Поток крови я перекрыл заранее. Давление в аорте выше нормального, излишек крови разливается по всему телу, и моя кожа краснеет. Я выгляжу так, как будто только что вышел из бани. Вот, отрезано. Выбрасываю теплую ненужную массу в таз, она падает, издавая чавкающий звук. Довольно странное ощущение, наверное, я никогда к нему не привыкну. Я имею ввиду не только пустоту в груди. Легкие не рассчитаны на то, чтобы к ним прикасались руками, а трахеи и бронхи не рассчитаны на то, чтобы их тянули изнутри. Несмотря на все достижения медицины, наш организм еще слишком несовершенен.

Левое легкое пока не может работать, из-за разрыва диафрагмы. Разрыв идет во всю ширину, он, конечно же, срастется без проблем, если только правильно сопоставить края. Я пытаюсь прощупать конфигурацию дыры и нахожу несколько свободно свисающих лепестков. На их краях уже появились заметные утолщения: диафрагма пытается срастись без моей помощи, и делает это неправильно. Здесь нельзя ждать, потому что можно получить неработоспособный орган, сплошь состоящий из складок и рубцов. К счастью, края слипаются легко, ремонт диафрагмы занимает у меня всего минут пять или семь. Трудно поверить, что в старые времена починить человека было практически невозможно. Вы могли без проблем отремонтировать автомобиль, компьютер или велосипед, но поломка собственного организма оказывалась для вас фатальной. Это же нонсенс, иначе не назовешь.

Я заменяю выброшенное легкое амбилангом, у меня есть в запаснике парочка неплохих и надежных моделей. Амбиланг на самом деле ничуть не хуже обыкновенного биологического легкого, не требует особого обслуживания (лишь меняй баллончик со смазкой раз в полтора года, во и все), зато он позволяет одинаково легко дышать как в атмосфере, так и под водой. Он имеет еще одно преимущество перед обыкновенным легким: не так чувствителен к перемене давления. Он будет прекрасно работать и на сорокакилометровой высоте, где обычное легкое совершенно непригодно. А максимальное расчетное давление для него – около ста двадцати атмосфер. Теперь я без проблем смогу накачивать колеса своего автомобиля. Не только без проблем, но и безо всякого насоса, как вы понимаете – просто возьму трубочку в рот.

Вставив амбиланг, и прогнав все тесты на работоспособность, я ставлю ребра на место. Надо спешить. Пока в моей груди дыра, ни здоровое легкое, ни амбиланг работать не могут. Запас кислорода на исходе. Каждое из ребер приходится прижимать в отдельности, и ждать, пока прилипнет хрящ. Это не так быстро, но и не сложно. Как только последнее ребро оказывается на месте, я делаю первый вдох. Отличное ощущение. Вся система работает как часы. Еще несколько глубоких вдохов – и я в порядке. А ведь сегодня я, и в самом деле, был на волосок. Не будем уточнять, на волосок от чего. На самом деле никто этого не знает. В моем организме есть еще несколько дополнительных, аварийных, систем защиты, которые включаются без всякого моего вмешательства. Я даже не знаю, как они устроены. Просто в свое время я их купил, и теперь не жалею.

Я встаю, делаю несколько простых упражнений, чтобы проверить, как работает двигательная система. Потом выбрасываю все то, что осталось после операции. И, наконец, вспоминаю о девочке, которая остается запертой уже почти час. Что-то слишком тихо она себя ведет. Я бы на ее месте уже давно колотил в дверь.

Так. Ничего хорошего это не означает. Вначале я легонько стучу в дверь, потом стучу сильнее. Потом зову ее. Я могу войти и так, но вдруг она раздета? Я не хочу, чтобы меня обвиняли во всяких гадостях. Она ведь вполне может оказаться несовершеннолетней. Как я и ожидал, никто не отвечает. Сбежать она не могла. Покончить с собой? – вряд ли. Принять ударную дозу наркотика? Я открываю дверь.

Она лежит на полу. Видимо, упала с диванчика и пыталась ползти к двери. Глаза закатились, кожа неприятного синеватого оттенка. Дыхание незаметно. Я поднимаю ее и пытаюсь нащупать пульс. Пульса нет, а если есть, то слишком слабый. Руки, ноги и лицо – до сих пор в синяках. У меня возникает страшная догадка. Я бросаюсь в комнату и хватаю регенометр. Господи, ее батареи совершенно пусты. Как же это может быть? Еще час назад они были наполнены на восемьдесят восемь процентов. Прокачиваю дополнительный тест. Конечно. Так и есть. Ее батареи имели слишком малую емкость, чтобы справится с крупными внутренними повреждениями. Всего по пятьдесят мегатом каждая. На таких батареях можно надеяться только срастить переломы костей, избавиться от небольших ожогов, или вырезать себе аппендикс. Я не понимаю людей, которые покупают и вставляют себе подобную ерунду. Она что, была нищая?

Я уже думаю о ней в прошедшем времени, и это плохой знак. Если она умрет, то что делать мне? Что делать мне, если у меня в квартире умрет избитая и изнасилованная несовершеннолетняя девчонка? И никаких свидетелей. Попробуй потом докажи, что это сделал не я. Не знаю, стоит ли мне в этом случае сразу же хвататься за телефон и сообщать обо всем. Не уверен, что я так поступлю. Я ведь знаю методы работы этих мальчиков. А если избавиться от трупа? Как?

Я еще раз пытаюсь нащупать пульс. Будем надеяться, что она еще жива. Кожа теплая, во всяком случае.

Проблема еще и в том, что в доме не осталось ни одной запасной батареи. Нет даже самой маленькой. Я ведь никогда не покупал их про запас – и сколько раз проклинал себя за это. А без батареи она не выживет. И дернул же меня черт вмешаться. Что за бред лезет в голову – не вмешаться я не мог. Так, стоп, попробуем сосредоточиться. Какие остаются варианты? Купить новую батарею я никак не успею. Деньги? – деньги есть. Гонорар за сегодняшний бой уже переведен на мой счет. Но сейчас ночь, пока я доберусь до дежурной станции, заполню бумаги, куплю батарею и вернусь обратно, спасать уже будет некого.

В этот момент звонит телефон. Только этого еще не хватало. Я не жду ничего хорошего от поздних звонков.

5

В нашей жизни есть одна, очень серьезная проблема, совершенно незнакомая древним. Ее пытаются замалчивать, обходить, делать вид, что она не существует. Но каждый, кто столкнулся с ней, не скажет, что я преувеличиваю. Я говорю, что это одна из самых серьезных проблем нашего времени. Проблема в том, что пытки не оставляют никаких следов. Как бы над тобой ни издевались, ты не сможешь этого доказать впоследствии. Мы стали беззащитными, потому что не можем доказать факт насилия. Мы стали бесправными, потому что невозможно проверить, нарушались ли наши права. Мы стали очень жестокими, просто потому, что девяносто девять процентов самых страшных жестокостей прекрасно сходит с рук. Один процент я оставляю на пытки со смертельным исходом. Мы причиняем друг другу слишком много боли, не в переносном смысле (так употребляли это слово еще в прошлом веке, подразумевая душевные страдания), а в самом прямом; я имею ввиду настоящую физическую боль. Кто бы мог подумать, что так получится?

Я помню кадры шестидесяти– или семидесятилетней давности, как искренне радовались те люди прогрессу медицины, какими радужными были прогнозы! И ни кто не ждал той тьмы, что окружает нас сейчас. Если раньше дети разбивали друг другу носы, то теперь отрезают пальцы. Если раньше мы вежливо (или не очень) напоминали должнику о взятой сумме, то теперь мы просто расстреливаем его из пистолета, а потом, пока он не пришел в себя, режем из него кожаные ремни. Ни одна девочка не доживает до замужества без того, чтобы ее не изнасиловали несколько раз. И даже не это самое страшное. Вы, конечно, поняли, о чем я говорю.

Я говорю о тех людях, которые… Вы знаете, в древности существовало поверье, что всевозможные силовые структуры, как бы они не назывались, защищают наши права. Смешно, правда? Было даже такое название: «Правоохранительные органы». Теперь их называют проще: полиция, милиция и охрана. Раньше их было больше, теперь осталось только три. Большинство людей, те, которые не читали исторических книг, даже не знают таких слов, как, например, «прокуратура» или «суд». Да и для меня, честно говоря, суд не слишком-то отличается от народного вече. Собираются люди, что-то говорят и что-то решают. Это было забавно, не спорю, но очень не точно. Слишком большой субъективный элемент. Сейчас приговоры выносятся мгновенно и предельно справедливо. Эти приговоры очень точны, например, срок тюремного заключения отмеряется с точностью до дней, часов и минут. Фемида больше не ошибается. Потому что Фемида – это уже не символ и не божество с весами или завязанными глазами (сомневаюсь, что она так выглядела, но что-то подобное мне помнится из детства).

Фемида это громадная компьютерная система, которая хранит в памяти все преступления за последние сто двадцать лет. Даже если сто лет назад маленький ребенок разбил камнем стекло, Фемида об этом знает и помнит все подробности и обстоятельства дела. От Фемиды невозможно укрыться, потому что, анализируя миллиарды случаев, она заранее знает, куда мы пойдем, что с собой возьмем, и что собираемся делать. Большинство серьезных преступлений она просто предотвращает. Например, намеренное убийство в наше время просто невозможно: Фемида остановит вас заранее. Остается лишь убийство по неосторожности или в состоянии аффекта. Те ребята, которые стреляли в меня сегодня, не собирались меня убивать, хотя могли это сделать чисто случайно. Не зря ведь они стреляли мне в грудь, а не в голову. Как только Фемида появилась, развернулась, и стала функционировать в полную силу, сразу сошел на нет терроризм, этот бич прошлого века. Терроризм бушевал, как чума, от него негде было укрыться. В большой ты стране живешь или в маленькой, в большом городе или в захолустном горном селении, в любой момент могли появиться люди, желающие тебя убить. Совершенно незнакомые тебе люди, действующие эффективно и слажено, как единая чудовищная машина зла. От терроризма не было спасения, даже в перспективе. Землю захлестнула одна огромная всепланетная вендетта. И вдруг появилась Фемида и снова сделала жизнь относительно безопасной. Говорят, что каждый век имеет свое средневековье. Сотни миллионов людей были уничтожены в двадцатом, миллиарды – в двадцать первом, а каким будет средневековье следующего века, пока никто не знает.

Фемида, насколько я помню, возникала постепенно, вначале, как компьютерная система, которая помогала следователям анализировать улики, а судьям и присяжным – их взвешивать и оценивать. С каждым годом она делала это все лучше и лучше, и, наконец, грубый человеческий труд в этой области оказался не нужен. Человек лишь портил дело. Электронный Шерлок Холмс работал гораздо лучше. Следователи, судьи и присяжные постепенно растворились в истории. Теперь вынесение приговора занимает максимум несколько секунд. Преступника берут на месте преступления и сразу же везут в то исправительное заведение, которое уже указала Фемида. Там он и отбывает свои годы дни и часы срока.

Поначалу, с появлением Фемиды, жизнь стала намного спокойнее. Прямое воровство, грабежи и разбои просто исчезли. От Фемиды с самого начала невозможно было скрыться, даже в таких колоссальных городах, какие мы сейчас имеем. Ведь каждый человек имеет маленький компьютерный чип, вшитый под лобную кость, этот чип заменяет любые личные документы, фиксирует местонахождение, запоминает финансовые операции, все личные и персональные контакты, ежедневно определяет уровень благонадежности, фиксирует отклоняющиеся поступки и напоминает, где мы забыли наши вещи. Огромная и точная память Фемиды позволяет хранить и обрабатывать всю эту информацию. Чип вставляется уже через несколько минут после рождения. Это единственная часть нашего тела, которая не подлежит ремонту.

Громадный успех Фемиды вдохновил людей на создание новых всепланетных сверх-сетей. Сейчас их уже больше десятка, и каждая из них идеально обслуживает одну из сфер нашей жизни. Например, банковская система, объединенная с системой маркетинга, делает любую покупку такой удобной и выгодной, какой она просто не могла быть никогда раньше. Для каждого продавца на планете она подбирает идеального покупателя, и наоборот. С каждой из сверх-систем любой человек может свободно общаться в любой момент своей жизни. Для этого служит удобный НН– интерфейс (первые две буквы означают Human-to-Human). Когда мы пользуемся НН, компьютерная система предстает перед нами в виде человека, или хотя бы человеческого лица. Она нормально общается с нами, отвечает на все наши вопросы и даже пытается подстроиться под наши нужды и потребности. Система говорит так, как будто она общается с нами и только с нами. На самом деле она может разговаривать одновременно с миллионом человек. Однако многим людям элементарно льстит такое внимание гигантской всепланетной системы, и они используют НН когда надо и когда не надо.

Мой чип обязательно расскажет, что не я мучил этого ребенка. Но он ведь не может фиксировать мои мысли. Никто не знает, зачем я привел ее в свой дом и почему не оказал помощь вовремя. Если она умрет, мои действия можно расценивать, как непреднамеренное убийство. Я ведь просто запер ее и оставил умирать. В конце концов, все выяснится, но вначале я попаду в лапы полиции или милиции. А вот это и врагу не пожелаешь.

Первая из этих организаций больше ориентирована на бытовую преступность, а вторая – занимается экономической. Только не подумайте, ради Бога, что они с преступностью борются. Возможно, что так обстояло дело сто лет назад, да и то я в этом сомневаюсь. Сегодня с преступностью не борется никто. Сегодня ее организуют, изучают, ограничивают и пытаются использовать в полезных целях. Сегодня разрешено все, что прямо не запрещено Фемидой. Что запрещено – то невозможно. А разрешает она, на самом деле, очень многое, предоставляя нам слишком много свободы. Полиция, милиция и охрана, все эти три организации на связаны никаким законами, потому что законов просто нет. Поэтому они делают с тобой все, что хотят. А хотят они обычно такие вещи, какие тебе очень не нравятся.

Мне некогда болтать по телефону, поэтому я не беру трубку. После десятка звонков телефон успокаивается. Я тащу тело девочки в операционную и бросаю на стол. Церемонится некогда. Все может решиться за несколько секунд. Выковыриваю ей кусок кости и подключаю к своей батарее. К счастью, у меня есть подходящий шнур. Моя начинает сильно нагреваться – она не рассчитывалась на такую нагрузку. Сейчас моя батарея вытягивает одновременно два тела. К счастью, мое уже почти восстановилось. Проходит несколько минут, и девушка открывает глаза. Соединительный провод короткий, поэтому мы сидим совсем близко, лицом друг к другу. В ее влажных глазах я не вижу ни удивления, ни испуга, ни любопытства. Она совершенно спокойна, как домохозяйка, которая печет блин. Очень странно, но она мне не кажется сейчас такой молодой, как показалась вначале. Когда я притащил ее, полуживую, в свою квартиру, я был уверен, что ей лет пятнадцать или шестнадцать, не больше. Сейчас ей уж точно не меньше восемнадцати.

– Ты так и не скажешь мне свое имя? – спрашиваю я.

– У меня нет имени, – отвечает она.

Изменился даже ее голос, стал глубже, мягче и как-то женственнее. Может быть, дело в том, что час назад она была на грани смерти? Или мощная батарея слишком быстро накачивает жизнью ее тело?

– Нет имени? То есть, ты его забыла или не хочешь говорить?

– Просто нет.

– У тебя нет имени, и ты нигде не живешь. Так не бывает. Что ты делала в моем подъезде?

– Ждала тебя, что же еще?

Я улыбаюсь. Это наверняка ложь. С первого взгляда она не производит впечатления сумасшедшей или обманщицы. Что же, значит, первый взгляд обманчив. К тому же, у меня нет настроения играть в игры.

– Слушай, – говорю я. – Еще несколько минут, и ты уйдешь. Я никогда не видел тебя раньше, и не собираюсь видеть никогда больше. Можешь загадывать свои загадки кому угодно другому. Я потратил на тебя четвертую часть своей батареи. Это стоит денег. Денег у тебя нет, но я надеюсь, что ты хотя бы скажешь «спасибо».

– Ты меня просто выгонишь? – как-то слишком легко, почти с кокетством, спрашивает она.

– Не просто. Сейчас закончится предварительная регенерация, потом я проверю состояние твоих внутренних органов. Если все окажется в порядке, я провожу тебя до двери лифта. В твоем теле не было отверстий, это очень упрощает регенерацию.

– Нет, ты меня не выгонишь, – говорит она.

– Это почему же?

– Я тебе не позволю.

Такая самонадеянность меня даже немного веселит. Хотел бы я посмотреть на человека, который может мне что-то не позволить.

– Это как же? – спрашиваю я, – Ты случайно, не господь Бог?

– Просто не позволю.

В этот момент я понимаю, что нечто свершается помимо моей воли. Моя рука пытается вырвать соединительный шнур, но уже поздно. Я не могу сопротивляться. Рука зависает в воздухе. Чужая воля становится моей. Я ощущаю, что мною управляют, как марионеткой, и ничего не могу с этим поделать.

– Видишь, – говорит она. – Именно так и не позволю. Это совсем нетрудно. А Бога нет. Есть только ты и я.

Честно говоря, не знаю, как она сумела это сделать. То есть, принцип понятен. Через шнур, соединяющий наши батареи, она напрямую подключилась к моему мозгу. Я слышал о таких вещах, как прямое директивное подключение, но считал, что они требуют слишком сложной аппаратуры. А эта девчонка сумела подключиться просто через РГ-шнур. Теоретически это возможно, потому что проводящая способность шнура очень велика.

В моем теле всего два контакта для подключения внешних устройств, и оба они в нижней части позвоночника. Те контакты мне ничем не грозят, в смысле внешнего влияния. Говоря техническим языком, это «выходы». А «входа» в мой мозг не существует. То есть, до сих пор я был уверен, что его не существует. Как было ни было, она смогла его найти. Я пока не знаю, чем мне это грозит.

– Ты удивлен? – спрашивает она. В ее голосе явные нотки превосходства. Похоже, что умом она не блещет. Хотя, кто знает, я часто ошибаюсь в людях.

Я молчу.

– Это нужно было сделать, – продолжает она. – Я ведь знала, что это единственный способ тобою управлять.

– Тебе нужно мною управлять? – спрашиваю я.

– Мне нужен хороший раб. Я выбрала тебя.

– Нет. Я плохой раб.

– Знаю. Но мне нужен хороший раб для охраны. Ты с этим справишься. Когда твою миссия будет закончена, я тебя отпущу.

Как бы не так, – думаю я. – В делах вроде этого людей так просто не опускают. Не сомневаюсь, что когда миссия будет окончена, окажется, что я слишком много знаю. Тогда меня попросят забыть все, что я знаю. Сотрут всю свежую память, а вместе с ней, на всякий случай, еще добрую половину старых воспоминаний, привычек, умений, предпочтений – всего того, что делает меня мною. А если дело окажется слишком важным, сотрут вообще все. И я останусь идиотом до конца своих дней.

Этот вариант меня не устраивает, но пока я не вижу выхода. Она полностью контролирует меня. Каждое движение, каждую попытку движения.

– Кто ты? – еще раз спрашиваю я.

– Не твое дело.

– Что я получу за работу?

– Деньги.

– Я потребую много денег.

– Да ерунда. Сколько хочешь, – отвечает она.

– Сколько захочу?

Она хмурит брови.

– Ну да. Не мешай, помолчи чуть-чуть.

Я прекрасно чувствую, что она делает сейчас с моим мозгом. Она ставит поведенческие блоки. Я бы сделал то же самое на ее месте. Первым делом поставить блок послушания, затем блок не причинения вреда. Потом можно и отключиться.

– Я в порядке, – говорит она, наконец. – Можешь отключать. И запомни, ни при каких обстоятельствах ты не сможешь повредить мне. Я только что тебя запрограммировала.

На самом деле это называется иначе, но я не уточняю.

– Что еще? – спрашиваю я.

– Как только я скажу: «Это приказ», ты подчинишься, даже если это тебя убьет. Эти слова будут паролем, который включает программу абсолютного подчинения. Теперь деньги. Деньги нужны. Тебе понадобится хорошее снаряжение.

– По-моему, я и так достаточно хорош, – возражаю я.

– Ты никуда не годишься, – говорит она. – Вначале мы купим для тебя лучшее, что можно достать за деньги, а потом еще и лучшее из того, что за деньги достать нельзя. Вот тогда ты станешь настоящим охранником. Ну, и подремонтируем тебя слегка, чтоб соответствовал стандартам.

– За тобою так круто охотятся, девочка?

– Как знать? – неопределенно отвечает она.

Она подходит к моему личному банковскому интерфейсу и набирает номер моего счета. Интересно, откуда она его знает? Увы, сумма невелика. Несколькими движениями пальцев она добавляет к цифре еще два нуля. Затем, подумав, еще и третий.

– Как тебе это понравилось?

Честно говоря, мне это очень понравилось. Четвертый нолик мне бы понравился еще больше, я так прямо об этом и говорю. Она строит презрительную гримасу, но четвертый нолик все же загорается. Впрочем, я не думаю, что смогу когда-либо воспользоваться этими деньгами.

– Неужели ты думаешь, что это тебе сойдет с рук? – спрашиваю я. – Я не имею понятия, как ты это сделала, но мы никогда не сможем получить этих денег. Ты думаешь, что ты поймала Бога за бороду, да?

– Бога нет, – еще раз говорит она. – И бороды никакой нет.

Кажется, у нее пунктик по этому поводу. Она говорит о Боге уже второй раз. У каждого из нас свои комплексы и свои проблемы.

– На самом деле, в тот момент, когда ты нажимала кнопки, несколько машин уже выехали по нашему адресу, – говорю я.

– Почему? – искренне удивляется она.

– Потому что твой личный чип сразу же передал все данные об этой афере. Никто не может просто так дописывать нолики. Ты представляешь, что…

– У меня нет личного чипа, – совершенно спокойно говорит она. Таким тоном, каким говорят о погоде.

– Что?

– У меня нет личного чипа, – спокойно повторяет она и стучит себя пальчиком по лбу, – мне сюда ничего не вживляли.

– Зато мне вживляли, – говорю я, – и я не хочу участвовать в подобных делах. Ни за какие деньги.

Она присаживается на кресло и кладет ногу на ногу. Ноги у нее ничего, есть на что посмотреть. У шестнадцатилетних такие не растут. Как я мог ошибиться поначалу?

– Твой чип мы тоже вынем, – говорит она. – И не далее, чем завтра.

В этот момент снова звонит телефон. Я поднимаюсь и протягиваю руку к трубке.

– Это за мной, – говорит она. – Не надо с ним разговаривать.

Я все же беру трубку. В ней молчание.

– Я же говорила, что это за мной, – повторяет она. – Собирайся, мы сматываемся. Здесь есть какой-нибудь выход, кроме парадного?

– Можно уйти по крышам, если ты не боишься высоты и умеешь хорошо прыгать.

– Мне достаточно того, что ты умеешь, – отвечает она. – Мы уходим и больше сюда не вернемся. Твоя задача – безопасно доставить меня в нужное место. Это приказ.

Она обхватывает меня обеими руками за шею, а я придерживаю ее левой рукой. Мы выбираемся на карниз. Свет я выключил, и окна нас не освещают. К счастью, нет ни одного освещенного окна поблизости. Хотя, если за нами охотятся по-настоящему, то они будут следить за окнами еще и в инфракрасном диапазоне. Внизу вдоль стены движутся цветные буквы какой-то рекламы, то там, то здесь появляются разноцветные объемные картинки, но все это на пару этажей ниже. Карниз широкий – сантиметров пять или шесть. Свободной рукой я цепляюсь за щели в камнях. Мы движемся довольно быстро и безо всяких приключений. Затем поднимаемся еще на три этажа, оттуда прыгаем на крышу соседнего дома и срываемся.

Решетка на краю крыши не выдерживает нашего общего веса, да и прыгнул я не очень удачно.

Я успеваю уцепиться за подоконник на девятом этаже. Но в квартире кто-то есть. Человек открывает окно и смотрит на нас. Это пожилой мужчина с бородкой. Он хватает цветочный горшок и начинает колотить меня по пальцам. Горшок разбивается, и фикус валится мне на голову; у меня полный рот земли. Я подтягиваюсь на руке, но он вонзает в нее какой-то острый предмет, судя по ощущению, это ножницы. Потом хватает табурет и бьет меня по голове. Я-то не боюсь, но вот девушку он может поранить. Я делаю еще одно усилие и запрыгиваю в комнату. Мужчина целится в меня из пистолета, но я успеваю среагировать раньше. Пуля застревает в оконной раме.

– Убей его, это приказ, – говорит она.

– Это не обязательно делать, – говорю я.

– Ты не можешь не подчиниться.

– Да, я не могу. Но ты можешь изменить свое решение.

Она задумывается на мгновение.

– Какая тебе разница? Это твой родственник?

– Нет, это не мой родственник.

– Значит, ты его никогда не видел. Он же первым выстрелит тебе в спину, как только ты отвернешься! Его нужно убить.

– Это займет не меньше часа, – явно преувеличиваю я, но, кажется, она верит. И мои слова решают дело.

– Хорошо. Если ты считаешь, что это не обязательно. Я отменяю приказ, но мы еще поговорим об этом.

Мы привязываем старика к батарее и уходим. Напоследок он кусает меня за руку. В его глазах лютая ненависть, хотя я только что спас его жизнь. На самом деле он прав, это ведь мы ворвались в его квартиру.

– Прости, дедуля, – говорю я, но он плюет мне в лицо. Хорошо, что хоть не кричит, а то поднял бы весь подъезд.

Однако нам не удается уйти так просто. Я слышу, как кто-то врывается в подъезд, на первом этаже топот многих ног, невнятные крики и грохот чего-то упавшего. Мы бросаемся вверх по лестнице. Люк, ведущий вверх, закрыт, но я сбиваю замок. Крыша плоская и ограждена невысоким бортиком. До ближайшего дома – метров пятнадцать пустоты. Столько мне не перепрыгнуть, а особенно с грузом за плечами. Я втягиваю лестницу за собой и заклиниваю ею дверцу, ведущую на крышу. Это занимает еще несколько секунд, но, надеюсь, задержит преследователей хотя бы на минуту.

Посреди крыши – высокая, метров двадцать, штанга телеантенны. Я срезаю три растяжки, которые ее держат, и штанга начинает раскачиваться. Она еще закреплена четырьмя большими болтами. Я выкручиваю один, потом второй, остальные лопаются, и она валится на бок, ломая бортик на краю крыши. Я сталкиваю стальной прут вниз, так, чтобы его тонкий конец попал в одно из окон на противоположной стороне улицы. К счастью, попадаю с первого раза.

Тут моя спутница подает голос.

– Мы что, собираемся идти по этому? – удивляется она.

– Она очень хорошо обледенела, – говорю я, – и застряла под удачным углом. Мы сможем соскользнуть по ней.

– Мы сорвемся или разобьемся о стену.

– Риск всегда существует.

Я выдвигаю из запястья пару крючьев и поворачиваю их так, чтобы они охватывали штангу с обеих сторон. Это вам не человеческая рука с ее слабыми пальцами. Мы прыгаем и скользим вниз. Я неплохо спружиниваю ногами, сразу же переворачиваюсь и запрыгиваю в окно. Пока все проходит отлично, если не считать нескольких порезов острыми кусками стекла. На этот раз квартира пуста, так мне кажется поначалу.

Но только поначалу. Из темноты на меня бросается тень. Это не собака, собака не станет атаковать молча. Тем более, что собака не может двигаться настолько бесшумно. Это леокан, генетическая модификация леопарда. Их обычно использую для охраны богатых квартир. Стоят они безумно дорого, потому что не размножаются естественным путем. Зверь весит килограмм шестьдесят, поэтому он сбивает меня с ног. Все дело в неожиданности атаки. Поднявшись, я оттаскиваю его за хвост и запихиваю под стол.

Потом сбрасываю штангу вниз, предварительно посмотрев, нет ли внизу людей. Она грохается на мостовую со звоном.

– Что ты с ним сделал? – спрашивает она.

– Я не хотел его убивать, поэтому просто усыпил. На теле любого живого существа есть точки, позволяющие его отключить. Даже на твоем теле.

– Он спит?

– Не совсем. Скорее можно сказать, что он парализован.

– Почему ты не хотел его убивать?

– Слишком большой ущерб. Это благородное животное дорого стоит. Мы и так оставили без телевидения целый дом. Хорошего должно быть понемножку. А тем более плохого.

– Почему? – удивляется она.

– Это трудно объяснить. Ты должна это почувствовать сама. Когда-нибудь так и будет.

– «Хорошее» и «плохое» это просто слова, – возражает она. – Что хорошо для одного, то плохо для другого. А потом вы меняетесь ролями, вот и все.

– Я же сказал, ты просто этого еще не почувствовала. Кстати, я не могу с тобой нормально общаться. Я до сих пор не знаю, как мне тебя называть.

– Называй меня «госпожа».

– Мне это не нравится. Это напоминает мне какую-то старую сказку.

– Я могу приказать.

– Не думаю, что ты настолько закомплексована.

Похоже, что она собирается сказать какую-нибудь колкость, только не может придумать какую.

– Хорошо. Тогда называй меня «Госпожа К.» Так лучше?

– Так сойдет. Но это напоминает мне Кафку. Он любил этой буквой своих персонажей.

– Ты читаешь книги? – удивляется она. – Находишь время?

– В свое время я поставил себе блок быстрого восприятия информации. Я читаю по двадцать страниц в минуту.

– Тогда называй меня любым именем, каким захочешь.

– Будешь Кларой, – говорю я.

Я отпираю дверь, и мы без приключений уходим.

6

Я никого не вижу, хотя погоня наверняка идет по нашим следам. У меня есть несколько вариантов действий, но все они сводятся к одному: поначалу нужно оторваться от преследователей. В метро это сделать легче всего. Под городом такая паутина линий, что проследить передвижение отдельного человека просто невозможно. Большинство преступлений совершаются именно в метро, потому что слой почвы экранирует и отражает сигналы, идущие от индивидуальных чипов, и спутники не могут их отслеживать. На каждой станции есть системы ретрансляции, теоретически они должны быть и в каждом вагоне, но, на самом деле, система срабатывает не всегда. Например, убийство, грабеж или любое другое серьезное преступление, абсолютно невозможное на поверхности земли, иногда случается здесь. Впрочем, это происходит настолько редко, что никто не считается с этой опасностью. Последний успешный террористический акт случился тоже здесь, но это было очень давно, еще до моего рождения. Я решаю добраться до местной линии Софьино – Троицк – Подольск. На линии всего три станции, зато в Подольске есть переход на несколько глубоких скоростных линий, ведущих к окраине. Там мы и затеряемся.

Наземная часть города – это только вершина айсберга. Гораздо больше находится под землей. Я говорю не только о десятках подземных этажей (или даже сотнях, как в некоторых районах исторического центра, на Кутузовском, например); ниже линий метро идут грузопроводы и топливные магистрали.