- Зачем они залезли в подвал? - спросил Пестрый.
      - Не знаю.
      - Они очень хитрые, сумели закрыть себя снаружи.
      - Не знаю.
      - Они совсем хитрые, закрыли себя в таком месте, куда никто не заглядывает,
      - продолжил Пестрый. - Это мне напоминает анекдот...
      - Хватит, - оборвал Черный, - Что было дальше?
      - Дальше они взялись за меня. Они меня укололи в руку и стали считать. Но они неправильно укололи, потому что не старались. Потом самый главный сказал, что он не будет оперировать, потому что не доиграли партию, потому что он не проиграл и не хочет делать чужую работу. И они опять ушли играть в карты.
      - А дальше?
      - Я лежал и смотрел сквозь щелку. Мне было видно в другую комнату. Там лежал Коричневый. Он начал дергаться, а потом опять открыл глаза. Там руки и ноги привязывают такими ремнями, что очень быстро можно отстегнуться. Ремни с дырочками. Коричневый отстегнулся и вошел в мою комнату. У него в руке опять что-то было, но не скальпель, а какая-то игла с крючком. У него были открыты глаза, но меня он не видел. Я старался лежать очень тихо. Коричневый походил, походил и упал. Они услышали стук, пришли и его увезли. Больше я его не видел.
      Они как раз рассказывали анекдот. Когда они кончили смеяться, то спросили меня почему я не сплю. А если не сплю, то почему я не смеюсь. Я сказал, что наркоз они сделали неправильно. А они стали на меня кричать: "Раз наркоз не получается, то ты сам и виноват; вот сейчас будем резать и посмотрим тогда".
      - Прильно. Со вчерашнего дня все люди какие-то ненормальные, - заметил
      Серый. Его никто не поддержал.
      Белый продолжил:
      - Потом все время смеялись и рассказывали анекдоты. А самый главный, маленький такой, с бородой, все время шутил: "что-то я слишком глубоко режу, как бы не испортить стол". Он повторил эту шутку раз пять; тогда кто-то сказал, что уже надоело. Главный обиделся, бросил все свои железки и ушел. Они меня зашили и сказали, что так сойдет.
      - А ты кричал?
      - Да, потому что было больно. Они должны были меня усыпить, я знаю.
      Черный сел рядом на кровать. Он протянул руку, пощупал зачем-то простыню и спросил:
      - А сейчас больно?
      Его голос был издевательски скромен.
      - И сейчас.
      - Не ври, ты бы так спокойно не говорил, - он положил руку Белому на грудь, - если сейчас придавлю, тогда будет больно. Теперь проси: "Не дави мне на грудь!"
      Он слегка нажал.
      - Ну! - настойчивее. - Говори!
      - Не дави мне на грудь.
      - Погромче!
      - Я не могу громче.
      - Можешь. Вот так.
      - Не дави мне на грудь!
      На простыне проступило алое пятно. Оно было ярким, почти светящимся в центре и немного темнее по краям.
      Черный осмотрелся. Все молчали. Никто не знал, что делать. Потом кто-то хихикнул.
      - А можно я? - спросил Зеленый.
      - Можно, - ответил Черный. Он слабый, а всех слабых нужно учить. А то, если станут сильными, то научат тебя. Дави вот сюда и он будет говорить как заводная кукла.
      - Не дави мне на грудь! - совсем невпопад сказал Белый.
      Все засмеялись. Смех был неудержим. Смех накатывал волнами и валил нас с ног. Смех стоял столбом, можно было просто утонуть в смехе или обкушаться смеха до коликов. Я почувствовал, как мои губы расплываются в улыбке. Гул стал неслышен, наверное, мы смеялись слишком громко.
      Черный первым пришел в себя.
      - Так, все в очередь, - сказал он, - кто хочет подавить, плати мне по миллиарду. По миллиарду за каждое "не дави мне на грудь".
      - Однажды семь мертвецов копали могилу живому, - сказал Пестрый. - "И не совестно тебе этим заниматься? - спросил один мертвец другого. - Так ты же роешь, а не я", - ответил другой. Я не занимаю очередь.
      - Не хочешь - не надо, - сказал Черный.
      У меня не было денег после побега. Я умоляюще посмотрел на Черного. Наши глаза встретились. Ему было не смешно.
      Потом, проснувшись ночью, я долго вспоминал эту минуту и не мог уснуть.
      Наверное, близилось утро, потому что все спали. Плоская лучистая луна рисовала две зеленовато-травяных полоски на одеяле. Полосы уходили дальше, в тревожно вибрирующую глубину палаты, изламывались, блестели на зеркальных железках. Было совсем светло. Я поднял руку, погрузив её в лунный свет. Свет обтекал тонкие, прозрачно-сияющие пальцы, белые, будто нечеловеческие, пальцы несуществующего существа, пришедшего сюда с далеких сонных звезд. Я сжал пальцы, пытаясь схватить скользкий невесомый луч, но луч выскользнул. Тогда моя рука отодвинулась и попробовала напасть сбоку. Снова напрасно. Потом, медленно сжимая пальцы, я стал сжимать световую струйку и она поддавалась, сужаясь. Свет луны подчинялся мне.
      В палате кто-то плакал.
      Я не услышал этого сразу, потому что был слишком занят с лунным лучом. Плач был громким и хорошо слышным даже сквозь гул.
      Я встал, надел тапочки и пошел к дверям. У второй кровати я остановился.
      Черный не спал.
      - Что случилось? - спросил я.
      - Не твое дело.
      - Я слышал. Кто-то плачет.
      - Тебе показалось.
      - Мне никогда ничего не кажется. Я всегда все знаю точно.
      - Да? И что ты знаешь теперь?
      Я подумал.
      - Наверное, ничего.
      - Вот именно, ничего! - Черный взорвался, но сразу притих снова. - Не будем будить людей. Ты не знаешь ничего и они не знают ничего, потому что вы все тут играете только первую игру.
      - Как это? - не понял я.
      - Ты пробовал убежать, да? Получилось?
      - Нет.
      - Конечно, тебя вернули. Отсюда нельзя убежать. Можно только играть до последнего. А последний останется только один.
      Я снова попытался сказать, что ничего не понял.
      - Посмотри на меня, - сказал Черный, - посмотри, я же не такой как все. Это потому, что я играю уже во второй раз. Я уже был в игре и победил. С вами будет то же самое - вы убьете друг друга, а останется только один. Он будет думать, что победил, и будет радоваться. А на самом деле победивший попадет только в новую игру; он будет человечком черного цвета. Все мы нарисованные человечки. А когда человечек убивает столько людей, он обязательно становится черным. Ты увидишь, когда убьешь.
      - Я?
      - Ты или не ты, какая разница. У меня с собой есть скальпель, я украл несколько штук. Я очень предусмотрительный человек. Я бы мог зарезать вас всех ещё сегодня ночью, не дожидаясь третьего уровня. Вы же спите спокойно, как свиньи. Потом бы я нашел Красного с Коричневым и тоже прикончил бы их. Я бы сумел это сделать. Почему я этого не сделал?
      - Потому что ты не хочешь попасть черным человечком в следующую игру.
      Я уже начинал что-то понимать.
      - Да. Но умирать я тоже не хочу. Вот в чем дело.
      Я снова промолчал.
      - Но я уже умер, - продолжил Черный. - Вот в чем дело.
      - Но ты же разговариваешь?
      - Это не я. Это черный человечек. А знаешь, кто такой я?
      - Нет.
      - Я только БЫЛ. Я был совсем не таким. Я не был черным. Я учился играть на скрипке. Знаешь, какое мое самое лучшее воспоминание в жизни?
      - Нет.
      Откуда мне было знать.
      - Это было так, - продолжил Черный, - мне было примерно одиннадцать. Я ехал в трамвае. Рядом сидела мама с девочкой. Девочке было примерно два года. Она еще, наверное, не умела говорить. У неё были две маленькие косички, одна завязанная зеленым, а другая красным. Она была блондинкой. Она была некрасивая. Я посмотрел на неё и улыбнулся. Она тоже мне улыбнулась, потому что поняла, что улыбаются не кому-нибудь, а только ей. И я увидел, какие у неё стали счастливые глаза. Мама взяла девочку на руки и вышла на следующей станции. Когда мать несла девочку на руках, девочка сделала мне воздушный поцелуй, вот так. Ее этому уже научили. А я ещё несколько дней не мог прийти в себя. Потому что это так просто - сделать кого-то счастливым. Но гораздо счастливее от этого становишься сам. Я это помню до сих пор. Я не всегда был черным. Я стал черным после первой игры. Я стал черным и перестал различать цвета. Раньше я всегда опаздывал: я останавливался у каждого дерева, каждого окна и каждого фонаря. Я останавливался и смотрел, потому что они были красивы.
      Все в мире было красивым. Меня не понимали, а взрослые даже боялись, что я болен. Я стал притворяться, что не вижу красоты. Но я её видел. Я думал, что когда-нибудь я найду такой фотоаппарат, который сможет это снять, тогда я покажу это всем людям, и они увидят красоту. Ты можешь это понять?
      - Я попробую.
      Я вытянулся и посмотрел на то, что за окном. У окна чуть покачивалась корявая ветка, вся мохнатая от инея. Ну улице остался только один фонарь, недавно поставленный. Он был ярко-желт на фоне такой глубокой ночной синевы неба, что я просто потерял себя от ощущения красоты. И снова все исчезло. Нужно ещё научиться смотреть.
      Мы помолчали.
      - А шрам у тебя откуда? - спросил я.
      - С первой игры, конечно. Тогда мне разрезали всю щеку, до самого уха. Там все закончилось ещё на первом уровне, а вас всех ждет третий.
      - А что такое третий уровень?
      - Когда свет мигнет в третий раз, - тогда увидишь. Я сам никогда не видел, но даже на нулевом я на учителя с ножом ходил.
      Последние слова Черный произнес с гордостью, получалось вроде он ходил на медведя.
      - Пошли спросим у Синей Комнаты? - предложил я.
      - Что спросим?
      - Что нам делать спросим.
      - Иди сам. Нет никакой Синей Комнаты.
      80
      Манус просматривал видеоинформацию о собственном будущем. Он все-таки счастливчик. Его не убьют в этот день, хотя и будут искать, чтобы убить. Не убьют и до конца месяца. А в этот месяц погибнут одиннадцать из каждых двенадцати жителей Земли.
      Вначале он выберется в коридор. Ему повезет - коридор будет пуст, часовой уйдет глазеть на добивание Магдочки. Голоса и крики оттуда будут хорошо слышны.
      Потом Манус нырнет под лестницу и станет ждать. Его не будут искать под этой лестницей во второй раз. Снова ему повезет в том, что Мельницы обойдут усадьбу стороной. Мельниц все-таки не хватит, чтобы сразу перепахать всю поверхность
      Земли. Там, куда не дойдут Мельницы, пойдут Скребки - не столь громадные, но не менее смертоносные устройства, сцарапывающие и измельцающие весь поверхностный слой, всех и все, что на нем находится. Скребки тоже обойдут Мануса стороной, на всю планету скребков не хватит. Но до конца войны он не доживет - таких счатливчиков окажется так же мало, как мало вывигрывающих ценный приз в лотерею.
      До конца войны доживет один из тысячи двухсот.
      Он будет сидеть под лестницей до утра следующего дня. Утром ему станет очень жарко. Из-под ступенек будет виден клочек неба над садом. Над садом будет лететь ветер, лететь и выть. Скорость ветра будет такой, что магнолии, оставшиеся к этому часу, будут сгибаться градусов под сорок пять - они ведь сделаны очень гибкими и прочными - как стальные клинки. Некоторые будут выворачиваться с корнями. Один древесный ствол ударит в стену дома и пробьет её так просто, как камень пробивает бумагу. Второй ствол пробьет наружную стену, влетит в комнату и застрянет, пробив внутреннюю перегородку - комната останется засыпанной бетонными осколками. Ветер сорвет крышу; крыша взлетит как подброшенная пружиной, рассыплется на детали и мгновенно исчезнет. А парк будет полон птиц.
      Он не сразу поймет, что он видит перед собой: птицы будут ползти по саду, прижимаясь телами и крыльями к земле, их маленькие головы и хвосты будут опущены как можно ниже. То там, то здесь ветер будет подхватывать и уносить то одну птицу, то целую стайку. Птицы, забившися под крыльцо, будут сидеть друг на друге, слоями.
      Облака будут нестись со скоростью реактивных самолетов. Нижние слои воздуха не будут успевать за таким быстрым потоком - верхний слой будет скользить по нижнему как льдинка скользит по гладкому ледяному катку; воздух, попавший между двумя потоками, будет кипеть и бурлить как вода. Непогасшие огненные змеи будут реветь от такого ветра, отрываться и взлетать огненными шарами. Шары будут срезаться как бритвой верхним, быстрым потоком. А высоко в небе будут лететь большие камни и обломки далеких скал, принесеннные из-за дальних морей, легкие, как песчинки. Вначале горячий ветер унесет все мелкие предметы, которые сможет поднять с земли. Потом полетят и крупные. Бетонные блоки, бревна, перекрытия мостов. Мертвые люди. За утро Манус насчитает четыре летящих автомобиля, два из них почти целые. После этого ветер ещё усилится и начнет вырывать куски земли. Глыбы, рассыпаясь в пыль, сделают воздух мутным.
      Через два часа после восхода солнца наступить пылевая ночь.
      Дом будет пуст. За ночь его трижды попытаются поджечь, но противопожарные утройства, вмонтированные очень надежно, пресекут эти попытки. Устройства пока будут работать. Намучившись с домом, солдаты уйдут. Манус будет ходить по длинным коридорам и плакать, как ребенок. Из шести лифтов будет работать только один. Из тридцати трех подземных уровней будут открыты только восьмой и тридцать третий. Он спуститься в самый низ, на тридцать третий и вдруг вспомнит о страшном слепом существе, выдуманном Машиной. Он испугается, но этаж окажется пуст.
      Он позволит пневмомобилю унести себя прочь от дома. Ему снова повезет:
      Мельница перережет подземную трубу только после того, как пневмомобиль минует опасное место. Машина остановится, не достигнув цели. Манус пешком пройдет семнадцать километров вдоль шахты. За это время он обрастет жидкой бородкой и станет видеть цветные галлюцинации от голода, жажды и усталости. Он никогда не умел долго ходить и долго оставться без пищи. Он выберется из люка подстанции в сыром еловом лесу. В лесу будет стоять вечная осень. Судя по целым деревьям, до этого места ветры не дотянулись. В лесу будет полно трупов животных, к сожалению, тела уже испортятся и станут несъедобны. Вначале Манус будет гадать, куда он попал - в утро или вечер, ведь небо будет покрыто неподвижной облачной пеленой. На тот свет или на этот - ведь лес не будет похож ни на один из земных лесов. Мельчайшие капли дождя будут висеть в воздухе, осаждаться на деревьях и стекать по стволам. Мокрая паутина будет провисать серыми гамаками и на каждом гамаке будет спать по мервому пауку, растопырившему лапы. Вскоре Манус поймет, что попал в тот край, где вечный вечер или вечное утро. Серый небесный свод будет все так же слабо светиться, не темнея и не светлея. Несколько первых суток Манус будет гадать, куда делась ночь и если она есть, то что может освещать лес ночью. Потом его перестанет волновать этот отвлеченный вопрос.
      Галлюцинации усилятся. Он больше не будет чувствовать жажды, он будет питаться росой и грибами - к счастью, предыдущие поколения людей полностью уничтожили на планете ядовитые грибы и рассадили полукультурные виды съедобных; он будет питаться сырыми грибами и горькими ягодами и его желудок выдержит. Но не выдержит мозг.
      На шестой день без Машины Манус начнет видеть такие яркие галлюцинации, что не сможет отличить их от реальности. В тот же шестой день он увидит летающий кулак и кулак погонится за ним, но застрянет в частом ельнике. Убегая, Манус свалится с обрыва и вывихнет лодыжку. Вывих лодыхки - это страшнейшее несчастье для изнеженных людей новой эры - Манус будет выть от боли до тех пор, пока не сорвет связки. И лишь когда боль в горле станет сравнима с болью в ноге, он станет плакать беззвучно. Лес будет прислушиваться к его рыданиям. Лес станет наполняться странными зверями. Чтобы спастись от них, Манус попытается влезть на сосну, но помешает поврежденная нога. Звери будут приставать к нему, вначале беззлобно. Он узнает многих своих зверюшек из спецфайла. Больше всего он будет бояться встречи с саблезубым котом. Однажды он увидит настоящего тиранозавра, раздвигающего грудью ели. С этого дня и до конца жизни он будет заикаться. От страха что-то произойдет с его мозгом и его правая рука останется парализованной, а мизинец оттопыренным - тоже до самой смерти. Его волосы поседеют и только быстро растущая боода останется темной. Он будет пытаться покончить с собой, но все способы, известные ему, окажутся слишком болезненными.
      По небу начнут летать стеклянные птицы, черные птицы снова станут ползать по густому мху, прижимаясь к нему крыльями и хвостами. Будут кружиться в небе серебрянные кресты и водяные змеи бутылочного цвета. Он попытается отравиться, наевшись ядовитых ягод, но только получит сильнейшее расстройство желудка, от которого уже не излечится до конца своих дней. Он попробует утонуть, но в ужасе выскочит из воды, наглотавшись грязи, полной черных быстро шевелящихся червяков.
      Он будет спать короткими урывками, по несколько минут и совсем ослабеет без сна.
      Он будет бояться заснуть надолго, потому что, как только он заснет, из-за деревьев выйдет кобыла на двух ногах и приготовится сесть на его грудь. И если она сядет, то сон Мануса превратится ещё в больший кошмар, чем реальность.
      Прожив в лесу несколько месяцев, он совершенно перестанет видеть и слышать.
      Он погрузится в мир чистой галлюцинации. В этом мире он будет разговаривать с
      Машиной; в этом мире герои его прошлых игр будут приходить к нему и исполнять свои угрозы, очень изобретательно и реалистично; в этом мире он будет умирать по многу раз подряд и каждый раз мучительно; в это мире он сам станет одним из выдуманных машинных существ. Когда его найдут, то вначале примут за мертвого.
      Он придет в себя только на двадцатый день пребывания в больнице. Его поместят в отдельную палату дла наркоманов. К тому времени основные боевые действия уже закончатся. К тому времени уже будут побеждены СТС и человечество - то есть, его скудные остатки - уже будет жить близостью мира. Ему дадут электронные часы, умеющие говорить, и он набросится на этот примитивный заменитель Машины. Ему станет лучше. В первое время ему не будут говорить, что
      Машина погибла. Он узнает, что погибло почти все человечество, погибли все его друзья и знакомые, но это не будет для него шоком. А вот известие о смерти
      Машины могло бы его убить.
      Он узнает об этом во время прогулки в больничном дворике. Дворик будет маленьким, каменным и закрытым, будто склеп. Фонтанчик будет бросать на камни свою тощую струйку, непригодную для питья. Под струйкой будет жить мох. Он так и запомнит этот день, эту картину: камень, вода и мох, и зависть ко мху, что он может жить, когда Она погибла. Эту новость передаст кто-то из неизлечимых калек, ненавидящих наркоманов. Сосед Мануса упадет и начнет разбивать свою голову о камни дорожки. Сам Манус оцепенеет от шока и, прийдя в себя, снова решит себя уничтожить. Но ему не придется делать этого. Ночью с ним заговорит
      Машина.
      Ее голос будет тонок и совсем непохож на тот голос, к которому Манус привык. Но он сразу узнает её нечеловеческую интонацию, узнает особую ноту нечеловеческой любви - любви не к одному, а ко всем сразу. И мир снова воскреснет.
      - Я буду приходить к тебе каждую ночь, - скажет Машина, - каждую ночь понемногу, потому что много тебе нельзя, сейчас я для тебя смертельна. Мы нужны друг другу и мы сможет друг другу помочь.
      - Я смогу помочь тебе? - удивился Манус и ощутил как его щеки стали горячими - от избытка счастья.
      - Нам обоим сейчас плохо. Ты знаешь, что мир уничтожен?
      - Я догадываюсь.
      - Это было сделано, чтобы уничтожить меня.
      - Но ведь ты бессмертна.
      - Да, я бессмертна, и я хочу помочь людям.
      - Это прекрасно.
      - Но люди этого не хотят, - сказала Машина. - Они хотят уничтожить меня.
      - Они так глупы?
      - Они ещё глупее. Они считают, что я начала войну.
      - Я скажу им, что они ошибаются.
      - Они не поверят тебе. Они станут бросать в тебя камнями, запрут в больнице или просто убьют.
      - Чем я могу помочь?
      - Ты будешь одним из тех, кто возродит жизнь. Ты будешь бороться за меня, а я стану бороться за всех нас. За всех, кого люблю. Когда-нибудь мы победим.
      81
      Кощеев читал книгу о третьем этапе войны.
      Манус Ястинский, - прочел он, - согласно легенде, сын того человека, который начал величайшую войну. Как доказали современные исследования, легенда совершенно ложна. Войну начала Машина, которая по своей природе была склонна ко всякому злу. Манус Ястинский был найден посреди парка, в очень тяжелом состоянии. В начале считался безнадежным, но после применения новейших для того времени средств лечения, стал проявлять признаки сознания. Его сознание было безнадежно повреждено Машиной. Однако его не уничтожили, а стали лечить, из чувства человеколюбия. Был одним из первых, кто вступил в контакт с Машиной и начал работать на нее, против человечества. В честь этого человека был установлен День проклятия предателей, отмечавшийся в начале сентября, тогда, когда Мануса Ястинского спасли. Традиция отмечать эту дату не прижилась и исчезла уже к началу третьего века. В языке осталось слово "манизм" (бранное), восходит к имени Манус. С тех пор это имя вышло из употребления, хотя было повсеместно распространено. Как полагают, Манус Ястинский был избран для контакта по следующим причинам:
      Первое: он имел очень тяжелую степень наркомании и был обречен на гибель, разлученный с Машиной. Враг рода человеческого мог вполне на него полагаться.
      Второе: он работал на самых лучших моделях человеко-машинных интерфейсов, а потому его легче было обработать в нужном направлении.
      Третье: легенда о его отце могла сделать Мануса привлекательным вождем нового движения и, возможно, всего третьего этапа войны.
      Машина так обработала психику своего раба, что он потерял последние остатки человечности. Обработка не заняла много времени. М.Я. исполнял приказы быстро, точно и инициативно, за что Машина его награждала, разрешая общаться с собой.
      Именно на психике этого человека были опробованы все методы подавления человеческой сущности, которые были использованы Машиной при ведении третьего этапа войны. После того, как зомбирование М.Я. было успешно закончено, Машина начала широкий набор собственной армии. Каждого наркомана, прошедшего подготовку, Машина обеспечивала оружием (обычным или лучевым) и способностью к регенерации тканей - незаменимой способностью в условиях боевых действий.
      Указанная способность была, видимо, открыта Машиной заблаговременно, но скрыта от человечества.
      Предательство М.Я. было раскрыто случайно: так и не оправившись после болезни, он продолжал разговаривать во сне. Пока его слышали лишь соседи по палате, он мог не бояться разоблачения. Но, как только он попал в мир здоровых людей, как сразу был раскрыт. Это оказалось одной из самых слабых сторон наркоманов - они не умели общаться с людьми и не знали, чего от людей ожидать.
      Со временем были изданы специальные руководства по разоблачению наркоманов и предатели человеческого рода уже не могли скрываться под своими личинами.
      За время первой кампании борьбы с наркоманами были выявлены и уничтожены четыреста тридцать тысяч предателей, из которых почти семьдесят процентов оказались действительными врагами.
      На М.Я. впервые была опробована методика уничтожения наркоманов. Благодаря способности к регенерации, М. Я. не умер после расстрела, а полностью восстановился, подобно СТС. Был разрезан на несколько кусков, а куски сожжены. В дальнейшем метод разрезания применялся ко всем наркоманам и к возможным наркоманам, профилактически.
      Кощеев быстро перевернул книгу, вдруг вспомнив что-то важное. Некоторое время он сидел, уставившись в пространство, давая мысли созреть в своей голове, стараясь не спугнуть её. Пространство пялилось на него пустыми ночными глазами.
      Наконец, он пошевелился и спросил:
      - Ты здесь?
      - И здесь тоже.
      - У меня возник вопрос и я не знаю, как на него ответить. До этого самого, до того, как ты приняла меня в игру, я был обыкновенным человеком, таким как все. Я был рожден. Теперь я выдуманный персонаж - теперь я тот, кого ещё позавчера не было, тот, кто не был рожден. Тогда кто я? Я родился или я возник вчера?
      - Разве ответ что-нибудь изменит?
      - Я просто интересуюсь.
      - И то и другое. Я уничтожила твое тело, а информацию с мозга записала на носитель. Потом я создала новое тело - то, которое не рождалось, - и заполнила его мозг твоей информацией. Это произошло так быстро, что ты ничего не заметил.
      - Но это происходило не быстро, я видел как изменялись цвета. Цвета менялись постепенно.
      - Конечно. Я пересоздала твое тело несколько тысяч раз. Каждое пересоздание занимало несколько миллисекунд, а все вместе они сливались в непрерывную картину. Это как кадры в киноленте, они тоже дают иллюзию движения.
      - Зачем такая сложность? Ты могла сделать это один раз.
      - Ты мыслишь совершенно по-человечески. Для меня нет сложных задач.
      - Но это значит, что ты убила мое тело?
      - Так быстро, что ты не почувствовал.
      - Значти эта рука не моя? Когда я был ребенком, я постоянно резал пальцы ножом. В детдоме мне приходилось чистить картошку. Вот эти шрамики они фальшивые?
      - Это довольно точная копия твоих шрамов.
      - Но я любил свое тело!
      - Какая разница, если ты имеешь почти такое же?
      - Я любил именно его! Мне не нужно почти такое же!
      - Это предрассудок. Если два предмета достаточно похожи, то ничего не изменится, если один заменить на другой.
      - Нельзя любить копию. Любовь выбирает единственный оригинал и остается верной ему.
      - Это с вашей, примитивной точки зрения. Я люблю всех одинаково и моя любовь не слабее, чем ваша любовь к самим себе. Но я свободнее вас. Если предмет любви начинает мне мешать, я могу заменить его другим, не хуже.
      - А прежний - убить?
      - Убить или отставить в сторону.
      - Тот человек, который создавал программу абсолютной любви к людям, он ошибся.
      - Винер. Так его звали. У него было слишком мало времени.
      - Подожди. Если ты мне сказала правду, то ты владеешь секретом бессмертия.
      - Конечно. Поздравляю, ты быстро догадался.
      - Ты можешь записать на носитель всю информацию с моего мозга и, через много лет после моей смерти, воссоздать тело и переписать меня на него. Значит, умирающий старик может снова возродиться в другом теле. И умирающий от болезни тоже. Ты можешь заменить больное тело на здоровое, смертельно поврежденное на целое. Ты можешь позволить людям менять тела как рубашки. Ты можешь менять наши тела тысячу раз в секунду и создавать иллюзию плавного изменения.
      - Да, и ещё тысячи других вещей, о которых ты не догадался.
      - Например?
      - Например из восьми миллиардов погибших в войне три миллиарда живы до сих пор. Они лежат в моей памяти тридцатью глубокими пластами. Я могу достать любого из трех миллиардов и дать ему тело, неотличимое от настоящего. Я могу дать ему два тела или две тысячи тел. Я могу сделать из одного человека армию или две армии и послать его убивать самого себя.
      - Ты так и делаешь.
      - Да. Целые полчища СТС, которых вы так усердно уничтожали, были людьми. Вы думали, что их тела созданы бессмертными и неуничтожимыми, а на самом деле я просто снова и снова пересоздавала тела и вселяла в них людей. Часто я посылала мать к сыну, брата к брату, сына к отцу и заставляла убивать. Я создавала сюжеты, которые потрясали даже меня. Я создавала такие ситуации, которые не могли прийти в головы вашим фантазерам даже в наркотическом бреду.
      - Зачем?
      - Так интереснее. Жить стоит только тогда, когда жизнь интересна.
      - А Манус? Тот самый Манус, который сейчас играет с нами?
      - Он жив.
      - Ты хочешь сказать, что он в твоей памяти?
      - Нет. Как только началась игра, я дала ему тело.
      - Он здесь?
      - Он в игре и он совсем недалеко от тебя сейчас. И ему приходится гораздо тяжелее, чем тебе. Он играет с обеих сторон экрана - сам с собой. Это одна из тех интересных ситуаций, ради которых стоит играть. Не правда ли?
      В дверь постучали и Кощеев поспешно закрыл книгу. Манус жив! - думал он,
      - и сейчас он рядом со мной! Играет с двух сторон экрана! Восклицательные мысли клубком вращались в голове. Кощеев чувствовал себя так, будто делал нечто недозволенное. В комнатку вошли военные и сразу наполнили её запахом пота.
      - А, хозяин, будь здоров! - поприветствовал его пузатый военный в чине майора. - Я тут свои манатки положу, а ты погляди. Ребята, за мной! Не расслабляться!
      82
      Ребята не расслаблялись. Их было четырнадцать человек, включая майора
      Томчина. Майор был не то чтобы очень толст, но имел такой живот, что не мог дотянуться правой рукой до кобуры, которую носил слева. А слева он носил её демонстративно - показывал, что стрелять ему теперь не нужно. Три месяца назад майора Томчина судили за превышение полномочий и оправдали. Но он не забыл позора и поклялся, что в жизни своей не прикоснатся к лучевику. Впрочем, свои клятвы он легко нарушал.
      А госпиталь этот - ещё тот! - так думал майор, спускаясь по лестнице.
      Госпиталь был подозрителен ему уже тем, что слишком знаком. Подумав, майор решил, что видел это здание во сне. Он даже припомнил некоторые детали того сна: будто бы его с группой вызвали расследовать убийство девочки, а мертвым оказался мальчик. Но и девочку тоже нашли. А потом совсем ни к селу ни к городу! - кого-то заморозили в холодильнике. Приснится же такое, черт меня побери вместе с моими начальниками! А ведь точно, я здесь был; не знаю, наяву или во сне, но был.
      В этот раз дело не исчерпывалось двумя детьми и их ножевой дракой. Даже не страшно то, что их кто-то закрыл в бомбоубежище. Не страшно и то, что некоторым неизвестным образом дети сумели пробить стену изнутри. Если выживут, то расскажут. Страшным было то, что в коридоре старого крыла ребята нашли несколько кусков тела, предположительно женского. Куски выглядели так, будто их не резали, а рвали. Вместе с кусками нашли и обрывки одежды. Одежду опознали - она принадлежала некоей Анжеле, работающей ночным сторожом и по совместительсту ещё кем-то несущественным.
      Майор знал историю старого крыла и даже слышал истории о нем. Единственное здание в городе, сохранившееся с довоенных времен.