16

Не раздеваясь, Бекетт вытянувшись лежал на своей спартанской раскладушке в крохотной комнате ДИЦ. Он заложил руки за голову, чувствуя костяшками пальцев комковатую подушку. Единственным источником света в комнате были часы с подсветкой на столе возле его головы. Полтретьего ночи. Глаза Бекетта были открыты. В горле у него застрял комок, который он никак не мог проглотить.

«Слава Богу, моя семья пока в безопасности», – думал Бекетт.

Вся эта зона северного Мичигана была оцеплена войсками.

«Мы идем по пути Франции и Швейцарии».

«Распались».

Он знал, что стоит только закрыть глаза, как сознание заполонят воспоминания об умирающей Ариене Фосс.

– Я замерзаю! – не переставала она жаловаться.

Впрочем, между жалобами Фосс снабжала их клинической картиной своих симптомов, как они виделись изнутри сознанию, окончательно настроившемуся на медицинские детали.

В палате госпиталя были светло-зеленые стены и твердый пластиковый пол, покрытый пятнами засохшего антисептика. Окон не было. Лишь картина с горным пейзажем висела на стене, создавая иллюзию пространства за стенами стерильной комнаты. Линии проводов в сером изоляционном покрытии выходили из-под ложа Фосс, прячась в коробке электронной системы, наблюдавшей за ее жизненными показателями. Лишь одна прозрачная трубочка сбегала из капельницы в ее правую руку: раствор Рингера.

Со своего кресла возле ее кровати Бекетт мог держать в поле своего зрения и монитор, и пациентку. Губы Фосс шевелились. Звука не было, глаза закрыты. Губы шевельнулись снова, потом послышалось:

– Был наплыв той странной разновидности дезориентации, – прошептала она. – Вы уловили это?

– Да, Ари.

– И с Дореной тоже? Что она говорит?

Бекетт подвинул лампу ближе к тетради на своих коленях и сделал пометку.

– У нас скоро будет доклад от Джо, – сказал он.

– Скоро, – прошептала Фосс. – Что это означает?

– Через час или около того.

– Через час или около того меня уже здесь может не быть. Эта штука быстрая, Билл. Я это чувствую.

– Я хочу, чтобы вы мысленно вернулись назад, – сказал Бекетт. – Какой первый симптом заставил вас заподозрить, что это чума?

– На моей правой стопе этим утром появилось белое пятно.

«Белые пятна на конечностях», – записал Бекетт.

– А раньше ничего? – спросил он.

Фосс открыла глаза. Зрачки были остекленевшими, веки – опухшими. Ее кожа была бледной и бескровной, как у мертвеца. Почти такого же цвета, как и подушка под головой. Кукольные черты обрюзгли, вьющиеся волосы спутались и были влажными от пота.

– Вспоминайте, – приказал Бекетт.

Фосс закрыла глаза, потом прошептала:

– Ах, нет.

– Что? – Он склонился к ее голове.

– Это не могло быть симптомом, – прошептала она.

– Что?

– Позавчера я проснулась с мозолями, как у черта.

Бекетт быстро начал записывать.

– Вы это тоже протоколируете? – шепотом спросила Фосс.

– Вообще все, что может оказаться важным. Что еще?

– Я приняла ванну и… Иисусе! У меня болит кишечник.

Бекетт сделал пометку, потом сказал:

– Вы приняли ванну.

– Это было странно. Казалось, что вода никак не нагреется как следует. Я думала, что это проклятые сантехники, но была туча пара, и кожа у меня покраснела. Хотя мне было холодно.

«Сенсорное искажение», – записал Бекетт, потом:

– Вы не обливались холодной водой?

– Нет. – Фосс медленно качнула головой из стороны в сторону. – И я была голодна. Я съела два завтрака. Я думала, это просто весь этот беспорядок и… вы знаете.

– Вы не щупали себе пульс?

– Не думаю. Я не помню. Господи, меня это обеспокоило, так много есть. Меня всегда тревожит набираемый вес. Куда вы поместили Дорену?

– Чуть дальше по коридору. Мы поставили ультрафиолетовые излучатели и антисептические распылители в проходе между комнатами. Мы решили, что это хорошая идея… просто на всякий случай.

– На случай, если одна из нас получила порцию чумы, а вторая нет. Хорошая мысль. Что это за дрянь в капельнице?

– Просто раствор Рингера. Мы собираемся попробовать немного новой крови. Вам нужна лейкоцитарная стимуляция.

– Значит, она уже добралась до костного мозга.

– Мы в этом не уверены.

– Как только я увидела то белое пятно у себя на лодыжке, Билл, думаю, что уже тогда все поняла. У меня кишки стали, словно комок льда. Но мне не хотелось об этом думать. Вы заметили пятно у Дорены на руке?

– Да.

– Сделайте основательное вскрытие, – сказала Фосс. – Отыщите все, что сможете. – Она закрыла глаза, потом снова открыла.

– Я долго была без сознания?

– Секунду.

– Нет! Когда вы принесли меня сюда?

– Около часа.

– Это обрушилось, словно тонна кирпича, – сказала Фосс. – Я помню, как вы сажаете меня на край кровати, чтобы помочь надеть халат, а потом – ап!

– У вас упало давление.

– Я так и думала. А что с другими женщинами в ДИЦ? Это распространяется?

– Боюсь, что так.

– Дерьмо! – Она помолчала мгновение, потом: – Билл, не думаю, что от вашей антисептической обработки будет много толку. Я думаю, что носителями являются мужчины.

– Боюсь, что вы правы, – Бекетт откашлялся.

– Какая температура?

– Сначала был жар, а сейчас снижается – девяносто девять и семь десятых. – Бекетт посмотрел на монитор. – Сердцебиение сто сорок.

– Собираетесь попробовать наперстянку?

– Я заказал немного ланоксина, но мы еще обсуждаем это. На Дорену он не слишком подействовал.

– Вскрытие, – прошептала Фосс. – Ищите фибробласты.

Он кивнул.

– Боже, – сказала она. – В печени ощущения, как в использованном футбольном мяче.

Бекетт сделал пометку.

– Вы пробовали интерферон… Дорене? – прошептала Фосс.

– Да.

– И что?

– С тем же успехом можно было применять дистиллированную воду.

– Я заметила, что моя сиделка – мужчина. Насколько плохо обстоят дела с другими женщинами?

– Плохо.

– Что вы делаете?

– Мы перекрыли все помещения. Нам повезло, что этот комплекс строился так, чтобы противостоять радиоактивному заражению.

– Думаете, любая из них может подхватить чуму?

– Слишком рано что-то говорить.

– Есть ли какие-то идеи насчет того, как это сюда попало?

– Любой из нас мог занести это. Лепиков думает, что это он. Он говорит, что никак не может связаться со своей семьей в Советском Союзе.

– Данзас из Бретани, – прошептала Фосс.

– Но он уже давно там не был.

– Лепиков, – сказала она. – Он получил все виды инструктажа, прежде чем был послан сюда. Годелинская на это жаловалась. Специалисты, эмиссары… Лепиков уверен, что у него ослабленная форма.

– У вас есть какие-нибудь симптомы? – спросила она.

– Небольшой насморк и легкая лихорадка, но это было еще пять дней назад.

– Пять дней, – прошептала Фосс. – А я уже умираю.

– Мы предполагаем, что инкубационный период не больше трех или четырех дней, – пояснил Бекетт. – Может быть, даже меньше. Мужчине может потребоваться пара дней, чтобы стать активным носителем.

– Легкая форма для мужчин, смертельная – для женщин, – прошептала Фосс, потом громче: – Этот Безумец – грязный сукин сын! Они все еще думают на О'Нейла?

– Никто в этом больше не сомневается.

– Думаете, он тоже носитель?

Бекетт пожал плечами. Не было смысла рассказывать ей про Сиэтл и Такому. С нее и так достаточно.

– Я бы хотел свести воедино ваши симптомы.

– Может быть, на это времени у нас больше не будет, так что давайте сейчас.

– Не сдавайтесь, Ари!

– Вам легко говорить, – она молчала почти целую минуту, потом сказала:

– Расстройство желудка в то утро, когда я чувствовала себя возбужденной. Потом жажда. У Дорены было то же самое?

– Идентично.

– Головная боль. Боже, временами это просто невозможно терпеть. Сейчас еще сносно. Вы даете мне какое-то обезболивающее через капельницу?

– Пока нет.

– У меня болят соски, – сказала Фосс. – Я вас уже просила, чтобы вы сделали лучшее чертово вскрытие в своей жизни?

– Я помню.

Тихонько зашел Данзас и шепнул Бекетту:

– Дорена Только что умерла.

– Я слышала, – сказала Фосс. – Вот еще одно, Билл. Обостренный слух. Все так чертовски громко! Вы можете привести мне рабби?

– Мы пытаемся, – начал Данзас.

– Прекрасное время для меня вернуться к… Проклятье! Мой трахнутый желудок в огне! – Она посмотрела мимо Бекетта на Данзаса. – Этот Безумец просто грязный садист. Он должен знать, в какой муке умирают его жертвы.

Бекетт раздумывал, не стоит ли ей рассказать о том, что большинство женщин впадали в кому и умирали, не просыпаясь. В конце концов он решил об этом умолчать. Не было смысла демонстрировать, что попытка сохранить Ариене жизнь лишь продлевала ее боль.

– О'Нейл, – прошептала она. – Интересно, чувствовала ли его жена какую-нибудь… – Фосс закрыла глаза и замолчала.

Бекетт приложил ладонь к артерии на ее шее. Он наклонился к монитору: кровяное давление шестьдесят на тридцать. Пульс падает.

– Каждый антибиотик, опробованный нами на Дорене, только ухудшал ее состояние, – пояснил Данзас. Но, возможно, мы могли бы попробовать какие-нибудь хемо-препараты…

– Нет! – Это была Фосс, голос ее был неожиданно громким и резким. Она повернулась и пристально посмотрела на Бекетта. – Ничего не рассказывайте моему мужу про боль.

Бекетт проглотил комок в горле.

– Я не буду.

– Скажите ему, что это было очень легко… очень спокойно.

– Может быть, немного морфина? – предложил Бекетт.

– С морфином я не смогу думать. А если я не смогу думать, то не смогу и рассказывать вам, что со мной происходит.

В комнату вошел санитар в белой куртке поверх армейской формы. Это был молодой мужчина с мелкими невыразительными чертами лица. Его именная бирка гласила: «Диггинс». Он перепуганно уставился на неподвижную фигуру Фосс.

Бекетт мрачно посмотрел на него.

– Вы ищете подходящий тип крови с ослабленной инфекцией?

– Да, сэр. У донора подтвержденная инфекция мочевого пузыря. Он уже на кушетке.

– Количество лейкоцитов? – спросил Бекетт.

– Доктор Хапп сказал, что достаточно высокое. Точных цифр у меня нет.

– Тогда давай его сюда. Он просто вызвался сдавать кровь.

Диггинс остался стоять на том же месте.

– Это правда, сэр, что мы все переносчики этой штуки? Все мужчины здесь?

– Вероятно, – буркнул Бекетт. – Тот донор, Диггинс.

– Простите, сэр, но снаружи задается масса вопросов… закрытые двери и все такое.

– Нам придется это просто выдержать, Диггинс! Вы собираетесь доставить сюда донора?

Диггинс немного поколебался, потом сказал:

– Я посмотрю, что я могу сделать, сэр.

Он повернулся и поспешил прочь из комнаты.

– Дисциплина катится к черту, – улыбнулась Фосс.

Бекетт посмотрел на монитор – пульс восемьдесят три, кровяное давление пятьдесят на двадцать пять.

– Какое у меня давление? – спросила Фосс.

Бекетт сказал ей.

– Так я и думала. Я испытываю некоторые затруднения с дыханием. Мне холодно. Дрожат ли у меня ноги?

Бекетт приложил руку к ее правой ступне.

– Нет.

– А ощущение именно такое. Знаете, Билл, я кое-что поняла. Я не боюсь смерти. Умирание освободило меня от всего дерьма. – Фосс замолчала, потом добавила слабым голосом: – Не забудьте, дружок – лучшее чертово вскрытие…

Не услышав продолжения, Бекетт взглянул на монитор. Он мог почувствовать, как ее пульс угасает под его рукой. Монитор показывал десять ударов в минуту, и частота продолжала снижаться. Кровяное давление резко упало. Как раз пока Бекетт смотрел на приборы, он почувствовал, как пульс замер под его пальцами. Монитор издал резкий и продолжительный электронный визг.

Данзас обошел вокруг кровати и отключил приборы.

В наступившей внезапно тишине Бекетт снял свою руку с шеи Фосс. По его щекам катились слезы.

– Будь он проклят! Будь он проклят! – бормотал он.

– Мы договорились, что будем проводить вскрытие в операционной, – сказал Данзас.

– Отвяжись, ты, кровожадный французский зануда! – заорал Бекетт.

17

– Конечно, мистер президент, – заявил генеральный секретарь, – можно найти какой-нибудь способ, чтобы спасти то, что осталось от вашей Команды в ДИЦ. Кажется, они там прекрасно сработались.

Генеральный секретарь. Халс Андерс Берген, был норвежцем, получившим образование в Англии. С мужчиной на том конце телефонной линии он сыграл множество партий в гольф, во время которых они были друг для друга Хабом и Адамом. Но сегодня Адам Прескотт твердо уселся в своем кабинете президента Соединенных Штатов. В его голосе уже не осталось и следа дружеской теплоты.

«Что его так тревожит, помимо очевидного?» – размышлял Берген. Было что-то, о чем Прескотт не желал говорить без сложных предварительных переговоров. Президент выглядел весьма рассеянным. Зачем ему беседовать о процедурах стерилизации зараженных районов в то время, когда обсуждается трагедия в Денвере? Эти процедуры были выработаны и приняты всеми участниками. Не может ли быть чего-нибудь нового в издержках?

– Я согласен, сэр, что экономические реалии имеют первостепенную важность, – сказал Берген. Потом он просто слушал, пока Прескотт разыгрывал свой гамбит. Расходы, которые в тысячи раз превышали затраты на ликвидацию любого другого бедствия в истории человечества, явно были лишь частью непосредственных забот президента.

«Уж не думает ли он о стерилизации Денверского комплекса?» – размышлял Берген.

От этой мысли его рука с телефонной трубкой дрогнула.

Берген, мужчина, способный разговаривать прямо, когда это от него требовалось, задал вопрос без обиняков.

– Помещения, не людей, – ответил Прескотт.

Берген облегченно вздохнул. Слишком уж много смертей произошло. Это означало, однако, что колорадская чумная резервация была не просто слухами, а жестокой реальностью. Там должны были изолировать зараженных мужчин. Почему тогда нельзя отправить туда Команду ДИЦ?

– Может ли Команда эффективно работать без лабораторий ДИЦ? – спросил Берген.

Прескотт так не думал.

Берген обдумал этот факт. Очевидно, Прескотт и его советники испытывают нужду в военном аспекте использования ДИЦ. Комплекс ДИЦ можно стерилизовать и разместить там военных.

Но что с Командой?

– Они сэкономили нам массу времени с той поры, как разразилась чума, – сказал Берген. – А теперь, когда выяснилось, что Безумец – это О'Нейл, четверо мужчин…

Президент прервал его. Он не хотел изолировать столь блестящие умы. Но что с ними делать, когда ДИЦ будет ввергнут в огонь стерилизации? В колорадской резервации просто нет подходящих помещений.

По внезапному наитию Берген спросил:

– А нельзя ли их отправить в тот новый центр в Англии?

Президент немедленно и неискренне рассыпался в похвалах такому блестящему предложению. Мол, только гений мог до такого додуматься.

Берген отвел красную телефонную трубку от своего уха и уставился на нее, потом вернул на место. Из нее все еще изливался елей. Берген посмотрел через кабинет на обшитую панелями стену, дверь темного дерева. Его рабочее кресло было лучшим из того, что могла поставить Дания, и он откинулся на его спинку, по-прежнему держа трубку около уха. Выдвинуть предложение отправить этих людей в Англию мог бы и ребенок, но Берген начинал понимать политические проблемы президента.

Если бы четверо зараженных мужчин из команды ДИЦ были на самолете, то они могли бы потерпеть аварию в незараженном районе. Место катастрофы будет нуждаться в «Паническом Огне».

Берген поставил этот вопрос перед Прескоттом, вслушиваясь в неуловимые намеки ответа президента.

Да, это очень плохо, что пресса и публика не восприняли официального названия «Новый Огонь». Слова ПАНИКА и ОГОНЬ имеют особенно вредный подтекст, когда используются в подобном сочетании. Впрочем, когда появляется одно, то моментально возникает и другое. Даже если этот опломбированный самолет не разобьется, любые новые вспышки чумы по маршруту полета могли бы возбудить сильные подозрения, что инфекцию распространили вновь прибывшие. Что она каким-то образом вышла из-под контроля и поразила новые невинные жертвы. У демагогов будет знаменательный день, и лучшего не придумаешь, чтобы снабдить оголтелое движение крайних фанатиков дополнительными аргументами.

– Думаю, у Франции возникнет желание предоставить эскорт истребителей, – хмыкнул Берген.

Он смотрел на дверь в приемную, пока Прескотт изливал на его голову очередную порцию елея. Французский посол был в числе терпеливо дожидающихся и хотел с ним позавтракать.

«Возможно, словечко-другое на ушко?»

– Вы можете набрать добровольцев для экипажа самолета?

Генеральный секретарь снова слушал. Как удачно, что доктор Бекетт из Команды был пилотом – офицером запаса ВВС и тому подобное! И Прескотту прекрасно об этом известно. Как хорошо его информировали! И можно подготовить самолет дальнего радиуса действия. Четверо мужчин приедут в аэропорт сами. Они взлетят, встретятся с эскортом – а их машина и все, с чем они соприкасались, искупается в «Паническом Огне».