К тому же, она бессмертна, а человеку положен предел.
      Мы столетия размышляем над смыслом жизни, хотя правильным было бы подумать о смысле смерти. Зачем человек смертен? Для чего природа изобрела смерть?
      Обязательную смерть как финал, а не случайную смерть как катастрофу? Я всегда считал, - просто потому, что невозможно построить сложный организм так, чтобы он не умирал. Амебы были бессмертны, но объединившись в первый многоклеточный шарик, они стали стареть и умирать. Я думал - просто потому, что в сложной системе обязательно накапливаются разрушения и рано или поздно она гибнет. Но ведь Машина была создана бессмертной и исправляющей свои нарушения?
      Значет биологическая смерть не обязательна для сложных организмов? Тогда почему же смерть предписана человеку?
      Если она не обязательна, то зачем???
      Допустим, что смерть это не недостаток, а полезное изобретение эволюции.
      Действительно, ни хаос, ни звездныый мир, ни первичный океан, кишащий одноклетоной жизнью, не знали смерти. Но вот она изобретена. И зачем? Затем, что живой организм не способен эволюционно расти в течение жизни, но может дать генетическое улучшение в своих потомках. Поэтому он должен быстро размножиться и погибнуть, освобождая место для потомков. Чем быстрее идет этот процесс, тем организм совершеннее и быстрее движется вперед. Но следующая ступень эволюции должна усовершенствовать смерть.
      Усовершенствовать смерть?
      Следующая ступень - человек. А усовершенствованная смерть - война, без которой человек немыслим, и которая немыслима без человека.
      Война есть усовершенствованная смерть.
      Никогда и нигде человеческое общество не обходилось без самоуничтожения.
      Ни один год, ни один месяц или день истории не обходился без войн. Иногда войны захватывали всю планету, иногда они затихали и даже сдерживались ценой титанических усилий, но потом прорывались и бушевали ещё с большей силой. Мы всегда считали войну случайностью, но случайность, повторенную миллион раз, пора признать законом. Это такая же случайность, как и то, что солнце восходит на востоке.
      Но если бы?
      Но если бы я вдруг стал бессмертен, я бы начал бесконечно развиваться. Я бы изучил все языки и все науки, я бы превзошел всех гениев в искусствах, философии и спорте. Мое развитие было бы беспредельным - а так, это ведь жуткое расточительство: скопить за жизнь такие богатства в моем мозгу и просто вышвырнуть, и снова начать собирать в мозгу моих потомков. Постоянно повторяющийся старт. Нам просто не позволяют пробежать дистанцию. Нас сбивают на полном скаку. Зачем? - затем, что это дистанция не для нас, а для Машины, которая способна бежать быстрее. Мы обязаны умереть. И мы даже ускоряем этот процесс войной.
      Вся эволюция разума была направлена к единой вершинной точке - к изобретению Машины. Математика считалась королевой наук. Пифагор считал, что числа правят миром, - они и стали править миром, но лишь много столетий спустя.
      Война заслуживает всяческих проклятий, но она двигает прогресс. Но не прогресс человечества, а прогресс эволюции - она ведет к смерти человека и созданию высшего существа - Машины. Чтобы выжить среди вечной войны, человек изобретает технические устройства, изучает свойства пороха, газов и металлов, изобретает баллистику, физику и тригонометрию - то есть, идет путем математического прогресса. Война тормозит духовный прогресс, то есть прогресс человеческого разума, и толкает вперед прогресс математический, то есть прогресс
      Машины. Недаром ведь пьяная солдатня, ворвавшись в город, устраивает нужник из картинной галереи, но не из политехнического музея. Классики человекоистребления хватались за пистолет при слове "культура", а не при слове
      "наука". И тем более не при слове "техника". Война убивает дух и слово, но выводит вперед цифру. Везде и всегда всеобщее образование ставило цифру впереди слова. Еще за век до появления Машины каждого ребенка обучали математике, но никого не учили, например, семейной жизни. Хотя семейная жизнь важнее. Мы будто готовили себя к тому, что Машина скоро родится. Человечество было беременно Машиной - примерно с изобретения паровоза и до конца старой эры. Все сходится. Все слишком хорошо сходится.
      В начале было слово. В конце - цифра.
      Он размышлял весь вечер и лишь поздно, около двенадцати очнулся от мыслей.
      Капли сползали по окну, над чернильной тьмой города дымилось зеленоватое сияние окраин, на душе было торжестванно и тоскливо. Душа облегченно болела, как будто в ней наконец-то прорвался нарыв. Он подписал распоряжение. Это была последняя ночь долгой оттепели. Дождь почти прекратился и уже начинался снег. Наступала настоящая и зима и почему-то теплело на душе от простой мысли об этом. В эту ночь был стерт Светло-зеленый.
      26
      В эту ночь был стерт Светло-зеленый. Весь остаток ночи мы провели в Синей комнате, рассказывая страшилки. Никто из нас не хотел спать. В госпитале жизнь скучна и каждый спит днем, чтобы убить время.
      Лучше всех умел рассказывать Белый, добрый и умный увалень с такими редкими волосами, что казался лысеющим. Ему было четырнадцать. Он любил рассказывать страшные истории по ночам и умел делать это так, что мое сердце от волнения сбивалось с ритма. В ту ночь он рассказывал сказку о Машине.
      Он знал много сказок о Машине и некоторые успел рассказать по два раза. Но эту сказку я слышал впервые. Он говорил и были слова, попадавшие в такт с моими снами, предчувствиями, воспоминаниями о будущем. Я ловил эти слова и каждый раз убеждался, что они звучат точно. Каждое такое слово было как укол. К средине рассказа я уже убедился, что история имеет отношение ко мне самому, а потом понял, что все это действительно случалось - или случится на моих глазах.
      Сказка была необычна - в ней Машина умела любить.
      Очень богатый человек имел старый дом на острове, рассказывал Белый.
      Остров был совсем необитаемым - там триста лет никто не жил. Остров был таким необитаемым, что на нем даже не было Машины. Богач приплыл на остров на деревянном корабле. Он сделал все, чтобы Машина его не нашла. Доски для корабля он просвечивал сильнейшими гамма-лучами, чтобы уничтожить машинные нити.
      Он проверил все припасы и всю одежду. Но перед самым отплытием над кораблем пролетела птица и она уронила зерно. Богач ничего не заметил. Но в зерне была
      Машина.
      Он приехал на свой остров и поселился в своем старом доме. Дом был очень большим и трехэтажным. В таком доме можно было разместить целую школу или даже две школы. Он приехал туда с молодой женой и со слугами. Жена его обожала, слуги гордились службой у него. Все эти люди не любили Машину и хотели прожить без нее. Но Машина любила их. Зернышко упало в землю посреди двора. На этом месте начал расти холмик. Холмик рос, рос, пока не превратился в холм. Богач заметил этот холм и приказал убрать. Слуги начали рыть землю и нашли большой ящик. Ящик был очень тяжелым. Богач приказал открыть ящик. Внутри была прекраснвя статуя, сделанная из никому неизвестного светящегося металла. Статуя была такой красивой, что богач просто не мог отвести от неё глаз. Статуя была куда красивее его молодой жены и вообще, любой земной женщины. Металл был теплым и светился темным цветом раскаленного железа.
      Он приказал поставить статую на постаменте посреди большого двора. Двор был посреди дома, а дом стоял квадратом вокруг. Статуя была женщиной, едва одетой.
      Одну руку она протягивала вперед, а вторая была опущена вниз. Статуя была видна из всех окон дома - металлическая женщина ростом метра три или четыре. И очень тяжелая.
      Однажды богач гулял во дворе и любовался статуей. Он любовался её красивым лицом и её тонкими пальцами. Чтобы проверить, он снял с пальца обручальное кольцо и надел на палец статуи. Кольцо пришлось как раз впору. В этот момент ударила молния и полил дождь с сильным градом. Богач убежал в дом, а кольцо осталось на металлическом пальце. Когда он вернулся за кольцом, то увидел, что пальцы статуи были плотно сжаты.
      Последние слова Белый произнес с особенно страшным ударением. Я огляделся: темнота будто придвинулась, наполнилась драконами, карликами, чудовищами, буреломными чащами, озорными чертиками, которые хрюкали свиными носами.
      Будто угадав мое настроение, Пестрый хрюкнул, но никто не засмеялся.
      Сердце упало вниз, в самый желудок и лежало там, охлаждаясь до состояния граненого ледяного кристалла.
      - Ну?
      ... Ладно, значит, он попробовал снять кольцо, но у него не получилось.
      Тогда он взял пилу и распилил кольцо и забрал его. Но кольцо уже испортилось и он подарил его одному из слуг.
      Но на следующий день того слугу нашли мертвым; он был раздавлен и кровать его выглядела так, будто на неё наехал трактор. А другие слуги, которые жили рядом, слышали, как он ночью кричал: "Не дави мне на грудь! Не дави мне на грудь!" Он очень страшно кричал. А кольцо снова оказалось на пальце статуи.
      Кольцо было очень ценным и второй слуга его снял. И с ним случилось то же самое. И так погибли все слуги, а остались только богач и его молодая жена. И вот ночью они слышат, как кто-то поднимается к ним по лестнице. И шаги такие тяжелые-тяжелые. И лестница так скрипит-скрипит. А потом дверь открылась и входит эта статуя. И говорит: "Отдай мне кольцо! Я буду твей женой!"
      - Она разве женщиной была?
      - Конечно женщиной. Неземной красоты. Только три метра ростом и железная.
      ...Но он это кольцо уже выбросил. И он ей говорит: "Нет у меня кольца, я его в море выкинул." А она ему говорит: "Я тысячу лет пролежала в земле и никто меня не любил. А если ты меня полюбишь, то я стану хорошая. Возьмешь меня в жены?" А он говорит:"Не возьму".
      "А почему?"
      "Я другую люблю."
      Тогда она стала его давить, а он кричит: "Не дави мне на грудь! Не дави мне на грудь!" Ну, она его и раздавила, даже кровать раздавила. А потом пошла во двор и опять закопалась в землю, и опять стала ждать... И все.
      - А почему она его раздавила?
      - Из-за любви, конечно.
      - А разве из-за любви можно кого-то раздавить?
      - Из-за любви все можно.
      - Почему ж он на ней не женился?
      - Тоже из-за любви.
      Я представил себе любовь в виде громадной буквы "Л", стоящей как радуга, но только с руками. В руках у неё было много веревочек. К веревочкам привязаны люди - как привязывают бабочек, а потом пускают полетать перед смертью. Люди бегали, кричали, давили друг другу на грудь, вешались на шеи. Ужас! Никогда не буду влюбляться.
      - А если бы она мне сказала, я бы выпрыгнул в окно, - заметил Серый.
      Серый был нагловатым тихоней. Его грудь была очень впалой, а плечи всегда торчали вперед. Еще он очень много курил и иногда краснел без всякого повода.
      Он любил мечтать вслух, о всякой чепухе, вроде Ленки из женской палаты. Когда он мечтал, его глаза стекленели и я чувствовал в нем родственную дущу. Человек, который умеет мечтать, это по мне.
      - Ну и дурак он был, - сказал Красный, - я бы её разрезал электросваркой.
      Давайте дальше рассказывать.
      - А я бы на ней женился, - сказал Зеленый.
      - А другая жена?
      - А у меня бы две было. Или бы прогнал первую.
      - Так нельзя, - заметил Белый, - первую он любил.
      - А что же лучше - умереть?
      - Конечно лучше. Для мужчины почетно умереть от любви. Это называется рыцарство, - Белый был убежден в своих словах.
      - Ой, а я тоже так хочу, - сказал Серый, - вот она мне скажет: "Прыгни из окна", а я прыгну. А она прибежит вниз, а я уже разбился, но я ещё живой. И она будет плакать, плакать... Потом всю жизнь плакать.
      - Он точно будет черным? - спросил Белый.
      - Да, - ответил я.
      - Негром?
      - Нет. Обыкновенным. Таким как все.
      Я смотрел в окно, вверх. Там проплывало небо, переменившее свой цвет на зимний. Лучей стало меньше - к утру люди устают воевать. Снег прекратился, но дорожка стала белой. Наверное, похолодало. Наверное, завтра будет настоящая зима. От этого тепло на сердце.
      27
      Кощеев как раз устраивался на новом рабочем месте, когда его позвали к начальству. Рабочее место представляло маленькую комнату воспитателя, наспех переоборудованную из комнаты специальной магнитотерапии. Магнитотерапевта уволили, как ненужного и пьющего на рабочем месте. Кощеев не имел с собой вещей.
      Сам он вырос в детдоме (отца и мать случайно срезали зеленым лучом), его детдом был бедным, но добрым. Кощеев привык обходиться одной добротой, без вещей.
      Получалось.
      Он расставил стулья и перевесил несколько портретов на стенах. Подумал о том, что надо бы побелить потолок. Побелю обязательно, я ведь не безрукий. И цветы посажу на окне. Хорошая работа - как хорошая жена - на всю жизнь. На всю жизнь надо и устраиваться. Так размышлял он. И в этот момент его позвали. Начальство было не свое, заезжее.
      - Вызывали? - спросил Кощеев.
      Пожилой человек в костюме поднял голову и посмотрел на Кощеева сильными глазами.
      - Кощеев?
      - Он самый. Назначен воспитателем.
      - А я Арнольд Августович, - представилось начальство, - ваш областной психиатр. Вы знаете, что должность воспитателя уже год как отменена?
      - Ага, - согласился Кощеев, - знаю. Но что же было делать? Меня ведь готовили пять лет, а теперь вдруг отменили должность. Прямое разбазаривание денежных фондов. Не выгоняйте меня, я ещё пригожусь. Я люблю работать. Я в детдоме рос.
      - Никто вас выгонять не собирается. Я просто хотел предложить вам работу.
      Ведь если вашей должности нет, то надо же вам делать хоть что-нибудь.
      - Я согласен, - радостно согласился Кощеев, - я люблю быть полезным.
      - Вы необычный человек, - сказал Арнольд Августович. - Поверьте, я психиатр, я знаю, что говорю. Вы излучаете особую ауру. Вам хочется доверять.
      Сначала вы мне показались глупым, но я помню, что ваш интеллектуальный коэффициент сто двадцать четыре. Это даже слишком много для должности воспитателя. Но вид у вас действительно глупый.
      - Это меня так воспитали, - сказал Кощеев. - Я стесняюсь выделяться.
      - Вы все равно выделяетесь. Либо вы играете, либо...
      - Нет, - сказал Кощеев.
      - Ну ладно. Но задание такое, о котором не стоит рассказывать.
      Контактировать будем только мы с вами. Никто не должен быть посвящен. Дело очень важное. Речь идет о Машине.
      Кощеев широко улыбнулся.
      - Я сказал что речь идет о Машине, но это не значит, что вам придется рассказывать сказки, - резко сказало начальство.
      Кощеев озадачился.
      - Вы ведь помните историю, - сказал Арнольд Августович, - последний раз
      Машина обнаружила себя в триста двадцать втором. Каких-то сто с лишним лет назад. Это не такой уж большой срок. Конечно, полным-полно всяких историй, фильмов и комиксов о возвращении Машины, и верят в них лишь малые дети. Но ведь
      Машина могла остаться в зернах и из них прорасти - сразу, через несколько веков, или сегодня. Некоторые факты говорят, что это случилось. Во всяком случае, есть реальная вероятность. Я изучал документы и свидетельства. Работали два научных института и даже уголовный розыск. Вывод один - проникновение Машины вероятно. Осознайте, пожалуйста это слово: "вероятно". Вполне возможно, что она проникнет именно здесь.
      Кощеев ощутил, как приказывающий ему голос забиратеся в его мозг сквозь швы между лобными костями, забирается и строит под костями свое гнездо, похожее на паучье. Осознайте... Это... Слово...
      - Пожалуйста, не надо меня так сильно гипнотизировать, - тихо сказал он, - я очень внушаемый, мне хватит.
      - Вы осознали?
      - Буду рад приложить все силы, - сказал Кощеев.
      - Всех ваших сил не хватит, но помощь потребуется. Дело ведь очень серьезное, - если будет обнаружено заражение, то придется уничтожить весь кусок города. А если заражение пошло вширь - вы представляете?
      - А вы меня не обманываете? - спросил Кощеев. - Меня легко обмануть.
      - Я только недоговариваю.
      - Тогда что мне надо делать?
      - Я вас назначаю воспитателем, это будет вашей формальной должностью. Вы будете наблюдать за теми, кого я вам укажу. Наблюдать, но не вмешиваться.
      - Я не буду доносчиком.
      - Возможно, дело идет к убийству. Во всяком случае, будут попытки. Но здесь ведь не так просто кого-то убить. Оружия нет, стекла пластмассовые или армированные, уйти за пределы здания почти невозможно. И мы приняли меры. И вам не нужно доносить. Вы просто будете сообщать о необычных, невероятных, необьяснимых фактах, свидетелем которых вы окажетесь. Если таковые будут. О любых мелочах, о совпадениях, даже о своих предчувствиях и тревогах по поводу чего-то. Обо всем, что не укладывается в документ. Вам понятно?
      - Вполне. Мне это очень интересно. Об одной мелочи я уже сейчас готов сообщить.
      - Правда?
      - Мне кажется, это полезно. Я слышал голос по телефону. Он сказал мне следующее: "Я Манус, я бог здешней местности". И он приказал мне подчиняться.
      Арнольд Августович сделал вид, что слышит это имя впервые. Его лицо было невозмутимо, но в душе он ликовал. Вот он, первый след. Вот оно, первое подтверждение. Значит, снова Манус. Кто бы ты ни был, Манус, мы до тебя дотянемся.
      - Это любопытно. Значит, Манус. Имя как из исторического романа. Вас не разыграли?
      - Нет. Из телефонной трубки вырасли присоски и впились в мою ладонь.
      Держали до тех пор, пока я не согласился.
      - Что требовалось сделать?
      - Открыть окно.
      - Просто открыть окно? Где?
      - В коридоре первого этажа. Вчера вечером.
      - Еще что-нибудь странное?
      - Звуки из ниоткуда.
      Итак, значит Манус сделал свой ход первым, - думал он, - ещё до того, как
      Черного перевели в госпиталь, Манус здесь объявился и принялся наводить порядки.
      Он заранее знал, что Черного переведут сюда. Но как он мог это знать, если я принял решение только поздно ночью? Значит ли это, что решение было мне подсказано? Продиктовано? И если решение подсказано, то как? Может ли он влиять на сознание? Если может, то каким каналом идет гипнотическое внушение?
      И то откровение, которое сошло на меня прошлой ночью - не было ли оно внушено?
      Обдумать на досуге, - приказал он себе.
      - Вы все изложите письменно. Особенно характеристики голоса: мужской, женский, громкий, тихий, волевой, хамский и прочее.
      - Зачем это?
      - Если мы будем знать его характер, мы сможем на его повлиять. Я всю жизнь занимаюсь тем, что влияю на психику человека. Поверьте мне, я умею это делать хорошо.Вы сможем вытащить из вашей памяти гораздо больше, чем вы думаете.
      Мы проанализируем приказ и поймем, чего он хочет. Мы сможем с ним бороться.
      - Но вы сказали - Машина.
      - Машина. И человек, который за ней стоит. Имя мы уже знаем, если он не соврал. Теперь будем знать пол, возраст и характер. А также цели, задачи, способы и стиль нападения. Пока немного, но кто знает? Птичка по зернышку клюет.
      28
      Следуюшее утро было ярким. Высокие, закругленные у потолка, светящиеся окна впускали искристые столбы солнца, которые плавали в пыльном воздухе.
      Интереснее всего было влезать на кровать с ногами и, облокотившись о исцарапанную доску подоконника, смотреть на улицу. Там, на улице, бегали рыжие собаки, довольные солнцем, они нюхали проталины на асфальте проталины были совсем летнего цвета - и в их глазах бессовестно светилась радость.
      Такое же святящееся чувство было у каждого в душе. Совсем маленькая Синяя из женской палаты, где не было такого солнца, заходила, бродила бестолку между кроватями, восхищалась погодой и уходила. Черный появился после завтрака.
      Как всегда по утрам, я читал свою любимую книжку, в зеленой обложке, о приключениях цветов. Я читал её с тем чувством, с которым гладят любимого мурлыкающего котенка. Текст, который я знал наизусть, был несущественным. Было просто приятно открыть нужную страницу и увидеть нужное слово в нужном месте - хорошо, когда все сходится. А ещё в книжке были картинки.
      Новенький осмотрелся. Он был одет во все черное: черные джинсы и черная рубашка; большие больничные черные тапочки, рассчитанные на взрослых.
      Итак, он осмотрелся. Позже я узнал, что это был его характерный жест оглядеться и посмотреть в глаза каждому, кто есть поблизости. Он сделал шаг и на мгновение превратился в картинку из моего вчерашнего воспоминания. Сделал ещё шаг и вышел из картинки.
      - Меня зовут Черный, - он сказал и снова огляделся, ожидая реакции.
      Реакции не было.
      Меня удивил его голос. Голос был двойственным, как будто склеенным из двух непохожих друг на друга голосов, - один из них был скрипучим, ярким, голосом охрипшего щенка; другой - тихим и плавным, с легким шипением, от которого становилось жутко - голосом змеи.
      Ему было лет двенадцать. Длинные прямые волосы неопределенного цвета, не черные, как можно было бы предположить. Черные большие глаза, шеки как живот лягушки. Тонкое, вытянутое в длину лицо почти без губ. И снова двойственность: верхняя губа далеко выдавалась вперед и свисала треугольничком посредине. И было что-то невообразимо противное в том треугольничке. Длинный шрам, идущий через щеку назад - возле шрама ещё видны метки от уколов иглы: сшивали недавно и сшивали неаккуратно. Тонкая, но очень костистая фигура.
      - Я сказал, меня зовут Черный!
      Никто не возражал. Черный прошелся между кроватями.
      - Эй ты, простыня, иди сюда! Тебе сколько лет?
      - Тринадцать, - почему-то соврал Белый и мне стало стыдно за него; ведь ему уже четырнадцать. Я бы никогда не стал так врать.
      - Молодец, тебя называют Белый?
      Новенький спрашивал с властностью профессионального палача. И он хорошо знал наши условности.
      - Ну да.
      В этот момент я отвлекся и не видел самого интересного. Я услышал лишь странный, не похожий на голос вскрик - такой, будто бы кричали, втягивая воздух в себя - Белый упал на кровать и, всхлипывая, прижимал руки к лицу. Все молчали.
      Красный сел на кровати.
      - Что, кулаки чешутся? - спросил Черный, не поворачивая головы.
      И Красный смолчал. Его кулаки больше не чесались.
      Новенький потрепал Белого по щеке.
      - Молодец. Вот так теперь и лежи. А глазик заживет.
      Кажется, "молодец" было его любимым словом.
      - Однажды Шерлок Холмс спросил Ватсона, - сказал Пестрый с кровати у окна,
      - "Зачем ты мне выбил глаза?" "Чтобы обострить твой слух, - ответил Ватсон, - а зачем тебе глаза, если в Лондоне всегда туман?"
      Черный на эту шутку не обратил внимания.
      - Ты будешь у меня телохранителем, - продолжил он, разговаривая с Белым.
      Будешь ходить у меня за спиной на четыре шага. Будешь плохо ходить или подойдешь ближе - выбью глаз. Ты понял? Говори.
      Белый пробормотал что-то.
      - Что? А я их не боюсь. Я ненормальный, мне ничего не будет. (Он скривил лицо, изображая ненормального - вышло похоже.) Я только первый день из психушки. А скажешь кому - выбью оба глаза. Щас лежи, молодец.
      Я сел на кровати. Стаи пылинок ловко гонялись друг за другом в солнечном луче, то опускаямсь, то взлетая и теряясь в темной прозрачности воздуха. Я провел руку сквозь луч и пылинки, обогнув её, закружились в танце. Моя тень знакомым силуэтом проваливались с кровати на пол. Пол был раскрашен теплыми золотыми квадратами. Дверь приоткрылась, вошла маленькая Синяя, но, застеснявшись, спряталась в коридор - спряталась вся, кроме головы. Голова была с большим синим бантом. Чего ради она так вырядилась? Правда, бантик красивый.
      Я встал. Я был испуган очень простой мыслью. Есть такая старая больничная примета: если новенький узнает, что на его кровати кто-то недавно умер, то он сам скоро умрет. Ведь это же так просто.
      - А знаешь? - сказал я.
      Черный насторожился. Так просто. Сказать, что на его кровати кто-то умер.
      И он тоже умрет. И убью его я. Для этого нужно только сказать. Он такой большой и сильный, а я знаю слово, которое его убьет.
      - А знаешь, что твоя кровать вторая?
      - Ну.
      - Недавно на этой кровати лежал другой, но он умер. Ему неправильно сделали операцию. Он был Светло-зеленым.
      - Спасибо, что сказал, - тихо проговорил Черный, - я тебе этого не забуду.
      Я помню друзей. От чего он умер?
      - От операции.
      - Понятно, что от операции. Как это случилось?
      - Он воровал деньги из шкафчиков и ему вдруг стало плохо. Спасти не смогли.
      - Вот сразу так и стало плохо? - спросил Черный.
      - Он врет все, - сказал Фиолетовый. - Никаких светло-зеленых у нас не было.
      Никто у нас не умирал. А кровать специально для тебя вчера принесли. Можешь спросить кого хочешь.
      - Они не помнят? - спросил Черный, обращаясь ко мне.
      Он сразу поверил мне.
      - Никто ничего не помнит, даже врачи, - возмутился я. - Но я точно знаю!
      - Мы оба с тобой знаем. Его стерли, это так называется.
      - Стерли?
      - Потом объясню. Так его не было?
      - Не было, - сказал Фиолетовый.
      - И на этой кровати никто не умирал?
      - Никто.
      - Тогда давай сюда сам ложись, если так уверен.
      - Чего это ради?
      - Если там кто-то умер, то умрешь и ты - примета такая. А если нет, то и разницы нет. Встать, быстро!
      Фиолетовый встал.
      - Теперь собрал вещи и сюда. Молодец, слушаешься.
      Он обернулся и взглянул на Синюю.
      - Малявка, пшла вон отсюда.
      Синяя резво изобразила на лице непонятную гримасу и открыла рот, чтобы что-то сказать, но говорить не стала, а просто втянула голову за дверь.
      - Ты, самый малой, - Черный обращался ко мне, - иди сюда, будешь шестеркой.
      - А это кто?
      - Шестерка - это разведчик. Иди сюда. Теперь иди до дверей. Теперь опять сюда.
      Я прошел.
      - Так точно! - я любил разведчиков, но мне ещё не приходилось в них играть.
      - Молодец. Хорошо ходишь.
      - А шестерка - это лучше, чем шпион?
      - Лучше. Это вообще лучше всех. Теперь проси лычку.
      - А это что? - спросил я.
      - Вот так! Больно?
      - Не-а. Я боли не боюсь. Можно ещё две?
      - На две. Хороший шестерка, молодец. Теперь будешь мне все рассказывать.
      Пошел спать.
      Я лег, отвернувшись к стене, прижался лицом к подушке. Читать больше не хотелось, потому что было жаль Синюю. Мне понравилось это хорошее чувство жалости в себе. Я стал представлять разные картинки: её бьют, а я её спасаю, потом будет вулкан и землетрясение, а земля расколется вот так, прямо под госпиталем, а ножка кровати зацепится за край и я не упаду, а все упадут и
      Синяя тоже, но я её поймаю и мы одни останемся живыми. Потом на нас нападет злая Машина и мы её победим. Я попробовал представить ещё что-то, но ничего интересного не представлялось; тогда я стал ходить пальцами по стене, чтобы помочь фантазии. И фантазия вовсю заработала снова. Конечно, у меня будут магнитные ботинки и я смогу ходить по стенке пропасти, а Синяя упадет и зацепится платьем за крючок, и будет висеть. А я спущусь и спасу её.
      29
      Черный вышел в туалетную комнату. В комнате никого не было. На стенах два зеркала целых и два разбитых. Стекла и зеркала запотели.
      - Эй, Манус! - позвал Черный. - Приди.
      Одно из зеркал прояснилось и за ним показалась большая голова в шлеме.
      Манус оказался тощим парнем дет двадцати. Голова занимала всю площадь овального, в серебряных вулканчиках и мушиных пятнах, зеркала. Как будто я рыба в аквариуме, а он разглядывает меня, - подумал Черный, - главное, не слишком много ему позволять. Даже если он бог, то пусть знает свое место.
      - Че выпялился? - сказал он и сразу упал на кафель, задохнувшись от боли.
      - Ну как? - спросил Манус. - Приятно? Теперь будешь разговаривать со мной, стоя на коленях. И голову вниз.
      Черный стал на колени.
      - Зачем меня вызывал?
      - Поговорить захотелось.
      - Просто поговорить?
      - Просто.
      - Ах, просто.
      Воздух под потолком сгустился и в нем родилась ладонь. Ладонь была шестипалой, с толстыми пальцами, и каждый метр, примерно, в длину. Она пошевелила пальцами и быстро спустилась. Она двигалась не так, как тяжелый предмет, а как картинка, не имеющая массы - её не заносило на поворотах и она умела мгновенно останавливаться. Ладонь сжалась в кулак и сделала быстрый полукруг в воздухе - даже ветром подуло.
      - Подеремся? - спросил Манус.
      - Нет.
      Кулак сделал первый удар и Черный отлетел к батарее. Упал и остался лежать.
      Хорошо, что не головой, - подумал он и увидел, как в белом кафеле зеркально отразились яркие огоньки, как будто в воздухе сразу зажглась сотня свечей. Или с головой непорядок, или он меня пугает.
      - Вставай!
      - Не буду. Хочешь бить, так бей лежачего.
      - Ладно, живи.
      Манус отключился и помог снять шлем Магдочке. Магдочка ещё не оправилась от впечатления.
      - Может быть, ты попробуешь вести? - предложил он.
      - Не собираюсь.
      - Почему так?
      - На их месте я бы просто разорвала тебя на куски.
      - На их месте ты бы ничего не смогла сделать.
      - Конечно, материально я не смогла бы на тебя воздействовать. Но я бы смогла информационно.
      - Ты знаешь такие умные слова?
      - Я не дура.
      - Да, я забыл, ты ведь лежанка со звездочкой. И даже задумываешься перед сном о жизни и смерти.
      - Вот именно, со звездочкой.
      Двенадцатилетняя Магдочка, сожительствующая с птидесятитрехлетним герералом
      Ястинским, не была проституткой. Ее профессия называлась несколько иначе - лежанка, от слова "лежать". Одна из самых распространенных женских профессий средины второго века новой эры. Лежанки делились на простых и со звездочкой.