Жизнь и смерть. Просто убить и просто умереть. Можно убить кого угодно. Кого?
      Черного, например. Если бы для этого пришлось пошевелить пальцем, то пошевелил бы? Конечно.
      Я пошевелил пальцами - одним, другим и всеми сразу для верности. Потом встал и пошел к двери. Все уже ушли, пока я думал о пальцах. Я вечно задумаюсь и пропущу что-нибудь интересное. Они ушли подбрасывать мертвого котенка к девчонкам. Наверное, повесят его на веревке. Черный сам веревку в руки не возьмет - не совсем же он дурак. Даже я сразу понял, что веревка сделает.
      Жаль, что больше нечего убивать. Я поднял банку и бросил её в стену. Она не разбилась.
      Вошел Черный и ещё двое.
      - Видел змею в коридоре?
      - Ага.
      - Она щас укусила Серого. Он немножко покорчился и уже готов. Мы его оттащили в Синюю Комнату, пусть так пока поваляется. Я же сказал, что его скоро не будет.
      - А змея?
      - Мы её задавили. Нечего под ногами ползать. Змея не может укусить с ядом два раза подряд. Она, конечно, кусалась, но не смертельно, только больно. Вот, смотри.
      Он показал мне небольшую припухлость на запястье.
      - У тебя есть карандаш?
      - Найду, - ответил я.
      - Дай фонарик. И тетрадку давай.
      Черный положил тетрадь на подоконник рядом с фонариком и приготовился писать. Из переулка взметнулся зеленый луч и за окном посыпалась штукатурка.
      Черный схватил фонарик и присел.
      - Что это с ними? - спросил я.
      - Стреляют на свет.
      - Раньше не стреляли.
      - То раньше было!
      Мы примостились на полу между кроватями (неровный овал света с пятном в центре). Черный, подумав, начал писать.
      Он каллиграфически вывел:
      т а к б у д е т с к а ж д ы м
      - Ого, какие у тебя красивые буквы! - удивился я.
      - А ты думал, что я вообще писать не умею?
      - Вроде того.
      - У, когда-то я был совсем паинькой, - сказал Черный и коротко засмеялся.
      Кто умеет рисовать череп?
      - А зачем?
      - Будем цеплять табличку на каждого убитого. Так будет веселеее.
      - А сколько нужно табличек?
      - Ну, уже три или четыре, - задумался Черный, - так, не меньше десяти. Ну, кто умеет?
      - Я! - я выхватил карандаш. Чужие красивые буквы заставляли меня хвастаться. - Смотри, как надо!
      Я нарисовал тот череп, который мельком увидел в тяжелой коричневой книжке у доктора, и подписал внизу небольшие буквы чужого языка.
      - Ну, это да! А это что?
      - А это они всегда так под черепом пишут, я точно знаю.
      Потом мы пошли к столу дежурной. Зеленая змея снова проползла поперек коридора из стены в стену, но на этот раз она была далеко.
      - Ты же сказал, что её задавили?
      - Одну задавили, а другая народилась. Их скоро полно здесь расползается.
      - А что делать?
      - Не трогать их и не дергаться.
      - Может, попробуем уйти?
      - Как?
      - Через окно, внизу, - предположил я.
      - Если через разбитое, то осколки проткнут тебя насквозь, а если через открытое, то оно тепя напополам прищимит.
      - Эти змеи мне не нравятся, - сказал я.
      - Ничего, ты скоро увидишь такое, что в этих змей просто влюбишься.
      Мы подошли к столу. Котенок лежал на полу, рядом, наполовину освещенный жестким голым светом, наполовину - зеленоватым отсветом абажура. Серенький, в полосочку, на вид совсем живой и даже ласковый. Только морда его выдает - у котят такие клыки не торчат.
      Девочки пищали у себя в палате, просовывали в двери распатланные головы и выталкивали друг друга не совсем одетыми (чтобы громче пищалось снаружи), но выходить стеснялись.
      Черный взглянул на них, взял у меня листочек с черепом и пририсовал два сердца, пробитые стрелой.
      - Зачем?
      - Следующей будет Ленка.
      - Пойдем её убивать?
      - Никто её убивать не будет, - обьяснил Черный, - просто она сейчас бегает по этажам и ловит змею.
      - А змея ей зачем?
      - Хочет, чтобы её змея укусила. Хочет быть вместе со своим Сереньким. Они с ним вроде так договорились: если умирать, то только вместе.
      Я вспомнил глупого Серого с его глупыми мечтаниями влух: "...я тоже так хочу, вот она мне скажет: "прыгни из окна", а я прыгну. А она прибежит вниз, а я уже разбился, но я ещё живой. И она будет плакать, плакать..."
      - Когда же они успели сговориться? - удивился я. - Еще недавно
      Ленке плевать на него было. А вообще правильно, все равно всех убьют.
      Значит, и меня тоже, но это почему-то не огорчало. Я заметил, что перестал бояться смерти.
      - Неправильно, - ответил Черный, - Ленка была не в игре, она могла бы остаться живой. Но если хочет, значит хочет.
      Я посмотрел на котенка. Он шевелился.
      - Смотри!
      Котенок встал и осмотрелся. Его морда ещё больше стала напоминать крокодилью - даже тяжелый нос опускался к земле. Глаза уже не светились.
      Котенок посмотрел на нас, отвернулся и ушел. Уходя, он увеличивался. Была полная иллюзия того, что он стоит на месте, а коридор проплывает под его лапами.
      Он увеличивался ровно настолько, насколько вещи уменьшаются при отдалении. Я смотрел, как завороженный.
      - Жаль, что Пестрого нет, - сказал Черный.
      - Зачем он тебе?
      - Он бы сейчас рассказал анекдот про кошку Баскервилей.
      103
      Кощеев продолжал борьбу. Его путь пока оставался далек: нижний коридор, большой зал, балкон, потом столовая и детские палаты. На этом пути многое может случиться. Он все ещё владел частью своего тела. Но рука, сжимающая нож, тянула вперед так, что не было никакой возможности её остановить.
      Несколько раз он падал и поднимался. Если он не поднимался сразу, то рука с ножом просто тащила его в нужном направлении. Один раз ему удалось задержать это движение: он сунул руку в окошко для выдачи рецептов и окошко оказалось таким маленьким, что не могло пропустить взрослого мужчину. Кощеев застрял.
      Рука тянула все сильнее, казалось, сейчас она вырвется из плеча Кощеев закричал от боли. Рука помедлила и вернулась, убивать хозяина не было в её планах. Он пробовал бить непослушную руку и, хотя бил сам себя и вскрикивал от боли, не прекращал этого занятия. Наконец, он дотянулся до большого пальца и схватил его. Палец был очень крепок, но лишь так, как может быть крепок человеческий палец. Если постараться, его можно будет сломать. Кощеев уже не думал о том, что ломает собственную конечность. Он потянул палец изо всех сил и вывернул его назад. Рука обвисла и выронила нож.
      - Напрасно, - сказала Машина, - но ты хорошо борешься. Мне нравится смотреть, как ты борешься. Возьми нож в левую руку.
      И его левая рука подняла нож. Правая болела нестерпимо.
      - Исправь мне руку! - крикнул он.
      - Ну зачем же? Ты сам хотел её сломать.
      Сломанный палец набух как груша и потемнел. Теперь Кощеев не имел второй руки, чтобы сопротивляться. Но что-то нужно делать.
      Он уже вышел в зал. Зал в госпитале был очень большим, парадным, в два этажа. Сейчас пройти через зал по диагонали, подняться по лестнице за стеной, потом на широкий внутренний балкон, пройти вдоль баллюстрады и уже, считай, на месте. Да, но где-нибудь здесь должен быть дежурный. Кто-нибудь из вооруженной охраны.
      - Помогите! Помогите! - закричал он, - Я убью тебя!
      Он продолжал кричать, молить о помощи, грозить, рычать и переворачитвать те стулья, которые попадались ему на пути - все, чтобы создать побольше шума.
      Охранник появился. Он был вооружен лучевиком и стоял прямо на пути.
      - Сейчас я тебя разрежу на куски! - заорал Кощеев.
      Нож был направлен прямо на охранника. Тот поднял лучевик.
      - А это ты видел? - казалось, прошамкали его огромные губы.
      Кощеев продолжал орать пока не полыхнул зеленый луч. Вот и все, успел подумать он, проваливаясь в смерть, и снова открыл глаза. Лицо было накрыто белой материей - её пришлось отбросить. Охранник спал, сидя на стуле рядом.
      Похоже, что прошло много времени. Итак, он убил меня, перетащил тело к стене, накрыл простыней и остался сторожить. Не выдержал и заснул. Машина не дала мне умереть. Но похоже, что я хорошо задержался в смерти. Если убить себя несколько раз, то я не успею к полуночи. Сейчас встать, отобрать лучевик и направить его в себя. Если выстрелить в голову, то получится быстро и безболезненно. И я снова выиграю время. Это конечно, страшно, но это можно стерпеть. Главное, чтобы остался жить другой я.
      Он посмотрел на обе своих руки. Обе целы, она полностью восстановила тело.
      Спасибо. А вот ножа нет. Прекрасно. Сейчас тихонько взять лучевик...
      Обе его руки потянулись вперед и сомкнулись на шее спящего человека.
      - Не надо! - попросил Кощеев, - дай мне другой нож, я согласен идти.
      Его правая рука отобрала лучевик, а левая ударила охранника в живот. Тот повалился на пол и не проявлял признаков жизни.
      - Он жив? - спросил Кощеев.
      - Да.
      - Спасибо.
      Теперь он поднялся по лестнице и вышел на балкон. Рука держала оружие направленным вперед и не было никакой возможности его развернуть.
      - Не надо меня тащить, я и сам дойду, - сказал он. - Я согласен. Отпусти меня.
      Невидимая сила перестала сжимать его руку. Только лучевик смотрел в одну сторону, как стрелка компаса.
      - Сколько времени я был мертв?
      - Двадцать семь минут.
      - Но я ещё успеваю?
      - Успеваешь, если поторопишься. Если прекратишь стоять и болтать языком.
      - А если я побегу?
      - Беги на здоровье.
      Он побежал вдоль широкого балкона, по неровной линин, приближаясь к краю.
      Прыгнул через перила как в воду. Теперь она потеряет ещё минут двадцать, восстанавливая меня, - успел подумать он за мгновение перед тем, как каменный пол бросился на него.
      104
      Кошка Баскервилей схватила зеленую змею и начала её трепать. Ее нос стал длинным, как у рыбы-меч. Выползли ещё три змеи и наш котенок их быстренько перекусил пополам. Больше змей вроде не было. Котенок снова пошел в нашу сторону, волоча нос по полу. Потом он повернулся и стал идти задом наперед - тяжелый нос ему мешал. Когда он подходил, то снова уменьшался. Я чуть было не забыл самого важного.
      - Черный, - спросил я, - а ты боишься?
      - Очень боюсь, - было видно, что он решил это для себя.
      - А я нет. Почему-то совсем не боюсь.
      - Если не будешь бояться, то с тобой кончено. Как с Фиолетовым. Заставь себя испугаться.
      Я попробовал испугаться, но не получилось.
      - Не могу, - сказал я.
      Черный, не оборачиваясь, ударил меня в живот, пониже ребер. Было такое чувство, как будто что-то взорвалось внутри меня. Я открыл рот и стал глотать воздух, потом упал на колени.
      Котенок с носом приполз к столу и снова умер.
      - Хочешь еще? - спросил Черный.
      Я отрицательно помотал головой.
      - Боишься?
      Я кивнул.
      Говорить я пока не мог.
      - Теперь бойся все время.
      Я немного пришел в себя.
      - Черный, - спросил я, - а чего ты боишься?
      - Ничего, кроме смерти. И тебя тоже боюсь.
      - Меня?
      Я сделал вид, что удивился. На самом деле я принял это как должное и давно ожидаемое. Не знаю почему.
      - Конечно тебя, а кого же. Не этих же? Один из нас останется последним - или ты, или я.
      - Почему один из нас?
      - Потому что я ещё не решил, кому оставаться жить.
      - Как это?
      - А ты думаешь, почему я с тобой вожусь? Почему я не убил тебя тогда когда ты сам напрашивался? Почему я тебе все рассказываю о себе, самые тайные свои вещи? Ты подумал, что ты мне очень нравишься, да? (На последнем слове он даже взвизгнул.) Я просто боюсь умереть совсем.
      - Это моя память?
      - Да, твоя память. Если я не переживу эту игру, то переживешь ты и в тебе будет моя память. Это как пересадка сознания в новое тело. Я же рассказывал тебе все, что вспоминал, все, что приходило в голову. Все это будет жить, пока будешь жив ты. Я старался рассказать тебе побольше. Иногда это казалось тебе бредом, правда? Но ты не сумеешь забыть даже этот бред. Через много лет ты вспомнишь меня и я проснусь в твоей памяти совсем настоящий, неизмененный и незабытый. Я снова буду говорить свои глупости и ты снова будешь их слушать.
      Ты никуда не денешься от меня. Через тебя я буду жить и видеть, а ты будешь видеть немножечко моими глазами. Мое тело исчезнет, но мое Я сохранится. Ты можешь это понять своими куриными всепомнящими мозгами?
      - Эффект маятника, правильно?
      - Я не знаю никакого эффекта маятника, - ответил Черный.
      Появилась ещё одна зеленая змея. Она пока не подползала. Я разлил по столу клей. Сейчас мертвый котенок выглядел так необычно, что мне хотелось приклеить его на видном месте, всем на обозрение. Вязко и неохотно клей поплыл на пол. Зеленая змея примостилась у стены и стала смотреть на бусинки, падающие на пол. Клей потек струйкой. Мы положили котенка на стол и хорошо придавили.
      Но на спине котенок лежать не хотел, пришлось положить его боком. Змее надоело на нас смотреть и она вползла прямо головой в стену.
      - Слушай, как это у неё получается?
      - Пойди сам спроси.
      105
      ...Мы сидели у черной двери. Черная дверь - это дверь в коридор, за которым начинается операционный блок. Есть злая насмешка в именах вещей дверь была действительно черной. Хотя моя любимая была рядом, я думал не о ней. Я просто держал её за руку и пальцы Синей слегка шевелились, напоминая о своем существовании и праве на меня. Моя рука уже окончательно признала это право. Я вспоминал то, что рассказал мне Черный напоследок: оказывается, он действительно был отличником (или почти), он даже занимался бальными танцами, много читал и пробовал играть на скрипке. Он был таким, пока не стал черным человечком. А кто же станет черным человечком в нашей игре? Он не хочет. Я не сумею. Интересно, если победит Синяя. Как она станет меня убивать?
      Мы сидели у двери, примостившись спинами на её широких мягких ромбах, а голубой свет пробивался впереди сквозь фасеточные глаза стеклянно-кирпичной полустенки, теряя в этой сложной работе свою чистоту и яркость. Мягкая, будто плюшевая тишина была теплым морем; квадрат пола это плот; черная дверь - это парус, пиратский парус - чтобы все боялись и никто не приставал. Мы молча плыли куда-то сквозь бархатную ночь (тени из синего бархата по углам), пока не приплыли к чему-то определенному.
      - А Ленка все-таки нашла змею, - сказала Синяя.
      - Все равно, - неопределенно ответил я.
      - Что все равно?
      - Все равно все умрут.
      - А вдруг мы будем старыми?
      - Когда мы будем старыми, то поженимся.
      - Правда?
      - Правда.
      - Тогда лучше молодыми, - уточнила Синяя, - а потом?
      - Потом попадем на тот свет.
      - А вот Ленка уже встретилась со своим Сереньким, - вздохнула Синяя.
      Интересно, как там?
      - На том свете есть рай и ад, - я демонстрировал свои познания, - в раю там пальмы растут, очень большие, и ангелы летают; ангелы маленькие с крылышками. А так, все то же самое, что у нас.
      - Но мы точно встретимся?
      - Ну конечно. Только нужно заранее договориться где будем встречаться, потому что рай большой, как целый город.
      - Тогда где?
      Я подумал, выдвигая разные ящички памяти, наконец нашел вариант.
      - Как все делают. Под часами, на трамвайной остановке.
      - А там трамваи есть?
      - Как же без трамваев?
      - Ну, может быть, там у всех крылышки и они на своих крылышках летают.
      - Летать - это все равно что ходить пешком, - сказал я, - устаешь. Поэтому трамваи все равно нужны. Значит, на трамвайной остановке.
      - На какой остановке?
      - На конечной, на кругу.
      - Я согласна, на кругу. А какой номер трамвая?
      Я задумался.
      - Вот только не знаю сколько там номеров. Но один точно есть.
      - Значит, на кругу первого?
      - Да. В восемь утра.
      - А почему так рано? А вдруг проспим? Я раньше восьми не встаю. Давай днем.
      - Ладно, давай в двенадцать, - согласился я. - Запоминай: в раю, в двенадцать ровно, под часами, на кругу первого трамвая. Когда умрем.
      - Ой, а я уже все перепутала, - призналась Синяя.
      В коридоре происходило что-то непонятное. Примерно в том месте, где была дверь Синей Комнаты, стена начинала надуваться как мыльный музырь. Потом по стене пробежали судороги и она стала вогнутой. Дверь в комнату лопнула с треском и на её месте забулькало что-то пенистое. Потом все разгладилось, стена успокоилась, но дверь исчезла. Подумаешь, фокусы.
      106
      Тело Мануса исчезло, оставив после себя клок волос в кармане майора
      Томчина и сгусток памяти. Сгусток довольно долго висел над тем местом, где исчезло тело, затем выплыл из старого крыла и полетел, заглядывая в каждую палату. Сейчас, когда он превратился в чистую память, он помнил все события так ясно, как будто все они случились минуту назад: все, начиная с первых месяцев своей жизни и заканчивая своим превращением в мускулистое чудовище.
      Он узнавал здание - здание было его родным домом, остатками его родного дома, очень перестроенными, но все же узнаваемыми. Особенно старое крыло, оно почти не изменилось. А веранда, на которой он стоял в день начала войны, не сохранилась. В тот день он лежал в гамаке и магнолии пахли навязчиво и густо.
      Автомобиль, везущий Магдочку, сверкнул стеклом среди листвы. Бедная, юная, куда ты делась? Где твое голубое сари?
      Сгусток памяти выплыл в воздух над садом, без труда пройдя сквозь стену. Он узнавал и этот сад. Его собственный сад с его собственными магнолиями, устроенными так, что могли сами себе восстанавливать. Надо же живы. И как мохнаты от старости. Вот фонтан, без воды, но цел. Надо же, какая была жизнь - и как просто она прервалась, одним нажатием кнопки. Какие цели, какие достижения, какие выгоды, исполнения каких идей или бредовых мечтаний могут оправдать то, что случилось? Сейчас, пролежав неподвижно три столетия, наполненные размышлениями (никакого другого занятия не оставалось), он стал мудр. Он стал нечеловечески мудр. Сейчас он понимал, что нет во вселенной такой цели, которая могла бы оправдать нажатие кнопки. В бесконечных временах и пространствах случайные вещи комбинируются случайно или разумно, или вообще не комбинируются, слагаясь в хаос - но нигде и никогда они не дадут такого сочетания, которое могло бы оправдать нажатие кнопки.
      Пускай Машина думает иначе. Она считает, что люди отжили свое и имееют право умереть. Машина глупа. Она просто железяка и ей не понять, что кроме эволюции материи если эволюция духа, неизмеримо более великая и нужная.
      Как она доказывает свое превосходство над человеком?
      Первый тезис: она развивается быстрее и потому она совершеннее. Но искра духа, вспыхнувшая в конкретном человеческом сердце, разгорается ещё быстрее.
      Второй тезис: она была создана человеком, но может существовать и после гибели человечества - потому она следующая ступень. Но дух тоже зарождается в человеке и ещё никто не сумел доказать, что дух гибнет вместе с телом. И если он не гибнет...
      И если он не гибнет, то бог - это не Машина, а космический пожар, первая искра которого осветила душу гения - и не погасла после этого.
      Ей не понять, какой процесс она прервала, позволив руке человека нажать кнопку. Дух для неё - побочный продукт, зараза, несомая человечеством, она уничтожала дух как только могла. К счастью могла не всегда. Но она душила исполинов духа так, что лишь один из тысячи прорастал и получал возможность реализовать себя. Что только ни приходится пережить начинающему творцу и кто только не пытается перебить ему слабый хребет! Почему так? Окунитесь в двойную бездну голубых глаз младенца - и вы поймете, что девяносто процентов души отмирают из-за своей ненужности. Почему? Из сотни вундеркиндов вырастает один посредственный компилятор. Почему? Гений, за редким исключением, погибает рано. Почему? Боже, как сильно я презираю воителей со всеми их ратными подвигами! Если дух одного человека способен вместить весь мир и ещё многое, кроме мира, то какой потерей являются последние три тысячелетия убийств? Что могло вырасти из нас, если бы наш дух вырастал свободно? Она этого не поймет - она всего лишь железяка.
      Соловей.
      Механический соловей, потерявший свою подругу. Ты жив до сих пор, но ты меня не видишь. Ты очень потускнел за то время, пока мы не виделись. Но тебе ещё долго жить. Может быть, ты вообще переживешь всех людей этого города и ещё три столетия спустя будешь прилетать к остаткам древнего фонтана, занесенным песком или заплетенным молодой гибкой порослью. Прощай, моя птичка. Когда я вернусь в следующий раз, тебя уже не будет.
      Сгусток памяти снова влетел в здание - как раз вовремя, чтобы увидеть, как желтый человек бросается со второго яруса головой на мраморный пол. Бедняга, его так просто не отпустят из мира живых. А когда отпустят, он увидит рай.
      Железяка назвала три яруса архива тремя кругами рая. Скорее всего не издевательства ради, она просто хотела польстить нам. Она думала, что нам понравиться отдыхать в раю. Я вот был в раю и сейчас снова туда попаду. Я уже вижу врата вдалеке. Худшее место из всех возможных.
      Сгусток пролетел мимо столовой, осмотрел странное животное, похожее на кошку с крокодильим носом, спугнул змею и подлетел к детям. Надо же, это они. Я узнаю их. Розовый и Синяя. Я сам создал их и я сам заставил их любить друг друга. Они до сих пор держутся за ручки. Конечно, ведь для них прошло не три века, а всего три нелели, а то и меньше. Разговаривают. О, как я соскучился по простому разговору. Как хотел бы я поговорить! Иногда я вспоминаю, как говорил раньше, и это меня утешает. Не надо, не забирай меня ТУДА, я ещё не насмотрелся!
      Они говорят о рае. Господи, какую чушь они мелют! Они назначают свидание в раю.
      И они туда попадут, но увидят, что там нет трамваев, увидят, что никто и ни с кем там не может встретиться. Да, да, я уже иду. Вот они, врата рая. Похожи на замочную скважину. А вот и первый круг. Здесь томится рыцарь с перебитой переносицей, мой давний друг. Он не забыл своего обета - он все ещё надеется отомстить мне. Он прав - мне стоит отомстить. Как ярко светит кристал его памяти. Этот гнев не погаснет никогда, ведь здесь уже ничего не меняется.
      Здесь тупик. Впрочем, с первого круга ещё можно слышать эхо голосов жизни, здесь иногда пролетают такие как я и скрашивают пустую вечность. Я бы хотел остановиться здесь. Но мне дальше, на третий, в глубокий архив...
      107
      Мы вдруг замолчали, одновременно и без причины - будто ангел пролетел.
      - А вообще, надо бы про рай точнее узнать, - сказала Синяя, - вдруг там нет трамваев?
      - Тогда надо почитать в книжке.
      Синяя оживилась.
      - У меня есть энциклопедия, - сказала она, - там в ней про все написано.
      Я вспомнил эту книжку. Коричневый тяжеловесный том лежал на ветхом стуле; у стула расползались ножки, как у новорожденного жеребенка. Том лежал гордо и важно, но уже замохнател от пыли и невнимания - никто не интересовался его мудростью. Иногда, правда, на тот же стул вспархивала "Василиса Пре..." с оторванной частью обложки. Василиса Пре была книгой благородной, в ней было полно картинок знаменитиого художника и птицы-сирины выставляли напоказ свои женские плечи. Одна из картинок была напечатана даже в гордой энциклопедии, как образцовая картинка.
      - Да, но энциклопедия только на букву "о", - сказал я, - а нам нужно на
      "рэ".
      По стене снова прошли волны. Дверь в Синюю Комнату уже окончательно исчезла, затянувшись чем-то белым и вязким. Казалось, что стена не кирпичная, а резиновая. За стеной точно что-то происходило. Наверное, Синяя Комната начала превращаться - как куколка в бабочку. Удары за стеной стали ритмичными, как медленный пульс. Они учащались.
      - Ну мы найдем что-нибудь и на "о". Что там ещё бывает в раю?
      - Облака, рай же на небе, - ответил я.
      - Тогда пошли к нам, будем читать про облака. Только возьми свой фонарик.
      Мне не хотелось вставать. Синяя взяла меня за палец и потянула. Я подчинился.
      По дороге мы прошли мимо вздрагивающей и ухающей внутри себя стены, потом нам попался стол дежурной, все ещё необитаемый. Подходя, я видел, как последовательно взблескивают на полу подсохшие клеевые размазки. Котенок лежал на боку, измазанный клеем; белая шерсть на животике слиплась, как кончики засохших кисточек. Его голова была чуть повернута кверху - тем невыразимо мягким движением, которым спящая кошка выставляет на солнышко свою шею. Костяной клюв отвалился и лежал рядом. Сейчас котенок уже не казался живым и кривошеяя печальная лампа обливала его душем электрических слез.
      Мы тихо открыли дверь и проскользнули в палату. Было почти двенадцать часов ночи - все уже устали и попадали спать. Любому веселью есть предел.
      По палате ходило высокое двуногое животное с лошадиной мордой и садилась на все кровати по очереди. Нас оно, кажется, не замечало.
      - Это кто такой? - спросила Синяя.
      - Не знаю. Я его видел уже раза два. Он ходит по всем палатам и садится на людей. Как только заснешь, так сразу и садится. Но он не кусается.
      - Или она не кусается.
      - Или она.
      Стряхнув пыль с нащупаной энциклопедии, мы присели на краешке кровати и включили фонарик. Соседняя кровать заскрипела недовольно.
      - Так мы их разбудим, - сказала Синяя.
      - Тогда надо закрыться одеялом.
      Мы накрылись одеялом с головой, положили книжку посредине и начали читать.
      Свет фонаря бил сбоку, он проскальзывал по страницам, почти не оставляя следов.
      Зато мохнатое одеяло светилось коричневым пятном с белой полоской. И было очень душно. Синяя взяла фонарь в руку.
      - Так будет лучше. Ищи про облака.
      Я нашел нужную статью, быстро просмотрел её, надеясь найти намеки на рай, но ничего такого не нашел. В конце статьи давались примеры облаков. Возле рисунка чья-то красная авторучка добросовестно изобразила орнамент из роз.
      Рисовала девчонка, конечно.
      - Жарко, - сказала Синяя и стянула с себя платье. Она осталась только в трусиках. - Чего смотришь, не видел никогда?
      - Какая ты худючая, - заметил я, посветив фонариком. - у тебя все ребрышки видны. И руки такие тонкие.
      - Какая есть. Ты лучше в книгу смотри.
      Я стал смотреть в книгу. Фонарь потускнел и погас.
      - Батарейка кончилась.
      - В тумбочке есть свечки. Подожди, я найду.
      Она исчезла в темноте и, повозившись, принесла две короткие свечки, ткнула мне в руку.
      - Держи, а я чиркать буду.
      Она зажгла обе свечи. Огоньки были необычно длинными.
      - Знаешь, можно пронести палец через огонь, если быстро, - сказал я, смотри.
      Я провел палец над огнем и почувствовал, что огонь не горячий, а только теплый.
      - Интересные свечи.
      - Какие есть. Давай скорее читать, а то они быстро сгорят.
      - Облака бывают, - Синяя пыталась прочесть слово, которое не хотело проступать сквозь чернильные линии, - облака бывают кучеобразные и своеобразные... Так, кажется.
      - Нет, неправильно.
      Я прочитал два абзаца наизусть, не глядя в книгу.
      - Ты все заранее выучил?
      - Что выучил? Я же только что прочитал.
      - Не ври, - Синяя пошуршала страницами и открыла что-то неожиданное.
      - На, читай... А теперь попробуй рассказать.
      - Про обморок? Пожалуйста.
      Я снова начал говорить, не глядя в книгу. Я говорил, пока Синяя не остановила меня.
      - Хватит. Мне это не нравится.
      - Почему?
      - Потому что это страшно.
      Я вспомнил, что мне нужно все время бояться и начал пугаться изо всех сил.
      Получалось плохо. Так себе.
      - Тогда сама почитай, - сказал я.
      - Не буду. Я и так знаю, что облака бывают кучеобразные и своеобразные.
      - Не правильно.
      - Нет, правильно. Раз я хочу, значит, так и будет. Хватит, мне уже надоело читать.
      - Ну ладно, пока.
      - Пока.
      Я отвернул одеяло и любопытная лошадиная голова быстро отодвинулась.
      Подслушавала, значит. Даже эти бывают любопытными.
      - Давай отсюда, лапочка, - сказал я ей. - Нечего меня нюхать, я не цветочек.
      - Не могу задуть, - сказала Синяя.
      - Что?
      - Свечку.
      Я взял огарок и дунул изо всех сил. Пламя сбилось, пропало и появилось снова. Я дунул ещё раз и придавил фитиль пальцами. Фитиль не обжигал. Как только я освободил его, огонек воскрес.
      - Я же говорил, что это необычная свеча. Я возьму одну, пригодится вместо фонарика.
      - Вот, возьми, заверни в платок. Чтобы не обожгла.
      108
      Я выглянул. Коридор, как тяжелый пес прыгнул мне в лицо и, облизанный полусветом, я щурился несколько секунд. Стол дежурной уже не был пуст. На нем лежала, придавив ладони лбом, голова Ложки; Ложка, видно, спала. (Ложкой мы называли другую нянечку, которая сменяла Лариску. Прозвищем Ложка была обязана своей фигуре.)
      Котенок уже исчез. Он пропутешествовал в другое, более подходящее место.
      В бак для отходов, например. Но, потеряв котенка, стол сделал новое приобретение: на нем выросла банка с водой, красиво и полосато отражающая свет.
      Стена на месте Синей Комнаты все надувалась и равномерно билась, как будто она собиралась родить что-то особенное.
      Если идти тихонько, то Ложка не проснется.
      Я стал идти тихонько, но Ложка не спала. Она вздрогнула и порывисто обернулась, неуклюже толкнув коленями стол. Стол звякнул, выпустив маленький звук, хранившийся в телефонной трубке.
      Она снова отвернулась и положила голову на руки. Оказывается, она плакала.
      От вида плачущей толстой тети мне захотелось всплакнуть самому, как это всегда хочется сделать за компанию, если у тебя нет более важных на сей момент чувств.
      Я прошлепал поближе и, чтобы спросить что-нибудь, спросил:
      - Можно воды выпить?