Наверное, приснятся ему белые снега, северное сияние, собаки, бегущие в безмолвии северной пустыни, яранги эскимосов...
      Сны - это память о самом дорогом в жизни.
      - А я уже устал от снов, - говорит Анакуля, потягиваясь на шкурах.
      На шестом иглу они застряли. Снежный дом защитил их от пурги, и вот уже несколько дней отсыпаются они в нем - ехать дальше нельзя. Температура опустилась до тридцати градусов мороза, но у них тепло.
      - Кто придумал такой хороший дом? - спрашивает Ушаков у эскимоса.
      - Нанук придумал.
      - Медведь?
      - Медведь. Он так делает берлогу. Эскимосы увидели, давай жить в снегу.
      - Ты не ошибаешься? Чем же похожа берлога на наш дом?
      - Очень такая, умилек. Медведь умный. Смотри сам. У медведицы дети будут. Она роет в снегу берлогу. Дышать надо? Надо. Снег пропускает воздух. Тепло надо? Надо. Она роет так: снизу вверх. Вход внизу, теплый воздух в берлоге.
      - У нее же нет печки, откуда тепло?
      - Сама дышит. Медвежата потом дышат. Хорошо им.
      Путешественники лежат в спальных мешках. Не вылезая из них, разжигают примус.
      За снегом для воды идти не нужно - в хижине запас снежных кирпичей. Банку со сгущенным молоком разрубили пополам, молоко твердое, как кусок льда. Половину бросили в чайник. Через десять минут каждый лежа попивает чай из кружки. Перед этим съели сырое моржовое мясо с кусочками сала.
      - Спасибо медведю за науку, - говорит, прихлебывая чай, Павлов. - Мне он тоже однажды помог. Убил я моржа и оставил у самой воды. Морж тяжелый, а берег высокий. Придется, думаю, рубить тушу и таскать по частям. Утром прихожу - нет моржа. Что такое? Взять никто не мог, у нас такое не принято. Смотрю - след. Я по нему наверх. И вижу: мой морж лежит. Это медведь вытащил его. Метров сто тащил, а в туше не меньше тонны. Правда, большой кусок он отъел, но я не сердился на него. За помощь надо платить, верно?
      - Мой теперь очередь. - Анакуля наполовину высовывается из мешка. Меня медведь ел.
      - Где это было? - Павлов не очень-то верит. - Не заметно, чтобы медведь откусил от тебя. Руки и ноги целые.
      - Зачем не веришь? - обижается Анакуля. - Не буду говорить.
      Ушаков и Павлов упрашивают его. Анакуле хочется рассказать, он вскоре соглашается.
      - Был еще не взрослый, только охотиться начинал. Поехал с братом. Сделали из снега дом, медведя стреляем. Брат утром ушел, я на собаках около берега еду. Медведица идет, два медвежонка еще. Собаки совсем стоять не хотят, бегут к зверю. Я остановить не могу, лед скользкий. Выскочил рядом с нануком, стреляю. Плохо попадаю. Он идет ко мне, близко, патронов в винчестере нет. Думаю, умирать буду. Упал на лед, закрыл голову руками. Слышу, медведь сзади берет за спину, поднимает. Собаки тут медвежат поймали. Нанук меня бросил, к детям побежал. Вот здесь схватил, - Анакуля показывает на спину.
      - Прокусил?
      - Кусал за кухлянку, до спины не дошел. Он думал, мертвый я. Я лежал тихо, не дышал.
      Ушаков прислушивается. За снежной стеной тихо. Пока рассказывали они охотничьи истории, кончилась пурга.
      Он вылезает из мешка, натягивает кухлянку.
      - Заговорились мы. Ехать надо. И знаете что? Я бы не отказался от ломтя свежей медвежатины.
      - Собаки тоже не откажутся, - подхватил Павлов.
      - Анакуля знает, где есть берлоги, - сказал эскимос. - Скоро горы будут, найдем берлогу.
      Горы действительно были близко. Неподалеку от них остановились обнаружили безымянный мыс. Ушаков нанес его на карту и замер: в море возник мираж. Огромные белые дома поднялись над торосами и тихо поплыли, не нарушая строя. Потом их скрутило в жгуты, они начали быстро подниматься к небу и пропали, растаяли в голубом пространстве...
      Так можно сидеть часами. Смотреть в море, на горы, следить за облаками, прислушиваться к тишине, таящей в себе нечто таинственное и мудрое.
      О чем ты молчишь, Арктика? Каждый год на острове - это несколько раскрытых твоих загадок. Ты знаешь об этом? Или тебе все равно, ты слишком велика, сильна, чтобы обращать внимание на горстку людей, на их суету? Быть может, ты занята собой, своими важными делами? Но не прослушай того часа, когда человек твердо встанет на северных землях, научится в любую погоду, в любое время плыть твоими морями.
      Тогда ты тоже будешь гордо молчать, Арктика?
      - Не пора ли нам ехать дальше? - напомнил Павлов.
      - Вот придумаю название этому мысу, и двинемся.
      - А какие названия ты написал уже? - спросил Анакуля.
      Ушаков перечислил названия островов, утесов, мысов и бухт.
      - Умилек, - встал с нарт эскимос - Я тебе скажу. Ты через год уедешь. Но ты не должен уезжать никогда.
      - Почему, Анакуля?
      - Ты оставайся здесь. С нами, с нашими детьми. Назови: мыс Ушакова. Я проеду, другой - умилек тут, вспомним тебя. Сделай, Анакуля просит. Все эскимосы попросят.
      - Он прав, - поддержал Павлов. - Анакуля сказал хорошо: вы останетесь здесь навсегда.
      - Подумаю, подумаю, - пробормотал Ушаков, отворачиваясь. Он отвернулся, чтобы никто не заметил, как взволновали его слова эскимоса.
      К вечеру они были около горы Дрем-Хед. Анакуля воткнул остол в снег, отстегнул одну собаку.
      - Хочу мясо нанука. Давай берлогу искать.
      - Ты уверен, что найдем?
      - Собака скажет. Бери лопату, винчестер. Будем смотреть дом медведя.
      Ушаков с любопытством глядит на горы. Покрытые снегом, они кажутся безжизненными. Ни следов, ни звука. Только легкий ветер посвистывает в дуле винчестера да над самой вершиной Дрем-Хеда курится снежная пыль.
      - Пошли, - торопит Анакуля. - В берлоге сядем, там отдыхать будешь.
      Он идет по снегу, за ним остается цепочка больших вмятин и ровная строчка собачьих следов. Около склона эскимос отпускает собаку. Та быстро несется вверх. Вот она метнулась вправо, потом влево и закрутилась на одном месте. На ней поднялась шерсть. Собака залаяла и лапами начала разгребать снег.
      - Сидит нанук, - обрадовался Анакуля.
      Они поднимаются к собаке. Ушаков не видит никаких признаков берлоги.
      - Копать надо, - говорит эскимос.
      - Да где берлога-то?
      - Ты не видишь? - удивляется Анакуля. - Вот.
      Он показал на небольшой холмик чуть ниже. Холмик и холмик. Может быть, камень под снегом лежит?
      - Здесь нанук принялся рыть берлогу. Рыл, рыл, ногами снег толкал назад. Горка получилась.
      Он взял лопату и воткнул в склон. Ушаков и Павлов подняли винчестеры. Анакуля делал узкое отверстие, в ширину лопаты.
      - Широко копаешь - нануку помогаешь. Прыгнет.
      Чем дальше, тем осторожнее копает эскимос.
      - Ручка у лопаты стала короткая. Близко к медведю, ручка короче.
      Лопата почти совсем уходит в снег. Вдруг Анакуля отскочил от прорытого им узкого колодца. Все услышали, как клацнули по железу лопаты зубы. Донеслось глухое ворчание.
      - Сидит. Сердится.
      Ушаков глянул в глубокую дыру и увидел темный глаз медведицы. Она возмущенно фыркнула, струйка снега брызнула вверх.
      В это время на соседнем склоне залаяла собака.
      Анакуля оглянулся. Из провала в снегу выскочила медведица, прыгнула за собакой. Та скатилась по склону, сделала круг и снова помчалась наверх.
      - Пошли туда, - загорелся эскимос. - Там лучше.
      Павлов и Ушаков не знали, слушаться ли Анакулю. Чем лучше? Тут зверь сидит под толстым слоем снега, он не опасен. Зачем соваться в открытую берлогу? Они хорошо видели, как прыгает медведица. Прыжок - метра четыре в длину.
      - Там лучше, - упрямо повторил Анакуля. - Здесь стреляй, потом долго снег копать будешь. Не убил, только ранил, нанук злой. Бросится.
      - А из той берлоги не бросится?
      - Пусть. Убьем. Копать не надо, тащить не надо.
      Они полезли на другой склон. Он был круче, снег плотно слежался, и ноги все время скользили. Анакуля лопатой вырубает ступеньки. Вот и дыра в снегу. Около нее неуютно стоять.
      Анакуля сует в берлогу лопату. Оттуда ни звука. Эскимос откалывает несколько кусков снега, кидает в дыру.
      Медведица высовывается, рявкает и мгновенно прячется.
      - Я буду кидать, вы сразу стреляйте.
      Павлов и Ушаков берут винчестеры на изготовку. Анакуля поднимает кусок снега побольше и бросает его глубоко в берлогу. Медведица высунулась из-под снега - грянули два выстрела. Зверь лежал мертвый.
      - Хорошо стреляли, - похвалил Анакуля.
      Втроем они вытащили медведицу на склон.
      - Не копали снег, не лезли туда, - говорит эскимос. - Зачем зря работать?
      Он уже орудует ножом. Вдалеке, около нарт, воют и лают от нетерпения псы трех упряжек. Путается между ног собака, которую взяли на охоту. Анакуля успокоил ее увесистым ломтем медвежатины.
      Ушаков опустился на колени и полез в берлогу. Двухметровый ход заканчивался круглым помещением. Там можно было стоять только согнувшись. С потолка, покрытого, как и у них в снежной хижине, бугристой корочкой льда, свисали длинные белые шерстины. В берлоге было чисто и гораздо теплей, чем на склоне горы. Ушаков сел на утрамбованный огромным зверем пол.
      И в этот момент кто-то схватил его за ногу. Медвежонок! Еще один! Они прятались в темном углу.
      Медвежата ворчали и вытягивали черные губы трубочкой - сердились. Ушаков протянул руку. В нее тут же вцепился зубами зверек. Был он маленький, но зубы у него оказались острые. Едва не прокусил рукавицу.
      Пришлось схватить медвежонка за шиворот. Тот от страха и возмущения заверещал по-поросячьи. Замелькали в воздухе его лапы. Очень сильные для трехмесячного звереныша. Второй нападал на Ушакова сзади, царапал меховые штаны...
      Теперь в экспедиции было два маленьких медведя. Ели они сгущенное молоко, в походе сидели на нартах, а на остановках не отходили от Ушакова. Медвежата с удовольствием сосали его палец.
      Так, с двумя медвежатами на нартах, и въехали они в поселок. Точно уложились во время - ровно сорок дней продолжалась их экспедиция. Продовольственные базы помогли быстро пройти весь маршрут.
      Медвежат посадили на цепь. "Прилетит Красинский и заберет для московского зоопарка", - решил Ушаков.
      Сам он целыми днями не вылезал из-за стола - готовил отчет об исследованиях, чертил карту острова Врангеля. Все это нужно было сделать к приходу парохода или прилету самолета.
      А потом, освободившись, Ушаков набросал четкий план североземельской экспедиции. После последнего похода по острову Врангеля этот план был продуман до мелочей. Его он хотел представить на рассмотрение в Академию наук и в правительственную комиссию по изучению Арктики.
      Георгий Алексеевич был уверен, что план не будет отвергнут. Ведь он прост, не требует зимовки судна, а стало быть, и больших денег, и предусматривает весь цикл исследований в самые короткие сроки. Два, максимум три года, и страна получит достоверные сведения о Северной Земле, точную ее карту, образцы геологических пород и многие другие данные, необходимые ученым.
      Что для этого нужно? Какое-нибудь судно, попутное, проходящее проливом Вилькицкого, которое, не очень-то отрываясь от своего дела, доставит экспедицию к месту зимовки. И пусть себе следует дальше, всю остальную работу они проделают сами, на собаках.
      Собаки - это и транспорт, и помощники на охоте, и защитники от дикого зверя. Единственная с ними морока - накормить досыта, иначе путешественникам в прямом смысле далеко не уйти. Пищу им даст Арктика, если, конечно, не станут зевать охотники - члены экспедиции. Об этом надо позаботиться сразу, как только судно высадит их на сушу.
      Что еще? Трехлетний запас продовольствия и топлива. Небольшое деревянный домик для центральной базы экспедиции. Инструменты для маршрутных съемок и прочих исследований дадут научные учреждения. Само собой, потребуется радиостанция. Ну, и меховая одежда.
      А вместо двадцати - тридцати человек, как предполагают, по словам Красинского, другие полярники, можно обойтись вчетвером. Он, Ушаков, плюс ученый широкого профиля, радист, охотник-каюр. Не нужны повара, хлебопеки, уборщицы и прочие подсобные рабочие. Никакого обслуживающего персонала. Даже врач не обязателен. В составе экспедиции будут сильные, здоровые люди, медицинскую помощь они окажут друг другу сами. Сами станут и поварами, и рабочими, и погонщиками собак. Это сократит расходы, к тому же в нелегких условиях Северной Земли лишние люди - обуза. Известно ведь, что победа достигается не числом, а умением.
      И самое главное, в походах они откажутся от вспомогательных партий. Как и здесь, на острове Врангеля, в темное время создадут на будущем пути базы, завезут туда все необходимое, а в светлую пору - за основные дела.
      Вот и весь план. Только бы его приняли... Успеть бы с этим предложением в правительство... И найти единомышленников в Москве, в Ленинграде.
      Георгий Алексеевич выходит из дома. Справа - пологий берег острова Врангеля, слева - склад поселенцев. Он видит, как Павлов вытаскивает из склада и вешает для просушки шкуры белых медведей, песцов.
      По берегу бродит доктор, всматривается в даль. Две зимы на острове дались ему нелегко. Он надеется, что в этом году его сменят, пришлют другого врача.
      Но ни в июле, ни в августе льды не отошли от острова. Ушаков чувствует: никакое судно к ним не пробьется. Ничего не поделаешь, надо готовиться к третьей зиме в Арктике. Сложная будет зима. Мало в этом году нерп, мало моржей. Очень был бы кстати пароход - пополнить запасы масла, муки, консервов...
      - А я не хочу больше зимовать на этом проклятом острове! - Доктор тоже понял, что надежд на пароход нет.
      Он долго протирает очки, вздыхает.
      - Извините меня, Георгий Алексеевич. Нервы пошаливают. Надо держаться, а?
      - Конечно, доктор. Мы продержимся. Я ведь тоже, как и вы, ждал пароход.
      - Вы арктический человек. Пароход вам нужен, чтобы отправиться в новую экспедицию. А мне хочется на материк, хочется вернуться в большой город. Ну, ничего... Письма бы получить, медикаменты. А так все хорошо.
      - Все хорошо, доктор.
      - Я совершенно спокоен. Совершенно...
      Ушаков убрал подальше отчеты, карту острова Врангеля, план североземельской экспедиции. Теперь его волновало другое: что с экспедицией Красинского?
      На пароходе, если даже он застрянет во льдах, продуктов хватит надолго - до весны, до чистой воды. На пароходе есть топливо, постели, радиостанция, шлюпки, наконец. Если что-то случилось с самолетом...
      Вылетал к ним Красинский или не вылетал?
      Глава шестая
      ЗА ЛЕДЯНОЙ СТЕНОЙ
      АВАРИЯ В КОЛЮЧИНСКОЙ ГУБЕ
      Свой трансарктический перелет экспедиция Красинского начала во Владивостоке. "Советский Север" - так назывался самолет, мощная двухмоторная лодка.
      Впереди были четырнадцать тысяч километров воздушного пути: неизвестные, никем до сих пор не пройденные дальневосточные и северные километры. Еще Красинский собирался залететь к Ушакову, на остров Врангеля. И еще - пусть без посадки - хотя бы взглянуть на загадочную Северную Землю.
      Самолет благополучно прошел над Охотским морем. Позади остался Камчатский полуостров. Вот и Чукотка. Посадка в Анадыре, посадка в заливе Лаврентия... До Северного Ледовитого океана восемьдесят километров. Уэлен. Это поселение уже на берегу студеного океана. Студеного? Стоит необычная для Чукотки жара - двадцать один градус тепла. Около берега плавают льдины.
      Последняя ночь перед полетом на остров Врангеля. Через несколько часов "Советский Север" взлетит и сядет в бухте Роджерса. К нему выбегут Ушаков, Павлов, доктор, эскимосы...
      Ревут моторы. Самолет несется по воде, тяжело отрывается и летит над океаном.
      Все гуще и гуще лед под крылом. Через полтора часа пути Красинский замечает внизу пароход "Ставрополь". Судно возвращается из рейса. Капитан "Ставрополя" - Миловзоров. Он должен зайти в бухту Лаврентия, пополнить запасы угля и тоже отправиться к острову Врангеля.
      Повезло в этом году островитянам: и самолет залетит, и бросит в бухте Роджерса якорь "Ставрополь". Наконец-то Миловзоров повстречается - через два года - с Ушаковым.
      Справа туман. Что-то барахлит бензопомпа. Командир "Советского Севера" Волынский пишет записку Красинскому.
      "Думаю, - написано в ней, - надо сесть и починить помпу".
      Красинский соглашается.
      Они снижаются и садятся в Колючинской губе. Помпа приведена в порядок. Снова взлет.
      Но через полчаса "Советский Север" вынужден возвратиться в Колючинскую губу. Над океаном туман, облака.
      Лучше переждать непогоду. Сегодня, видимо, встреча с Ушаковым не состоится.
      Самолет стоит на якоре. Экипаж отправляется на берег в легкой резиновой шлюпке.
      Горит костер. Закипает чайник.
      - Час летишь, три дня отсиживаешься, - Волынский впервые в Арктике и не знает, что туманы в летнее время здесь очень часты. Он уныло смотрит в огонь.
      - Кто хочет летать на Севере, - говорит Красинский, - тот должен уметь ждать.
      - Как бы нам не дождаться зимы...
      Красинскому тоже не нравятся задержки, но что тут сделаешь? Они возвращаются на шлюпке к самолету.
      К вечеру сильный ветер поднимает крупные волны. Они раскачивают, рвут с якоря "Советский Север".
      Короткое совещание в кабине самолета. Два пилота, два бортмеханика и Красинский. Что можно предпринять?
      Взлететь - невозможно.
      Оставаться на открытой воде, среди волн, на ветру - очень опасно.
      Значит - перебираться в укромное место. В какой-нибудь заливчик, под защиту высокого берега.
      Долго пытаются запустить моторы. Ничего не получается. Моторы не хотят заводиться.
      Пятеро - измученные, замерзшие, мокрые - снова собираются в кабине.
      Они молчат. Дело нешуточное. На многие километры вокруг ни души. Помощи ждать неоткуда.
      Не сговариваясь, опять пробуют завести моторы. Спасение в них.
      Двигатели безмолвны.
      Ночь. Уже бушует настоящий шторм. Идет снег. Самолет кидает на волнах, как резиновый мячик. В нем что-то тоскливо скрипит.
      Утро начинается с неприятностей. Якоря не могут удержать самолет. Его несет в глубь губы. Моторы по-прежнему не заводятся.
      - В заднем отсеке вода! - кричит бортмеханик.
      Через пятнадцать минут новая беда: машина накренилась набок, вот-вот волны зацепят крыло...
      Двадцать второго августа 1928 года "Советский Север" выбросило на берег. Сильный береговой накат бил и бил в самолет. Лопнули лонжероны, погнулись стойки, поддерживавшие моторы. Тяжелая гондола рухнула на бензобаки. Потек бензин. Появились трещины в фюзеляже.
      Это был конец.
      Пятеро стояли на берегу у исковерканной машины. Они прощались с нею, прощались с задуманным - пролететь четырнадцать тысяч километров от Владивостока до Архангельска. Не будет ни острова Врангеля, ни Северной Земли. И неизвестно, что станет с ними.
      Красинский вдруг взрывается:
      - Не могли сохранить машину! Летчиками называетесь... Вам не летать, а...
      - Садились бы за штурвал сами, - мрачно отвечает командир корабля Волынский.
      - Сам... А вам все на блюдечке преподнеси. Я организовал экспедицию. Знаете, чего мне это стоило?.. Не сумели завести двигатели! Позор!
      - Мы, значит, во всем виноваты? А кто выбирал самолет? Ясно, как дважды два - четыре, система запуска двигателей на нем не годится для Арктики. Если бы я хоть раз до этого побывал на Севере... сразу бы понял это.
      - Раньше надо соображать.
      - Вот что, товарищ руководитель перелета. Теперь я знаю, почему вы каждый раз берете с собой новый экипаж. Кальвица мне говорил... И другие. С таким характером... Больше никогда...
      - Я и сам больше не полечу с вами.
      Они вытащили из самолета резиновую шлюпку, запасы еды. Продуктов хватит, пожалуй, дня на три - галеты, несколько банок тушенки, шоколад, сгущенное молоко.
      Холодно. Серые очертания сопок вдали. Куда идти?
      - У нас выбора нет, - говорит Красинский. Все ждут решения от него. Надо выбраться берегом залива к открытому океану. Только там кого-нибудь встретим.
      Он старается не думать об Ушакове, о провале экспедиции, о собственных ошибках, которые, возможно, и послужили причиной...
      Люди бредут по болотистой тундре, под ногами чавкает жидкая грязь. Сыплется мелкий дождик. Одежда промокла, прилипла к телу - неприятно и зябко. Негде, нечем обсушиться - нет дров.
      На пятый день вышли к океану. Берег был пустынный, мрачный. Около него стояли льды, и все это совсем не походило на лето. Далеко-далеко над волнами летала чайка. Она легко взмывала вверх, плавно парила в воздухе и так же плавно, кругами, спускалась к воде.
      Счастливая чайка! У нее есть крылья.
      Летчики не могли оторвать глаз от птицы.
      Красинский нашел плавник - много-много выброшенных морем бревен. Дрова! Костер!
      Развели сразу два костра. Улеглись между ними. Первая за пять суток ночь в тепле.
      Утром проснулись и увидели метрах в двадцати собаку. Мираж? Нет, собака вроде бы настоящая. Да ведь это - спасение! Значит, где-то поблизости люди, они помогут, накормят.
      - На-на-на! Иди сюда.
      Собака глядела на незнакомцев, наклонив голову набок. Одно ухо у нее вздрагивало.
      - Полкан! Бобик! Рекс!
      Собака отвернулась и побежала. Пятеро грязных, усталых, обросших щетиной людей бросились за ней.
      Только бы не отстать! Только бы не потерять пса из виду!
      К вечеру они вышли к ярангам. Лают собаки, кричат что-то ребятишки, напряженно всматриваются в пришельцев женщины.
      - У-у-у! - гудит чукча, подражая гулу мотора. Мол, видела самолет, когда он летел вдоль берега. Мол, понимает, что перед нею летчики.
      Чай. Моржовое мясо. Они не могли даже сказать, вкусное оно или не вкусное. Главное - есть еда. Есть крыша над головою, огонь жирника, люди.
      Вскоре вернулись с охоты мужчины, пообещали проводить Красинского и его товарищей к заливу Лаврентия.
      Хочется спать. Как хорошо спать в сухой яранге, на мягких шкурах. Еще минуту слышны голоса чукчей, потом Красинский куда-то проваливается...
      Лишь восемнадцатого сентября, почти через месяц после гибели самолета, добрались они до поселка в заливе Лаврентия.
      - Где "Ставрополь"? - первым делом спросил Красинский.
      - Был здесь, ушел к острову Врангеля, - ответили ему. - По дороге во Владивосток опять зайдет сюда.
      У Красинского отлегло от сердца. Капитан Миловзоров пробьется к Ушакову. Он самый опытный, самый удачливый капитан на Дальнем Востоке.
      Когда-то был спор с Миловзоровым, что лучше, надежнее для связи с островом Врангеля - самолет или пароход? В прошлом году Красинский доказал преимущества авиации. Теперь, видимо, Миловзоров возьмет реванш.
      Успеха ему! Попутного ветра!
      В конце сентября в бухте Лаврентия снова прозвучал басовитый гудок "Ставрополя". Красинский выскочил из дома. К берегу шел катер. На нем был капитан Миловзоров.
      - Почему вы здесь? - первым спросил капитан у Красинского. - Разве... Что-нибудь случилось?
      - Потом об этом. Были на острове? Видели Ушакова?
      Миловзоров тронул усы, выдохнул:
      - Нет.
      - И вы...
      - Самолет тоже не долетел?
      - В Колючинской губе остались без машины. Ее разбило волнами.
      - А я думал...
      Они несколько минут молчали, не глядя друг другу в глаза. Миловзоров сказал:
      - Поздно. Слишком поздно "Ставрополь" пошел к острову. Там уже зима. Если бы сразу туда... Придется нашему другу подождать до будущего года. Выдержат они там?
      - Должны.
      - Ушаков ждал и самолет, и пароход. Представляю, как он там волнуется. Я виноват перед ним. Не пробился...
      - Они продержатся, Павел Григорьевич. А следующим летом мы обязательно будем у них.
      "Ставрополь" пополнил запасы угля и отправился во Владивосток. Была холодная, мглистая осень. Часто штормило. В свободное от вахты время Миловзоров угощал Красинского чаем собственной заварки. Они мало разговаривали, а если и начинался разговор, то только об Ушакове, о поселке в бухте Роджерса.
      В один из таких дней в каюту капитана принесли радиограмму.
      "Срочно. Красинскому. Немедленно сообщите соображения посылке остров Врангеля зимнее время самолет или экспедицию на собаках. Арктическая комиссия".
      Самолеты? Ведь приближается полярная ночь. И как можно пройти пролив Лонга на собаках? Красинский не понимал, откуда взялись столь рискованные проекты.
      Наверное, в Москве считают, что люди на острове Врангеля нуждаются в срочной помощи.
      КОНЕЦ ЧЕРТА
      С приближением зимы совсем захандрил доктор Савенко. Он не скрывал, что мечтает об одном: расстаться наконец-то с островом.
      Мало осталось на складе сахару и жиров.
      Появилась цинга. Почему-то околели две ездовые собаки.
      И снова эскимосы потянулись к шаманам. Зарокотали в ярангах бубны. Шаманы "вызывали" духов, "разговаривали" с чертом, "лечили" от разных болезней.
      Шаманов на острове было четыре. Аналько, самый популярный. Тагъю и два его брата - Етуи и Кмо.
      - Многовато шаманов-шарлатанов, - жаловался доктор. Ему они мешали лечить эскимосов.
      - Ваши конкуренты, - посмеивался Павлов. Он видел, что у доктора плохое настроение, и старался разговаривать с ним в шутливом тоне. - Шаман может вызвать духа болезни, поговорить с ним. А вы? Сунете градусник, постучите по ребрам, дадите проглотить горькое лекарство. Эскимосу страшно. И на бубне вы не умеете играть, не поете. Хотите, сделаю вам настоящий шаманский бубен?
      - Вы все смеетесь. Мне не до смеха. Я лечу, эскимос принимает лекарства и зовет в ярангу шамана. Потом шаман заявляет, что болезнь прогнал он.
      - Вся слава ему, да? И шаман не отказывается от платы за работу. Значит, он что-то делает, трудится. После того как поговорит с духами, валится на пол без сил.
      - И мне прикажете дергаться, как полоумному?
      - Не сердитесь, доктор, на мои шутки. Эскимос всю жизнь провел в соседстве с шаманом. Привык к нему, к его заклинаниям. Суеверия не исчезают вмиг.
      - Надо утихомирить шаманов. Особенно Аналько разошелся. Это жулик высокого класса. Лечу я как-то Агык, у бедной женщины от полусырого мяса все время боли в животе. Лечение медленное, нужна диета, нужно лекарства пить в строго определенные часы. Дело идет к выздоровлению. И тут муж Агык, ему лечение показалось очень уж долгим, зовет к своей жене Аналько. Тот ставит диагноз: от Агык отлетела тень. Вы слышали нечто подобное?
      - Приходилось. Со своими тенями у эскимосов сложные отношения. У каждого человека их пять. Когда человек умирает, тени уходят от него. По одной в год. И превращаются в злых духов. Представляете теперь, сколько разной нечисти окружает эскимосов? Надо все время ублажать духов. Или, на худой конец, пугать.
      - Неужели эскимосская нечистая сила пугается?
      - Еще как. Если громко бить в пок, в надутую нерпичью шкуру. Вылить возле яранги перегоревший в светильнике жир.
      - Тысяча и одна ночь, Ивась. Прямо не знаю, как бороться с этой чертовщиной. Придумали же такое - отлетела тень?!
      - Обыкновенное для эскимосов дело. За тенями охотится черт, враг человека. Нет тени - нет здоровья. Вот и зовут шамана, чтобы он помог возвратить тень. Аналько справился с этой задачей?
      - В два счета.
      - Я таких фокусов видел немало.
      - Самое обидное, приход шамана совпал с концом лечения. Женщине стало лучше. Вот и докажи, что не шаман, а диета, лекарства вылечили эскимоску. Может, и вправду мне надо учиться бить в бубен, а? Больше будет пользы, честное слово. Поиграю, спою - дам лекарства. Заговорю духа, верну тень и поставлю горчичник.
      - Э-э, доктор, у вас нет фантазии. Смогли бы вы, например, предупредить заболевание ребенка, который не родился?
      - Что за чушь?
      - Вот именно. Вам помешают стать шаманом здравый смысл и знания. А неграмотный Аналько может все. Может сказать, где лежат моржи, где пройдут киты. Может заставить моржей выйти на берег. Способны ли вы на это?
      - Шутки шутками, а лично мне шаманы надоели. Георгий Алексеевич начальник острова, и пусть прекратит эту шаманоманию.
      - Приказ не поможет, доктор. Только повредит.
      Ушаков давно присматривался к шаманам. Аналько среди них самый опасный. Разговаривает негромко, никогда не повышает голоса и не спорит, но всегда получается, что последнее слово - его.
      Если на сородичей Аналько поглядывал свысока, то с Ушаковым держался почтительно.
      - Я эскимос, плохой человек, мало знаю. Ты, умилек, умный, ты все можешь. - При этом он заискивающе смотрел Ушакову в глаза. - Георг Аксеч, не пей этот чай. Тебе свежий сделаю. Старый мы выпьем.
      - Я особого чая не пью, - отвечал Ушаков. - Какой вы, такой и я.
      - Нельзя, ты начальник. Ты большой человек. Начальнику всегда лучше надо.
      Наверное, подхалимничать он научился на американских судах, на которых плавал в молодости. Там матроса, да еще эскимоса, держали в черном теле. Приходилось льстить начальству.
      - Клади вещи на мою нарту, умилек, - приставал перед поездкой куда-нибудь Аналько. - На легкой нарте лучше ехать будешь. Начальник один, нас много.
      Пока Аналько жил в бухте Роджерса, он остерегался шаманить. Если и звучал его бубен в ярангах, то в дни болезни Ушакова. Но вот Аналько перебрался на север и заявил, что хозяин той части острова - черт тугныгак - слушается его. Эскимосы поверили. Они ездили к Аналько, по их просьбе он беседовал с чертом, "лечил" от всех болезней.
      Ушаков пытался отговорить эскимосов от этих поездок, просил не лечиться у шамана. У Кивъяны, первого силача на острове, как-то заболела спина. Скорее всего, это был радикулит. Доктор быстро вылечил бы эскимоса, но, как назло, он уехал в бухту Сомнительную. Кивъяна собрался к Аналько.
      - Тебе еще хуже станет, - уговаривал Ушаков. - Подожди доктора.
      - Доктор лечит медленно, а Аналько быстро. Я поеду.
      Вернулся он через неделю. Был очень доволен.
      - Как же тебя лечил шаман?
      - Он поиграл на бубне и спел. Потом разрезал мне спину, вытащил оттуда что-то и съел.
      - Спина больше не болела?
      - Немножко болела. Я пил горячий чай и лежал под теплой шкурой. И вот все прошло.