- Покорнейше благодарю; я не чувствую никакой нужды.
      - Где же вам знать, что нужно и что нет: ведь вы медицине совсем не учились, а я выучился. Ну, не хотите кровопусканья, примите глауберовой соли; аптечка со мной, я, пожалуй, дам.
      - Я вам очень благодарен за участие, по должен предупредить вас, что я здоров и вовсе не шутя, а в самом, деле хочу (здесь он запнулся)... жениться и не понимаю, что вы имеете против моего благо получия.
      - Очень многое! - Старик сделал пресерьезное лицо. - Я вас люблю, молодой человек, и потому жалею Вы, Дмитрий Яковлевич, на закате моих дней напомнили мне мою юность, много прошедшего напомнили; я вам желаю добра, и молчать теперь мне показалось преступлением. Ну, как вам жениться в ваши лета? Ведь это Негров вас надул... Вот видите ли, как вы взволнованы, вы не хотите меня слушать, я это вижу, но я вас заставлю выслушать меня; лета имеют свои права...
      - О, нет, Семен Иванович, - сказал молодой человек, несколько смешавшись от слов старика, - я понимаю, что из любви ко мне, из желания добра вы высказываете свое мнение; мне жаль только, что оно несколько излишне, даже поздно.
      - О, если бы только то вы имели против моего мнения, это - сущая безделица; никогда не поздно остановиться. Брак... у-у какое тяжелое дело! Беда в том, что одни те и не думают, что такое брак, которые вступают в него, то есть после-то и раздумают на досуге, да поздненько: это все febris erotica; где человеку обсудить такой шаг, когда у него пульс бьется, как у вас, любезный друг мой? Вы понтируете на все свое состояние: может быть, и удастся сорвать банк, может... да какой же умный человек будет рисковать? Ну, да в картах сам виноват, сам и наказан: по делам вору мука. А в женитьбе непременно с собою топишь еще человека. Эй. Дмитрий Яковлевич, подумай! Я верю, что вы ее любите, что и она вас любит, но это ничего не значит. Будьте уверены, что любовь пройдет в обоих случаях: уедете куда-нибудь - пройдет; женитесь - еще скорее пройдет; я сам был влюблен и не раз, а раз пять, но бог спас; и я, возвращаясь теперь домой, спокойно и тихо отдыхаю от своих трудов; день я весь принадлежу моим больным, вечерком в вистик сыграешь, да и ляжешь себе без заботы... А с женою хлопоты, крик, дети, да весь мир погибай, кроме моей семьи! Трудно жить на месте, трудно перебираться; пойдут мелкие сплетни, вертись около своего очага, книгу под лавку; надобно думать о деньгах, о запасах. Теперь, хоть бы об вас молвить: придет иной раз нужда - что за беда, всякое бывает! Мы, бывало, с Антоном Фердинандовичем, - знакомый вам человек, - денег какой-нибудь рубль, а есть и курить хочется, - купим четверку "фалеру", так уж, кроме хлеба, ничего и. не. едим, а купим фунт ветчины, так уж не курим, да оба и хохочем над этим, и все ничего; а с женой не то: жену жаль, жена будет реветь...
      - О, нет! Эта девушка, наверное, найдет силы перенести нужду. Вы ее не знаете!
      - Это-то, любезнейший, еще хуже; как бы очень-то начала кричать, рассердит, по крайней мере, плюненгь, да и прочь пойдешь; а как будет молчать да худеть, а ты-то себе: "Бедная, ча что я тебя стащил на антопиеву пищу"... Поломаешь голову, как бы достать денег. Ну, честным путем, брат, не разживешься, плутовать не станешь, - вот ты подумаешь, подумаешь да для освежения головы и хватишь горьконького; оно ничего - я сам употребляю желудочную, - а знаешь, как вторую с горя-то да третью... понимаешь? Ну, да, положим, что и будет кусок хлеба... то есть не больше; ведь она хоть и дочь Негрову, а Иегров-то хоть и богат, да ведь я его знаю - не разгуляется! Вот за дочерью-то он приготовил пятьсот душ, ну, а Любоньке разве пять тысяч рублей даст, - что за капитал?.. Ох, жаль мне тебя, Дмитрий Яковлевич! Ну, пусть другие, которые лучшего ничего из себя не сделают, - ты-то бы поберег себя. Я бы предложил вам другое место; поскорее отсюда вон - любовь-то и порассеялась бы; у нас в гимназии открылась хорошая ваканция. Не ребячься, будь мужчина!
      - Право, Семен Иваныч, я благодарен вам за участие; но все это совершенно лишнее, что вы говорите: вы хотите застращать меня, как ребенка. Я лучше расстанусь с жизеию, нежели откажусь от этого ангела.
      Я не смел надеяться на такое счастие; сам бог устроил это дело.
      - Эк его! - сказал неумолимый Крупов. - А все я его погубил: ну, зачем было рекомендовать в этот дом! Бог устроил - как же! Негров тебя надул да твоя молодость. Так и быть, не хочу ничего утаивать. Я, любезный Дмитрий Яковлевич, долго жил на свете и не похвастаюсь умом, а много наметался. Знаете, наша должность медика ведет нас не в гостиную, не в залу, а в кабинет да в спальню. Я много видел на своем веку людей и ни одного не пропускал, чтобы не рассмотреть его на обе корки. Вы ведь все людей видите в ливреях да в маскарадных платьях, - а мы за кулисы ходим; нагляделся я на семейные картины; стыдиться-то тут некого, люди тут нараспашку, без церемонии. Homo sapiens [Человек разумный (лат.)] - какой sapiens, к черту! - ferus [дикий (лат.)], зверь, самый дикий, в своей берлоге кроток, а человек в берлоге-то своей и делается хуже зверя... К чему бишь я это начал?., да... да... ну, так я привык такие характеры разбирать. Не пара тебе твоя невеста, уж что ты хочешь, - эти глаза, этот цвет лица, этот трепет, который иногда пробегает по ее лицу, - она тигренок, который еще не знает своей силы; а ты - да что ты? Ты - невеста; ты, братец, немка; ты будешь жена, - ну, годно ли это?
      Круциферекий обиделся последней выходкой и, против своего обыкновения, довольно холодно и сухо сказал:
      - Есть случаи, в которых принимающие участие помогают, а не читают диссертации. Может быть, все то, что вы говорите, правда, - я не стану возражать; будущее - дело темное; я знаю одно: мне теперь два выхода, куда они ведут, трудно сказать, но третьего нет: или броситься в воду, или быть счастливейшим человеком.
      - Лучше броситься в воду: разом конец! - сказал Крупов, тоже несколько оскорбленный, и вынул красный платок.
      Разговор этот, само собою разумеется, не принес той пользы, которой от него ждал доктор Крупов; может быть, он был хороший врач тела, но за душевные болезни принимался неловко. Он, вероятно, по собственному опыту судил о силе любви: он сказал, что был несколько раз влюблен, и, следственно, имел большую практику, но именно потому-то он и не умел обсудить такой любви, которая бывает один раз в жизни.
      Крупов ушел рассерженный и вечером того дня за ужином у вице-губернатора декламировал полтора часа на свою любимую тему - бранил женщин и семейную жизнь, забыв, что вице-губернатор был женат на третьей жене и от каждой имел по нескольку человек детей. Слова Крупова почти не сделали никакого влияния на Круциферского, - я говорю почти, потому что неопределенное, неясное, но тяжелое впечатление осталось, как после зловещего крика ворона, как после встречи с покойником, когда мы торопимся на веселый пир. Все это изгладилось, само собою разумеется, при нервом взгляде Любоньки.
      - Повесть, кажется, близка к концу, - говорите вы, разумеется, радуясь.
      - Извините, ана еще не начиналась, - отвечаю я с должным почтением.
      - Помилуйте, остается послать за священником!
      - Да-с; но ведь я считаю концом, когда за священником посылают, чтоб он соборовал маслом, да я то иной раз не конец. А когда служитель церкви является с тем, чтоб венчать, то это начало совсем новой повести, в которой только те же лица. Она не замедлят явиться перед вами.
      V. ВЛАДИМИР БЕЛЬТОВ
      В***, - впрочем нет никакой необходимости астрономически и географически точно определять место и время, - в XIX столетии были в губернском городе NN дворянские выборы. Город оживлялся; часто были слышны бубенчики и скрип дорожных экипажей; часто были видны помещичьи зимние повозки, кибитки, возки всех возможных видов, набитые внутри всякою всячиною и украшенные снаружи целой дворней, в шинелях и тулупах, подвязанных полотенцами; часть ее обыкновенно городом шла пешком, кланялась с лавочниками, улыбалась стоящим у ворот товарищам; другая спала во всех положениях человеческого тела, в которых неудобно спать. Мало-помалу помещичьи лошади перевезли почти всех главных действующих лиц в губернию, и отставной корнет Дрягалов был уж налицо и украшал пунцового цвета занавесами окна своей квартиры, нанятой на последние деньги; он ездил в пять губерний на все выборы и на главнейшие ярмарки и нигде не проигрывался, несмотря на то что с утра до ночи играл в карты, и не наживался, несмотря на то что с утра до ночи выигрывал. И отставной генерал Хрящов, славившийся музыкантами, богач, наездник, несмотря на 65 лет, был налицо; он являлся на выборы давать четыре бала и всякий раз отказываться болезнью от места губернского предводителя, которое всякий раз предлагали ему благодарные дворяне. В гостиных начали появляться странные фраки, покоившиеся целое трехлетие, переложенные табачным листом, с бархатными воротниками, изменившимися в цвете и сохранившими какую-то отчаянную форму; вместе с ними явились и странные мундиры всех времен: и милици-одные. и с двумя рядами пуговиц, и однобортные, и с одной эполетой, и совсем без эполет. С утра до ночи делались визиты; три года часть этих людей не вида-пась и с тяжелым чувством замечала, глядя друг на Друга, умножение седых волос, морщин, худобы и тол-Щины; те же лица, а будто не те: гений разрушения оставил на каждом своя следы; а со стороны, с чувством, еще более тяжелым, можно было заметить со всем противоположное, а эти три года так же прошли, как и тринадцать, как и тридцать лет, предшествовавшие им...
      Во всем городе только и говорили о кандидатах, обедах, уездных предводителях, балах и судьях. Правитель канцелярии гражданского губернатора третий день ломал голову над проектом речи; он испортил два дести бумаги, писав: "Милостивые государи, благородное NN-ское дворянство!..", тут он останавливался, и его брало раздумье, как начать: "Позвольте мне снова в среде вашей" или: "Радуюсь, что я в среде вашей снова"... И он говорил старшему помощнику:
      - Ах, Куприян Васильевич, самое запутанное уголовное дело легче в семьсот раз разобрать, нежели написать речь!
      - Вы бы попросили у Антона Антоновича "Образцовые сочинения"; там, я помню, есть речи.
      - Славная мысль! - сказал правитель дел, страшно больно хлопнув по плечу своего помощника. - Ай да Куприян Куприянович!
      Правитель пел думал, что очень остро называть человека раз по батюшке да раз по самому себе. Ион в тот же вечер составил несколько строк, руководствуясь речью князя Холмского из "Марфы ПосадницыКарамзина.
      Среди этих всеобщих и грудных занятий вдруг вниманье города, уже столь напряженное, обратилось на совершенно неожиданное, никому не известное лицо, - лицо, которого никто не ждал, ни даже корнет Дряга-лов, ждавший всех, - лицо, о котором никто не думал, которое было вовсе не нужно в патриархальной семье общинных глав, которое свалилось, как с неба, а в самом деле приехало в прекрасном английском дормезе. Лицо это было отставной губернский секретарь Владимир Петрович Бельтов; чего у него недовешивало со стороны чина, искупалось довольно хорошо 3000 душ незаложенного имения; это-то имение, Белое Поле очень подробно знали избираемые и избиратели; но владетель Белого Поля был какой-то миф, сказочное, темное лицо, о котором повествовали иногда всякие несбыточности, так, как повествуют о далеких странах, о Камчатке, о Калифорнии, - вещи странные для нас, невероятные.
      Несколько лёт тому назад говорили, например, что Бельтов, только что вышедший из университета, попал в милость к министру; потом, вслед за тем, говорили, что Бельтов рассорился с. ним и вышел в отставку назло своему покровителю. Этому не верили. Есть лица, о которых в провинциях составлено окончательное и определенное понятие; с этими лицами ссориться нельзя, а можно и должно им свидетельствовать почтение; вероятно ли, что Бельтов осмелился?..
      Нет, разве навлек на себя справедливый гнев, разве проигрался в карты, или спился, или увез у кого-нибудь дочь, то есть не у особы какой-нибудь, а так, дочь чью-нибудь. Потом сказывали, что он уехал во Францию; к этому догадливые и ученые прибавляли, что он никогда не воротится, что он принадлежит к масонской ложе в Париже; и что ложа назначила его совестным судьей в Америку.
      "Весьма вероятно! - говорили многие. - Он с малых лет был как брошенный; отец его умер, кажется, в тот год, в который он родился; мать вы знаете, какого происхождения; притом женщина пустая, экзальте, да и гувернер им попался преразвращенный, никому не умел оказывать должного". Сверх того, этим объясняли, почему он так запустил хозяйство, хотя мужики его славятся богатством и ходят в сапогах. Наконец, года три совсем о нем не говорили, и вдруг это странное лицо, совестный судья от парижской масонской ложи в Америке, человек, ссорившийся с теми, которым надобно свидетельствовать глубочайшее почтение, уехавший во Францию на веки веков, - явился перед NN-ским обществом, как лист перед травой, и явился для того, чтобы приискивать себе голоса на выборах. Во всем этом было чрезвычайно много непонятного для NN-ских жителей. Что за странное предпочтение губернской службы столичной? Что за странное предпочтение службы по выборам? Потом: Париж - и дворянское депутатское собрание, 3000 душ - и чин губернского секретаря...
      Ну, было над чем потрудиться и без того занятым NN-цам. Сильнейшая голова в городе был бесспорно председатель уголовной палаты; он решал окончательно, безапелляционно все вопросы, занимавшие общество, к нему ездили совещаться о семейных делах; он был очень учен, литератор и философ. У него был только °Дин соперник - инспектор врачебной управы Крупов... и председатель как-то действительно конфузился при нем; но авторитет Крупова далеко не был так всеобщ, особенно после того, как одна дама губернской аристократии, очень чувствительная и не менее образованная, сказала при многих свидетелях: "Я уважаю Семена Ивановича; но может ли человек понять сердце женщины, может ли понять нежные чувства души, когда он мог смотреть на мертвые тела и, может быть, касался до них рукою?" - Все дамы согласились, что не может, и решили единогласно, что председатель уголовной палаты, не имеющий таких свирепых привычек, один способен решать вопросы нежные, где замешано сердце женщины, не говоря уже о всех прочих вопросах. Само собою разумеется, что одна мысль блеснула почти у всех, когда явился Бельтов: что-то скажет Антон Антонович насчет его приезда? - Но Антон Антонович был не такой человек, к которому можно было так вдруг адресоваться: "Что вы думаете о г. Бель-тове?" Далеко нет; он даже, как нарочно (а, весьма может быть, что и в самом деле нарочно), три дня не был видим ни на висте у вице-губернатора, ни на чае у генерала Хрящова. Всех любопытнее, с своей стороны, и всех предприимчивее в городе был один советник с Анною в петлице, употреблявший чрезвычайно ловко свой орден, так, что, как бы он ни сидел или ни стоял, орден можно было видеть со всех точек комнаты. Этот носитель ордена св. Анны в петлице решился в воскресенье от губернатора (у которого он не мог не быть в воскресные и праздничные дни) заехать на минуту в собор и, если председателя там нет, ехать прямо к нему. Подъезжая к собору, советник спросил квартального поручика: тут ли председательские сани? - "Никак нет-с, - отвечал квартальный, - да, должно быть, их высокородие и не будут, потому что сейчас я видел, их кучер Пафнушка шел в питейный" Последнее обстоятельство показалось очень важным советнику: не поедет же Антон Антонович в кафедральный собор, подумал он, на одной лошади, а где же Никешке-форейтору справиться с парой буланых! И он, не заходя уж в собор, отправился к председателю.
      Председатель, вовсе не ожидая посещения, сидел в своем домашнем костюме, состоявшем из какой-то длинной вязаной куртки, из широких панталон и валяных сапогов на ногах. Он был не велик ростом, широкоплеч и с огромной головой (ум любит простор); все черты лица его выражали какую-то важность, что-то торжественное и исполненное сознания своей силы. Он обыкновенноговорил протяжно, с ударением, так, как следует говорить мужу, вершающему окончательно все вопросы; если какой-нибудь дерзновенный перебивал его, он останавливался, ждал минуту-две и потом повторял снова с нажимом последнее слово, продолжая фразу точно в том духе и характере, в каком начал. Возражений он не мог терпеть, да и не приходилось никогда их слышать ни от кого, кроме доктора Крупова; остальным в голову не приходило спорить с ним, хотя многие и не соглашались; сам губернатор, чувствуя внутри себя все превосходство умственных способностей председателя, отзывался о нем как о человеке необыкновенно умном и говорил: "Помилуйте, ему не председателем быть уголовной палаты, повыше бы мог подняться. Какие сведения! Да и потом вы послушайте его рассуждения - это просто Массильон! Он много по службе потерял, посвящая большую часть времени чтению и наукам". - Итак, этот-то господин, много потерявший из любви к наукам, сидел в куртке перед своим письменным столом; подписав разные протоколы и выставив в пустом месте достодолжное число ударов за корчемство, за бродяжество и т. п., он досуха обтер перо, положил его на стол, взял с иолочки книгу, переплетенную в сафьян, раскрыл ее и начал читать. Мало-помалу у него по лицу распространилось какое-то сладкое, невыразимое чувство довольства. Но чтение продолжалось недолго; явился на сцену советник с Анной в петлице.
      - А я-с как беспокоился на ваш счет, ей-богу! К губернатору поздравить с праздником приехал, - вас, Антон Антонович, нет; вчера не изволили на висте быть; в собор - ваших саней нет; думаю, - не ровён час, ведь могли и занемочь; всякий может занемочь... от слова ничего не сделается. Что с вами? Ей-богу, я так встревожился!
      - Покорнейше вас благодарю; я, слава всевышнему, не жалуюсь на здоровье; а вас прошу занять место, почтеннейший господин советник.
      - Ах, Антон Антонович! Я, кажется, помешал вам: ВЫ изволили читать.
      - Ничего, мой почтеннейший, ничего; у меня есть время для муз и есть для добрых приятелей.
      - Вот-с, Антон Антонович! Я полагаю, насчет новеньких книжечек можно теперь вам поснабдиться...
      - Не люблю новых, - прервал председатель дипломата-советчика, - не люблю-с новых книг. Вот и теперь перечитывал "Душеньку" в сотый раз и, истинно уверяю вас, с новым удивительным наслаждением. Какая легкость, какое востроумие! - Да, Ипполит Федорович не завещал никому таланта.
      Тут председатель прочел:
      Злоумна ненависть, судя повсюду строго,
      Очей имеет много
      И видит сквозь покров закрытые дела. Вотще от сестр своих царевна их скрывала. И день, и два, и три притворство продолжала, Как будто бы она супруга въявь ждала. Сестры темнили вид, под чем он был неявен, Чего не вымыслит коварная хула? Он был, по их речам, и страшен и злонравен.
      - Вот-с, - перебил в свою очередь советник, - эти точно слово в слово, как у нас теперь говорят об вояжере, посетившем наш город; охота, право, пустосло-" вить.
      Председатель посмотрел на него строго и, как будто ничего не видал и не слыхал, продолжал:
      Он был, по их речам, и страшен и злонравен. И, верно, Душенька с чудовищем жила. Советы скромности в сей час она забыла, Сестры ли в том виной, судьба ли то, иль рок,
      Иль Душенькин то был порок,
      Она, вздохнув, сестрам открыла, Что только тень одну в супружестве любила, Открыла, как и где приходит тень на срок, И происшествия подробно рассказала,
      Но только лишь сказать не знала,
      Каков и кто ее супруг,
      Колдун, иль змей, иль бог, иль дух.
      - Вот эти стихи не звук пустой, а стихи с душою и с сердцем. Я, мой почтеннейший господин советник, по слабости ли моих способностей или по недостатку светского образования, не понимаю новых книг, с Василия Андреевича Жуковского начиная.
      Советник, который отроду ничего не читал, кроме, резолюций губернского правления, и то только своего отделения, - по прочим он считал себя обязанным
      высшей деликатностью подписывать, пе читая, - " заметил:
      - Без сомнения; а вот я полагаю, что приезжие из столицы не так думают.
      - Что нам до них! - ответил председатель. - Знаю и очень знаю, все повременные издания ныне хвалят Пушкина; читал я и его. Стихи гладенькие, но мысли нет, чувства нет, а для меня, когда здесь нет (он ошибкою показал на правую сторону груди), так одно пустословие.
      - Я сам чрезвычайно люблю чтение, - прибавил советник, которому никак не удавалось овладеть предметом разговора, - да времени совсем не имею: утро провозишься с проклятыми бумагами, в делах правления истинно мало пищи уму и сердцу, а вечером бос-то и чик, вистик.
      - Кто хочет читать, - возразил, воздержно улыбаясь, председатель, тот не будет всякий вечер сидеть за картами.
      - Конечно, так-с- вот, например, говорят об этом-с Бельтове, что он в руки карт не берет, а все читает.
      Председатель промолчал.
      - Вы, верно, изволили слышать об его приезде?
      - Слышал что-то подобное, - отвечал небрежно философ-судия.
      - Говорят, страшной учености; вот-с будет вам под пару, нраво-с; говорят, что даже по-итальянски умеет.
      - Где нам, - возразил с чувством собственного достоинства председатель, - где нам! Слыхали мы о господине Бельтове: и в чужих краях был, и в министерствах служил; куда нам, провинциальным медведям! А впрочем, посмотрим. Я лично по имею чести его знать, - он не посещал меня.
      - Да он и у -его превосходительства не был-с, а ведь приехал, я думаю, дней пять тому назад... Точно, сегодня в обед будет пять дней. Я с Максимом Ивановичем обедал у полицеймейстера, и, как теперь- помню, за пудином услышали мы колокольчик; Максим Иваныч, - знаете его слабость, - не лытерцел: "Матушка, говорит, Вера Васильевна, простите", подбежал к окну и вдруг закричал: "Карета шестерней, да какая карета!" Я к окну: точно, карета шестерней, отличнейшая, - Иохима, должно быть, работы, ей-богу. Полицмейстер сейчас унтера... "Бельтов-де из Петербурга".
      - Мне, сказать откровенно, - начал председатель несколько таинственно, - этот господин подозрителен: он или промотался, или в связях с полицией, или сам под надзором полиции. Помилуйте, тащится девятьсот верст на выборы, имея три тысячи душ!
      - Конечно-с, сомнения нет. Признаюсь, дорого дал бы я, чтоб вы его увидели: тогда бы тотчас узнали, в чем дело. Я вчера после обеда прогуливался, - Семен Иванович для здоровья приказывает, - прошел так раза два мимо гостиницы; вдруг выходит в сени молодой- человек, - я так и думал, что это он, спросил полового, говорит: "Это - камердинер". Одет, как наш брат, нельзя узнать, что человек... Ах, боже мой, да у вашего подъезда остановилась карета!
      - Что ж вас это удивляет? - возразил стоический председатель. - Меня нередко посещают добрые знакомые.
      - Да-с; но, может быть...
      В эту минуту вошла в комнату толстая, румяная горничная, в глубоком дезабилье, и сказала: "Приехал какой-то помещик в карете; я его не видала прежде, принимать, что ли?"
      - Подай мне халат. - сказал председатель, - и проси...
      Что-то вроде улыбки показалось на лице его в то время, как он облекался в свой шелковый халат цвета лягушечьей спинки. Советник встал со стула и был в сильном волнении.
      Человек лет тридцати, прилично и просто одетый, вошел, учтиво кланяясь хозяину. Он был строен, худощав, и в лице его как-то странно соединялись добродушный взгляд с насмешливыми губами, выражение порядочного человека С выражением баловня, следы долгих и скорбных дум с следами страстей, которые, кажется, не обуздывались. Председатель, не теряя чувства своей доблести, приподнялся с кресел и показывал, стоя на одном месте, вид, будто он идет навстречу.
      - Я - здешний помещик Бельтов, приехал сюда на выборы и счел себя обязанным познакомиться с вами.
      - Чрезвычайно рад, - сказал председатель, - чрез-! вычайно рад и прошу покорнейше, милостивый государь, занять место. :
      Все сели.
      - Недавно изволили приехать?
      - Дней пять тому назад.
      - Откуда?
      - Из Петербурга.
      - Ну, вам после столичного шума будет очень скучно в монотонной жизни маленького нровинциального городка.
      - Не знаю, по, право, не думаю; мне как-то в больших городах было очень скучно.
      Оставимте на несколько минут, или на несколько страниц, председателя и советника, который, после получения Анны в петлицу, ни разу не был в таком восторге, как теперь: он пожирал сердцем, умом, глазами и ушами приезжего; он все высмотрел: и то, что у него жилет был не застегнут на последнюю пуговицу, и то, что у него в нижней челюсти с правой стороны зуб был выдернут, и проч. и проч. Оставимте их и займемтесь, как NN-цы, исключительно странным гостем.
      VI
      Мы уже знаем, что отец Бельтова умер вскоре после его рождения и что мать его была экзальте и обвинялась в дурном поведении Бельтова. По несчастию, нельзя не согласиться, что она одна из главных причин всех неудач в карьере своего сына. История этой женщины сама по себе очень замечательна. Она родилась крестьянкой; лет пяти ее взяли во двор: у ее барыни были две дочери и муж; муж заводил фабрики, делал агрономические опыты и кончил тем, что заложил все имение в Воспитательный дом. Вероятно, считая, что этим исполнил свое экономическое призвание в мире сем, он умер. Расстройство дел ужаснуло вдову; она плакала, плакала, наконец утерла слезы и с мужеством великого человека принялась за поправку имения. Только ум женщины, только сердце нежной матери, желающей приданого дочерям, может изобрести все средства, употребленные ею для достижения цели. От сушения грибов и малины, от сбора талек и обвешиванья маслом до порубки в чужих рощах и продажи парней в рекруты, не стесняясь очередью, - все было употреблено в действие (это было очень давно, и что теперь редко встречается, то было еще в обычае тогда), - И, надобно правду сказать, помещица села Засекина Пользовалась всеобщей репутацией несравненной Maтери.
      Между разными бумагами покойного агронома она нашла вексель, данный ему содержательницей какого-то пансиона в Москве, списалась с нею, но, видя, что деньги мудрено выручить, она уговорила ее принять к себе трех-четырех дворовых девочек, предполагая из них сделать гувернанток для своих дочерей или для посторонних. Через несколько лет возвратились доморощенные гувернантки к барыне с громким аттестатом, в котором было написано, что они знают закон божий, арифметику, российскую пространную и всеобщую краткую историю, французский язык и проч., в ознаменование чего при акте их наградили золотообрезными экземплярами "Paul et Virginie" ["Поль и Виргиня" (фр.)]. Барыня велела очистить для них особую комнату и ждала случая их пристроить. Тетка отца нашего Бельтова искала именно в это время воспитательницу для своих дочерей й, узнав, что соседка ее имеет гувернанток, ей принадлежащих, адресовалась к ней, - потолковали о цене, поспорили, посердились, разошлись и, наконец, поладили. Барыня позволила тетке выбрать любую, и выбор пал на будущую мать нашего героя. ?ода через два-три приехал в свою деревню отец Владимира. Он был молод, развратен, игрок, в отставке, охотник пить, ходить с ружьем, показывать ненужную удаль и волочиться за всеми женщинами моложе тридцати лет и без значительных недостатков в лице. Со всем этим нельзя сказать, чтоб он был решительно пропащий человек: праздность, богатство, неразвитость и дурное общество нанесли на него "семь фунтов грязи", как выражается один мой знакомый, но к чести его должно сказать, что грязь не вовсе приросла к нему. Бельтов был редко чем-нибудь занят и потому часто посещал свою тетку; имение его было в пяти верстах от теткиной усадьбы. Софи (так звали гувернантку) приглянулась ему: ей было лет двадцать, - высокая ростом, брюнетка, с темными глазами и с пышной косой юности. Долго думать казалось Бельтову смешным; он, вопреки Вобановой системе, не повел дальних апрошей, а как-то, оставшись с ней один в комнате, обнял ее за талию, расцеловал и звал очень усердно пройтиться вечером по саду. Она вырвалась из его рук, хотела было кричать, но чувство стыда, но боязнь гласности остановили ее; без памяти бросилась она в свою комнату и тут в первый раз вымерила всю длину, ширину и глубину своего двусмысленного положения. Раздраженный отказом, Бельтов начал ее преследовать своей любовью, дарил ей брильянтовый перстень, который она не взяла, обещал брегетовские часы, которых у него не было, и не мог надивиться, откуда идет неприступность красавицы; он и ревновать принимался, но не мог найти к кому; наконец, раздосадованный Бельтов прибегнул к угрозам, к брани, - и это не помогло; тогда ему пришла другая мысль в голову: предложить тетке большие деньги за Софи, - он был уверен, что алчность победит ее выставляемое целомудрие; но как человек, вечно поступавший очертя голову, он намекнул о своем намерении бедной девушке; разумеется, это ее испугало более всего прочего, она бросилась к ногам своей барыни, обливаясь слезами, рассказала ей все и умоляла позволить ехать в Петербург. Не знаю, как это случилось, но она барыню застала врасплох; старуха, не зная Талейранова правила - "никогда не следовать первому побуждению сердца, потому что оно всегда хорошо", - тронулась ее судьбою и предложила ей отпускную за небольшой взнос двух тысяч рублей. "Я сама, - сказала она ей, - заплатила за тебя эти деньги; а корм и платье, с тех пор потраченные на тебя? Ну, а пока выплатишь деньги, присылай мне какой-нибудь небольшой оброк, рублей сто двадцать, и я велю Платошке написать паспорт; он ведь у меня дурак, испортит, пожалуй, лист, а нынче куды дорога гербовая бумага". Софи согласилась на все, благодарила, обливаясь слезами, барыню и несколько успокоилась. Через неделю Платошка написал паспорт, заметил в нем, что у ней лицо обыкновенное, нос обыкновенный, рост средний, рот умеренный и что особых примет не оказалось, кроме по-французски говорит; а через месяц Софи упросила жену управляющего соседним имением, ехавшую в Петербург положить в ломбард деньги и отдать в гимназию сына, взять ее с собою; кибитку нагрузили грибами, вареньем, медом, мочеными и сушеными ягодами, назначенными в подарки; жена управляющего оставила только место для себя;