33

– Прохвессор философий! – сказал Херити с преувеличенным деревенским акцентом.

Терренс Гэннон только что, после чая из диких трав, вновь подтвердил, что прежде он был преподавателем в Дублинском Тринити-колледже.

Они сидели на жесткой мебели в официальной передней гостиной комнаты верхнего домика. На улице совсем стемнело, погода была облачной, казалось, что вот-вот пойдет дождь, комната освещалась тремя свечами, стоящими на блюдцах. Они придавали традиционной гостиной, с ее фотографиями в рамках и тяжелой деревянной мебелью, призрачный вид.

Разведенный на торфяных брикетах огонь шипел в узком камине, давая мало тепла, но извергая при каждом порыве ветра в трубе клубы едкого дыма. От гэнноновского самогона Херити проявлял некоторые признаки опьянения, тем не менее, когда они вышли наружу, чтобы собрать спрятанное оружие, то оставили кувшин на кухонном столе, а не перенесли спиртное в гостиную. Оружие, ружье и пистолет лежали разряженными на полу у ног Херити.

Голос Херити с той минуты, когда он вошел в гостиную, приобрел напряженность, как у человека, разговаривающего в доме с привидениями. Тем не менее, проверяя, хорошо ли устроились гости, он двигался по-прежнему сохраняя точность движений.

– Когда в Дублине стало невозможно оставаться дальше, мы сбежали сюда, в старое поместье моей семьи, – объяснял он. – Мой шурин приехал из Корка, так как сейчас не то время, когда дети могут оставаться в городе.

Шурин, Вик Мерфи, привез с собой двух уцелевших сыновей, Терри и Кеннета. Две его дочери и домработница умерли перед отъездом. Его жена, старшая сестра Гэннона, умерла при рождении Терри. Семейная история изливалась из узкого рта Мерфи с облегчением, когда он обнаружил, что отряд Херити всего лишь проявил осторожность и не является «одной из этих ужасных банд, которые рыщут в округе».

Джон выбрал низкий стульчик и разместился, прислонившись спиной к одной из стенок камина. Запах торфа был здесь сильнее, но зато кафельные плитки за его спиной излучали тепло.

Отец Майкл с детьми взял фонарь и ушел навестить могилы, расположенные на небольшой, огороженной камнем площадке, ниже по склону.

Мерфи, несколько более пьяный, чем Херити, сидел на кресле-качалке, которое поскрипывало при каждом его движении. У него был довольный вид человека, хорошо поевшего и выпившего, жизнь которого оказалась сегодня не хуже, чем в предыдущий день.

Херити сидел в одиночестве на кушетке в гостиной с автоматом на груди, свисающим с шеи на тонком кожаном ремешке. Он, казалось, был доволен этим мужским хозяйством и полон похвал кулинарному мастерству Гэннона.

У Гэннона не было видно обиды на жесткое вторжение Херити, но в глазах его застыло выражение человека, который никогда не станет больше играть в игру, зная, что наверняка проиграет. Когда Херити забрал у него ружье, оно стояло на предохранителе.

«Этот человек, только и ждет смерти», – думал Джон.

На ужин была свежая свинина и мозги с овощами из кухонного огородика, сваренные с яйцами. Пока Гэннон готовил ужин, Херити с Джоном обошли окрестности домиков и осмотрели хлев.

– Этот взгляд Гэннона, мы называем его «взгляд самоубийцы», – сказал Херити.

– Как случилось, что эти домики уцелели? – спросил Джон, посмотрев на желтый свет в окне кухни Гэннона. Пожар и разрушение, казалось, остановились не меньше чем за милю отсюда. В сумраке пасмурного вечера во всей долине не было видно ни огонька.

– В суматохе наших дней это просто чудо, – сказал Херити тихим голосом.

– Но я не думаю, что это чудо религиозного характера. Может быть, это из-за того, что в доме Гэннона никогда ничего не было сломано. Феи это любят. В этой стране есть странные вещи, что бы об этом ни говорили.

– Мне не нравится этот шурин, – сказал Джон, наблюдая за реакцией Херити на эти слова.

– Мерфи, да! Он хочет выжить любой ценой. Я много раз видел людей такого сорта. Они продадут душу, чтобы подышать воздухом лишние десять минут. Они продадут друзей и украдут корку хлеба у голодного. Да, ты прав, Джон. За этим Мерфи нужен глаз да глаз.

Джон кивнул.

Херити похлопал по израильскому автомату, висящему на ремешке у него на груди.

– Ему понравится мой автомат, этому Мерфи. – Херити снова взглянул на хлев, где в соломе под крышей он спрятал ружье без патронов.

– Они сказали, кто здесь похоронен? – спросил Джон, глядя на площадку с могилами.

– Мать этого маленького Берга, две соседки, укрывавшиеся у Гэннона, и еще здесь была дочь одной из них. Гэннон здесь уже давно. Ты обратил внимание на сад? Он посажен уже давно.

Джон посмотрел на гребень холма, думая о ручье, за которым Херити нашел труп.

– Они знают, кто этот мертвец, там?

– Чужак, они говорят. Но он был убит винтовочным выстрелом.

– И они не могут объяснить тот выстрел, что мы слышали, – сказал Джон.

– Ну не чудеса ли это! – воскликнул Херити. – Их свинья была застрелена из винтовки, а винтовки нет.

– Ты уверен, что свинья была убита именно из винтовки?

– Я внимательно осмотрел ее, когда был в хлеву. Да, ты знаешь, Джон, что мы, ирландцы, научились многим хитрым способам прятать оружие во время английского господства. Я прямо предвкушаю, когда обнаружу и это.

– А оно не может быть в одном из домов?

– Уверяю тебя, что нет, а я – самый лучший специалист по обыскам, которого когда-либо воспитал мой отец. Нет, Джон, оно под хлевом, завернутое в промасленную тряпку и надежно покрытое смазкой. Ты видел, как Мерфи наблюдал за нами из окна, когда мы направились сюда! А с винтовкой будет и пистолет. Мерфи – это человек, которому понравился бы пистолет. Гэннон? Ну что ж, он когда-то был охотником, если я не ошибаюсь.

Херити покачался на каблуках, принюхиваясь, – из открытой двери домика доносились запахи доброй стряпни.

Джон взглянул на автомат на груди Херити, вспоминая ощущение его тяжести в руке и исходящую от него силу.

– Любопытно, как тебе достался этот автомат, – заметил Джон.

– Любопытство! Это то, что сгубило кошку.

– С мертвого человека, ты сказал.

– Это прекрасное оружие было собственностью одного политика из команды Параса в Ольстере, – сообщил Херити. – Каким изысканным джентльменом он был, с маленькими усиками и голубыми шелковыми глазками! Мы знали о нем все, это правда. Он был одним из этих деятелей английских публичных школ, эвакуация которых причинила их прекрасному правительству так много чудесных неприятностей. Этого они бросили, когда пришла чума. Я нашел его, когда он прятался в одном старом амбаре вблизи Россли. Он сделал ошибку, оставив свое оружие, когда вышел накачать воды из колонки. И тогда я проскользнул в амбар, прежде чем он меня заметил.

– Ты сказал отцу Майклу, что он был мертвым?

– Да, сказал. Он же кинулся на меня с садовым резаком! Что мне оставалось делать? – Херити ухмыльнулся Джону и похлопал по автомату. – У него еще был и целый рюкзак патронов к нему.

За ужином Джон наблюдал за Мерфи и Гэнноном, отмечая точность характеристик Херити.

«Как Херити оценивает меня?» – спрашивал себя Джон.

Эта мысль беспокоила его. Он взглянул на Херити, который сидел напротив и деловито уписывал тушеные мозги.

«Он доверил мне автомат».

Джон решил, что это была проверка. По реакции Херити Джон догадался, что проверку он выдержал. Однако все равно с этим человеком нельзя терять бдительность.

Они сидели за длинным столом в кухне – клетчатая красная скатерть, массивные тарелки, вода в высоких стаканах с толстой кромкой. Свинина была сварена с листьями какой-то дикорастущей зелени, что придавало ей терпкий, пожалуй, приятный привкус и заглушало вкус жира. У Гэннона были кулинарные способности человека, который когда-то готовил для удовольствия и не потерял навык.

– Когда-нибудь из вас выйдет отличная жена, – шутил Херити.

Гэннон не реагировал на остроты. Мерфи хмуро глядел на Гэннона, его лицо было стянуто в строгую гримасу, которая становилась улыбкой, когда на него смотрел Херити.

– Ты заметил, Джон, – спросил Херити, жестикулируя своим столовым ножом, – как сгорел пыл ирландца? Я думаю, что сам Безумец мог бы войти прямо в нашу компанию без всякой опасности, покрытый кровью всех этих миллионов людей. Мы только потеснимся за столом и спросим, что он пожелает выпить?

– Это не апатия, – возразил Гэннон. Это было его первое замечание с тех пор, как он подал еду на стол.

Отец Майкл поднял глаза на Гэннона, удивленный резкостью в его голосе.

– Мистер Гэннон собирается почтить нас своим грандиозным мнением, – сказал Херити.

– Слушайте, когда говорит профессор! – отрезал Мерфи.

Именно тогда Гэннон впервые и открыл свою связь с Тринити-колледжем.

– Я знал, что где-то вас видел, – сказал отец Майкл.

– Мы уже перешли за грань апатии, – продолжил Гэннон.

Херити, улыбаясь, откинулся на спинку стула.

– Тогда, может быть, вы объясните нам, прохвессор, что же там, за гранью апатии?

– Женщины ушли навсегда, – сказал Гэннон утомленным голосом. – Женщины ушли, и ничто… ничто (!) не вернет их назад. Ирландская диаспора кончилась. Мы все вернулись домой умирать.

– Должны же где-то быть женщины. – Это сказал старший мальчик, который сидел рядом с отцом.

– И умные люди, такие вот, как мистер О'Доннел, найдут лекарство от чумы, – добавил Мерфи. – Все образуется, профессор. Будьте в этом уверены.

– Когда мы все еще жили в Корке, – сказал Кеннет, – я слышал, что в старом замке Лакен есть женщины – в безопасности и под защитой пушек.

Во время всего этого разговора Гэннон молча смотрел в свою тарелку.

– Много таких рассказов ходит, – согласился Херити. – Я верю в то, что вижу.

– Вы умный человек, мистер Херити, – сказал Гэннон, подняв на него глаза. – Вы видите правду и принимаете ее такой как есть.

– И в чем же заключается правда? – спросил Херити.

– В том, что мы неумолимо движемся к краю, за которым уйдем в небытие. Что за гранью апатии? Та вещь, о которой некоторые из вас думают, что это жизнь, – на самом деле уже смерть.

– Добро пожаловать в Ирландию, янки! – воскликнул Херити. – Есть Ирландия, которую прохвессор только что описал нам. И есть еще Ирландия литературных фантазий. Вы думали, что найдете именно ее, мистер О'Доннел?

Джон почувствовал в груди смятение. Он снова вернулся к легенде, которая до сих пор помогала ему защищаться:

– Я приехал, чтобы помочь.

– Я все время забываю, – сказал Херити. – Что ж, это Ирландия, мистер О'Доннел, то, что вы видите сейчас вокруг вас. Может быть, это единственная Ирландия, которая всегда только и существовала, и она страдает в тысячелетней агонии. Я приглашаю вас посетить ее.

И Херити снова склонился и начал есть.

Гэннон встал, подошел к буфету и вернулся с полным кувшином чистого самогона. Когда он снял крышку, над столом поплыл острый запах алкоголя. Джон уже успел попробовать это пойло из бутылки, которую ребята принесли вниз со склона холма. Он отрицательно помахал рукой, показывая, чтобы Гэннон не наливал в его стакан.

– Ну вот, Джон, – сказал Херити. – Ты откажешься от самогона так же, как и от «Гиннесса»? Не хочешь же ты, чтобы мы пили одни!

– Здесь достаточно людей, чтобы выпить с вами, – сказал отец Майкл.

– И вы среди них? – спросил Херити.

Отец Майкл взглянул на другой конец стола, где неразговаривающий мальчик смотрел на него с тревогой. – Нет… мне не надо, благодарю вас, мистер Херити.

– Вы стали аскетом, святой отец? – спросил Херити. – Вера! Какие ужасные вещи происходят. – Он принял стакан самогона от Гэннона и отхлебнул из него, причмокнув губами в притворном восхищении. – Ах, это, действительно, молочко маленького народца!

Гэннон подвинул сосуд вдоль стола по направлению к Мерфи, который жадно схватил его и налил себе большой стакан.

Снова усевшись за стол, Гэннон посмотрел на отца Майкла.

– У вас есть родственники в этих местах, отец?

Отец Майкл отрицательно помотал головой.

Херити сделал большой глоток самогона, поставил стакан и вытер рот тыльной стороной ладони.

– Семья? У нашего отца Майкла? Разве вы не знаете, что все священники происходят из выдающихся и больших семей?

Отец Майкл бросил на Гэннона затравленный взгляд.

– У меня есть два живых брата.

– Живых! – воскликнул Херити. – Вы слышали, что сказал прохвессор? Это не жизнь. – Он поднял стакан. – Тост. Дайте мистеру О'Доннелу стакан. Он выпьет с нами.

Гэннон плеснул немного самогона в стакан и подвинул его Джону.

– За проклятую Ирландию! – сказал Херити, высоко поднимая стакан. – Пусть она восстанет из мертвых и поразит дьявола, который причинил нам это зло. И пусть он переживет тысячу смертей за каждую, которую вызвал.

Херити опорожнил стакан и выставил его на стол, чтобы наполнить снова.

– Я пью за это! – сказал Мерфи и выпил свой стакан, затем поднял кувшин со стола и снова наполнил стаканы себе и Херити.

Кеннет, возраст которого Джон оценивал в четырнадцать лет, мрачно посмотрел на отца, с шумом отодвинул стул и встал.

– Я выйду на улицу.

– Сиди здесь, – сказал Херити. Он указал стаканом на стул.

Кеннет посмотрел на отца, который кивнул головой.

Помрачнев, Кеннет снова сел на стул, но не придвинул его к столу.

– Куда ты собирался, Кеннет? – спросил Херити.

– На улицу.

– В хлев, полный мягкой соломы? Мечтать о том, как хорошо было бы поваляться на этой соломе с молодой женщиной, которую сам выберешь?

– Оставьте его в покое, – примирительно сказал Мерфи.

Херити перевел на него взгляд.

– Конечно, мистер Мерфи. Но на улице почти ночь, и мы не нашли ни винтовку прохвессора, ни ваш пистолет, поэтому я хочу держать всех перед глазами. – Херити сделал большой глоток самогона, переводя глаза над краем стакана с Мерфи на Гэннона.

Отец Майкл вмешался:

– Джозеф! Вы плохой гость. Эти люди не желают нам зла.

– Я тоже не желаю им зла, – сказал Херити. – Ни в коем случае, это просто предосторожность против того зла, которого можно избежать, если быть осмотрительным с оружием.

И он снова сделал большой глоток самогона.

Мерфи попытался улыбнуться ему, но смог только скривить губы. Его взгляд был прикован к автомату на груди Херити. Гэннон просто уставился в свою тарелку.

– Мистер Гэннон? – спросил Херити.

Не поднимая глаз, Гэннон сказал:

– Мы достанем остальное оружие после новостей.

– После новостей?

– Сейчас время новостей, – пояснил Гэннон. – У меня есть приемник. Он сзади, в буфете возле раковины. – Он поднялся.

Херити повернулся на стуле, наблюдая, как Гэннон подходит к буфету и возвращается с переносным приемником, который он поставил посреди стола.

– У нас есть запас батареек, – сообщил Мерфи. – Терренс все хорошо продумал, когда приехал сюда.

Гэннон повернул ручку, и в неожиданно затихшей кухне раздался громкий щелчок. Все смотрели на приемник.

Он издавал шум помех, который сменился мягким гудением, затем раздался мужской голос:

– Добрый вечер. Вы слушаете континентальную станцию Би-би-си с нашим специальным выпуском для Великобритании, Ирландии и Ливии. – В голосе диктора слышался итонский акцент. – По нашему обычаю, мы начинаем передачу с молчаливой молитвы, – сказал диктор. – Мы молимся за быстрое окончание этого несчастья, чтобы мир получил новые силы и долгий покой.

Шум радио казался Джону громким, он наполнял пространство вокруг них напоминанием о других людях и иных местах, о многих мыслях, сосредоточенных в молитве. Он почувствовал горечь в горле и окинул взглядом сидящих за столом. Все склонили головы, кроме него и Херити. Последний, встретившись глазами с Джоном, подмигнул.

– Ты заметил последовательность? – спросил Херити. – Великобритания, Ирландия и Ливия. Они могут называть ее первой, но Британия больше не великая.

– Это Би-би-си, – сказал Гэннон.

– А передачу ведут из Франции, – продолжил Херити. – Ни одного англичанина в редакции, хотя я уверен: все они говорят, как преподаватели из Оксфорда. Американцы, французы и пакистанцы, как мне сказали.

– Какое это имеет значение? – спросил Гэннон.

– Это имеет значение, потому что это факт, который не может отрицать ни один разумный человек! Этим янки, и «пакки», и лягушатникам сделали промывание мозгов. В первую очередь Англия, потом уже Ирландия, а потом язычники.

– Да получат наши молитвы скорый ответ, – сказал диктор. – Аминь. – Бодрым голосом он продолжил: – А теперь новости.

Джон слушал с увлечением. Стамбул был охвачен Паническим Огнем. Обнаружены новые «горячие» места. В Африке был назван тридцать один город, Найроби и Киншаса среди них. Йоханнесбург оставался радиоактивными руинами. Во Франции подтверждалась потеря Нима. Толпа в Дижоне линчевала двух священников по подозрению в ирландском происхождении. В Соединенных Штатах все еще пытались спасти «большую часть Нью-Орлеана». Швейцария скрылась за чем-то, что они называли «Лозаннским Барьером», объявив, что оставшаяся часть их страны не заражена.

– Что за великая и славная картина! – воскликнул Херити. – Весь мир становится Швейцарией! Антисептический мир с перинами, мягкими, как юная грудь, да, Кеннет? – Херити смотрел на мальчика, лицо которого густо покраснело.

Джон чувствовал только удивление от размеров пространства, которое было приведено в движение. Последствия были гораздо более внушительными, чем он ожидал, хотя Джон и не мог сказать, каковы были ожидания. Когда он думал об этом, то чувствовал шевеление О'Нейла-Внутри. Он все равно испытывал не раскаяние, а только благоговейный страх перед тем, что Немезида может принять вид национальных катастроф.

Перечень мест, в которые ударила чума, казался бесконечным. Джон понял, что это наиболее важная часть новостей – места, которых надо избегать. «Как близко она подобралась?» Он знал об ограничениях на путешествия – чтобы пересечь большинство границ, требовались специальные паспорта, утвержденные Барьерной командой Объединенных Наций… и границы эти больше не были всего лишь границами стран.

Советский Союз не объявил о новых «горячих» точках, однако данные спутниковых наблюдений, предоставленные Соединенными Штатами, говорили о новых вспышках Панического Огня в юго-восточном регионе, от Омска и почти до Семипалатинска – «во многих городах и деревнях явно видны пожары, однако Омск выглядит нетронутым».

– Так много новых эвфемизмов насилия, – пробормотал Гэннон. Он обвел взглядом стол, будто ища что-то или кого-то, кто здесь не присутствовал. – Неужели Безумец думает, что принесет мир и конец насилия?

Джон опустил взгляд на свои руки. «Стремление к миру никогда не было частью этого», – думал он. Было только страстное желание О'Нейла отомстить. Кто может отказать в этом человеку, потерявшему близких? Джон чувствовал себя как психиатр О'Нейла, понимая его, а не обвиняя и не оправдывая.

В маленькой записной книжке, где делались краткие заметки для рапорта в Дублин, Херити написал этой ночью: «Если О'Доннел – Безумец, то он, по-видимому, ошеломлен размахом несчастья. Знает ли он, как далеко распространится чума? Волнует ли его это? Никаких признаков раскаяния. Никаких указаний на нечистую совесть. Как может он не реагировать, если он О'Нейл?»

В середине передачи было телефонное интервью с доктором Дадли Викомб-Финчем, директором Хаддерсфилдского исследовательского центра в Англии. Викомб-Финч сообщал, что «нет никаких заметных продвижений в поисках вакцины», хотя имеются «многообещающие направления, о которых я надеюсь сообщить позже».

Когда диктор попросил его сравнить эту чуму с «аналогичными историческими катастрофами», Викомб-Финч сказал, что, по его мнению, подобные сравнения бесцельны, добавив:

– Такого массового уничтожения людей не было очень долгое время. Это уничтожение в совершенно новых масштабах, и влияние его на наших потомков – если нам достаточно повезет, и мы будем их иметь – не поддается полной оценке. В простых финансовых терминах – прецедента нет, нет ничего, с чем можно было бы сделать обоснованное сравнение. Что касается людей…

Здесь он просто разрыдался.

Би-би-си позволило этому некоторое время продолжаться, используя ситуацию для эффекта, затем диктор сказал:

– Спасибо, доктор. Мы полностью понимаем вашу реакцию и молим Бога, чтобы ваша глубокая и очевидная эмоциональная позиция лишь усилила вашу решимость в Хаддерсфилдском центре.

– Усилила вашу решимость! – фыркнул Херити голосом, хриплым от самогона. – Английские слезы помогут покончить с засухой.

– Как они только могут думать о финансовых расходах? – задал вопрос Гэннон.

Это была первая искра, близкая к гневу, которую Джон видел у этого человека.

– Игра между Богом и Маммоной была прекращена из-за того, что половина игроков покинула поле, – сказал Херити.

Джон взглянул на отца Майкла и заметил слезы, бегущие по его щекам. В свете лампы его клейменый лоб казался размытой красной полосой.

Диктор Би-би-си закончил передачу еще одной молитвой:

– Простим в сердцах наших все прошлые несправедливости и создадим мир, в котором человечество обретет подлинное братство и милосердие, к которому призывает нас каждая религия.

Эта молитва была передана благодаря любезности Буддийской Заморской миссии из Сан-Рафаэля, штат Калифорния.

Гэннон повернул ручку. Раздался щелчок, и радио замолчало.

– Мы должны экономить батарейки, – сказал он.

– Для чего? – спросил шурин, который говорил невнятно после выпитого. – Слушать эти дрянные новости? Зачем? В этом нет будущего!

34

Меньше часа оставалось до делового обеда в малом зале при столовой Белого Дома, и президент Адам Прескотт знал, что у него нет ни малейшего намека на новый подход к их проблемам. Тем не менее, он должен был выглядеть уверенным и целеустремленным. Лидер должен вести за собой.

Он в одиночестве сидел в Овальном кабинете, и история этого места пронизывала все пространство вокруг него. Здесь принимались исторические решения, и что-то от этого, казалось, пропитало эти стены. Стол, находившийся перед ним, был подарен Резерфорду Б.Хейзу королевой Викторией. Картина над камином напротив, кисти Доминика Сера, изображала битву между «Благородным Ричардом» и «Сераписом». Джон Ф.Кеннеди любовался ею с того же самого места. Столик в простенке за ним был заказан и использовался Джеймсом Монро. Кресло под Прескоттом было частью того же заказа.

Прескотт чувствовал себя в кресле, как в тюрьме, его спина болела, несмотря на изысканную форму спинки, найденную Пьером-Антуаном Беланже.

На оправленной в зеленую кожу папке перед ним лежала стопка докладов, их ярлычки были раздвинуты так, чтобы он мог их прочесть и достать нужный документ. Он прочел их все, и они только увеличили его смятение.

«Информация, – думал он. – Какая от нее польза?»

Прескотт считал, что все это несло на себе оттенок напыщенности, автоматически считаясь важным. Если что-то предназначено для глаз Президента, то это должно быть не просто важным, а очень важным. Президентов нельзя беспокоить тривиальными делами.

Информация. Не факты, не данные, не правда. Она была собрана из человеческих наблюдений. Люди что-то видели, или слышали, или почувствовали, и переваренная версия всего этого находила дорогу на этот стол, которым восхищался Резерфорд Б.Хейз.

Прескотт взглянул на ярлычки, выглядывающие из папок с докладами. «Прорывы». Новые районы чумы в средствах массовой информации назывались «горячими точками». Вопрос об эвакуации людей больше не возникал. Куда они пойдут? Чужаки были опасны. Люди, которые долго отсутствовали дома, были опасны. Хорошие друзья, вернувшиеся издалека, больше не были хорошими друзьями. Железнодорожные пути сорваны. Аэропорты засыпаны обломками, чтобы заблокировать взлетно-посадочные полосы. Дороги перекрыты и охраняются вооруженными людьми. Мосты взорваны.

В докладе, лежавшем перед Прескоттом, было сказано, что каждый поворот путепровода и переезды на А-11 из Парижа были обрушены на шоссе мастерски установленными зарядами взрывчатки, а отсутствие транспорта создавало зоны голода. «Маки» вспомнили, чему они научились в прошлую войну, но они забыли, что продукты тоже путешествуют по шоссе.

Во многих местах Соединенных Штатов было не лучше. Люди не смели выбираться на поиски продовольствия, и еда была серьезной проблемой в городах и даже в сельских районах. Нью-Йорк довольствовался тем, что выращивалось вдоль Огненного Барьера, благодаря снижению численности населения и складам, забитым консервами. У Вашингтона, округ Колумбия, по оценкам, было еще два года до затягивания пояса. Они обходились стратегическими запасами, хранившимися на случай атомной атаки, плюс огороды, посаженные на его лужайках и открытых пространствах.

Вашингтон и его кольцо «спальных общин» оставались незараженными благодаря главным образом тому, что генерал Уильям Д.Кеффрон, действуя по своему разумению, установил вокруг города огнеметный кордон, поддерживаемый танками и пехотой с приказом стрелять и жечь нарушителей. После этого он послал отряды смертников против всех зараженных районов, которые он только мог разыскать своим безжалостным методом. Во всех точках въезда были установлены карантинные посты, все они обслуживались женщинами-добровольцами, привезенными по воздуху из региональных тюрем и находившимися под постоянным наблюдением телекамер.

Прескотт вытащил из стопки на столе доклад с ярлычком «Дань» и открыл его.

Странно, что было только одно слово для этого.

Несомненно, это было следствием политики «пустых лодок» Барьерной Команды, которые посылали припасы ирландскому Финну Садалу и английским Пограничным Загонщикам. В то время «пустые лодки» казались хорошей идеей – небольшие самоходные радиоуправляемые катера направлялись Барьерной Командой в Кинсейл, Ноут, Ливерпуль и другие портовые пункты с грузом газет, продовольствия, спиртного, небольшого оружия, боеприпасов, одежды… Простой радиосигнал уничтожал катер, когда он завершал свою миссию.

Финн Садал.

Пограничные Загонщики.

Прескотт содрогнулся, вспомнив некоторые вещи, которые он слышал о методах Финна Садала. Но все же… дань?

Дублин угрожал отозвать Финна Садала с его охранных постов вдоль побережья и предпринять активную попытку заразить другие регионы вне своих границ, если не будут выполнены их требования.

Прескотт просмотрел лежащую перед ним страницу. Ирландия требовала вернуть добычу викингов. Все эти бесценные сокровища из музеев Дании, Норвегии и Швеции должны были быть возвращены и пересланы на управляемых катерах.

«Все богатства, украденные у нас варварами, будут погребены в Армаге», – сказали ирландцы.

Погребены?

Они говорили о планируемой большой церемонии, полной языческих оттенков.

Норвегия и Швеция немедленно дали согласие, однако датчане проявляли нежелание.

«Сейчас они просят это, а что потребуют потом?»

Проклятые жадные датчане!

Прескотт нацарапал пометку на полях страницы: «Сказать датчанам, что они проиграли голосование. Либо они подчинятся, либо мы добьемся этого жестким способом». Он расписался.

Указание должно бы, конечно, быть выражено более дипломатично, но датчане все равно хорошо понимали железные намерения за дипломатическими иносказаниями. Маленькие народы научились распознавать это очень рано.

Требования Англии, на первый взгляд, были даже еще более странными. Хотя поступили они после выступления Ирландии, и в более цивилизованной форме, они были подкреплены аналогичной угрозой.

Библиотеки.

«Когда это время станет всего лишь горьким воспоминанием, мы хотим быть нацией опубликованных сокровищ – книг, манускриптов, карт и религиозных документов, набросков и картин художников. Мы хотим оригиналы, где бы они ни находились. Вам будет позволено сделать подходящие копии».

Его аналитики назвали это «практичным подходом». Цивилизованные нации сначала хорошо подумают, прежде чем жечь такие сокровища… если до этого дойдет. Неприятность была в том, что этот мир не был больше цивилизованным.

Прескотт вернулся к разделу доклада, касающемуся требований Англии, и написал наверху одно слово: «Согласиться». И поставил свои инициалы.

Ливия не присоединилась к этой новой игре, хотя оставался вопрос, есть ли в Ливии вообще централизованное правительство. Спутниковые наблюдения говорили, что страна лежит в развалинах, численность населения резко сократилась… а каким оно было? Три миллиона? Вся Северная Африка представляла собой бойню. Стерилизационные отряды, их называли «новыми СС», подожгли каждый населенный пункт вблизи ливийской границы и по всей земле от Суэца до Касабланки, двигаясь впереди кобальтового барьера, который теперь охватывал обреченную землю.