывая гостей. - В полет его снарядит инженер Снель!
      Хозяин перевел взгляд на Кунеша:
      - Будете внимательно присматривать за ним, - понизив голос, проговорил многозначительно и недобро, - ответственность - на вас! Вы меня поняли?
      Бонаро повернулся к публике:
      - Сейчас наш друг Снель оросит шампанским эту игрушку!
      Он протянул бутылку инженеру. Тот смотрел в землю набычившись, дрожа, в голове его повторялось: "Высосанный, выжатый лимон..."
      - Возьмите, - чуть слышно шепнул ему на ухо Карлейн, - это шанс!..
      Снель схватил бутылку и остервенело метнул в нос макета - брызнули осколки, пена. Торжества продолжались.
      * * *
      Ранней зимой все было готово к испытаниям бомбардировщика. Летное поле представляло собой небольшую котловину в горах, усеянную валунами. Справа к ней сбегал неровный, изморщиненный склон с жухлыми кустиками вереска, что подрагивали на ветру. Выше взгляду представала похожая на исполинский утюг скала: казалось, утюг придавливал наброшенную на возвышение тяжелую, в складках, материю. Склон слева был волнообразен, гора здесь вздымалась над горой, и снизу виделись извивы новой бетонной дороги, которая, возносясь, пропадала из глаз. Лощина постепенно сужалась, и впереди вздыбливался до неба скалистый, усаженный пиками гребень, от которого сходили книзу ломано-угловатые ребра.
      В широком конце лощины стояли сборные, малые и большие, постройки, чуть покачивались под напором ветра гибкие радиомачты, были видны работающие радары.
      Увядшая трава, после морозной ночи дымчато-сизая от инея, проминалась под ногами с льдисто-звенящим шорохом, от которого становилось знобко, однако Бонаро был не в пальто, а лишь в однобортном сюртуке стального цвета, при сером с перламутровым отливом галстуке. Он направился к подъехавшим военным всегдашней уверенной поступью влиятельного человека; глаза холодно смотрели из-под нахмуренных бровей, и, казалось, если дотронуться до его лица, оно, с его словно затверделыми морщинами, будет крепким на ощупь.
      Носатый долговязый генерал, руководитель группы, привык, что у мужчин от его рукопожатий несколько меняется выражение; сейчас, когда ему пожал руку Бонаро, это случилось с ним самим. Он стал с особой внимательностью оглядывать ландшафт. Грудящиеся скалы, бурые склоны, ложбина с валунами, покрытыми лишайником, темное, будто каменное небо - все было каким-то состарившимся. Генерал, привычно демонстрируя бодрость, произнес тоном похвалы:
      - В таких уголках водились лисы, орлы и черные вороны!
      - Возможно, - невозмутимо отозвался старик.
      Тягач плавно вывел из ангара устрашающе-грандиозный бомбардировщик, который был привезен сюда в разобранном виде, и оставил его посреди котловинки, где самолету едва хватило места между округлыми глыбами. Испытания начинались крайне серьезным, сложным этапом - беспилотным полетом с полным боевым снаряжением.
      Бонаро, заговорив негромко, отрывисто, сообщил: машина получила наименование "Таран", оно точно выражает назначение - идти напролом, сокрушая все.
      - Вы упускаете наивыгоднейшую возможность увековечить ваше собственное имя, - заметил руководитель группы.
      - Мое имя... - сухо обронил старик, - мое собственное имя...
      Не докончив, повернулся и пошел в смонтированное из металлических конструкций здание, откуда должно было вестись управление полетом.
      Прочные пол и стены задрожали, качнулись, как при землетрясении "Таран" вертикально взмыл и, уйдя в толщу облаков, оставил осадистый перекатывающийся гул, который упорно не хотел утихнуть. Бонаро, военные, персонал следили за экранами приборов, и, когда в недвижности закрытого помещения ощутился некий сдвиг, никто не шелохнулся. Все безотчетно замерли от чего-то похожего на неизъяснимо-тревожное смущение.
      - Он не слушается... - сказал кто-то странно слабым голосом, и другой сотрудник воскликнул: - Прервал заданный маневр! Автопилот отключился!
      Теперь у пультов засуетились.
      - "Таран" неуправляем, хозяин! Повернул, приближается...
      Бонаро вперил в монитор такой взгляд, будто хотел через прибор внушить свою волю несущемуся в небе самолету. На виске старика бился узелок темной вздувшейся вены.
      - Снель! Кунеш!!! - он выбросил руку в сторону, как бы желая вцепиться в тех, кого звал.
      Парень в комбинезоне техника, раздирая спекшиеся губы, доложил:
      - Снель, Кунеш и кто с ними работал - Асмус и Ронсли - только что уехали!
      Старик быстро повернулся к представителю военных:
      - Свяжитесь со своими! Пусть "Таран" немедля уничтожат!
      Генерал ответил весьма выразительной гримасой, от которой его нижняя губа едва не коснулась кончика крючковатого носа. К радиопередатчику пришлось проталкиваться - все вдруг отпрянули от пультов, и в зале сделалось тесно.
      - Он выпустил ракету!
      Здание подпрыгнуло - совсем рядом грянул удар со столь сокрушительным громом, будто целая гора провалилась в недра Земли.
      Лежавший навзничь Бонаро сначала увидел муть и пляску рыжеватых пятен, через секунду все залило мятущееся сияние; потолка не было, высоко в воздухе колыхались отсветы огня и птицами порхали раскаленные листы стали. Он приподнялся на полу: из радиопередатчика извергались искры, кругом тлели провода, стоял едкий чад, сверху оседала копоть и падали какие-то догорающие клочья. Там и сям вскакивали люди и бросались в дверной проем.
      Парень-техник помог ему встать на ноги:
      - Ракета попала в радары, хозяин!
      Кто-то шевелился в двух шагах - старик узнал генерала. Тот уперся руками в пол и вскинул торс; глаза, казалось, ничего не выражали и были словно из стекла. Выкатив их на Бонаро, генерал со старанием, раздельно произнес:
      - Ваш самолет - дерьмо!
      Глаза же старика, напротив, были преисполнены жизни, они хищно горели, как у совы. Решительно и проворно выбрался он из полуразбитого здания. Перед ним бушевал гигантский костер, в котором чернел скелет постройки; красный дым взлетал от нее к тучам, а полыхание исходило до того густым, раскаленным сипением, что оно покрывало все остальные звуки вокруг.