7

Фурлоу сидел, облокотившись на руль своей припаркованной машины и курил трубку, Очки с поляризованными стёклами лежали рядом на сиденье, он смотрел на темнеющее небо сквозь ветровое стекло, по которому скатывались капли дождя.

Его глаза слезились, и дождевые капли скользили по стеклу так же, как слезы текут по лицу человека. “Мне давно уже нужна новая машина взамен этого двухместного автомобиля”, — размышлял Фурлоу. Он пользовался им уже более пяти лет, но никак не мог расстаться с привычкой экономить деньги. Эта привычка осталась с тех пор, когда он откладывал каждый лишний доллар на покупку нового дома, в котором он и Рут должны были поселиться после женитьбы.

“Интересно, почему она захотела увидеть меня? — подумал Фурлоу. — И почему именно здесь, где раньше мы обычно встречались? Зачем сейчас нужна эта осторожность?”

Прошло уже двое суток с момента убийства, но он вес ещё не мог связать в единое целое события того дня. Когда он читал в газетных заметках о себе, он читал это так, будто говорилось о другом, незнакомом человеке, — смысл этих заметок ускользал от него, расплывался, подобно каплям дождя на стекле. Все пошло кувырком под влиянием происходящих событий — диких поступков Мёрфи и жестокости окружающих.

Фурлоу был потрясён, узнав, что общество требует смерти Мёрфи. Реакция была такой же жестокой, как вихрь насилия, который пронёсся над городом.

“Жестокий шторм, — думал он. — Буря жестокости”. Он посмотрел на деревья слева от него, гадая, давно ли он здесь. Часы стояли. Рут давно должна бы появиться. Это была её дорога.

Солнце выглянуло из-за облаков, с запада, окрашивая верхушки деревьев в оранжевый цвет. Капли дождя сверкали на листьях. Пар от мокрой земли поднимался среди коричневых чешуйчатых стволов эвкалиптов. Стрекот насекомых доносился от корней деревьев и пучков травы, росших на открытых местах вдоль грязной дороги. “Что они понимают о грозе, которая недавно пронеслась над нами?” — подумал Фурлоу. Как психолог он мог объяснить, почему большинство жителей городка требовало немедленной расправы над Мёрфи, но его потрясло столь же жестокое отношение официальных лиц. Он вспомнил о попытках помешать ему провести профессиональное медицинское обследование Мёрфи, Шериф, районный прокурор Джорж Парет, все местные власти сейчас уже знали о том, что Фурлоу предполагал психический срыв, который стоил жизни Адель Мёрфи. Если они официально признают этот факт, им придётся считать Мёрфи невменяемым и отказаться от вынесения приговора.

Парет уже проявил себя, позвонив начальнику Фурлоу, директору психиатрической больницы Морено, доктору Леро Вейли. Вейли был хорошо известен своей кровожадностью; как специалист, он всегда старался позволить правосудию осуществить наказание. Вейли, естественно, объявил Мёрфи вменяемым и “несущим ответственность за свои действия”.

Фурлоу взглянул на бесполезные часы. Они показывали 2-14. Он знал, что сейчас должно быть около семи. Скоро стемнеет. Что задержало Рут? Почему она попросила встретиться на их старом месте?

Он вдруг почувствовал, что ему неприятно будет видеть её.

“Неужели я стыжусь этой предстоящей встречи с ней?” — спросил он себя.

Фурлоу приехал сюда прямо из больницы, после того, как Вейли нагло пытался заставить его отступиться от участия в судебном разбирательстве, забыть на время, что он судебный психиатр.

Слова били наотмашь:…личная заинтересованность,…старая подружка,…её отец. Их смысл был ясен, а объяснялось все тем, что Вейли тоже знал о его заключении по поводу Мёрфи, которое сейчас находилось в следственном отделе. Оно противоречило точке зрения Вейли.

Фурлоу тряхнул головой, отгоняя неприятные воспоминания. Он снова взглянул на часы, улыбнулся непроизвольному движению. В салон машины проникал запах мокрых листьев.

“Почему всё-таки Рут просила встретить се здесь? Ведь она теперь замужем за другим. И почему она так дьявольски запаздывает? Не случилось ли с ней чего?”

Он посмотрел на свою трубку.

“Проклятая трубка опять потухла. Вечно она тухнет. Я курю спички, а не табак. Не хотелось бы снова обжечься на этой женщине. Бедная Рут — какая трагедия! Она была очень близка с матерью… Он попытался вспомнить убитую. Сейчас Адель Мёрфи была лишь кучкой фотографий и описанием в протоколах, отражением полицейских заметок и свидетельских показаний. Образ той Адели Мёрфи, которую он знал, не хотел выплывать из-за жутких новых изображений. В его голове держались сейчас лишь полицейские фотографии — рыжие волосы (совсем как у дочери), разметавшиеся по замасленному дорожному покрытию.

Её бледная обескровленная кожа на фотографии — это он помнил.

Он помнил также слова свидетельницы, Сары Френч, жены доктора, живущего по соседству, её показания под присягой; с помощью се показаний он воссоздал в уме почти визуальную картину происшедшего. Сара Френч услышала крики, визг. Она выглянула из окна своей спальни, находящейся на втором этаже, в залитую лунным светом ночь, как раз вовремя, чтобы увидеть убийство.

“Адель… Миссис Мёрфи выбежала из задней двери своего дома. На ней была зелёная ночная рубашка… очень тонкая. Она была босиком. Я ещё подумала, как она странно выглядит босиком. Джо был прямо позади неё. У него был в руке этот проклятый малайский крисс. Это было ужасно, ужасно! Я видела его лицо… лунный свет. Он выглядел так, как обычно выглядит в ярости. В гневе он ужасен!”

Эти слова, слова Сары… Фурлоу почти видел сверкнувший зигзаг лезвия в руке Джо Мёрфи, ужасающий, дрожащий, раскачивающийся предмет в чередующихся полосках света и тени. Джо потребовалось всего десять шагов, чтобы настичь свою жену. Сара сосчитала удары.

“Я стояла у окна и считала каждый раз, когда он наносил удар. Не знаю зачем. Я только считала. Семь раз. Семь раз”.

Адель рухнула на бетон, её волосы разметались неровным пятном, которое позднее зафиксировали камеры. Её ноги конвульсивно дёрнулись, затем выпрямились и застыли.

Все это время жена доктора как изваяние стояла у окна на втором этаже, зажав рот рукой.

“Я не могла пошевелиться. Я не могла произнести ни звука. Я только смотрела на него”.

Тонкая правая рука Мёрфи взметнулась вверх, и он с силой метнул нож в землю; затем не торопясь обошёл тело жены, стараясь не наступать в расплывающуюся красную лужу. Вскоре он скрылся в тени деревьев, там, где подъездная аллея выходила на улицу. Сара услышала, как заработал мотор автомобиля. Зажглись фары. Машина проехала по хрустящему гравию, и звук мотора постепенно затих. Только после этого Сара поняла, что может пошевелиться. Она вызвала скорую помощь.

— Энди?

Голос вернул Фурлоу к действительности. “Рут?” — мелькнуло в его голове. Он обернулся.

Она стояла с левой стороны машины, стройная женщина в чёрном шёлковом костюме, плотно облегающем фигуру. Её рыжие волосы, обычно распущенные, были собраны в тугой пучок на затылке. Волосы были стянуты туго, и Фурлоу попытался забыть длинные пряди волос её матери на грязном бетоне автострады.

Зелёные глаза Рут смотрели на него с выражением болезненного ожидания. Она была похожа на испуганного эльфа.

Фурлоу открыл переднюю дверцу и вылез на влажную землю обочины.

— Я не слышал твоей машины, — сказал он.

— Я живу сейчас у Сары. Я прошла пешком. Поэтому так запоздала.

Было видно, что она говорит, с трудом сдерживая слезы, и он подумал о бессмысленности их разговора.

— Рут… черт побери! Я не знаю, что сказать.

Бессознательным движением он бросился к ней и обнял её Он почувствовал, как напряглись её мускулы.

— Не знаю, что сказать.

Она высвободилась из его объятий.

— Тогда… ничего не говори. Все так или иначе уже сказано. — Она подняла глаза и посмотрела ему в лицо. — Ты все ещё носишь свои специальные очки?

— Да черт с ними, с очками. Почему ты не стала говорить со мной по телефону? Мне что, в больнице дали номер Сары? — Он вспомнил её слова: живу у неё. Что это могло означать?

— Отец сказал… — Она закусила нижнюю губу, замотала головой. — Энди, о Энди, он сумасшедший, а они собираются разделаться с ним… — Она посмотрела ему в глаза, её ресницы были мокры от слез. — Энди, я не знаю, что должна сейчас чувствовать по отношению к нему. Я не знаю…

Он снова обнял её. На этот раз сна не сопротивлялась. И тихо заплакала, уткнувшись ему в плечо. Она плакала, дав волю накопившемуся.

— Забери меня отсюда! — прошептала она.

“Что она говорит? — спросил Фурлоу. — Она уже давно не Рут Мёрфи. Она — миссис Невилл Хадсон”. Ему захотелось оттолкнуть её, начать задавать ей вопросы. Но ведь он — на службе. Как психиатр, он не мог поступить подобным образом. С вопросами можно подождать. Она жена другого. Черт! Черт! Что происходит? Сражение. Он вспомнил об их ссоре в ту ночь, когда он сказал ей о стипендии, которую ему обещали за научную работу при университете. Она не хотела, чтобы он согласился, не хотела разлучаться с ним на год. В её понимании Денвер был так далеко.

“Но ведь это только на год”. — Сейчас он слышал свой собственный голос, произносящий эти слова. — “Тебя гораздо больше беспокоит твоя чёртова карьера, чем я!” — Её волосы взъерошились от ярости.

Они расстались на этой сердитой ноте. Его письма уходили в пустоту — ответа не было. Её “не было дома”, когда он звонил по телефону. И он понял, что его тоже можно вывести из себя. Но что же произошло на самом деле?

Она снова произнесла:

— Не знаю, как теперь относиться к нему?

— Что я могу сделать для тебя? — Больше он ничего не мог сказать.

Она отстранилась от него.

— Энтони Бонделли, адвокат. Мы наняли его… Он хочет поговорить с тобой. Я… я сказала ему о твоём заключении об… отце — о времени, когда произошёл его психический срыв.

Её лицо сморщилось.

— О, Энди, зачем ты уехал. Ты был нужен мне. Был нужен нам.

— Рут… твой отец не принял бы от меня никакой помощи.

— Я знаю… он ненавидел тебя… из-за того… что ты сказал. Но он нуждался в тебе.

— Никто не слушает меня, Рут. Он сейчас слишком важный человек для…

— Бонделли считает, что ты можешь помочь с оправданием. Он просил меня встретиться с тобой, чтобы… — Она пожала плечами, достала из кармана носовой платок, вытерла щеки.

“Вот оно что, — подумал Фурлоу. — Она ищет подходы ко мне, пытается купить мою помощь.”

Он отвернулся, чтобы скрыть гнев и боль. Он точно ослеп, потом начал различать предметы (довольно медленно, как ему показалось), и его взгляд задержался на каком-то неуловимом, темноватом движении над кроной деревьев небольшой рощицы. Как будто рой мошкары, но вроде бы и нет. Очки. Где его очки? В машине! Мошки поднялись вверх и растаяли в небе. Их исчезновение сопровождалось странным ощущением, как будто кто-то дёрнул струну внутри него.

— Так ты поможешь? — спросила Рут.

“Было ли это то же самое, что я видел тогда у окна Мёрфи? — спросил себя Фурлоу. — Что это такое?”

Рут приблизилась на шаг, напряжённо вглядываясь в его профиль:

— Бонделли думает, что из-за наших отношений ты станешь колебаться.

“Проклятый, умоляющий тон её голоса!”. Его мозг, наконец, уловил смысл вопроса.

— Хорошо, я сделаю всё, что могу — ответил он.

— Этот человек в тюрьме, он только внешняя оболочка, — сказала она. Её голос был тихим, бесцветным.

Он взглянул на неё, отмечая, как черты её лица застывают по мере того, как она говорит.

— Он не мой отец. Он только похож на моего отца. Мой отец умер. Он уже давно умер. Мы просто не понимали этого… Вот и все.

“Господи! Какая она жалкая!”

— Я сделаю всё, что могу, — произнёс он, — но…

— Я знаю, что надежды не так уж много, — сказала она. — Я знаю, что они чувствуют — люди. Мою мать убил тот человек.

— Люди должны понять, что он не в своём уме, — заметил Фурлоу, помимо своей воли сбиваясь на наставительный тон. — Они замечают это по тому, как он говорит, по его поступкам. Сумасшествие, к сожалению, передаётся окружающим. Оно порождает ответную реакцию. Сумасшедший является для общества раздражителем, который оно хочет устранить. Он заставляет людей задавать себе вопросы, на которые они не могут ответить.

— Нам не нужно сейчас говорить о нем, — сказала она. — Не здесь. — И посмотрела на рощицу. — Но я Должна поговорить о нем. Или я сойду с ума.

— Это вполне понятно, — произнёс он успокаивающим тоном. — В ответ на то беспокойство, которое он причинил обществу, общество отвечает… Проклятие! Слова иногда так глупы!

— Я понимаю, — сказала она. — Я тоже могу делать клинические обобщения. Если моего… если этого человека в тюрьме признают сумасшедшим и отправят в лечебницу, люди будут вынуждены задавать себе очень неприятные вопросы.

— Может ли человек казаться нормальным, когда он на самом деле помешанный? — спросил Фурлоу. — Может ли человек, который считает себя нормальным, быть сумасшедшим? Могу ли я быть настолько не в порядке, чтобы совершить такой же поступок, как тот человек?

— Я сейчас все время плачу, — произнесла Рут. Она взглянула на Фурлоу и отвернулась. — Очень трудно побороть боль утраты. — Она глубоко вздохнула. — Ничего не помогает, хоть я давно работаю сестрой в психиатрическом отделении. Как странно… будто два разных человека уживаются во мне.

Она опять посмотрела на Фурлоу с беззащитным выражением.

— Но я не могу пойти к человеку, которого я люблю, и попросить забрать меня отсюда, потому, что я боюсь… смертельно боюсь.

“Человек, которого я люблю!” Эти слова раскалённой стрелой пронзили его мозг. Он тряхнул головой.

— Но… как же…

— Нев. — Как сухо она произнесла это имя. — Я не живу с ним уже три месяца. Я жила у Сары Френч. Нев… Нев был ужасной ошибкой. Это жадный, мелочный человек!

Фурлоу почувствовал, что горло у него сжалось. Он кашлянул, посмотрел на темнеющее небо и сказал:

— Через несколько минут стемнеет.

Как глупо, не к месту прозвучали эти слова!

Она дотронулась до его руки.

— Энди, о Энди! Что же я наделала!

Она позволила ему обнять себя. Он погладил её волосы и тихо произнёс:

— Но мы снова вместе, как прежде.

Рут подняла голову и посмотрела на него.

— Беда в том, что этот человек в тюрьме не производит впечатления помешанного. — Слезы текли у неё по щекам, но голос звучал твёрдо. — Он думает, что моя мать была неверна ему. Большинство мужчин переживают по этому поводу. Я думаю… даже Нев должен страдать из-за этого.

Неожиданный порыв ветра стряхнул на них капельки воды с листьев. Рут высвободилась из его объятий.

— Давай пройдёмся пешком.

— В темноте?

— Мы знаем дорогу. И потом клуб верховой езды установил там фонари. Они освещают дорогу через пустырь в госпиталь. Они автоматические.

— Может пойти дождь.

— Не имеет значения. Мои щеки и так уже мокры от слез.

— Тут… дорогая… Я…

— Давай просто прогуляемся нашей обычной дорогой.

Он все ещё колебался. Было что-то путающее в этой роще… Какое-то давление, почти ощутимый шум. Он подошёл к машине, сел в неё и нашёл свои очки. Вылез снова, огляделся — ничего. Ни мошек, ни других, признаков чего-либо необычного — за исключением странного давления.

— Тебе не понадобятся твои очки, — сказала Рут. Она взяла его за руку.

Фурлоу вдруг обнаружил, что сдавило горло и он не может произнести ни слова. Он попытался понять, чего он боится. Это не была боязнь за себя. Он боялся за Рут.

— Пошли, — сказала она.

Он позволил ей пойти вперёд по направлению к аллее для верховых прогулок. Темнота сразу же окружила их, как только они вышли из эвкалиптовой рощи и ступили на аллею. Прикреплённые тут и там к соснам и каштанам фонарики отбрасывали сквозь листву причудливые тени. Несмотря на недавно прошедший дождь, дорога не раскисла, идти по ней было удобно.

— Мы одни на этой аллее, — сказала Рут. — Никто не выйдет из дома из-за дождя.

Она сжала его руку.

“Но мы не одни”, — подумал Фурлоу. Он чувствовал присутствие чего-то, что-то было в воздухе рядом с ними… осторожное, опасное. Он посмотрел на Рут. Её макушка едва доставала ему до плеча. Рыжие волосы тускло блестели в рассеянном свете фонарей. Гнетущая тишина и это странное ощущение давления. Утрамбованный чернозём дорожки поглощал звуки их шагов.

“Какое-то ненормальное чувство, — думал он. — Если бы его описал пациент, я сразу же попытался бы установить источник этих ощущений”.

— Я любила гулять здесь, когда была ребёнком, — произнесла Рут. — Это было до того, как установили здесь фонари. Мне они очень не нравились.

— Ты гуляла здесь в темноте? — спросил он.

— Да. Я что, никогда не говорила тебе этого?

— Нет.

— Воздух кажется чище после дождя.

Она глубоко вздохнула.

— А твои родители знали об этом? Сколько тебе было лет?

— Наверное, одиннадцать. Родители ничего не знали. Они вечно думали о вечеринках и покупке барахла.

Аллея вывела их на небольшую полянку, от котором налево, через проем в ограде бежала тёмная тропинка. Они пролезли в брешь, спустились на несколько ступенек и оказались на покрытой гудроном верхней плите водонапорного резервуара. Под ними, как драгоценные камни на тёмном бархате ночи, светились городские огни. Они подкрашивали оранжевым низко нависшие облака.

Фурлоу чувствовал, что странное давление усилилось. Он посмотрел вверх, потом по сторонам — ничего. Он перевёл взгляд на белевшее в сумраке лицо Рут.

— Когда мы раньше приходили сюда, ты обычно спрашивал: “Можно поцеловать тебя?”, — сказала она. — А я обычно отвечала: “Я ждала, что ты об этом спросишь.”

Рут повернулась и прижалась к нему, подняв лицо вверх. Его страхи, неопределённое давление, все было забыто, когда он нагнулся и поцеловал се. На мгновенье ему показалось, что время повернуло вспять: ни Денвера, ни Нева — ничего этого никогда не было. Но тепло её губ и то, как она требовательно прижалась к нему, удивило его. Он отстранился.

— Рут, я…

Она прижала палец к его губам.

— Не говори этого. — Потом спросила: — Энди, ты когда-нибудь хотел пойти со мной в отель?

— Черт возьми! Сколько раз…

— Но ты никогда не подъезжал ко мне как следует.

Он почувствовал, что она смеётся над ним и сердито ответил:

— Я любил тебя!

— Я знаю, — прошептала она.

— Я не хотел просто поваляться с тобой на сеновале. Я хотел… черт, я хотел жениться на тебе, завести детей и… все такое.

— Какой же дурой я была!

— Дорогая, что ты собираешься делать дальше? Ты собираешься… — Он заколебался.

— Развестись? — спросила она. — Конечно, после.

— После… суда?

— Да.

— Беда маленького городка, — произнёс он, — в том, что все знают о твоих делах, даже те, кому этого знать не следует.

— Довольно запутанная ситуация, — заметила она.

Они молча стояли, обнявшись, и Фурлоу подумал о непонятном давлении, мысленно проконтролировал своя ощущения, подобно тому, как языком пробуют больной зуб. Да, оно все ещё ощущается. Сильное беспокойство овладело им.

— Я все думаю о моей матери, — сказала Рут.

— Что?

— Она тоже любила отца.

В животе у него резко похолодело. Он хотел заговорить, но не издал ни звука, в то время, как глаза его заметили движение в оранжевом отсвете облаков прямо перед ним. Объект выплыл из облаков и остановился в воздухе в сотне ярдов от них, чуть выше уровня площадки резервуара. Фурлоу разобрал очертания объекта на фоне подсвеченных облаков — четыре мерцающих цилиндрических ноги под зелёным фосфоресцирующим куполом. Радужный световой круг выходил из основания каждой ноги.

— Энди! Ты делаешь мне больно!

Он понял, что в шоке стиснул её тело руками. Медленно, он ослабил своё объятие.

— Повернись, — прошептал он. — Скажи мне, что ты видишь там, на фоне облаков.

Она взглянула на него, нахмурив брови, и повернулась, всматриваясь в небо над городом.

— Где?

— Немного выше нас, прямо на фоне облаков.

— Ничего не вижу.

Объект поднесло ветром поближе. Фурлоу мог уже различить фигуры внутри зелёного купола. Они двигались в тусклом зеленоватом свете. Радужный отсвет под цилиндрическими ногами предмета стал ослабевать.

— Что ты там увидел? — спросила Рут. Он почувствовал, как она задрожала.

— Вон там, — сказал он, указывая на облака. — Смотри, вон там.

Она напряжённо всматривалась по направлению его руки.

— Ничего, кроме облаков.

Он снял свои очки:

— Вот. Посмотри через них.

Даже без очков Фурлоу мог различать контуры предмета. Они приближались к вершине горы — ближе-ближе.

Рут надела очки, посмотрела в указанном направлении.

— Я… какое-то тёмное пятно, — сказала она. — Похоже на… дым или облако… или… насекомых. Это стая насекомых?

Во рту у Фурлоу пересохло. Он забрал очки, посмотрел на медленно приближающийся объект. Внутри него были отчётливо различимы силуэты. Он насчитал пять фигур, огромные сверкающие глаза каждого из них смотрели на него.

— Энди! Ну а что же ты видишь?

— Ты решишь, что я псих.

— Ну, что это?

Он глубоко вздохнул и описал объект.

— Там пять человек?

— Может быть, они и люди, но очень маленького роста. Похоже, не больше трех футов.

— Энди, ты пугаешь меня. Зачем ты меня пугаешь?

— Я сам напуган.

Она плотнее прильнула к нему.

— Ты уверен, что видишь этих… этот… Я ничего не могу разглядеть.

— Я вижу их также отчётливо, как вижу тебя. Если это иллюзия, то это удивительно реальная иллюзия.

Радужное сияние под трубчатыми ногами приобрело тусклый голубей оттенок. Объект опускался ниже, ниже и наконец замер не более, чем в пятнадцати ярдах на одном уровне с ними.

— Может быть, это новый вид вертолёта, — сказала Рут. — Или… Энди, я все ещё не могу его разглядеть.

— Опиши, что ты видишь… — Он показал рукой: — Вот здесь.

— Небольшое туманное облачко. Похоже, сейчас опять пойдёт дождь.

— Они работают с какой-то квадратной машиной. У неё спереди есть что-то похожее на небольшую антенну. Эта антенна светится. Они направляют её на нас.

— Энди, мне страшно.

Её трясло.

— Я думаю, нам лучше убираться отсюда, — произнёс Фурлоу. Он приказал себе идти, но обнаружил, что не может двинуться с места.

— Я… не могу двигаться, — прошептала Рут.

Он слышал, как стучат её зубы, но и его тело застыло, словно отвердевший цемент.

— Энди, я не могу двигаться! — В её голосе слышались истерические нотки. — Оно ещё здесь?

— Они направили на нас какие-то приборы, — выговорил он, с трудом шевеля губами. Ему показалось, что его голос донёсся откуда-то издалека, что говорит кто-то другой. — Они делают что-то с нами. Ты уверена, что ничего не видишь?

— Ничего, только маленькое облачко, ничего больше.

Фурлоу вдруг понял, что она просто упрямится. Каждый смог бы разглядеть предмет перед своим носом! Растущий гнев захлестнул его. Почему она не признается, что видит их? Прямо перед ней! Он уже ненавидел её за упрямство. Отметил, что стал злиться. Глупо. Он начал анализировать свою реакцию.