В кладку внутренней стены под окном был вставлен не скрепленный цементом камень. Камень можно было извлечь, и под ним обнаруживался тайник, в котором хранились его мальчишеские сокровища — рыболовные крючки, моток лески, камень, формой похожий на ящерицу, и цветное изображение космического фрегата, оставленного здесь визитером из таинственной Космической Гильдии. Пауль вытащил камень и взглянул на его внутреннюю сторону, на которой он собственноручно высек слова: «Помни Пауля Атрейдеса, пятнадцати лет. 72 год правления Императора Шаддама IV».
      Пауль медленно вставил камень на место, зная, что никогда больше не прикоснется к нему. Он вернулся к кровати и скользнул под одеяло. Он испытывал какое-то печальное волнение, и это озадачивало его. Мать учила его разбираться в непонятных эмоциях, пользуясь приемами Бене Гессерит.
      Пауль заглянул внутрь себя и увидел, что именно эта необратимость прощания причиняет ему невыразимую грусть. Волнение же он испытывал от предчувствия приключений и странностей, ожидавших его впереди.
 
      Пауль встал с постели и начал одеваться.
      — Она твоя мать? — спросил он.
      — Это глупый вопрос, Пауль, — ответила Джессика. Она обернулась к нему. — Преподобная Мать — это просто титул. Я никогда не знала своей матери. Немногие воспитанницы Бене Гессерит знают своих матерей; тебе это хорошо известно.
      Пауль надел куртку и застегнул ее на все пуговицы.
      — Надо ли мне носить щит? Джессика удивленно воззрилась на него.
      — Щит? Здесь, в доме? Кто только внушил тебе идею…
      — Почему ты боишься? — требовательно спросил он. Кривая усмешка коснулась уголков ее рта.
      — Я слишком хорошо учила тебя. Я… — Она тяжело вздохнула. — Мне не нравится этот переезд на Арракис. Ты же знаешь, что это решение было принято вопреки моим возражениям. Но… — Джессика пожала плечами, — мы не можем и дальше терять здесь время.
      Она взяла его за руку, как делала, когда он был маленьким мальчиком, и повела его в свою комнату.
      Пауль чувствовал неуместность этого жеста, ощутил пот, выступивший на ее ладони, и подумал: «Однако и она не умеет лгать. Дело не в Бене Гессерит. И не Арракис заставляет ее испытывать страх».
 
      Пауль повернулся спиной к Преподобной Матери, думая об идее, заложенной в этом испытании: человек или животное?
      — Если ты проживешь так же долго, как я, то ты все равно будешь помнить свой страх, свою боль и свою ненависть, — произнесла старая женщина. — Никогда не пытайся это отрицать. Это то же самое, что отказаться от части самого себя.
      — Ты должна была меня убить? — спросил он.
      — Лучше ты сам ответишь на этот вопрос, молодой человек.
      Он внимательно всмотрелся в морщинистое лицо, в бесстрастные глаза.
      — Ты бы сделала это, — сказал он.
      — Так и думай, — ответила Преподобная Мать. — Точно так же как я должна была убить твою мать в назначенный день. Можно убить ту… того, кого любишь. Если есть в этом необходимость. И есть еще одна вещь, которую стоит запомнить, мальчик: человек распознает тот порядок необходимости, какой недоступен животному.
      — Я не вижу такой необходимости, — упрямо возразил Пауль.
      — Ты ее увидишь, — сказала она. — Ты человек, поэтому ты обязательно ее увидишь.
      Она посмотрела на Джессику, и глаза их встретились.
      — А когда ты низведешь свою ненависть на тот уровень, где ты сможешь с ней справиться, когда ты усвоишь ее и поймешь ее суть, то тебе придется подумать еще об одной вещи: насколько истинно то, что твоя мать только что сделала для тебя. Подумать о том, как она ждет под дверью, прекрасно зная, что происходит в комнате. Подумать о ее готовности, испустив инстинктивный вопль, броситься тебе на помощь, чтобы защитить, прикрыть тебя, и о ее способности, несмотря на это, стоять и покорно ждать. Подумай об этом, молодой человек. Думай об этом всегда. Твоя мать — человек.
 
      Шум на дворе собраний под южным окном прекратился. Старуха замолчала, а Пауль бросился к окну и выглянул наружу.
      Солдаты были выстроены в каре, а отец в парадной форме выступил вперед, чтобы произвести смотр. По периметру поля, как заметил Пауль, стояло зыбкое марево — там были включены защитные поля. Солдаты, стоявшие в каре, носили значки специального корпуса Туфира Гавата — это были войска, предназначенные для действия в глубоком тылу противника.
      — Что это? — спросила старуха. Пауль обернулся.
      — Мой отец, герцог, отправляет некоторых своих людей на Арракис. Сейчас он устроил им смотр.
      — Людей на Арракис, — пробормотала старуха. — Когда мы только научимся?
      Она глубоко вздохнула.
      — Но я говорила тебе о Великом Бунте, когда люди сбросили иго поработивших их машин. Ты, кстати, знаешь, о Великом Бунте?
      — «Не сотвори машину по образу и подобию разума твоего», — процитировал в ответ Пауль.
      — Точно по тексту Оранжевой Католической Библии, — сказала она. — Хочешь узнать, какие проблемы с этим связаны? В Библии многое осталось недосказанным. На самом деле это просто дар для фальшивых людей, обретающихся среди нас, тех, кто выглядит как человек, в действительности им не являясь. Они выглядят и говорят как люди, но если попадают в тяжелые обстоятельства, то начинают вести себя как животные. Самое большое горе заключается в том, что они искренне считают себя людьми. О да! Они думают. Но одного мышления недостаточно, чтобы быть и считаться человеком.
      — Твои мысли странны — ты все время думаешь о том, что ты думаешь, — сказал Пауль. — Этому нет конца.
      Она громко рассмеялась. В смехе этом звучали теплые нотки, и Пауль услышал, что его мать тоже стала смеяться.
      — Ты благословен, — произнесла старуха. — Ты замечательно чувствуешь язык и умеешь наполнить его смыслом.
 
      — Теперь скажи мне правду, Пауль, но помни, что я Вещающая Истину и могу отличать правду от лжи. Скажи мне: часто ли тебе приходится видеть исполнение тех вещей, которые ты видишь во сне?
      — Да.
      — Часто? — Да.
      — Расскажи мне о другом времени.
      Он поднял глаза и посмотрел в угол комнаты.
      — Однажды мне снилось, что я стою во дворе замка. Идет дождь. Двери заперты, в вольерахлают собаки, рядом со мной стоят Гурни и Дункан Айдахо. Айдахо случайно толкнул меня и ушиб мне руку до синяка. Мне было не очень больно, но Дункан чувствовал себя очень виноватым. Именно это произошло, когда мне было десять лет.
      — Когда ты видел этот сон?
      — О, это было очень давно. Тогда у меня еще не было своей комнаты, и я спал вместе с няней.
      — Расскажи мне о другом времени. — В голосе старухи слышалось неподдельное волнение.
 
      Она откашлялась, прочистив горло.
      — Те из нас, кто не был посвящен в сан Преподобной Матери, знали об исследовании только то, что мы считали нужным им говорить. Теперь я скажу тебе немного больше. Преподобная Мать может физически ощущать, что происходит в клетках ее тела — в каждой клетке. Мы можем заглянуть в клеточное ядро нашей сущности, но там мы находим… — она сделала глубокий вдох, чтобы унять волнение, — ту вещь, о которой я говорила тебе раньше. Это пустота, которой мы не можем взглянуть в лицо. Страшна эта пустота. Направление ее темное… мы не можем войти в нее. Очень давно одна из нас определила, что нужна мужская сила, чтобы заглянуть в эту бездну. С тех пор каждая из нас, причисленных к сану Преподобной Матери, убеждается в истинности этого положения на собственном опыте.
      — Но что в этом важного? — спросил Пауль, и голос его стал печальным.
      — Давай представим, — сказала она, — что в армейском транспортере есть только половина двигателей. Если ты найдешь вторую половину, то сможешь привести транспортер в движение.
      — Но надо знать, как их соединить и как потом запустить целый мотор, — насмешливо сказал Пауль. — Мне можно идти?
      — Ты не хочешь узнать, что я могу рассказать тебе о Квисац Гадерахе? — Джессика улыбнулась Преподобной Матери.
      Пауль заговорил:
      — Мужчины, которые пытались… войти в то место, они все, как вы говорите, умерли?
      — Есть последний барьер, который и они не могут преодолеть, — сказала старуха.
      Дискант Пауля прозвучал угрюмо и старчески, когда он спросил:
      — Какой барьер?
      — Мы можем ответить лишь намеком.
      — Так намекните.
      — Чтобы разозлить тебя? — Она криво усмехнулась. — Ну что ж, хорошо: то, что подчиняется правилам.
      — Это и есть намек? Она кивнула.
      — Но подчиняясь, ты правишь.
      — Власть и подчинение — это разные вещи.
      — Но зияет ли между ними пропасть? — спросила она.
      — Ох. — Он страдальчески посмотрел на Мохиам. — Это то, что моя мать называет смысловым напряжением. Я подумаю об этом.
      — Да, сделай это.
      — Почему ты меня не любишь? — спросил Пауль. — Потому что я не девочка?
      Преподобная Мать метнула вопрошающий взгляд на Джессику.
      — Я ничего ему не говорила, — сказала Джессика.
      — Вот оно что, — протянул Пауль. — Но может ли женщина побороть себя, если ее ребенок — мальчик?
      — Женщины всегда сами определяли, какого пола будет их ребенок, — ответила старуха. — Принимая или отторгая сперму. Женщины способны управлять этим процессом, даже не зная его механизма. В этом есть видовая и расовая необходимость, и мужчины должны подчиниться.
      Он кивнул.
      — Подчиниться, чтобы властвовать.
      — Да, отчасти.
      За его спиной заговорила Джессика:
      — Но люди никогда не должны подчиняться животным. Он оглянулся на мать, потом снова перевел взгляд на старуху.
 
      — Сосредоточься на своем обучении, мальчик, сконцентрируйся полностью, — сказала старуха. — Это один из твоих шансов стать правителем.
      — А мой отец? — спросил Пауль. — Разве мы просто…
      — Твоя мать предупредила его, — ответила старая женщина. — Правда, это противоречит нашим инструкциям, могу я добавить, но это не первое и не единственное правило Бене Гессерит, которое она нарушила.
      Джессика отвела взгляд.
      Преподобная Мать напористо продолжала, не удостоив Джессику взглядом:
      — Вполне естественно, что ты любишь и уважаешь своего отца. Если тебе представится возможность защитить его, то ты, несомненно, ею воспользуешься. Но ты когда-нибудь задумывался о своем долге перед теми, кто предшествовал твоему отцу?
      — Предшествовал… — Мальчик отрицательно покачал головой.
      — Ты — последний представитель рода Атрейдесов, — сказала Преподобная Мать. — Ты — носитель семени своей семьи. А семя — если ты подумаешь об этом серьезно — весьма хрупкая и тонкая вещь. В вашей семье нет жизнеспособных членов, кроме тебя. Некогда многочисленный клан пришел к неутешительному итогу: если ты и твой отец оба умрете, то имя Атрейдесов исчезнет, а их род закончится. Твой кузен, Падишах-Император Коррино бар Шаддам, возьмет себе выморочное имущество Атрейдесов — оно достанется ему в наследство, и он превосходно осведомлен об этом. Покончить с Атрейдесами.
      — Ты должен беречь себя ради твоего отца, — сказала Джессика. — Ради всех других Атрейдесов, которые… воплотились в тебе.
 
      — Об этих вещах тебе расскажет твоя мать. Ты не найдешь их ни в одной исторической книге, во всяком случае, не в ее толковании. Но то, что она говорит, надо слушать. Твоя мать — кладезь премудрости.
      Пауль смотрел на руку, знавшую боль, потом поднял глаза на Преподобную Мать. Голос ее своим звучанием резко отличался от всех других, слышанных им голосов. Слова казались отлитыми из бриллиантов. Их острые края прорезали душу, проникали внутрь. Он чувствовал, что она сможет ответить на любой вопрос, который он задаст ей. И ее ответ поднимет его над земной жизнью, над обыденным физическим существованием. Но благоговение сомкнуло его уста.
      — Ну же, спрашивай, — сказала она.
      — Откуда ты пришла к нам? — выпалил он. Она приняла его слова и улыбнулась.
      — Я как-то слышала тот же вопрос, но по-иному сформулированный, — произнесла она. — Один мальчик как-то спросил меня, сколько мне лет. Здесь в определенной мере чувствуется женская находчивость.
      Она внимательно посмотрела ему в глаза. Он ответил тем же.
      — Я явилась сюда, окончив школы Бене Гессерит. Существует множество таких школ различных степеней. Ты знаешь о математических степенях?
      Мальчик кивнул.
      — Отлично. Рутинное знание всегда полезно для полноценного общения. Мы же учимся познанию другого порядка. Мы учим тому, что можно назвать «овеществленностью». Это слово имеет для тебя какой-нибудь смысл?
      В ответ Пауль отрицательно покачал головой.
      — Нет, не имеет.
      — Если ты закончишь курс нашего обучения, то узнаешь и это, и этот термин начнет кое-что значить для тебя, — сказала она.
      — Но ты не ответила на мой вопрос, — сказал Пауль.
      — Откуда я пришла? Я Бене Гессерит — оттуда я и пришла. Откуда вообще приходят Сестры Бене Гессерит? Мы предоставим твоей матери ответить на это в деталях и подробностях. Хорошо?
      Он согласно кивнул.
 
      — Когда-то, в очень давние времена, — снова заговорила Мохиам, — у людей были машины, которые делали для людей и за людей гораздо больше того, что они делают сейчас. Машины делали разные вещи. Были даже такие машины, которые могли — некоторым особым образом, правда, — думать. Были автоматические машины, способные изготовлять полезные вещи. Считалось, что все это сделает человека свободным, но, естественно, лишь позволило машинам поработить людей. Человек, обладавший нужной ему машиной, мог делать массу разрушительных вещей. Ты понимаешь?
      Он с трудом овладел голосом и рискнул ответить: — Да.
      Она заметила произошедшую в мальчике перемену, он насторожился.
      — Так вот, мальчик, чего у нас не было, так это машин, с помощью которых можно было бы сделать всех людей добрыми или даже превратить всех людей в настоящих людей. Среди нас много поддельных, ложных людей. Они выглядят как люди. Они могут говорить, как люди. Но если их поставить в тяжелую ситуацию, то они сразу являют свою животную сущность. Самое большое горе заключается в том, что они искренне считают себя людьми. О да, они думают. Но одного мышления недостаточно, чтобы сделать человека человеком.
      — Тебе приходится думать о своих мыслях, — сказал Пауль. — Ты должна… — он замялся, — должна понимать, как именно ты думаешь.
      Она прислушалась к его словам, беззвучно шевеля губами, повторила их. Потом она потерла глаза и сказала:
      — Ах, эта Джессика.
      — Так что же случилось со всеми машинами? — спросил Пауль.
      — Именно мужчины задают такого рода вопросы, — сказала Мохиам. — Ну, их уничтожили, мальчик. Была война. Революция. Анархия. И когда все закончилось, то людям стало запрещено снова изготовлять такие машины.
      — Ты так и не сказала мне, откуда пришла, — произнес Пауль.
      Она громко рассмеялась. В смехе прозвучали очень теплые нотки.
      — Будь благословен, малыш, но я просто существую. Понимаешь, до сих пор есть потребность в определенных вещах, которые делали эти так называемые мыслящие машины. Поэтому кто-то должен помнить, что всегда были люди, которые умели думать как машины.
      — Как именно?
      — Они способны усваивать все виды информации и без потерь воспроизводить ее. Эти люди обладали так называемой эйдетической памятью. Но это еще не все. Они умели отвечать на самые сложные вопросы. Математические, военные, социальные вопросы. Они могли в уме вычислять вероятность того или иного события. Они могли переваривать любые виды информации и выдавали ответы всегда, когда такие ответы требовались.
      — Они были людьми? — спросил он.
      — Да, были, по крайней мере большинство из них.
      — Что значит — большинство?
      — Это не важно, юноша. Твоя мать расскажет тебе об ученых идиотах и им подобных, если ты попросишь ее об этом. Но я объясняю, откуда я пришла. Это был большой путь. Появились школы, в которых воспитывали людей определенного сорта. Одну из них называли Школой Бене Гессерит. Там обучали тому, как отличать людей от животных. Это было племя. Селекционное племя. Но имелись ненулевые шансы того, что и среди животных… из-за смешения могли рождаться люди. — Преподобной Матери показалось, что он теряет нить, и она спросила: — Тебе все понятно?
      — Я знаю, как мы отбираем самых храбрых быков, — ответил мальчик. — Через коров. Если храбры коровы, то и быки тоже будут отважными.
      — Да, правильно, — согласилась она. — Это общее правило. Мужчины — деятели, и человеческие самцы стали искать выпускниц Бене Гессерит. Да, мальчик мой, Бене Гес-серит имела большой успех. Мы производили преимущественно женщин… производительниц. Храбрых женщин. Красивых. Но в Новой Империи было лишь несколько определенных способов, какими мы могли действовать. Некоторые свои приемы мы должны были хранить в секрете. Ты же понимаешь, что вещи, о которых я тебе говорю, являются тайной?
      Он рассеянно кивнул. Таинственность этой старухи бросалась в глаза. Его волновало нечто иное. Он заговорил:
      — Но я же мальчик.
       Может быть, это как раз он,подумала старуха. Такой зрелый для своих лет. Такой понятливый.Вслух она сказала:
      — Мужчин мы тоже используем, но другими способами. Кроме того, мы постоянно ищем мужчину совершенно особого типа.
      — Какого именно?
      — У нас с тобой слишком мало времени, — ответила она. — Твоя мать все тебе объяснит. Я могу сказать обо всем лишь очень кратко. Мужчина, который нам нужен, сам будет знать, что он и есть тот человек. Когда он познает это в себе, это и будет моментом его прозрения и восхождения.
      — Ты просто отделываешься от меня общими фразами, — сказал он, возмутившись. Взрослые слова не были такими отвратительными, как эта форма унижения.
      — Да, отделываюсь, — признала Мохиам. — Но сейчас ты должен просто принять на веру мои слова. Я не только не имею возможности ответить прямо сейчас на твои вопросы, это может причинить тебе вред. Знание должно расти у тебя внутри до тех пор, пока ты сам не почувствуешь, что оно расцвело и готово приносить плоды. Этот процесс нельзя ускорить силой. Нам кажется, что мы знаем, в каком климате растут такие способности, но…
      Она замолчала и задумчиво покачала головой.
      Очевидная неопределенность и неуверенность старухи потрясли Пауля. Какое-то мгновение она была источником божественной мудрости. Теперь же… он видел, что она сама вступила в область неизведанного. И эта область очень тревожила его. Он не мог выразить свое ощущение словами, он его просто чувствовал. Ему казалось, что он потерялся.
      — Пора звать твою мать, — сказала она. — Сегодня тебе предстоит трудный день.

      Пауль продолжал внимательно разглядывать старика.
      — Туфир, мне только что пришла в голову одна мысль.
      — Какая же?
      — На самом деле я очень мало о тебе знаю.
      — Что такое? — спросил Гават, резко взглянув на Пауля. Не оскорбляет ли меня этот молокосос? Не сомневается ли он в моей лояльности?
      — Я хочу сказать, что не знаю о тебе некоторых реальных, практических вещей, — ответил Пауль. — Например… э… был ли ты женат, или…
      — У меня были женщины, — недовольно проворчал старик.
      — А дети?
      — Похоже, что нет.
      — Но у тебя не было семьи?
      — Моя семья — это семья моего герцога.
      — Это не одно и то же, — сказал Пауль. — Ты всегда был очень занят нашими…
      — Герцог давал мне все, в чем я нуждался, — сказал Гават. — Если бы такой разговор, как этот, завел простолюдин, я бы расценил его как смертельное оскорбление. Вы рождены, чтобы властвовать, юноша, и принимать службу тех, чью верность вы заслужили. Но одного права рождения недостаточно. Вам еще предстоит многому научиться. Именно для этого мы и находимся сейчас здесь, и давайте займемся делом. — Он со стуком положил на стол стопку бумаг. — Юэх, ваша матушка и все, кто хоть что-то знает об Арракисе, передали это вам. Итак, что вы сами знаете об этой планете?

      Гурни был наилучшим товарищем по играм, самым близким другом детства Пауля.
      Гурни положил оружие на тренировочный стол, аккуратно разложил и бросил на него последний взгляд, чтобы убедиться в его полной готовности: станнеры поставлены на предохранитель, острия рапир защищены, кинжалы вложены в ножны, батареи защитных поясов заряжены.
      Гурни слышал, что за его спиной мальчик продолжал безостановочно двигаться, и ему вдруг пришло в голову, что Пауль очень медленно заводит с людьми теплые отношения и что очень немногие могут разглядеть хрупкое биение дружбы под холодными светскими манерами юного Пауля. Как старый герцог,подумал Гурни. Всегда помнит о своей классовой принадлежности. И это печально, ибо в мальчике так много забавного, искреннего и непосредственного. Жаль, что он постоянно прессует свои истинные чувства.Гурни обернулся, снял с плеча балисет и принялся настраивать его. Ну вот опять,подумал он, я займусь игрой, когда надо думать о деле.
 
      — Ты ненавидишь Харконненов почти так же сильно, как мой отец, — сказал Пауль.
      — Почти так же сильно, — согласился Гурни, и Пауль уловил иронию в тоне, каким были произнесены эти слова. — Граф Раббан Ланкивейлский — двоюродный брат Хар-коннена. Ты слышал легенду об Эрнсо, кузнеце, взятом в плен на Педмиоте и проданном в рабство графу Раббану… вместе со всей своей семьей?
      — Да, слышал. Ты не раз пел мне балладу о нем, — ответил Пауль.
      Гурни снова заговорил, глядя на стену мимо мальчика:
      — Тогда ты вспомнишь, что Эрнсо было приказано украсить рукоятку и клинок лучшего графского меча. И Эрнсо выполнил приказание, но в украшении была зашифрована надпись — проклятие и мольба к небесам покарать злодейский Дом.
      — Да, я помню. — Пауль недоуменно кивнул. Та кровавая баллада была у него одной из самых любимых.
      — И никто не мог прочитать тайную надпись, — продолжал Гурни, — до тех пор, пока один из придворных лакеев, будучи еще мальчишкой, не разгадал тайну зашифрованного проклятия. Это было предметом веселых шуток для придворной челяди, но потом слух о ней дошел и до Зверя Раббана…
      — И Эрнсо подвесили за пальцы ног над гнездом чирака, и он умер мучительной смертью, а его семья была продана в рабство — на разные планеты, — сказал Пауль. — Я помню эту историю, но…
      — Я скажу тебе одну вещь, известную в этом Доме очень немногим, — продолжал Гурни. — Вообще меня следует называть Гурни Халлек Эрнсон, так как я — сын Эрнсо.
      Пауль смущенно уставился на дрогнувший шрам на подбородке Гурни.
      — Меня освободили люди Гавата, когда они едва не захватили барона на Гедипрайм, — сказал Гурни. — Я был тогда еще ребенком, но выказал большие способности в обращении с мечом, поэтому меня и взяли на обучение. Дункан Айдахо нашел способ отдать меня в школу Гиназа. После окончания школы я получил несколько заманчивых предложений, мальчик, но теперь ты понимаешь, почему я вернулся назад, в Дом Атрейдесов, и почему я никогда не покину его.

      — Здесь чувствуется стиль Гавата, — сказал Юэх и тронул вислые усы. — Я слышал, что Гават уехал. Прихватив с собой весь пропагандистский корпус и прессу. Интересно, какие сценарии он выбрал для первых публикаций. Харконнены, как вам известно, не пользовались на Арракисе печатными материалами, больше полагаясь на убеждение мечом.
      — Мой отец поступает по-другому, — сказал Пауль.
      — Действительно, — согласился Юэх. С этими словами он поправил серебряное кольцо, скреплявшее на плече длинные волосы, — эмблему медицинской школы доктора Сука.
      — Моя мать говорит, что вы проходили начальную подготовку по программе Бене Гессерит, — сказал Пауль. — Правда ли, что врачи школы Сук учатся у преподавательниц из Бене Гессерит?
      — Нет. — Юэх положил руку на колени. — Моя… Ванна состояла в Бене Гессерит. Жена всегда учит мужа, даже если он не слишком глубоко вникает в учение… а если она к тому же член ордена Бене Гессерит… — Он горестно покачал головой.
      — Она… умерла? — спросил Пауль.
      Юэх судорожно глотнул. Он жалеет меня, но я не нуждаюсь в его жалости!
      — Да, — ответил он, подумав: Хотелось бы, чтоб это было правдой. Пусть она будет мертва и в смерти своей свободна от Харконненов. Но я не могу быть уверенным в этом до тех пор, пока лично не встречусь с бароном в нашем тахадди альбурхан, на суде божьем. Тогда я увижу все собственными глазами.
      — Прости меня, — сказал Пауль и подумал: Наверное, поэтому он вызывает во мне чувство неловкости. Он — тяжко страдающий от своего неизбывного горя человек. Мне надо быть добрее с ним. Может быть, отец сможет найти для него другую женщину.
      — Мне надо уйти через несколько минут, — сказал Юэх. — Но сегодня мы не преуспели в занятиях из-за всей этой суматохи. Мы вернемся к регулярным занятиям уже на Арракисе.
      — Да, все как-то смешалось, — согласился Пауль. — Нам приходится скрываться в четырех стенах, потому что наши силы иссякают из-за отправки лучших людей на Арракис. Но отец говорит, что опасность не слишком велика и мы здесь не очень сильно уязвимы, так как многие Великие Дома просто молятся за то, чтобы Харконнены нарушили конвенцию. Тогда они станут добычей для всех, кто захочет помериться с ними силой.
      — Тем не менее лучше оставаться дома, — сказал Юэх. — Я слышал, что вчера в саду поймали какого-то соглядатая. Я знаю, что защитный пояс вокруг замка имеет прорехи.

      — Но сначала давай займемся Салусой Секундус. Прости, если я скажу очевидное. Я просто хочу удостовериться в том, что ты видишь вещи так же, как их вижу я.
      Пауль глубоко вздохнул и подумал: Наконец-то он собирается сказать мне, как именно мы победим.
      — Бытует такое популярное мнение, — заговорил герцог, — что наша цивилизация имеет научную основу, что ее фундаментом является конституционная монархия, в которой даже простые люди могут занять высокое положение. В конце концов, разве астрономы не открывают едва ли не каждый день новые планеты?
      — Гават говорит, что планеты земного типа встречаются так же редко, как зубы у кур, и что распределение этих планет является исключительной прерогативой Императора, — сказал Пауль. — За исключением тех планет, о которых мы ничего не знаем и которые Космическая Гильдия удерживает за собой.
      — Мне нравится, что ты так часто цитируешь Гавата, — похвалил сына герцог. — Это свидетельствует о твоей врожденной осмотрительности. Но я сомневаюсь, что Гильдия удерживает за собой какие-то планеты. Не думаю, что им нравится жить на земле… на открытом воздухе. Я несколько раз путешествовал на кораблях Гильдии — ко двору и в другие места. Членов экипажа не видишь, разве только на экранах. То, что я видел, заставляет думать, что они презирают нас — людей, привязанных к определенным планетам.