Ночь он провел без сна. Вставал, откапывал из-под снега собак, кормил их мясом из рук. Сам съел кусок, запил его водой из бутылки. Много курил. От табачного дыма щипало язык, было горько во рту.
      Пурга не кончалась. На третьи сутки Иерок не смог вылезти из мешка, чтобы накормить собак. Он замерзал. Табак кончился, трубка вывалилась из зубов, ветер ее унес...
      Сколько потом прошло времени, Иерок не помнил. В какой-то момент он закрыл глаза, услышал протяжный ласковый голос. То был голос его умершей жены.
      "Она зовет меня к себе", - вяло подумал Иерок. Ему стало хорошо-хорошо.
      Нашел Иерока Кивъяна. Чуть пурга стала стихать, он бросился на поиски старика. Кивъяна знал, где Иерок поставил капканы.
      ИЕРОК УХОДИТ НАВСЕГДА
      Иерок, закутанный в меха, лежит в своей яранге. Он никого не узнает, вскрикивает в бреду. Пытается приподняться и бессильно падает на оленьи шкуры.
      Ему кажется, что охота продолжается и он гонит упряжку от капкана к капкану. Жаркое солнце так нагрело воздух, что трудно дышать. Он хочет раздеться, хочет скинуть кухлянку. Но собаки несутся все быстрее, нарты подпрыгивают на кочках, а руки заняты...
      Дочь Иерока неподвижно сидит у изголовья охотника. Глаза ее полузакрыты. Непонятно, дремлет она или бодрствует. Крупные слезы выкатываются из-под ее полуопущенных век.
      Доктор слушает больного. В груди Иерока что-то булькает, хрипит. Неровно бьется сердце. Диагноз доктору ясен. Сильное переохлаждение организма, воспаление легких, обморожены ноги, руки, лицо.
      И неспециалисту понятно: старику с болезнью не справиться.
      Савенко выползает из яранги. Проклятая Арктика. Прекратиться бы пурге на день раньше, Иерок остался бы жив.
      Тихо стоят у яранги Иерока эскимосы. Они обступают доктора. Они ждут, что он скажет. Они верят доктору, недавно он вылечил сестру Нанауна. У нее тоже было воспаление легких.
      - Сыглугук, - по-эскимосски отвечает на их безмолвный вопрос доктор. - Плохо. Очень плохо.
      Эскимосы опускают головы. Кивъяна просит:
      - Поставь Иероку стеклянную палочку.
      - Я уже ставил. Я дал ему лекарства.
      Из яранги выходит старшая дочь Иерока. Она подходит к собакам, отвязывает лучшего пса из упряжки Иерока.
      Пес начинает скулить и рваться из рук. Он чувствует что-то нехорошее.
      "Ныката" - жертва", - догадывается доктор.
      Чтобы спасти Иерока, дочь хочет принести в жертву собаку. Но сначала у пса спросят: согласен ли он. Если собака зевнет, значит, несогласна. Тогда в жертву выберут другую.
      - Ты хочешь? - спрашивает дочь Иерока. - Помоги Иероку.
      Собака, не открывая пасти, жалобно скулит, со страхом смотрит на людей.
      - Хочет, хочет, - говорят, выждав немного времени, эскимосы.
      Упирающуюся собаку подводят к больному. Девушка кладет одну руку на голову пса, в другой у нее - перо птицы. Этим пером она обметает Иерока в сторону животного. Болезнь должна перейти с охотника на собаку. Пусть умрет пес, но не Иерок.
      Больной спокойно глядит невидящими глазами. Он силится что-то вспомнить.
      - Песец, - шепчет он. - Ты нехороший. Ты унес мой капкан.
      Псу прокалывают ухо. В небольшую дырочку вдевают красный ремешок. Капли крови сочатся на пол. Собаку вытаскивают из яранги, привязывают рядом со входом. Она обречена. Даже если Иерок выздоровеет, собака погибнет, потому что стала "ныката" - жертвой.
      По крепкому, спрессованному ветром снегу доктор бредет от яранги к деревянному дому. Ему жаль Иерока. Но что будет с переселенцами, если болезнь унесет Ушакова? Начальник острова еще не поправился, и кто знает, как поведут себя его больные почки.
      Савенко раздевается, заходит к Ушакову. Тот с надеждой смотрит на доктора. Доктор снимает очки, трет и трет их платком.
      - Иерок будет жить?
      Никто не имеет права скрывать правду от Ушакова. Даже страшную правду.
      - Проживет день или два. Он уже сейчас редко приходит в сознание.
      - И ничего нельзя сделать?
      - Ничего. - Савенко не хочет рассказывать о собаке, которую принесли в жертву. - Иерок стар. Если бы молодой организм... Конец его близок.
      Ушаков откидывается на подушку.
      Как безжалостна жизнь. Она отнимает у него дорогого человека. Самого нужного в трудное время. Опытного, смелого. Что Иерок говорил, то и делали остальные эскимосы. А как он понимал Ушакова...
      Несправедливо, несправедливо. Иерок, веселый и смелый, энергичный и мудрый, заботливый и незаменимый, Иерок - ты не должен уходить в никуда.
      Ушаков вспоминает собрание, на котором Иерок сказал: не нужен праздник в честь убитого медведя. Все послушались его, хотя видел Ушаков, что нелегко дается это решение эскимосам. Но так говорит Иерок...
      Вот он стоит за рулем вельбота, несущегося между льдинами. Как смел его взгляд, как крепка рука! Как точно каждое движение! Увернулись бы они тогда от льдин без Иерока?
      Всего два месяца назад... Вместе с Иероком он сидел в палатке. Страшный ветер, он дул с такой силой, что острые снежинки пробивали тонкий брезент. Но им было тепло и уютно. Ушаков читал томик Пушкина, Иерок вырезал что-то из обломков моржового клыка.
      Утром Иерок спас собак Ушакова, а может быть, и его самого. Ушаков заметил обрыв слишком поздно. Собаки сорвались в пропасть, он чудом затормозил нарты у края.
      Собаки на ремнях болтались в воздухе, нарты медленно, но неумолимо, сантиметр за сантиметром, скользили к обрыву. Ушакову никак не удавалось забить остол в снег. Его острый конец, чертя борозду в снегу, приближался к пропасти.
      Как почувствовал Иерок, что Ушакову грозит смерть? Что подсказало ему: надо мчаться на помощь?
      Он пришел вовремя, остановил нарты, помог вытащить собак. И больше не вспоминал об этом.
      Тогда в палатке они разговорились. Иерок спросил:
      - Умилек, скажи. У меня сын. Он еще маленький. Скажи, он сможет, как доктор? Он может научиться лечить эскимосов?
      - Это трудно. Надо долго учиться, Иерок. Надо ехать во Владивосток. Или в Ленинград. Ленинград очень далеко. У нас здесь ночь, а там день. Здесь мороз, а там люди ходят в одних рубашках.
      - Я хочу. У эскимосов не было своего доктора. Сын Иерока будет первый. Ты поможешь?
      - Я обещаю, что помогу ему учиться. Ты думаешь, он захочет стать доктором?
      - Он уже знает все звезды на небе. Ивась говорит: он умный. Эскимосы не умеют читать, писать. Наши дети научатся...
      И еще один эпизод всплывает в памяти Ушакова. Первые дни жизни на острове Врангеля. Всего две недели, как ушел пароход "Ставрополь". Уже готов дом, затоплены печи. Можно немного поохотиться, попробовать свежей дичи. Благо над бухтой носятся утки, они еще не покинули эти края.
      Вместе с Таяном и Анакулей сталкивают они байдару в воду, гребут к середине бухты. Кажется, охота будет удачной, уток много. Выстрел за выстрелом гремит с легкой байдары. Но волны не дают прицелиться хорошо. Охотники уверены, что сбили с десяток птиц, а в волнах находят только одну.
      Начинается снег, клочья тумана накрывают байдару. Поздний вечер, берег уже далеко. Утки, как назло, со свистом режут крыльями воздух над головами. Охотники беспрерывно стреляют. Первым опомнился Ушаков. Байдара совсем недалеко от выхода в открытое море. Крупная волна, ветер из бухты.
      - Домой, гребем к берегу! - кричит Ушаков.
      Они гребут изо всех сил, но ветер мешает плыть. Мешает большая волна. Ничего не видно в темноте. Что-то блеснуло слева. Наверное, померещилось. Снова блеснул огонек. Звук выстрела! Ушаков отвечает. Еще выстрел издалека. Кто-то идет к ним на помощь. Надо править на огонек. Ох, какая коварная волна.
      - Парус! Парус! - кричит Таян.
      Как он заметил его во мраке? Но об этом некогда думать. Подходит вельбот. В нем Иерок. Старый охотник молча помогает выбраться из байдары...
      Ушаков соскакивает с постели, начинает одеваться. От слабости подкашиваются ноги, немного кружится голова.
      - Вы куда? - обеспокоенно спрашивает доктор.
      - К Иероку. Я должен увидеть его живым.
      - Запрещаю! - повышает голос Савенко. - Я врач, отвечаю за вас. Вы застудите почки.
      - Не хочу застудить свою совесть. Мне будет совестно всю жизнь, если не попрощаюсь с Иероком. Вы понимаете меня?
      Доктор опускает голову. Спорить бесполезно. Все видели - у Иерока с Ушаковым большая дружба. Странно даже вспоминать, как встретились эти два человека, как Иерок едва не ударил Ушакова гарпуном.
      Георгий Алексеевич уже одет. Он старается двигаться медленно, чтобы не устать, не вспотеть - иначе простудится на морозе. Доктор под руку ведет его к яранге Иерока. Их встречают эскимосы.
      - Ты встал! - приветствуют они больного. - Твоя болезнь отступила.
      Эскимосы рады увидеть умилека не в постели, а на ногах. Но тут же улыбки исчезают с их губ. Иерок...
      Ушаков вползает в ярангу. Его друг разметался на шкурах, лицо обострилось, еще недавно сильные руки безвольно лежат вдоль тела.
      - Иерок! - зовет Ушаков. - Это я. Ты слышишь?
      Дрогнули веки охотника. Глаза открываются. Мутный взгляд яснеет, в них мелькает живой интерес.
      - А-а-а... Умилек. Компани.
      Дочь подставляет к губам Иерока кружку с водой. Вода течет по подбородку.
      - Плохо, умилек. Жена позвала меня.
      - Ты еще встанешь. - Ушаков ощутил в горле комок. - Мы пойдем с тобой на охоту.
      Иерок поднимает руку, она падает.
      - Нет. Охота... Песец... Умилек, я привез тебе песца. Тебе. Он твой.
      Старый охотник закрывает глаза. У него бурлит, клокочет в груди. Дыхание тяжелое, со свистом. Он что-то бормочет, слова разобрать невозможно. Ушаков долго сидит рядом, потом выбирается из яранги.
      Доктор помогает ему идти. С непривычки холодный воздух обжигает горло. Дома Ушаков ложится в постель. Только бы не схватил приступ. Иерок...
      Через несколько часов к нему стучится Павлов. Он прямо с улицы, на нем снег. Павлов не проходит, стоит в дверях.
      - Иерок умер, - говорит он. - Слышите, как воют его собаки?
      Павлов снимает шапку и, не таясь, плачет. Он прожил с Иероком бок о бок пятнадцать лет. Ушаков закрывает лицо простыней.
      Воют собаки из упряжки Иерока.
      Их никогда уже не накормит из своих рук старый охотник.
      Звезды холодно мерцают на небе, и беспокойно, словно в тревоге, мечутся над островом бледно-молочные лучи северного сияния...
      Ушаков забывается перед самым утром. Утра, конечно, никакого нет так же темно. Только по часам можно определить, что пришел новый день. Ушаков опять собирается выйти из дому. Опять пытается остановить его доктор. Эскимосские похороны длятся долго, и доктор боится, что все это плохо кончится для больного.
      В яранге Иерока обряжают умершего. Путь его долог, и потому на него надевают меховую одежду, даже рукавицы и шапку. Ушаков смотрит на лицо Иерока. Оно не потеряло естественного цвета, и кажется, что Иерок просто задремал перед дальней дорогой, набирается сил.
      Охотника поднимают и кладут на шкуры, закрывают одеялом. Распоряжается в яранге Тагъю, он говорит всем, что и как нужно делать.
      Вот тело Иерока спеленуто, обвязано ремнем. Прямо на покойника ставят блюдо с мясом. Эскимосы садятся, едят в траурном молчании.
      Последняя трапеза с Иероком. Последняя чашка чая.
      Тело уже на нартах, собаки в упряжках. Женщины остаются около яранг, рядом с Иероком идут одни мужчины.
      Ушаков бредет позади всех.
      Нарты останавливаются. Тело кладут на землю. Острым ножом Тагъю режет одеяло, штаны, рукавицы и шапку Иерока. Другие эскимосы ломают нарты. Целым ничего нельзя оставлять. Иначе Иерок вернется в поселок и заберет с собой кого-нибудь из живых. А так...
      Георгию Алексеевичу тяжело стоять. Но он не позволит себе уйти до конца похорон. Бледнеет на морозе лицо Иерока. У изголовья сахар, чай и табак. Тагъю дает Ушакову кусок ремня, которым был обвязан покойник.
      - Что мне с ним делать?
      - Завяжи узел.
      - Для чего?
      - Чтобы твоя жизнь не ушла за Иероком. Через узел она не может уйти.
      Приходится покорно завязать узел. Если бы все, во что верят эскимосы, сбывалось! Тогда было бы мясо, никто бы не болел и не умирал, всегда стояла бы хорошая погода.
      Мужчины во главе с Тагъю обходят вокруг покойника и возвращаются в поселок. Иерок остался один на стылой земле.
      Дети умершего скрываются в яранге. У них начинается пятидневный траур.
      Иерок ушел навсегда.
      Ушаков с трудом добредает до постели.
      Доктор был прав. Доктора всегда правы. С почками все повторяется. Кажется, такого сильного приступа у него еще не было. Неужели Иерок найдет дорогу в поселок и придет, чтобы забрать с собой его, Ушакова?
      КОЗНИ СЕВЕРНОГО ЧЕРТА
      Прошло несколько недель. Они были трудными для эскимосов и для Ушакова.
      Георгий Алексеевич редко приходил в сознание. Болезнь не отпускала его, как ни старался доктор.
      В поселке было неблагополучно.
      Эскимосы почти не выходили из яранг. Они боялись темноты, боялись черта.
      От непонятной хвори гибли собаки.
      Через восемь дней после рождения умер ребенок.
      Начались болезни у самих эскимосов.
      Доктор и Павлов закрывали дверь в комнату Ушакова, подолгу сидели на кухне и гадали: говорить об этом начальнику острова? Не говорить?
      Однажды, когда Ушакову полегчало, они рассказали все.
      - Та-а-ак, - протянул, выслушав, Ушаков и взял трубку. Не закурил, просто сунул мундштук в рот. - Доктор, отчего умер ребенок?
      - От головотяпства родителей. Вы знаете, какими беспечными могут быть эскимосы. Проветривали ярангу. Мороз больше тридцати, а ребенок полураздет. Вот и результат.
      - Вы сказали, есть больные среди взрослых. Кто-нибудь провалился под лед, попал в пургу?
      - Причина куда проще, Георгий Алексеевич. За время полярной ночи организм у людей ослаб. Ведут они малоподвижный образ жизни, это только помогает болезням. Недостает витаминов, есть несколько случаев заболевания цингой.
      - А квашеная капуста? У нас две бочки на складе. Сегодня же выдайте ее эскимосам. Капуста предупредит цингу.
      Ушаков передохнул.
      - Не пойму, что происходит с собаками. Какая у них болезнь?
      - Это не по моей части, - мрачно буркнул Савенко. - Павлов лучше меня разбирается в четвероногих.
      - Тут тоже загадок нет, Георгий Алексеевич. Собак кормят вареным рисом. Они к такой еде непривычны.
      - Много их погибло?
      - Почти половина. Хорошо еще, что скоро покажется солнце, что скоро весна. Будет мясо.
      - А разве... - Ушаков не сразу решился задать вопрос: - Разве совсем нет мяса? Разве эскимосы не ездят на охоту?
      - В том-то и дело, - с горечью произнес Павлов. - Потому они и болеют. Свежее мясо в Арктике - лучшее средство от цинги и других болезней.
      - Вы... Я знаю, вы уговаривали их охотиться. Так?
      - Да, - Павлов понурил голову. - Я сам только выздоравливаю. А одни они ехать на север, где больше всего медведей, не хотят. Они уверены, что там живет черт, злой тугныгак. Оттуда дует холодный ветер, оттуда приходит пурга. Черт против охоты. Это какой-то особенный черт, я даже не слышал от эскимосов, что бывают злее и зловреднее. Вы поехали на север - заболели. Иерок поехал - умер. Я там бывал, Тагъю, Етуи - все переболели. Черт так запугал эскимосов, что они боятся выходить из яранг. Вот какие у нас дела.
      - Понятно. И я еще валяюсь в постели.
      - Эскимосы против черта не пойдут. Я вижу, они только пытаются задобрить его. Разбрасывают около яранг табак, чай, сахар.
      - Как вы думаете, доктор, когда я смогу отправиться на охоту?
      - Недели через две. Или через три. Если не будет осложнений.
      Минуло еще несколько дней.
      Заболела воспалением легких жена Тагъю, самого старшего после смерти Иерока эскимоса. Эскимосы послушно брали квашеную капусту, несли к яранге и... выбрасывали в снег. Делали они это потихоньку от Павлова и доктора.
      Погибли еще три собаки.
      В ярангах глухо рокотал бубен Аналько. Тот, зная о болезни Ушакова, в открытую камлал - шаманил.
      В эти дни Павлов узнал страшную новость.
      Эскимосы собрались покинуть остров Врангеля, вернуться на Чукотку. Все вместе. По льду пролива Лонга.
      Павлов прибежал к Ушакову.
      Ушаков выслушал его, долго лежал молча.
      Понятно, почему эскимосы решили вернуться на Чукотку. Им стало плохо, они думают, что на родине лучше. Они забыли, как жили там до острова Врангеля, как бедствовали. Плохо - значит, к могилам предков. И есть объяснение этому плохому - черт, коварный и мстительный дух. Мало мяса, болеют люди - все черт, черт, черт.
      Павлов осторожно кашлянул. Ему показалось, что Ушаков уснул.
      - Они уже собирают вещи?
      - Нет. Ждут солнца, весны.
      - Им известна хотя бы ширина пролива Лонга? Ведь отсюда не меньше ста пятидесяти километров до Чукотки.
      - Я знаю эскимосов, Георгий Алексеевич. Черт им страшнее любых километров. Их ничто не остановит.
      - Ничто?
      - Только чудо. Или свежее мясо. Но вы и я только начинаем вставать после болезни. Сами они не поедут охотиться.
      Ушаков снова задумался. Уйти на собаках по льду пролива... Печальный конец экспедиции. Сколько было вложено сил, чтобы организовать поселение на острове Врангеля. Сколько средств. И там - во Владивостоке, в Москве верят в Ушакова, надеются на него. Там, наверное, помнят его письма: справлюсь, докажу, только пошлите.
      И вот "справился". Эскимосы, конечно, погибнут во льдах пролива.
      Нет, нельзя погубить людей, так бесславно закончить экспедицию.
      - Попросите эскимосов собраться в моей комнате, - сказал Ушаков Павлову.
      ...Медленно входили охотники. Рассаживались на полу. Не спрашивали о здоровье, не улыбались. Только Аналько хитро блеснул глазами, открыто посмотрел на Ушакова и сунул в рот щепоть жевательного табаку.
      Ушаков решил ни слова не говорить о возвращении эскимосов на Чукотку.
      - Вы пришли, - сказал он. - Вы пришли к своему больному умилеку.
      - Да, да, - слабо донеслось до него.
      - Значит, вы можете ходить. Можете ездить. Почему никто не отправился на охоту?
      - Боимся, - ответил Тагъю, самый старший.
      - Разве мужчины стали женщинами? Или мне женщин попросить - идите охотьтесь?
      - Мы не женщины, умилек.
      - Чего же вы боитесь?
      - Черта. Он против нас.
      - Почему вы так думаете?
      - Как почему? Все заболели. Иерок умер. На охоту ехать далеко, надо ставить палатку. В палатке темно. Нам страшно.
      - Тагъю! Ты ведь сам ездил как-то со мной. Мы спали в темной палатке. Мы не боялись, помнишь? Мы смеялись тогда, ты рассказывал сказки.
      Тагъю замешкался с ответом. Потом выпалил:
      - Но ведь ты - большевик.
      - И что же?
      - Черт большевиков боится. А эскимосов не боится. Эскимосы боятся его.
      Ушаков помолчал, взглянул на доктора.
      - Хорошо. Я поеду с вами. Черт испугается.
      Доктор хотел возразить, но безнадежно махнул рукой.
      Эскимосы отодвинулись от кровати, о чем-то шепотом посовещались. Потом Тагъю сказал:
      - Нет, умилек. Теперь мы с тобой не поедем. Ты больной.
      Уговаривать эскимосов было бесполезно. Оставалось сразиться с чертом один на один.
      Сразиться... Это значило - ехать на охоту. И немедленно, сию же минуту.
      Если бы был жив Иерок! Он бы поехал тоже.
      Ушаков приказал запрячь собак. Долго и старательно одевался. Он еще не верил, что эскимосы отпустят его одного.
      Неужели так страшен черт?
      Вышел на улицу. Доктор беспомощно топтался около нарт. Эскимосы стояли поодаль, не смотрели на Ушакова. Потом все ушли в яранги.
      Напряженная тишина повисла над поселком.
      "Словно я уже покойник", - подумал Ушаков.
      - Вы ненадолго, - робко сказал доктор. - Возвращайтесь быстрее.
      Ушаков промолчал. Он не вернется, пока не убьет медведя. А сколько это займет времени - сутки или трое - можно только гадать.
      Он тяжело согнулся, сел в нарты. Собаки понесли его от поселка. Через километр он оглянулся. Ему показалось, что чья-то упряжка догоняет его. Никого.
      Больше надеяться не на что.
      Вперед. Только вперед.
      Вернуться - и непременно с убитым медведем!
      Час пути, два, три... Ушаков уже устал сидеть неподвижно. Он часто подносил к глазам бинокль. В сумерках искал белое пятно медведя. Бесконечная равнина, да горы вдалеке, да слабые отблески солнца из-за горизонта, и ничего больше.
      Четвертый час в дороге. Ушаков почувствовал, что собаки ускорили бег. Вот они, вот свежие следы медведя!
      Белый медведь, почуя погоню, остановился. Он не знал, что в этих краях есть звери сильнее его. Он не боялся. Он стоял и смотрел, принюхиваясь, есть ли тут чем поживиться.
      Начальник острова затормозил упряжку. Прицелился. Выстрелил.
      Промахнулся?
      Медведь постоял еще несколько секунд и рухнул на снег. Нагло черту.
      Он лежал у ног Ушакова - огромный самец килограммов на семьсот. Семьсот килограммов мяса!
      Это замечательно - будет свежая еда. Но как разделать такую громадину? Убитого зверя не повернешь, не поднимешь. Как освежевать тушу, если невозможно наклониться? Если от боли разламывает поясницу?
      Георгий Алексеевич, подавив стон, склонился над неподвижным зверем. Он освежевал его - кусая губы, обливаясь холодным потом, через каждую минуту прерывая работу. Большой кусок мяса положил на нарты. Остальное оставил. На большее он уже не был способен. За мясом можно вернуться позднее.
      В полуобморочном состоянии развернул нарты, вывел собак на след к поселку.
      Лег, привязал себя ремнем.
      И - забылся...
      Очнулся он в своей постели. Вокруг сидели эскимосы. Они заботливо смотрели на Ушакова.
      - Умилек, - сказал Тагъю. - Как ты думаешь, сколько нам нужно заготовить мяса на следующую зиму?
      На следующую зиму! Значит, эскимосы не уйдут с острова. Они остаются!
      Значит, не придется теперь уговаривать их: охотьтесь, создавайте запасы - иначе в Арктике нельзя встречать полярную ночь.
      Начало всему - подготовка к долгой и трудной зиме.
      Это залог успешной работы любой экспедиции, в которой он будет участвовать, если она проходит с зимовками.
      Глава четвертая
      ПОСТОРОННИМ ВЪЕЗД ВОСПРЕЩЕН
      ПРАЗДНИК СОЛНЦА
      Всем надоела полярная ночь.
      Люди истосковались по солнцу. Они устали от долгих потемок, от чадящих керосиновых ламп и жирников, от морозов и от метелей. К сильным морозам, к воющей пурге привыкнуть нельзя. Можно их переждать, нужно вопреки им - жить, работать, охотиться. Но привыкнуть...
      И собаки ждали весны. Они ждали весенних свадеб, веселых задиристых игр.
      Сам остров, казалось, притих в предчувствии Большого дня, когда совсем иная жизнь начинается в Арктике.
      Скоро должно было появиться солнце.
      Никто не хотел пропустить эту минуту. Самые нетерпеливые лезли на вершину ближайшей горы. Они надеялись, что оттуда увидят солнце раньше других.
      - У меня характер такой, - объяснял Скурихин, спустившись в очередной раз с вершины. - Ох, не могу больше ждать, Алексеич. Может, кто держит солнце за хвост? Не пускает его в небо?
      - И у меня каратер, - говорил Аналько. Он тоже лез каждый день на гору.
      И вот у горизонта началось... Небо побледнело, разбежались по нему розовые отблески. Зарделись высокие облака, остановили свой бег, замерли в тишине. А снизу - все ярче, ярче - золотое свечение. Показался краешек солнца! Кто-то крикнул "Ура!", залаяли собаки, несколько выстрелов - салют солнцу - раздалось с вершины горы.
      - С праздником! - поздравляли друг друга островитяне. - С солнцем!
      До чего же хорошо: серые снег и лед стали вдруг нежно-голубыми, небо как бы раздвинулось, легче было дышать.
      Сил у солнца еще мало. Оно не греет, только краешек своего кирпично-оранжевого диска смогло приподнять над горизонтом. И пробыло оно на небе меньше получаса, скатилось вниз - передохнуть. Но люди знали: теперь солнце не исчезнет надолго. С каждым днем оно будет подниматься все выше, светить ярче, все теплее будут его лучи. И не так уж далеко время, когда настанет полярный день, пора незаходящего солнца.
      Веселится поселок в бухте Роджерса. В ярангах праздничный чай, женщины надели стеклянные бусы, по многу ниток. И серьги в ушах, браслеты на руках и на щиколотках. Браслеты и серьги недорогие, сделаны они из ремешков и тех же стеклянных бусинок.
      "Вот и на нашей улице праздник", - думает Ушаков, выбираясь из яранги с танцующими эскимосами. Он поднимается вверх по берегу, к своему дому, до него доносятся глухие удары бубна, а в небе, как луч прожектора, мечется матово-чистая полоса северного сияния.
      Дома уже накрыт торжественный стол, нарезано тонкими ломтиками мороженое медвежье мясо. Кто жил в Арктике, тот поймет, как это вкусно и полезно. Ледяные ломтики тают во рту, приятно покалывает язык.
      Праздник! Пусть окна завалены снегом, пусть холодно еще за стенами дома, пусть далеко до весны, но пришло долгожданное солнце, и, значит, жить теперь будет легче.
      За столом доктор, Павлов, Скурихин - он специально приехал с западной стороны острова. Ушаков внимательно смотрит на своих ближайших помощников.
      Лучше всех перенес полярную ночь Скурихин. Все так же остро посматривают его маленькие глазки из-под густых бровей, все так же задорно торчит рыжая бороденка. Короткими сильными пальцами он берет куски медвежатины и неспешно жует крепкими зубами.
      - Перезимовали, Алексеич. Спел бы по такому поводу, да медведь на ухо наступил.
      Спасибо ему, удачливому охотнику, не теряющемуся нигде человеку. Он ничего не боится, у него учатся эскимосы ставить капканы на песца. Хорошо, что Скурихин оказался на острове Врангеля.
      Спасибо и Иосифу Мироновичу Павлову. За рассказы об эскимосах, за помощь.
      Когда болел Ушаков, всеми делами поселка занимался Ивась. На смуглом лице Павлова всегда ласковое внимание, в глазах - добрая улыбка. Не суетится в работе Павлов, не торопится, а дело, за которое он берется, дело это всегда будет сделано быстро и четко. Знает Ушаков, что Ивась один ездил на охоту после смерти Иерока. Что часто вместо доктора ходил на метеостанцию в пургу.
      Вот с доктором все сложней. Нелегко дались ему два месяца беспрерывной ночи. Лицо его припухло, весь он вялый, совсем мало разговаривает. Ему надо больше двигаться, больше уставать. Жаль, что доктор не поладил с собаками. Первая его самостоятельная поездка стала последней.
      Сопровождал его Ивась. На остановке собака из упряжки Павлова перегрызла ремень. Павлов проучил ее за это. Доктор долго возмущался, говорил о бессмысленной жестокости, о том, что собака - друг, помощник. А потом... Потом в упряжке доктора началась драка. Сначала схватились два пса, к ним присоединились остальные. Савенко бросился их разнимать. Мелькали хвосты, лапы, оскаленные пасти, псы клацали зубами и хрипели. Одна собака тяпнула доктора за руку. Она, конечно, не собиралась нападать на человека. Просто не разобралась в пылу драки.
      Доктор несколько секунд смотрел на окровавленные пальцы и набросился на собак, начал топтать их ногами. Павлов еле оттащил его.
      - Наказывать собак надо, - сказал он. - Но ломать им кости...
      С тех пор Савенко не ездит на собаках и не говорит, что это самые лучшие, самые умные животные в мире.
      Ушаков заглядывает в зеркало. Он тоже изменился за эти месяцы. После болезни - мешки под глазами, пожелтела кожа лица. Недавно густые еще волосы поредели, и легли около губ две резкие складки. Жизнь... И в этой жизни - на острове Врангеля - он понял: все наперед рассчитать нельзя, надо быть готовым к любым неожиданностям.
      Товарищи зовут его к праздничному столу.
      - Я предлагаю тост в честь ворона, - говорит Павлов.
      - Почему за него? - удивляется доктор.
      - Потому хотя бы, что он не покинул нас в долгую зиму. Улетели все птицы, а ворон остался зимовать на острове. Но не в этом дело. У ворона есть и другие заслуги.
      - Его "кар-р", "кар-р"? Вы хотите сказать, что он пел нам во мраке ночи? Мне его песня не казалась прекрасной.
      - Сейчас вы измените свое отношение к нему. Аборигены Чукотки чтут его за то, что он подарил людям солнце.
      - Ворон? Подарил? Такой маленький...
      - Слушайте. "Когда-то на земле была вечная ночь, люди жили при свете костра. А над ними летал ворон. Не понравилось ему, как устроена жизнь на земле, полетел он на небо. К злому духу Кэле, у которого было спрятано солнце.
      Стал ворон играть с дочерью Кэле в мячик. Играют, играют, и говорит ворон:
      - Плохой у тебя мяч. Пойди к отцу, попроси солнце. Вот тогда поиграем.
      Пошла дочь к отцу. Просит солнце. Тот не дает.
      - Потеряешь еще.
      Еле выпросила дочка, принесла. Солнце завернуто в кожи, нет от него света.
      Стали они с вороном играть. А ворон схватил солнце и полетел. Летит он, рвет клювом кожи. За ним гонится Кэле. Ворон клюет, клюет. Наконец, расклевал. Солнце как засияет, поднялось высоко в небо. А Кэле убежал".
      - Что ж, в таком случае ворон заслуживает доброго слова, соглашается доктор.
      - И эскимосы, - вставляет Георгий Алексеевич. - Без них нам было бы труднее в полярную ночь.
      - Труднее? - переспрашивает Савенко. - Не легче ли?
      - Нет. Эскимосы - дети полярной природы. Мы бы думали только о ветре, морозе, о собственных ощущениях. Нам тошно в дни мрака северного безмолвия. И вот - эскимосы. Хлопот с ними было немало, но они отвлекали нас от грустных мыслей. Я уверяю вас: без эскимосов мы тосковали бы сильнее. Вот знаменитый Пири, тот самый Пири, что двадцать три года жизни потратил на то, чтобы добраться до Северного полюса, - он всегда брал с собой эскимосов.
      - Они же помогали ему.
      - Верно. Но он брал не одних мужчин. Эскимосы ехали в экспедицию семьями - с женами, малыми ребятишками. Казалось бы - обуза, мешают. А в результате - больше пользы, хорошее настроение.