Черчилль. Рузвельт. Сталин. Война, которую они вели, и мир, которого они добились

Сразу же по возвращении в Вашингтон президент приступил к решению непростого вопроса, связанного с отправкой в Москву партии товаров, удовлетворяющих требованиям советской стороны. Позиция президента отчетливо просматривается в письме от 30 августа, направленном военному министру Стимсону: «Я считаю, что все необходимые для России военные поставки, причем не только в ближайшее время, но и в течение всего периода, пока она сражается с державами Оси, имеют первостепенное значение для безопасности и защиты Америки. Я убежден, что на предложенной конференции Великобритания и Соединенные Штаты должны связать себя с Россией прочными и всеобъемлющими обязательствами».

Одновременно президент попросил предоставить полные оценочные данные, связанные с производством наиболее важных изделий, необходимых для победы; программа производства была составлена с учетом приоритетности изготовления.

К этому времени военные круги Америки изменили свое мнение относительно обороноспособности русских и преимуществ, связанных с поддержкой России. К примеру, в сообщении Объединенного комитета армии и флота, направленном 25 сентября в Белый дом, говорилось: «Поддержание активности на русском фронте дает наилучшую возможность для наступления, поскольку только Россия обладает достаточной численностью личного состава вооруженных сил, расположенных в наибольшей близости к центру германской армии. Более всего Россия нуждается в военно-воздушных и сухопутных силах. Какие-либо прогнозы относительно исхода войны в России преждевременны».

Однако президент соблюдал осторожность, опасаясь вызвать споры в отношении будущей помощи коммунистической России. Он со дня на день откладывал рассмотрение этого вопроса, вырабатывая стратегию, и, прежде чем поднимать вопрос о ленд-лизе для России, хотел быть уверенным в том, что конгресс не сможет отказать в необходимых ассигнованиях. В попытке расчистить путь он старался убедить Сталина одобрительно высказаться относительно свободы религии; это могло нейтрализовать католическую оппозицию.

Тем временем британское правительство продолжало выработку мер, связанных с производством и поставкой вооружения, необходимого России для ведения боевых действий. Работа продолжалась, несмотря на то что в этот период между британским и советским правительствами шел резкий обмен мнениями. По словам Черчилля, Сталин оказался «грубым, злобным, жадным и в последнее время совершенно равнодушен к проблеме нашего существования».

Послания Черчилля, живописующие усилия британского правительства по оказанию помощи России, вызывали только недовольство со стороны Сталина. Оптимизм, отличавший беседы Сталина с Гопкинсом, быстро таял; все труднее было противостоять германской агрессии. Сталин, пренебрегая опасностью с Дальнего Востока, со стороны Японии, фактически высмеивал все действия Британии в борьбе против Германии. Он прямо говорил об этом в послании к Черчиллю от 4 сентября: немцы беспрепятственно дошли до Восточного фронта, и единственное, что могло спасти положение, это создание в течение 1941 года второго фронта во Франции или на Балканах. Сталин требовал, чтобы Британия отвлекла от Востока порядка тридцати – сорока германских дивизий. Это требование, повторяемое снова и снова, звучало диссонансом в основной теме коалиции.

Майский, передавая это послание Черчиллю, вел себя настолько непозволительно, что премьер-министр был вынужден его одернуть.

На следующий день Черчилль конфиденциально сообщил Рузвельту, что, хотя во время беседы Майский ни словом не обмолвился о возможности сепаратных соглашений, у него создалось впечатление, что русские не исключают такой возможности. Это не сможет повлиять на военные планы американского и британского правительств, но должно заставить их ускорить отправку совместной миссии в Москву.

28 сентября английский и американский официальные представители прибыли в Москву. С первых слов Бивербрук и Гарриман попытались объяснить, какие усилия прилагают их страны для оказания помощи русским. Все же поначалу, по словам Черчилля, делегации был оказан холодный прием. Советские официальные лица демонстрировали скептицизм, если не сказать – недоверие, относительно возможности Великобритании при первой же необходимости открыть второй фронт. Затем, 29 сентября, на первых переговорах со Сталиным, казалось, недоверие уступило место симпатии. Но уже на втором совещании опять наступило совершенно очевидное ухудшение. Сталин вел себя грубо, в который уже раз он указывал на то, что предлагаемая помощь не идет ни в какое сравнение с бременем, обрушившимся на советскую армию, и обвинял Британию во всех тяготах и лишениях, выпавших на долю Советского Союза. Во время третьего совещания опять произошло изменение в настроении и поведении; теперь Сталин и Молотов были внимательны и полны энтузиазма. Они прекратили всяческие попытки потребовать больше, чем могли получить, и договоренность была достигнута без особого труда.

Бивербрук, редко испытывавший недовольство от собственных поступков, отнес подобную переменчивость в настроении к собственноручно продуманному хитрому плану кампании. А Гарриман пришел в замешательство, особенно от грубости Сталина во время второго совещания. Впрочем, он тоже был рад «солнцу после дождя», как охарактеризовал эту ситуацию Бивербрук. Русские тоже казались удовлетворенными. Сталин подтвердил это, а Литвинов (посол СССР в США. – Примеч. ред.), выступавший в качестве переводчика, вскочил со своего места и громко объявил: «Теперь мы выиграем войну». В своей речи, произнесенной на последнем совещании, 1 октября, Молотов заявил «о нашей огромной признательности инициаторам конференции» и сказал, что работа конференции «предопределила» победу над Гитлером. На ужине, данном Сталиным, царило веселье. Свое хорошее настроение Сталин продемонстрировал с помощью тостов, приблизительно около сорока, по числу присутствующих. Каждый раз он вставал и чокался с героем тоста; целый устоявшийся ритуал, который станет столь привычным во время подобных конференций.

По просьбе Сталина перспективный план поставок был оформлен в виде протокола, подписанного в Кремле 1 октября. Он количественно определял каждую позицию поставок для Советского Союза начиная с 1 октября 1941 года и по 1 июля 1942 года. Четыреста самолетов в месяц, включая бомбардировщики; пятьсот танков в месяц и большое количество другой бронетехники, противовоздушные и противотанковые орудия, различное телефонное оборудование, алюминий (которого, из-за быстрого продвижения немецкой армии, Советский Союз испытывал острую нехватку); олово; свинец; никель; медь; магний; сталь; нефть; химические продукты; резина; кожа; шерсть; обувь; одежда для армии; пшеница и медикаменты. Все это и многое другое было обещано без требований о предоставлении с советской стороны полной информации относительно всех потребностей и имеющихся у нее запасов; любая другая страна, стремящаяся получить помощь по ленд-лизу, была обязана предоставить информацию подобного рода. В обязанность американской и британской администраций вменялось только размещение этих заказов «на соответствующих производствах Британии и Америки для Советского Союза», правда, отдельно оговаривалось, что «Великобритания и США должны оказывать помощь в транспортировке и доставке грузов в Советский Союз». Впоследствии советское руководство утверждало, что они были просто обязаны убедиться в том, что груз доставлен по назначению, и, когда были временно приостановлены конвои в северные русские порты, упрекали британское правительство в нарушении обязательств.

Произошла серьезная задержка в обеспечении и поставке большого количества изделий, обещанных Советскому Союзу не только ранее, но и в соответствии с протоколом. Но все, что уже было отправлено русским, имело для них существенное, возможно даже жизненно важное, значение на протяжении следующей зимы. Самолеты и оружие, ввиду огромного дефицита, собирались в неполной комплектации; увеличение мобильности армии обеспечивали грузовые машины. Учитывая изоляцию Ленинграда и захват немцами фабрик, заводов и электростанций, поставки сырья и оборудования пришлись весьма кстати.

Но еще более важно в этот критический момент было придать уверенность отважным защитникам в том, что у них есть сильные союзники, которые не дадут им погибнуть. Вот в этом они крайне нуждались. Осень в России в том году задержалась, что дало немцам возможность дольше, чем они предполагали, продолжать наступление. Критический момент наступил в середине октября, вскоре после подписания соглашения. Немцы прорвали русскую оборону у Калинина и оказались примерно в тридцати-сорока милях от Москвы. Советское правительство эвакуировало многие министерства и дипломатические корпусы в Куйбышев, расположенный в пятистах милях восточнее Москвы. Но Сталин и его военные советники оставались в Москве и декларировали, что осажденная столица будет защищаться до последнего. Вероятно, американская и британская поддержка помогли обеспечить такую упорную оборону. Защитники рассказывали, что воевали со спокойным сердцем, зная, что не одиноки. 14 октября радио Москвы передало сообщение для защитников города: «Наши люди спокойно глядят правде в глаза. Враг пытается сломить Москву… Снег на полях залит кровью… Гитлер не сможет выдержать нашу зиму. Мы громим немцев у Мелитополя и Мурманска и одновременно подтягиваем мощные резервы на передний край. Немцы никогда не смогут победить русских. Пока тысячи немцев гибнут в брянских лесах, британские самолеты обстреливают Нюрнберг… военные поставки следуют к нам и в Британию через океан. Америка собирает пять тысяч самолетов в месяц. Время – наш союзник…»

Время, пространство, отважные сердца и сильные тела, леденящий холод и помощь Запада – все это работало против Гитлера. А вот Соединенные Штаты не собирались очертя голову ввязываться в войну, но все-таки это произошло 7 декабря, когда Япония, недовольная препятствиями, которые мы чинили ей на пути к полному господству в Азии, подвергла бомбардировке нашу базу в Пёрл-Харборе и потопила большую часть Тихоокеанской флотилии.

Вступление Америки в войну. Окончательное формирование коалиции

Подписав в сентябре 1940 года тройственный договор, Япония объединила свою судьбу с Германией и Италией. Она решила стать членом этого бесчестного союза, который, по мнению американцев, не имел права на существование. Вопреки надеждам его организаторов, мы не только оказали поддержку Китаю и Великобритании, но с этого момента укрепилась наша позиция в отношении Японии.

В июле противостояние достигло своей кульминации, но эти события настолько свежи в памяти, что нет нужды говорить о них еще раз.

В ноябре переговоры (имеющие отношение к Британскому Содружеству, Китаю и Голландии) между правительствами Японии и Америки находились в стадии серьезных разногласий. Раздираемая внутренними противоречиями, Япония предлагала заключить перемирие, пытаясь тем самым оттянуть принятие необходимого решения. Она предлагала краткосрочный договор, в соответствии с которым японская армия должна была начать отступление из Индокитая, а Соединенные Штаты с союзниками, соответственно, возобновить поставки нефти в Японию и прекратить оказывать поддержку Китаю. После мучительных недельных раздумий американское правительство пришло к заключению о неоправданности и безосновательности этих условий и решило пресекать любые попытки принятия соглашений подобного рода. Причина, вызывавшая основное опасение, заключалась в том, что такой договор мог привести к развалу антигитлеровской коалиции. В процессе заключения сделки с Японией китайское правительство могло прийти к выводу, что мы окажемся следующими. Советский Союз, с трудом противостоящий немцам, мог решить, что лучше согласиться на сделку с Гитлером, чем продолжать войну. Впрочем, даже если к этому моменту Япония была бы готова изменить собственную позицию, это бы ничего не дало; конфликт уже нельзя было урегулировать обычным путем; он зашел слишком далеко. Германия-Италия-Япония форсировали создание оборонительной коалиции, по своим масштабам значительно превышавшей планируемую Японией Тихоокеанскую империю. Теперь выжидательная позиция японского правительства уже не радовала, а скорее вызывала опасение.

Итак, 26 ноября в последней ноте Америка отказалась от сделки с Японией и предложила присоединиться к ней на условиях принятия основополагающих принципов с учетом национальных особенностей.

Вот эти условия, предложенные ранее во время переговоров Хэллом и вновь повторенные в последней американской ноте в адрес японского правительства:

а. Уважение территориальной целостности и суверенитета каждой отдельной нации;

б. Соблюдение принципов невмешательства во внутренние дела других государств;

в. Соблюдение принципа равноправия, в том числе и в сфере торговли;

г. Сохранение статус-кво в Тихоокеанском регионе, за исключением случаев, когда он может быть изменен мирным путем.

Соединенные Штаты упорно стояли на этой позиции и не шли ни на какие компромиссы. У японских лидеров уже не оставалось времени на то, чтобы, используя остатки былой славы, связанной с прошлыми войнами, предстать перед своим народом в качестве удачливых государственных деятелей.

Японское правительство, оказавшись перед подобной альтернативой, выбрало войну. Утром 7 декабря милитаристские силы ударили по государству и по принципам, которые их не устраивали.

В переломный момент между миром и войной американское правительство демонстративно выразило несогласие с рискованными действиями государств Оси.

В последней ноте шла речь скорее о формировании будущих отношений, нежели давалось объяснение прошлым. Появлялась потрясающая возможность из широкого круга общих устремлений выделить одну разумную цель.

Американское правительство, а в особенности государственный секретарь Хэлл, были приверженцами применения этой идеи на практике. И раньше во все смутные времена Хэлл призывал сражающиеся государства руководствоваться правилами хорошего тона. Мирное сосуществование государств Западного полушария шло только на пользу и способствовало общей защите. Предложенные на обсуждение правила варьировались в зависимости от ситуации. На период нейтралитета для каждой из сражающихся сторон, будь то Азия или Европа, были разработаны временные правила. Хэлл никогда не мог понять, почему другие страны не придерживаются этих правил, но все-таки не терял надежды, что когда-нибудь они к этому придут. Для него правила не были чем-то неопределенным и безжизненным. «Это убедительные, жизнеспособные, всеобъемлющие правила. На земле установится вечный мир, если все будут следовать этим правилам. Если не придерживаться правил, будет вечная война».

Во время августовской встречи в заливе Арджентия Рузвельт с Черчиллем выработали декларацию о принципах и целях войны. впоследствии ставшую известной как Атлантическая хартия. Для нас казалось естественным, объединив свою судьбу с Великобританией и Советским Союзом, направить совместные усилия на определение общих целей, к которым следует стремиться. Создание такого документа могло к тому же иметь практическое значение. Наш союз с иностранными державами мог перерасти в нечто большее, чем военный альянс. Он мог пойти по пути заключения корыстных, тайных сделок военного времени, как это произошло во времена Первой мировой войны, тем самым заставив Соединенные Штаты отказаться от намерения объединиться с другими государствами. В то же время будущие гарантии, после победного окончания войны, справедливого и надежного существования, могли поддержать дух народов, находящихся под властью Оси. Черчилля подобный проект устраивал по совершенно другой причине: опубликование совместной декларации по общим принципам войны и мира должно было способствовать усилению единства Соединенных Штатов и Британского Содружества.

9 августа на обеде, последовавшем после предварительных переговоров между Уоллесом (вице-президентом США в 1941–1945 годах. – Примеч. ред.) и Кадоганом, британским парламентским заместителем министра иностранных дел, Рузвельт предложил Черчиллю разработать совместную декларацию, «основанную на общих принципах, которые должны будут определять нашу дальнейшую политику». Черчилль вспомнил об этом на борту «Принца Уэльского»; как правило, его слова не расходились с делом. Уже на следующий день премьер-министр представил готовый для рассмотрения проект декларации.

Этот проект включал в себя три из четырех важнейших положений, вошедших в Атлантическую хартию:

– их страны не будут стремиться к территориальным и каким-либо другим захватам;

– они не желают территориальных переделов, идущих вразрез с волеизъявлением заинтересованных сторон;

– они уважают право народа на выбор той формы правления. при которой они хотели бы жить.

Рузвельт внес карандашную поправку в третий пункт проекта: «…и надеются, что самоуправление сможет вернуть их в то состояние, из которого они были выведены насильственным путем».

Черчилль одобрил внесенное добавление и предложил его в следующей формулировке: «…и надеются, что суверенные права и самоуправление …»

Кроме того, проект Черчилля затрагивал вопрос, связанный с обеспечением международной безопасности. «Они (Соединенные Штаты и Британия) добиваются такого состояния, при котором не только навсегда будет уничтожен нацизм, но и обеспечена защита территориальной неприкосновенности всех государств силами международной организации…» Президент вычеркнул слова «…силами международной организации…». Черчилль убеждал его оставить все в прежнем виде, но Рузвельт, опасаясь возможности возникновения определенного недоверия и подозрительности в Соединенных Штатах, стоял на своем. И кроме того, объяснял Рузвельт Черчиллю, он не является сторонником создания новой Лиги Наций. К тому времени у него еще не было четкого мнения относительно международной организации. Он искренне верил, что коллективный союз. подобный Лиге Наций, недееспособен, и активно искал другие пути, гарантирующие будущий порядок. В то же самое время Рузвельт был захвачен идеей, что Соединенные Штаты и Великобритания способны добиться этого весьма простым путем, поскольку будут заниматься мирным урегулированием и иметь возможность сдерживать агрессию; они должны были действовать как два полицейских, к которым вскоре присоединится третий, Советский Союз, а позже четвертый, Китай.

Черчилль был обеспокоен возможной вероятностью того, что декларация военных целей подвергнется в Британии резкой критике. Документ был рассчитан на переходный период, в течение которого будут задействованы объединенные силы по охране правопорядка, а по окончании означенного периода необходимость в этом отпадет. Немного позже в этот же день он предложил президенту подумать о внесении новой поправки в заключительную статью, в которой они ратовали за разоружение всех тех, кто представлял угрозу для мира. «…заключающуюся в создании широкомасштабной, долговременной системы всеобщей безопасности…».

Под нажимом Гопкинса и Уоллеса президент согласился, придя к выводу, что, благодаря внесенной поправке, проясняется положение в переходный период, после окончания войны, и что формирование международной организации будет отнесено на более поздний период. Впоследствии будет показано, каким образом Рузвельт внес изменения в свой перечень целей.

Американцы в основном спокойно отреагировали на Атлантическую хартию. Хэлл отметил это в своем выступлении 14 августа:

«Основные принципы, понятия и стратегия, заложенные в этом документе, являются универсальными с точки зрения их практического применения».

Хартия не просто, подобно моральному кодексу, диктовала, как следует жить, а совершенно конкретно отвечала на бесчисленные вопросы, которые могли быть поставлены войной. Я еще расскажу, как на протяжении многих лет американское правительство предпринимало упорные попытки заставить коалицию использовать эти принципы в качестве основы для принятия совместных решений. В тех случаях, когда не было столкновения интересов или резкого расхождения в понимании цели, усилия были оправданы; но в случае резкого столкновения интересов приходилось поступаться принципами.

Другими словами, обнаружилась зависимость принципов от условий и обстоятельств. Так и должно быть внутри военной коалиции; каждый из участников обязан прислушиваться к другим. Каждый должен уважать любое мнение других, даже если оно не совпадает с его собственным пониманием принципов, и каждый должен устоять перед любым проявлением враждебности или антагонизма со стороны других. Одним словом, коалиция подавляет желания и калечит чувства каждого из своих членов.

Кроме того, в ходе борьбы при постоянно меняющейся ситуации определенного преимущества можно достигнуть только с помощью компромиссов, что, собственно, и делается. Более того, по законам войны страна имеет полное право оставить за собой то, что досталось ей путем страданий и потерь; это расценивается как закон. И последнее: государства в одно и то же время могут иметь противоречивые мнения и, следовательно, руководствоваться различными принципами. В этих случаях закон бессилен.

Но осознали это все гораздо позже. В то время, в 1941 году, принципы, заложенные в основу хартии, определяли дальнейшие перспективы, с помощью которых было проще склонить американцев к принятию срочных мер перед надвигающейся войной. Как только мы вступили в войну, американское правительство сразу же занялось привлечением в стан единомышленников большой группы государств; 1 января 1942 года была подписана Декларация Объединенных Наций. Этот документ, объединивший в военный альянс все правительства, борющиеся против держав Оси, обязывал участников поддерживать принципы, заложенные в хартии. Фактически после подписания декларации действенность принципов должна была подвергнуться серьезному испытанию в сложных условиях войны. Было абсолютно ясно, что советское правительство собиралось настаивать на территориальных притязаниях, а это шло вразрез с западной точкой зрения, высказанной в Атлантической хартии и Декларации Объединенных Наций. Об этом следует рассказать до того, как мы перейдем к объяснению стратегических решений, которые принимала коалиция после вступления в войну Соединенных Штатов.

Принципы, положенные в основу управления коалицией, и требования советской стороны

В период сотрудничества с Германией Советский Союз существенно расширил свои границы. В его состав вошли три Балтийских государства; восточная часть Польши; прилегающая к нему часть Финляндии; некогда принадлежавшая России, а ныне одна из областей Румынии, Бессарабия; Буковина и острова Дуная. С тех пор Советский Союз всячески добивался, чтобы правительства других стран признали, что он на законном основании владеет данными территориями. Как только возник вопрос о военном альянсе с Великобританией и Польшей, это желание вышло на первый план, без каких-либо объяснений и в полной уверенности, что такое положение оправдано исторически и с точки зрения текущего момента.

Американцы и англичане были осведомлены об этом намерении советской стороны, узнав о нем еще в июне-июле 1941 года, когда впервые решили оказать России поддержку. Они просто отложили на время решение этой проблемы. Во время переговоров в заливе Арджентия с 9 по 12 августа Рузвельт и Черчилль окончательно укрепились в нелестном мнении относительно своего неблагодарного союзника. Атлантическая хартия официально признала членов союза в качестве претендентов на новую территорию, но не согласилась с вопросом, касающимся народов, населяющих эту территорию. Несмотря на сильное желание со стороны России, времени на рассмотрение этих сложных проблем было отпущено ничтожно мало: меньше часа отводилось на разрешение спорных вопросов. Рузвельт был вправе признать эти условия повсеместно приемлемыми. Черчилль искренне присоединился к его мнению, несмотря на принятое решение не рассматривать эти условия применительно к существующей Британской империи. 9 сентября в речи, произнесенной в палате общин, Черчилль объяснил свои мотивы: «На встрече в Атлантике мы главным образом рассматривали вопросы восстановления суверенитета, самоуправления, существования государств и народов Европы, находящихся под нацистским игом, и принципы регулирования любых изменений территориальных границ».

Рузвельт имел в виду более широкое с географической точки зрения применение этих условий.

Вскоре советское правительство согласилось с такими условиями, о чем сообщил 24 сентября Майский, советский посол в Лондоне.

Выступление Майского на встрече союзников в Лондоне отличала некоторая тяжеловесность. «Принимая во внимание практическое применение этих принципов, которые неизбежно будут приспосабливаться к обстоятельствам, потребностям и специфическим особенностям государств, советское правительство может с уверенностью заявить, что последовательное применение этих принципов будет гарантировать мощную поддержку со стороны правительства и народа Советского Союза».

Когда Бивербрук и Гарриман были в Москве, работая над программой оказания помощи, Сталин проявил интерес к военным целям правительств Соединенных Штатов Америки и Великобритании. Он, с некоторой долей скептицизма, заметил, что вряд ли они остановятся всего на восьми пунктах хартии; их не хватит, чтобы охватить все аспекты проблемы, как, например, заставить Германию оплатить военные расходы. Сталин вновь высказал желание изменить подписанный в июле военный договор с Великобританией. Он собирался внести в договор пункты, касающиеся послевоенного сотрудничества, которое, по всей видимости, займется всеми аспектами политики. Несколько позже между Советским Союзом и Великобританией возникли острые разногласия относительно того, должна или нет Британия объявлять войну Финляндии, Румынии и Венгрии, объединившимся с Германией в борьбе против Советского Союза. Сталин усиленно настаивал на том, что Британия обязана объявить войну. Черчилль сомневался в разумности подобного решения; может, удастся отделить эти страны от Германии. Это привело к тому, что Сталин заявил, что сомневается в возможности взаимного доверия и ясности в отношениях между правительствами Советского Союза и Британии без детального, не оставляющего сомнений соглашения в отношении военных целей и планов послевоенного сотрудничества.

Черчилль пришел к заключению, что военное сотрудничество не сможет быть по-настоящему действенным, если настроение русских лидеров не изменится к лучшему и они не станут больше доверять партнерам. В связи с этим 21 ноября он предложил Сталину, чтобы Идеи сопровождал британских военных экспертов, направленных в Москву. Черчилль пояснил, что Идену приказано обсудить все вопросы, связанные с войной, но основная цель поездки заключается в обсуждении послевоенных соглашений. Сталин приветствовал это предложение.

Британцы занялись решением вопроса, что можно предложить советскому правительству. В это же самое время, в период с 20 по 26 ноября 1942 года, американское правительство занималось составлением соглашения по основополагающим принципам, которые могли лечь в основу будущих отношений с Японией. На тот момент не усматривалось никакой связи между этими двумя событиями. Но, поскольку британский кабинет министров вместе с Черчиллем прекрасно понимали, что война в Тихом океане может начаться в любой момент, они были способны оценить, до каких пор могут идти на уступки, чтобы Россия осталась довольна. Даже если предположить, что это когда-то произойдет, не следовало думать, что Россия переориентирует свои силы на Японию, умерив активность на советско-германском фронте.

Гитлер сделал соответствующие коррективы, имея в виду эти выводы. Несанкционированная публикация в «Chicago Tribune» от 4 декабря текста договора «АВС-1» с Британией, подписанного в марте 1941 года, а также военного плана объединенной армии и военно-морского флота и предположительного состава объединенного стратегического совета, подписанного 11 сентября 1941 года года Старком и Маршаллом, заставила немецких военных советников пересмотреть стратегические планы. Немецкое наступление на Восточном фронте решили на время приостановить; основные силы авиации и флота Германии перебросить для нападения на Британию и захвата Восточного Средиземноморья. Но Гитлер отклонил этот план, что явилось одним из наиболее важных решений в годы войны.

Только 4 декабря американское правительство было проинформировано о цели поездки Идена в Москву. Идеи сообщил Винанту, нашему послу в Великобритании, что цель его визита «…будет заключаться в том, чтобы развеять недоверие со стороны Советов и по возможности убедить в этом Сталина. Среди прочего, он должен попытаться получить подтверждение одобрения советской стороной Атлантической хартии и официального подтверждения заверений, прозвучавших 6 ноября в речи Сталина, и, кроме того, одобрения возможного разоружения Германии и федеративных соглашений между малыми европейскими государствами».

Хэлл был обеспокоен, что Идеи, гарантируя военное сотрудничество с Россией, может быть вовлечен в решение советских территориальных вопросов, и это в то время, когда мы отважились на войну с Японией из-за отказа удовлетворить подобные пограничные притязания. Итак, 5 декабря, с одобрения президента, Хэлл срочно отправил Винанту письмо с просьбой встретиться с Иденом до его отлета в Москву. Министр иностранных дел должен был объяснить, что послевоенная политика Америки будет вкратце изложена в Атлантической хартии; что, по нашему мнению, будет большой ошибкой со стороны советского, британского и американского правительств прийти к любому соглашению относительно конкретных условий послевоенного устройства или принять обязательства рассматривать индивидуально каждое государство, что может поставить под угрозу общую цель в отношении прочного мира, а главное – не должно заключаться никаких секретных соглашений. 6 декабря Винант передал это послание Идену. Память услужливо напомнила о больших неприятностях, последовавших за тайными соглашениями наших европейских партнеров, возглавляемых министром Вильсоном, в Первую мировую войну.

Когда на следующее утро японцы совершили нападение на Пёрл-Харбор, британское правительство задумалось, стоит ли посылать Идена в Москву.