– Даже более того, – вмешался Данзас. – Отдельные префектуры изолировали себя на манер Швейцарии. Войска не подчиняются центральному командованию и удерживают… уффф…

– Полный распад, – прокомментировал Хапп.

– Вашингтон, округ Колумбия, сделал то же самое, его примеру последовал Нью-Йорк, – продолжил Бекетт. – Это жестоко, но, кажется, эффективно. – Он посмотрел на Лепикова. – А что произошло в Советском Союзе?

– Нас не информируют, – ответил Сергей. – Они просят, чтобы мы ускорили поиски Безумца.

– А что мы будем делать, когда его найдем? – спросила Годелинская.

– Я уверен, Сергей имеет в виду установление личности Безумца, – вмешался Хапп, стараясь придать своим словам новый тон близкого знакомства.

– Мы должны узнать его, как самих себя, – заявил Лепиков.

– Надеюсь, что даже получше, – добавила Фосс. Ее грудь заколыхалась, словно она захихикала.

Лепиков, забывшись, зачарованно уставился на ее груди. «Великолепная великанша!»

– Сергей Александрович, – обратилась по-русски Фосс, – вы пробуждаете во мне материнские инстинкты.

Годелинская чихнула, чтобы скрыть смех.

Бекетт, ощутивший возвращение враждебности между Фосс и Лепиковым, сказал:

– Сбавь обороты, Ари. У нас есть работа. Я хочу, чтоб мы изучили упоминания о террористах в письмах Безумца. Если это О'Нейл, то там должны быть наиболее резкие высказывания.

– Мы с коллегой выделили эти упоминания, – заявил Хапп. – Билл прав. Эти пассажи примечательны.

– Давай заслушаем их, Джо, – сказал Бекетт.

Хапп улыбнулся. Это был именно тот тон, который был ему нужен. Билл и Джо. За ними последуют Ари, Сергей и Дорена. Он взглянул на Годелинскую. «Возможно Дори?» Нет, Годелинская не была Дори, кроме, разве что, в постели. – Данзас вытянул из груды бумаг синюю папку.

– Вот самое существенное.

Лепиков поднял бровь при виде толщины папки и пробормотал:

– Самое существенное?

Данзас его проигнорировал.

– Мы берем оригинальные слова из контекста в целях нашего анализа.

Он прочистил горло, водрузил очки на нос и, наклонившись вперед, стал читать ясным голосом со следами британского акцента, выдававшего страну, где он изучал английский.

– «Их трусость скрывается ложью и вероломством», – Данзас поднял голову. – Это из второго письма. Для сопоставления пассаж из его третьего письма, где он говорит, – Данзас снова перенес свое внимание на страницу.

– «Они соблазняют людей верой в насилие, а потом предоставляют их всем репрессиям, которые могут повлечь за собой подобные слепые и совершенные наобум поступки».

– Акцент делается на трусости, – сказал Хапп. – Интересно. Думает ли Безумец, что его собственная месть труслива? Может, он просто вероломно нам лжет? А не рассматривает ли он даже себя самого как террориста?

– Я припоминаю ряд мест, где он упоминает о трусости, – добавила Фосс.

– Не может ли быть так, что с нами разговаривает его совесть?

– Вот еще одна цитата, – продолжил Данзас. – «Они совершают только такие преступления, которые не требуют истинной храбрости. Террористы подобны пилотам бомбардировщиков, которым не приходилось непосредственно смотреть в лица людей, своих жертв, расплачивающихся в муках. Террористы сродни помещикам, взимающим чрезмерно высокую ренту, которые…»

– Это еще что? – прервала его Годелинская. – Что такое помещики, взимающие чрезмерно высокую ренту?

– Интересный кусочек ирландской истории, – пояснил Хапп. – Это из времен английского господства. Самые плодородные земли были переданы английским помещикам, назначенным надзирать за выжиманием как можно большей арендной платы из крестьян. Взимание чрезмерно высокой ренты.

– Понятно, – кивнула Годелинская. – Простите, что перебила.

– А этот Безумец хорошо знает ирландскую историю, – хмыкнул Бекетт.

Данзас снова склонился над страницами.

«…помещикам, которые не хотели даже посмотреть в глаза голодающим крестьянам».

– Он демонстрирует безоговорочное сочувствие жертвам насилия, – заявила Фосс. – Мы можем использовать эту его слабость в своих интересах.

– Точно! – согласился Хапп.

Данзас добавил:

– Там в одном месте Безумец еще характеризует террористов, как обладающих «вероломством Пилата».

– Это не там, где он называет террористов «адреналиновыми наркоманами»?

– спросил Бекетт.

– Вы правильно помните, – согласился Данзас. – Это его слова: «Они творят агонию, а потом умывают свои руки фальшивым патриотизмом. Истинным их стремлением является личная власть и вечный балдеж от адреналина в крови. Они адреналиновые наркоманы».

– А ОН ощущает этот балдеж?

– Диатриба, обличительная речь, – заявила Фосс. – Это ярость О'Нейла против убийц его семьи.

– Узаконенное использование насилия, – пробормотала Годелинская.

Лепиков бросил на нее пораженный взгляд.

– Что?

– Я цитирую товарища Ленина, – гордо заявила Годелинская. – Он одобрял «узаконенное использование насилия».

– Мы здесь не для того, чтобы разводить дебаты по идеологии, – отрезал Лепиков.

– Именно для этого, – вмешался Хапп. – Идеология Безумца будет занимать каждую секунду нашего бодрствования.

– Вы полагаете, что Ленин был сумасшедшим? – окрысился Лепиков.

– Это не предмет обсуждения, – сказал Хапп. – Но понимание одного безумца помогает понять всех остальных. В этой лаборатории нет священных коров.

– Я не буду следовать за капиталистической селедкой, – прорычал Лепиков.

– В оригинале это выражение, Сергей, звучало как «красная селедка», – усмехнулся Хапп.

– Цвет рыбы не делает ее менее рыбной, – заявил Лепиков. – Надеюсь, вы правильно поняли мою мысль. – В тоне Лепикова не было и следа фамильярности.

Хапп предпочел наслаждаться остротой, рассмеявшись, потом сказал:

– Вы правы, Сергей. Абсолютно правы.

– Вопрос в том, что этот Безумец думает о себе; – пробормотал Бекетт.

Фосс согласилась:

– Действует ли он честно и мужественно? Кажется, он помешан на этих понятиях.

– Там есть стоящий внимания пассаж, – сказал Данзас. Он пролистал бумаги, кивнул, найдя что-то, потом зачитал: – «Террористы всегда нападают на честь, достоинство и самоуважение. Их собственная честь должна умереть первой. Вам следует знать, что „Провос“ из ИРА отбросили в сторону честь ирландца. По старому закону вы могли убить своего врага только в открытом сражении. Вы должны были драться с ним равным оружием. Такой мужчина заслуживал всеобщего уважения. Воин был благороден и справедлив. Какое благородство и справедливость были в бомбе, убившей невинных на Графтон-стрит?»

– Графтон-стрит – это там, где погибли жена и дети О'Нейла, – вздохнула Годелинская. – Это либо О'Нейл, либо очень умная маска.

– Возможно, – согласился Данзас. Он снова склонился над своими заметками и зачитал: – «Эти убийцы из временной ИРА напоминают мне лакеев-лизоблюдов, лизавших задницу Дублинскому замку в худшие времена деградации Ирландии. Методы их не различаются. Англия правила пытками и смертоносным насилием. Псевдопатриотичные трусы из „Провос“ хорошо выучили этот урок. Выучив его, они отказались изучать что-либо еще. Поэтому я преподам им урок, какого никогда никто не забудет!»

– Эти из временной ИРА или «Провос». Это они взорвали бомбу на Графтон-стрит? – спросила Фосс.

– Наш Безумец их выделяет, но не делает большого различия между террористами, – ответил Хапп. – Обратите внимание, что он считает в равной степени виновными Великобританию и Ливию и предупреждает Советский Союз, приписывая ему сотрудничество с Ливией.

– Ложь! – заявил Лепиков.

– Франсуа, – промурлыкала Фосс, наклонившись вперед, чтобы посмотреть прямо на Данзаса. А сама подумала: «Он называет меня по имени. А как он воспримет подобную фамильярность по отношению к самому себе?»

Данзас не выглядел оскорбленным.

– Да?

– Видите ли вы в этом нечто большее, чем просто шизоидную диатрибу?

– Это слова оскорбления, вырвавшиеся из агонизирующего существа. Уверен, это О'Нейл. Перед нами вопрос – как он видит себя? – вмешался Хапп.

– Здесь есть его собственные слова, – сказал Данзас, возвращаясь к своим заметкам. – «Каждый тиран в истории отмечен равнодушием к страданию. Это четкое определение тирании. Так вот, я тиран. Вы должны иметь дело со мной. Вы должны ответить мне. И мне безразличны ваши страдания. По причине этого безразличия я прошу вас учитывать последствия ваших собственных насильственных действий и насильственного бездействия».

– Но действительно ли он безразличен? – спросил Бекетт.

– Думаю, что да, – ответил Хапп. – В противном случае он просто не смог бы этого сделать. Видите систему? Настоящее надругательство, происходящее из агонизирующей чувствительности, а потом безразличие.

– Но он называет себя Безумцем, – пробормотала Годелинская.

– Точно подметили, Дорена. Это его защита. Он говорит: «Я безумен». Это лежит в двойственном ощущении гнева и сумасшествия; Оправдание и объяснение.

– Билл, – спросила Годелинская. – Какие еще агентства выслеживают этого О'Нейла?

Бекетт покачал головой. Вопрос встревожил его. Для ошибок не было места. Вопрос Годелинской ударил по больному месту.

– Я не знаю.

– Но вы сказали, что другие разыскивают его, – настаивала она.

– Да. Рассчитываю на это.

– Надеюсь, что они работают с предельной деликатностью.

– Вы начинаете видеть его моими глазами, – сказал Хапп.

– И как же вы его видите? – спросила Фосс.

Хапп откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Это придало ему детский облик, испорченный только очками с толстыми стеклами.

– О'Нейл. Потомок ирландцев. Получил в Штатах хорошее образование. Наверное, нужно уточнить – великолепное образование. Хорошее знание ирландской истории. Вероятно, приобретенное в семье. Он завершил огромный проект по молекулярной биологии, а обстоятельства ему, несомненно, не благоприятствовали. Небольшая лаборатория, можете быть уверены.

– Почему мы можем быть в этом уверены? – спросила Фосс.

– Если это О'Нейл, – сказал Бекетт, – то, по оценкам ФБР, он скрылся, имея около полумиллиона долларов.

Лепиков даже подпрыгнул.

– Так много? Как может обычный гражданин приобрести такое богатство?

– Не обычный гражданин, – уточнил Бекетт.

– Это точно, – отстраненно сказал Данзас. – Доктор Хапп и я сошлись в оценке экстраординарности ситуации этого Безумца.

При упоминании своей фамилии Хапп открыл глаза, но к формальности Данзаса отнесся равнодушно. Он заявил:

– Франсуа сформулировал это в двух словах. Наш Безумец – это незаурядное человеческое существо, претерпевшее великие муки, потерявшее душу. С тех пор он фанатично пытается заставить других разделить с собой эту муку. Согласитесь, он добился успеха. Ни одна женщина не выжила на острове Эчилл и… вы все видели доклады из Ирландии и Великобритании. Последние донесения из Северной Африки… – Хапп смолк.

Бекетт подвел итог.

– С некоторыми оговорками все согласились, что О'Нейл и Безумец – это одно и то же лицо. Он шизоид особенного толка.

– Не расщепленный в общепринятом смысле, – вставил Хапп. – Расколотый, но осознающий раскол. Осознающий. Вот так.

– Никто не ответил на мой вопрос об этом человеке, – вмешался Лепиков.

– Что значит незауряден? Кто это может принести ему пятьсот тысяч долларов?

– Он унаследовал часть с семейным бизнесом, – пояснил Бекетт. – У него была хорошая работа, он сделал удачные вложения.

– Не считая наследства его жены, – добавила Фосс.

Лепиков хрюкнул, потом сказал:

– Он был капиталистом, теперь я это понимаю. Видите, к чему это привело. Если мы сделаем хотя бы одно неверное движение, то он обрушит на наши головы новые болезни, а может, и похуже.

– Сергей прав, – вздохнул Хапп. – Учитывая способности О'Нейла, можно предсказать, что он в состоянии вывести новый вирус, убивающий, скажем, только людей азиатского происхождения. – Хапп посмотрел на слегка раскосые глаза Лепикова.

– Он должен быть остановлен! – воскликнул Лепиков.

– Теперь ясно, почему понять его было нашей первоочередной задачей, – заметила Фосс. – Мы не можем позволить себе ни единой ошибки. Он слишком опасный противник.

– Дорогая леди, – произнес Лепиков, глядя на Фосс. – Сознание этого Безумца может оказаться слишком изощренным для нашего понимания.

– В любом случае мы должны это сделать, – сказал Бекетт, с трудом скрывая раздражение от подобного пораженческого разговора.

– В Советском Союзе такого просто не могло случиться, – заявил Лепиков.

У Годелинской вырвался короткий неприятный смешок.

– Разумеется нет, Сергей. В Советском Союзе нет несправедливости.

Лепиков погрозил ей пальцем.

– Это опасные речи, Дорена. – И добавил по-русски:

– Ты прекрасно знаешь, что у нас контролируются все эксперименты.

– Он говорит, что в России не разрешают ставить опасные эксперименты, – перевела Фосс.

Годелинская покачала головой.

– Сергей прав в том, что у нас хорошо работает КГБ, но, тем не менее, он не прав. Он забывает, что эту штуку сделал один человек, в уединении собственного дома. Даже в Советском Союзе мы не можем проконтролировать поведение человека дома.

В тот первый вечер Бекетт обедал с Фосс и Хаппом. Прочие увильнули, сказав, что предпочитают обедать в собственных апартаментах. Данзас, прочитав меню, пожал плечами.

– Цветная капуста с сыром «чеддер»? Это что, новая американская отрава? Даже вина нет.

Фосс на протяжении всего обеда была мрачной. Она пристально рассматривала антисептическую столовую. Это было огороженное белыми стенами пространство снаружи более просторного кухонного блока ДИЦ, где обедал технический персонал, преимущественно женщины. Бекетт представил свою компанию персоналу, когда они проходили через меньшую комнату. Техники ответили взглядами, где смешались благоговение и что-то похожее на циничное опасение.

«Наверное, вот что заставило ее помрачнеть, – подумал Бекетт. – Это и проклятый Лепиков!»

Фосс подтвердила это, уже сидя за столом:

– Сергей прав. Мы должны в совершенстве понять этого человека. Как мы можем это сделать?

– Я не знаю, как устроен электрон, – сказал Хапп. – Но прекрасно пользуюсь электричеством.

– Ну разве наука не удивительна! – воскликнула Фосс.

После обеда Бекетт вернулся в свою берлогу, небольшую стерильную комнату с примыкающей ванной. К бетонной стене на кронштейнах была прикреплена кровать. В комнате был единственный стул с прямой спинкой и письменный стол, но рядом в стене был сейф, комбинация которого была известна только Службе Безопасности и самому Бекетту. Его задачей было каждый вечер исследовать сейф и проверять все новые материалы, оставленные для него.

Бекетт вздохнул, увидев толстую пачку бумаг, аккуратно покоящуюся в открытом сейфе. Он сел к столу и стал их перелистывать, размышляя над тем, какую же все-таки систему отбора использует Служба Безопасности. Были ли ее приоритеты определены на высшем уровне? Вполне возможно. На верхнем документе стояла печать президента. На сопроводительной странице стояли два красных штемпеля, один помеченный «Связь Пентагона» и неподписанный. На другом вырисовывался гриф НСБ – Национальной Службы Безопасности. Он был подписан неразборчивой закорючкой, но Бекетт решил, что это может быть ЧЕМ-ТО вроде «Турквуд».

Он внимательно прочитал приложение, все более озадачиваясь. Здесь было стенографическое изложение радиопередачи, перехваченной военным постом, предположительно из Ирландии. Оно было подписано «Брайан Маккрей». Бекетт воспринял его как худшую разновидность религиозной чепухи, явную болтовню психа. Маккрей призывал мир вернуться к культу деревьев, называя рябину «наиболее священным свидетелем святости». Его передача содержала призыв к племяннику, Гренмору Маккрею, в Соединенных Штатах: «Возьми самолет и лети ко мне. Я сделаю тебя верховным жрецом рябины».

Передача Маккрея утверждала: «Рябина защищает моих женщин».

В конце последней страницы отчета были неподписанные каракули. Бекетт решил, что это может быть написано самим президентом. Он-прочел: «Определите местонахождение этого Гренмора Маккрея. Неужели Брайан Маккрей сохранил часть женской популяции в Ирландии?»

Следующим в пачке был еще один стенографический отчет, на этот раз официального сеанса связи с Белым Домом из «Убежища Киллалу» в Ирландии. Отправитель представлялся как «доктор Адриан Пирд». В отчете был список «оборудования, заявленного для отправки с высшим приоритетом».

Бекетт внимательно просмотрел список. Там было все необходимое для хорошего центра по исследованию ДНК. Внизу списка теми же безымянными каракулями был написан лаконичный комментарий: «Отправьте это». Затем – «Бекетт, что-нибудь может им еще понадобиться?»

Бекетт написал прямо под вопросом: «Хороший источник стереоизомеров».

Сообщение от доктора Пирда завершалось информацией о том, что доктор Финтан Крейг Доэни назначен главой секции исследования чумы.

Автор каракулей спрашивал: «Кто такой этот Доэни?»

Бекетт написал под каракулями: «Мне не известен». Он подписал это своим полным именем и званием.

Под этой страницей была еще одна, с президентской печатью. Она была адресована Бекетту, и на ней стоял только штамп НСБ в конце текста, без имени. Она гласила: «Попытайтесь выяснить у Годелинской или Лепикова, почему Советский Союз закрыл отдельные районы за Уралом. Этому есть спутниковое подтверждение. Москва на наши вопросы отвечать отказывается».

Под этой была еще одна подобная страница с кратким вопросом: «Где может скрываться О'Нейл?»

«Значит, они убедились, что это О'Нейл», – подумал Бекетт.

Последняя страница, тоже проштампованная неподписанной рамкой НСБ, спрашивала просто: «Как насчет искусственного оплодотворения?»

«И как, черт возьми, прикажете это понимать?» – недоумевал Бекетт.

У него не было сомнений, что власти спрятали другие женские популяции. Он знал по меньшей мере еще об одной, в Карлсбаде. Рассматривает ли правительство возможности восстановления популяции? Сколько женщин умерло там снаружи, в Соединенных Штатах?

Чем больше Бекетт об этом размышлял, тем злее становился. Он нацарапал поперек последней страницы: «Что означает этот вопрос? Что делается там, снаружи?»

Лишь после этого Бекетт попытался заснуть, зная, что сон будет краток и что через час придется вставать.

На самом деле поспал он всего лишь двадцать пять минут, вскочив с кровати, чтобы записать серию памяток к таинственным вопросам НСБ. Первая памятка предлагала им попросить этого Пирда выследить религиозного чудака Маккрея, напомнив ирландцу, что им понадобятся женщины, чтобы проверить все, что произведет их лаборатория.

По вопросу Доэни Бекетт написал: «Ради Бога, спросите ирландцев». В ответе на этот вопрос он мог выместить свою злость.

По советскому вопросу Бекетт ответил просто: «Сделаю».

На вопрос о том, где может прятаться О'Нейл, он написал: «Запросите Ирландию или Англию. Он захочет увидеть эффект своей мести. Сомнительно, чтобы он говорил по-арабски. Ливия маловероятна. Или же он может влиться в какую-нибудь городскую популяцию здесь, изображая отщепенца. Обсужу это с полной Командой».

На вопрос об искусственном оплодотворении Бекетт спросил: «Что имеется в виду? Что мы должны рассмотреть?»

Под конец Бекетт написал: «Есть ли что-нибудь новое о том, как О'Нейл распространяет свое заболевание? Если нет, то в ближайшее время я обсужу это со своей Командой».

Заканчивая, Бекетт перечитал свои памятки, раздумывая над вопросами. В них чувствовалась паника, беспорядочный поиск.

«Нам нужна организация, – подумал он. – И очень быстро».

Как это зачастую происходило в мозгу Бекетта, когда его мысли сфокусировались на подобной настоятельной необходимости, его посетила внезапная вспышка интуиции относительно Данзаса: «Организованный человек».

Данзас был человеком, рожденным не то чтобы не в свое время, но не в том месте. По всем правилам ему нужно было родиться в северном Нью-Хемпшире или в штате Мэн. Под маской француза скрывался толстолобый американец – сварливый, подозрительный, держащий язык за зубами, использующий свой акцент скорее как щит, чем как подмогу в общении. Или, можно было возразить, Данзас родился как раз там, где положено, а сходство с твердолобым американцем было продуктом социального совпадения. Бекетт слыхал, что Бретань была отмечена теми же характеристиками – изолированное место с натуральным хозяйством, не доверяющее чужакам, где местные держатся дружной кучкой. Акцент, манеры, склад ума проявляются в присущих только этому региону колкостях и шутках, зачастую вращающихся вокруг запутывания и смущения туристов.

Интуиция подсказала Бекетту, как наилучшим образом работать с Данзасом. Как следует искать сильные стороны этого человека и как их использовать.

Меньше пустопорожней болтовни. Разделять его предрассудки. Поставить его ответственным за организацию ключевых элементов нашего проекта.

«Придется выяснять его кулинарные привязанности», – подумал Бекетт.

Не сосредоточиваясь на этом сознательно, Бекетт привел себя в порядок. Ему было нужно превратить команду в работающую структуру, чтобы выжать максимум возможного из отдельных ее членов. Тот случай, когда целое больше, чем арифметическая сумма его составляющих.