Он резко обернулся, испугавшись не голоса, а его неожиданной близости.

Рядом стояли два парня лет двадцати пяти, оба в одинаковых кепках с длиннейшими козырьками, очень похожие друг на друга, настолько, что вначале Ложкин принял их за близнецов. Один из них смотрел по сторонам, проверяя, нет ли кого поблизости. Когда он повернулся, Ложкин понял, что столь сильное сходство двум лицам придавали не одинаковые черты, а одинаковые выражения. И выражения эти не сулили ничего хорошего.

– Я свой, – ответил Ложкин.

– Своих я всех знаю. Я спрашиваю, ты чей? Шо, мужик, испугался?

Видимо, волнение последних секунд еще отражалось на его лице.

Ложкин сделал шаг к говорившему.

– Я свой собственный, – ответил он, – ты что, еще не заметил?

Мелкие пузырьки бешеной ярости заискрили в его крови, вспенивая ее, как шампанское.

Вдруг парень ударил Ложкина в грудь. Любое рукоприкладство всегда смущало Ложкина; именно из-за этого смущения, а не из-за страха или слабости он не любил давать сдачи, когда на него нападали в школе. Впрочем, он всегда любил смотреть бокс по телевизору. Бывшая жена его, остроносая Эльвира, тоже любила смотреть бокс по телевизору, а в запале супружеской ссоры она однажды разбила о стену стул. Это был, пожалуй, единственный раз, когда Ложкин замахнулся на кого-то кулаком. Замахнулся, но все же не ударил. А подонок сосед снизу не в счет. Он давно напрашивался.

Сейчас Ложкин пошел дальше. Он сочно ухнул негодяя по лицу, целясь куда-то в область глаза; удар пришелся в нос, из которого сразу же закапала красная струйка. Бить было радостно и здорово, как прыгать в воду головой вниз. Это уж точно дед сказал. Настоящая драка, как и настоящий секс, – два древнейших обязательных, потрясающих наслаждений мужчины, и даже неизвестно, что из них лучше. Мы просто созданы для этого, черт бы нас побрал!

Второй удар рассек парню щеку. Тот прикрыл лицо руками, а Ложкин продолжал, разбивая костяшки пальцев, лупить его по голове, которая опускалась все ниже. Когда первый из противников упал, Ложкин обернулся ко второму. Однако, тот держал в руках нож.

У колодца валялось немало всякого мусора, как в любом месте, где пророй останавливаются люди, но где никто не собирается убирать. Было несколько осколков кирпича, разбитая бутылка и обрезок оцинкованной трубы со сломанным краном на одном конце. Все это сгодилось бы как оружие. Ложкин поднял трубу, и глазенки у нападавшего сразу пригасли. Сейчас ты, скот, узнаешь…

– Э, – сказал парень, – давай я бросаю нож, а ты бросаешь это.

– Не-а, – возразил Ложкин и уверенно двинулся на него. – Нет, сволочь, сейчас мы с тобой порезвимся.

– Эй, бросай, я сказал!

– Если ты принял меня за ангела, то ты ошибся, – ответил Ложкин и замахнулся.

Парень отступал, пятясь в растерянности. Он поскользнулся на влажной глине и потерял равновесие. Ложкин ударил и попал по руке, державшей нож. Нож упал в траву; парень хотел что-то сказать, но Ложкин ударил его ногой в пах, а затем, когда тот согнулся, как переломленный, еще коленом в лицо. Удар получился с хрустом, как в кино.

– Чё, быдло, еще вопросы будут? – спросил он.

Вопросов не было. Уходя, он пнул под ребра одного из лежавших. Только сейчас он почувствовал боль в груди. Оказывается, самый первый удар был не таким уж и слабым. А костяшки пальцев кровоточили.

Драка доставила ему удовольствие, она освободила что-то теснившееся внутри, ему сразу стало легче, одни проблемы отступили на задний план, а другие сразу же потеряли важность. Мир стал в десять раз проще и в десять раз прочнее. Надпись на стенке колодца уже не волновала его совершенно. Была бы возможность, дрался бы каждый день, – пошутил он про себя. – Ну, черт побери, а я ведь и вправду не ангел! Откуда во мне это? Неужели только жало сморва? Или дело во мне, или это я сам такой?

Последняя мысль доставила ему странную радость.

Он вошел в ближайший к дому магазин и попросил полкило колбасы и копченую куриную ножку, которая хвастливо именовалась окороком. Продавщица, молоденькая девчонка в штанишках, живописно облегающих худую попку, не обратила на него внимания.

– Эй, я к вам обращаюсь! – громко сказал Ложкин.

– Я вас не обслуживаю, – ответила продавщица, глядя в сторону.

– Почему это вы меня не обслуживаете?

– Потому что не хочу. Уходите и не мешайте мне работать.

– Нет, я это так не оставлю.

– Оставите, оставите, – сказала женщина, стоявшая поблизости и рассматривавшая кусок говядины с внимательностью старателя, моющего золотой песок.

– Почему это?

– Давайте выйдем, и я вам объясню, – она плюхнула драгоценный кусок мяса обратно в лоток.

Они вышли на порог магазина, и Ложкин спрятал руки за спину, вдруг застеснявшись своих разбитых кулаков.

Женщине на вид было около двадцати или чуть больше, но назвать ее девушкой не повернулся бы язык: в ней ощущалась спокойная женская опытность, ее круглое приятное лицо светилось почти материнским, слегка покровительственным выражением. Такое лицо бывает у женщин, познавших трясину жизни еще в детстве, и сумевших благополучно из нее вырваться.

– Вы ведь живете в сорок седьмом доме по нашей улице? – спросила она и Ложкин согласился.

– Вас не любят как раз поэтому. Вы живете в доме колдуна, который мы привыкли обходить десятой дорогой.

– Вы верите в колдовство?

– Да не знаю, – протянула женщина, глядя в пыльный солнечный воздух, так, словно вспоминала что-то, – просто ваш дед сделал многое, чтобы заслужить свою дурную славу. Никто поэтому здесь не будет с вами разговаривать. Никто с вами даже не поздоровается.

– Но как же мне купить колбасу?

– Пройдите два квартала к центру. Вот такой вам совет. Там есть большой продуктовый магазин со многими отделами. Здание с желтой крышей, вы сразу его увидите. Вас там никто не знает. Но на вашем месте я бы уехала прямо сегодня. Жизни вам здесь не будет, даже если вы и не колдун, – она мило улыбнулась, повернулась к нему и подала маленькую тонкую ладонь. – Валя, будем знакомы. А вы Андрей Ложкин.

– Откуда вы знаете?

– Я бывала в доме вашего деда.

– И вы верите, что он колдун?

Она округлила глаза и ответила шепотом.

– Конечно, он колдун. Можно подумать, что вы в этом все еще сомневаетесь.

– Мне не хватает вашей уверенности, – откровенно сказал Ложкин.

Сейчас у него было такое чувство, что он знает Валю давно; что-то очень знакомое сквозило в этой приятной невнимательности, в закругленности интонаций, в…

– Эта уверенность не дается просто так, – сказала Валя, – вы бы не бросались словами, если бы знали, как она дается. Кстати, когда мне было тринадцать лет, я была в вас влюблена как дура. Я убиралась в доме вашего деда, а вы там гостили и очень умно говорили об искусстве. А я была темная и наивная, как не знаю кто. Вот я и влюбилась. Так что мы очень давно знакомы. Только не напрашивайтесь меня провожать, я убегаю. Всего хорошего.

Она спустилась по ступенькам и оставила вспоминающего Ложкина тупо стоять на пороге. Никакой Вали он не помнил. Но это был приятный сюрприз.

13. Сюрприз…

Сюрприз ждал его и дома. Еще издалека он услышал бешеный захлебывающийся лай Полкана, а подойдя, увидел, что стекла двух окон на первом этаже выбиты, и клумба вытоптана.

Во дворе топтались трое мужчин. Один из них был высоким, здоровенным мужиком с широким, будто вдавленным лицом и каким-то темным мутным взглядом. Второй экземпляр, явно восточной национальности, был крепко под градусом и блаженно улыбался. Третьим был один из парней, с которыми Ложкин столкнулся полтора часа назад.

– Бес, позволь я его убью, – сказал парень, – прямо сейчас.

– Заткни хавальник, – ответил Бес, – я поговорю с ним сам. А потом и тебе что-нибудь дам. То, что от него останется.

– Мужики, это, кажется, называется проникновение со взломом, – начал Ложкин. – Вы сбили замок. Это мой дом, и если вы отсюда не уберетесь… Для начала я просто вызову милицию.

– Ты смотри, он просто вызовет милицию, – сказал пьяный, – он думает, что это будет просто!

Приподнятое настроение последнего часа еще не совсем улетучилась, и все происходящее казалось Ложкину нереальным и невозможным.

Бес схватил его за рубашку на груди и прижал к забору. В его пальцах чувствовалась такая сила, что сопротивляться было просто нереально. Плюс весовая категория: Бес весил чуть ли не в два раза больше Ложкина.

– Петька, поищи в сарае, – приказал Бес кому-то из своих, – может быть, найдешь что подходящее.

– Там вилы есть, – ответил парень с перебитым носом. – Принести?

– Вилы подойдут, – ответил Бес.

Не хватало еще, чтобы меня накололи, как бабочку, – подумал Ложкин. – Интересно, этот сброд способен на такое? Да нет, не может быть! Несколько местных дебилов, рассердившихся на городского пижона, который ухитрился надавать им по мордасам… За это не убивают.

В этот момент Бес обернулся и чуть отстранился, не отпуская его. Ложкин изо всех сил ударил его ногой в колено, в тот же момент дернулся вниз, пытаясь вырваться, и ударил еще раз, в солнечное сплетение. Ощущение было такое, будто бьешь в толстую стену из гипса. Свободной рукой Бес потер коленку.

– Погоди, щас будет весело, – сказал он. – Не спеши.

После того, что сказала женщина в магазине, надеяться на снисхождение не приходилось.

Бес взял вилы и приставил их к животу Ложкина. Затем надавил так, что Ложкин едва не задохнулся.

– Нравится? – спросил он. – Вижу, что нравится! Только не дергайся, а то проколю как помидор. Петька, бей его. Разрешаю три удара. Но так, чтобы не увечить, пока еще рано. По Дерибасовской гуляют постепенно.

После третьего удара колени Ложкина подогнулись, и он свалился в пыль. В голове вращалась сломанная карусель, а один глаз вообще ничего не видел. Бес убрал вилы, а затем с размаху ткнул ими в забор, прямо над головой Ложкина.

– Поэтому смотри, змея, – сказал он, – пока что я разрешаю тебе уехать отсюда самому. Пока разрешаю! Если ты не послушаешься, тебя отсюда увезут в машине скорой помощи. А если ты появишься и после того, тебе дорога только на кладбище. Никто тебе не поможет. Никто не поможет, если тебе пообещал это я.

Всю весомость угрозы Ложкин понял только тогда, когда оклемался и с превеликим трудом выковырял вилы, торчащие в досках забора. Четыре зубца пробили доски насквозь и сидели прочно, как гвозди.

Как только гости ушли, глупый Полкан успокоился и уснул в своей конуре. Ложкин вошел в дом. Под ногами ерзали битые стекла.

– Сволочи! – громко сказал он, взглянув на свое отражение в зеркале. Левый глаз заплыл так, что теперь целый месяц нельзя будет показаться людям. А население, живущее по соседству, будет хихикать в тряпочку и с интересом следить за развитием событий, все, как один, болея против него. Он ударил кулаком в стену; боль успокоила его.

– Нет! Я понял! – вдруг сказал он вслух. – Какой же я дурень!

Только сейчас до него окончательно дошел смысл происходящего. Вторая драка вовсе не была возмездием за первую. Оба раза его пытались избить и вытурить из Еламово! Кому-то его присутствие здесь здорово мешало. И этот кто-то способен на многое. И Валя говорила то же самое: просила уехать! Ну, теперь-то уж он не уедет. Не уедет ни за что, вы и не сомневайтесь! Вы, ребята, выбрали самый дряной путь, если хотели меня прогнать.

Когда в дверь постучали, он вздрогнул.

На пороге стояла девочка – станкостроительный завод.

– Мама велела передать вам зеленку, – сказала девочка, поставила пузырек на пол и ушла, насвистывая песенку.

Пузырек с зеленкой. Веселое издевательство.

Ложкин в ярости хватил по столу рукой. Глиняная модель руки свалилась на пол и рассыпалась в черепки.

– Ничего, я вам еще покажу! – пообещал он и толкнул ногой черепки. – Я вам еще праздник устрою!

Потом он умылся, выпил пива, которое еще оставалось в холодильнике, и спустился в подвал. Его все еще обуревало желание кому-то что-то показать и доказать, он не сомневался, что так и сделает, хотя и не знал пока, каким образом. Он был уверен, что в его руках оказалась сила, способная стереть в порошок любую толпу любых негодяев. Теперь дело было лишь за малым: научиться этой силой пользоваться.

Он взбежал по ступенькам, ведущим к той двери, которая никогда не может быть закрыта, и снова оказался в мире без людей. Сейчас здесь дул ветер, неожиданный прохладный ветер, которого не было в человеческом мире. Это что-то означало, и Ложкин остановился, чтобы подумать. "Разгулялося синее море", – вспомнил он слова из сказки.

Что я могу? – думал он. – Конечно, действуя отсюда, я могу менять ту, настоящую, реальность, но ведь изменения будут не теми, которые мне нужны. «Л» и "убийца", это совсем не одно и то же, хотя слово и выросло из буквы. Пока я не знаю законов этих превращений, было бы глупо что-то предпринимать. Думай, голова, думай! Так что же я еще могу? Стоп, стоп, почему умер дед? Несколько переломов, внутреннее кровотечение и отбитые почки. Кажется, яснее ясного. Теперь то же самое грозит и мне? Но почему дед умер так спокойно – и даже весело? Так ведь не умирают. А ведь дед не из тех, кто может простить обиду. И еще одна невероятная вещь: дед надеялся вернуться. Дед был уверен, что вернется! Вот поэтому он умирал спокойно! Это хорошо, это я понял, но вернемся к началу: что же мне делать?

И вдруг его осенило: глина. Та самая глина, из которой Господь слепил Адама. Если и не та же самая, то очень близкая по свойствам. Что произойдет, если вылепить фигуру не из десятипроцентной смеси, а из чистой глины? Из чистой глины! Без примесей! Чем станет эта фигура? Что она мне даст?

На последние вопросы у Ложкина не было никакого ответа, не было даже догадки. Единственное, во что он верил твердо – нечто особенное произойдет. И чем бы ни было это нечто, оно явится достаточной силой в его руках.

Он снял с плеча сумку и вынул из нее лопаточку для глины.

Для начала стоит попробовать вылепить что-нибудь небольшое, – думал он, – не больше десяти килограмм. Времени немного, потому что ребята обязательно вернутся. Но не стоит сразу же жать на кнопку, не зная, какой механизм эта кнопка включает. Имея дело с неизвестной силой, нужно быть осторожным.

У самой глиняной ямы лежала большая черная птица, может быть, та же самая, которую Ложкин видел этим утром, либо очень на нее похожая. Большая птица с перебитым крылом.

– Не горюй, птаха, я тебя вылечу, – сказал Ложкин. Птица открыла затянутый серой пленкой глаз и посмотрела на него оценивающе, так, словно поняла его слова.

Ложкин нагнулся над ней.

– Больно тебе? Подлечим. Хочешь есть? – накормим. Не знаю, кто ты такая, но чувствую, что ты мне пригодишься. Спасу тебя, как Иван-Царевич спасал щуку. Или какую там рыбу он спасал? Камбалу?

Птица сделала попытку приподняться на лапы и тяжело переползла к самым ногам Ложкина. Затем уцепилась когтями за его брюки и с неожиданным проворством взобралась ему на спину, а оттуда на плечо.

– Конечно, дед мне приказывал ничего не брать отсюда. Но он не говорил мне о птицах. Если быть точным, я уже брал многое: я дышал здешним воздухом и пил здешнюю воду. А что, если я съем здешнее яблоко? А вдруг я беру птицу, чтобы общипать еще и поджарить, а, что ты думаешь, птица? Ты ведь на самом деле еда, а на еду, на воздух и питье запрет деда не распространяется. Хотел бы я быть в этом уверен.

Птица попыталась взобраться ему на голову и оцарапала шею когтями.

– Тихо, чижик, тихо, – сказал Ложкин. – Лучше спускайся сюда. Вот тебе моя рука.

14. Рука…

Рука была прекрасной моделью для новой скульптуры.

Ложкин сразу решил, что будет лепить: еще раз руку. Во-первых, для чистоты эксперимента: сразу можно будет увидеть разницу. Во-вторых, вылепить руку это недолго и совсем не тяжело.

В этот раз он был уверен в результате. Он даже не особенно старался, прорабатывая детали: чистая, стопроцентная глина все должна сделать за него. К концу дня он закончил работу и оставил модель остывать. Он плохо спал уже несколько последних ночей, и сейчас ему не хватило сил дождаться; он просто почувствовал, что засыпает за столом. Кое-как он добрался до дивана, свалился на него и мгновенно уснул черным тяжелым сном.

Проснулся он в полной темноте – от того, что кто-то дергал его за палец. Вначале он даже не мог вспомнить, где находится, но вдруг пришло понимание – и он подпрыгнул, как выстреленный катапультой. Нечто бегало по полу в темноте; Ложкин еще помнил его прикосновение, оно было похоже на прикосновение человеческих пальцев.

Кое-как он стал на пол, затем прошел несколько шагов до выключателя. Выключатель все не находился, а нечто двигалось сзади и дергало его за носок.

Наконец, его палец включил свет. Глиняная рука испуганно прижалась к полу. Только теперь глины в ней не было и в помине, глина превратилась в плоть.

– Ага! – сказал Ложкин. Рука отбежала и спряталась под стулом. Выглядела она не столько страшно, сколько комично. Она не только умела передвигаться, но еще ощущала свет и могла слышать.

– Иди сюда!

Рука послушно приблизилась.

– Ближе!

Рука подвинулась так, что Ложкин коснулся ее пальцами. Странное ощущение. Рука была теплой, похоже, что глина еще не успела остыть до конца, как произошло превращение в живой организм. Та самая глина, из которой слепили Адама.

– Ты меня понимаешь? – спросил Ложкин.

Рука никак не прореагировала.

– А если понимаешь, и даже если не понимаешь, то у тебя должен быть мозг. Где твой мозг, где твои органы питания? В тебе должна быть кровь, я это обязательно проверю. А если есть кровь, должно быть и сердце. Если ты бегаешь и тратишь энергию, значит, ты обязана что-то есть. Ложись на стол.

Он положил руку на стол, ладонью кверху, но та проворно ускользнула и зарылась в газетах. Из нее получился бы милый домашний питомец, не хуже котенка, – подумал Ложкин. – жаль, что придется ее…

Он сходил на кухню и взял нож, собираясь сделать небольшой надрез. Он хотел проверить, есть ли кровь внутри. Во всяком случае, под кожей руки выступали вены, а на коротком запястье отчетливо бился пульс.

Прижав руку к столу, он уколол ее кончиком ножа. Он никак не ожидал того, что произошло после этого: кровь внезапно брызнула фонтаном, залив ему лицо и испачкав рубашку. Существо страшно завизжало и вырвало у Ложкина нож. Рука держала нож тремя пальцами и медленно передвигалась на оставшихся двух. Она соскочила со стола и поползла к Ложкину, держа нож впереди себя. Когда она ползла, за нею оставался кровавый след.

Ложкин стал отступать к лестнице, затем поднялся на несколько ступенек. Рука подползла к нижней и остановилась в нерешительности. Она чувствовала врага, но не могла одновременно и держать нож и взбираться по ступенькам. Наконец, она положила нож впереди себя и начала подтягиваться на пальцах. Ложкин прыгнул вниз и толкнул нож ногой, так, что тот отлетел на средину комнаты. Рука схватила его за лодыжку и начала давить. Ложкин попробовал оторвать ее, но пальцы держали мертвой хваткой. Давление все усиливалось, а вместе с ним и боль. Еще минута – и пальцы сломают ему кость. Ложкин закричал, упал и начал кататься по полу, в беспомощных попытках освободиться от маленького монстра. А затем он схватил нож, который лежал рядом.

Хватка начала ослабевать после нескольких ударов. Ложкин продолжал бить, колоть, резать, и пальцы чудовища постепенно расслаблялись. Из руки вытекла целая лужа крови, и просто непонятно было, где же она там помещалась. Умирающее создание тихо стонало, изредка всхлипывая или издавая череду быстрых взвизгов, затем замолкая. Наконец, руку удалось оторвать. Ее пальцы еще подергивались, но в них не было силы. Ложкин с трудом поднялся на ноги: левая болела так, будто только что ее зажимали в тиски.

Когда рука окончательно умерла и больше ни на что не реагировала, Ложкин попытался ее анатомировать. Как скульптор он хорошо знал устройство человеческого тела, расположение костей, мышц, связок и сухожилий. Его ждало разочарование. Вначале, когда он снял кожу, то увидел нормальные кости человеческой руки, никаких дополнительных органов не имелось. Когда он попробовал проникнуть глубже, ткани начали крошиться и рассыпаться: рука снова превращалась в глину, или, точнее, в прах.

До утра он успел еще дважды вылепить глиняные человеческие фигурки, каждая сантиметров пятнадцать ростом. Увы, гномики не проявляли никаких признаков жизни. Глина оставалась глиной, и Ложкин так и не понял, в чем был секрет.

Намаявшись, он, наконец, вспомнил о черной птице с перебитым крылом. Он сварил яйцо вкрутую, почистил, мелко порубил и предложил птице. Она не стала есть, но Ложкин не сдался: почистил десяток семечек, разжевал их и втолкнул птице в рот. Затем залил ей в рот воды из шприца. Птица жевала и отплевывалась. Ложкин так и не понял, съела ли она хоть что-нибудь. Когда кормежка закончилась, он отнес птицу в кладовку, где уже стоял ящик с полотенцем, очень приблизительная модель гнезда, – отнес и запер ее на замок.

15. Замок…

Замок на той двери, которая прикрывала лестницу в подвал, куда-то исчез.

Ложкин удивленно остановился перед дверью. Ему помнилось, что здесь всегда был небольшой замочек, собственно, всего лишь защелка. Эту защелку на двери он помнил еще с детства. Он осмотрел дверь, но не нашел никаких следов замка: ни отверстий от шурупов, ничего вообще. Однако, он был уверен, что еще вчера замок был на месте. Вчера дверь была заперта. С другой стороны, замок на деревянной двери не может исчезнуть так, чтобы не осталось следа. Хотя бы царапины на краске должны же быть!

– Или я схожу с ума, – сказал он, – или в этом доме происходят совсем уж странные вещи.

Впрочем, вскоре он перестал об этом думать.

Убитое им существо было невероятно сильным, и это давало Ложкину шанс. План был таков: для начала изготовить некоторое животное, например собаку, и использовать его своей для защиты. Как натуру можно взять Полкана, так даже удобнее, никто не удивится, откуда взялась собака. Такой зверь будет достаточно сильным, чтобы одолеть любого врага, или даже много врагов. Так можно выиграть время, а потом придумать что-нибудь более могучее. Более настоящее и более выигрышное. Без сомнения, кто-то сильно заинтересован в том, чтобы выдворить Ложкина отсюда – но он не уйдет. Теперь он ни за что не уйдет. Слишком уж много спрятано здесь под домом.

Но дело было не только в этом. Проклятие рода – вот что удерживало его здесь. Теперь, когда он убедился в правдивости того, о чем говорил дед, он знал, что проклятие рода реально. Так же реально, как спид, старческий маразм или раковая опухоль. Его дети будут умирать. Такие мягкие, теплые и доверчивые. Он был последним человеком в роду – а значит, последним, у кого был шанс что-нибудь изменить. Разбиться о землю, вывернуться на изнанку, свернуть горы, но изменить. Здесь, в Еламово, каждая вещь была наполнена памятью, налита памятью до краев, памятью тех дней, когда семья была велика, а люди в ней были веселы. Проклятие рода убивало не только детей.

Его двоюродный брат Яша скончался двадцати лет от роду от редкой нервной болезни. Тетка Арина, певунья и красавица, сошла с ума и утонула в реке. Ее муж, Алексей, крепко запил и замерз в одну из крутых зим, не сумев открыть дверь отмороженными пальцами. Пальцы смерзлись с ключом, когда Алексея откопали из-под снега. Еще один кузен, Андрей, скончался мгновенно, просто сидя на стуле и слушая радио. Его дочь обварилась кипятком, а сын объелся ядовитых грибов. Дядка Афанасий, худой и сильный, будто состоящий из одних стальных жил, попал под трактор, трактор вмял его в весенний чернозем и проехал сверху, а дядька прожил еще неделю. И сколько их еще было, друг за другом исчезающих, умирающих где-то вдали, так далеко и неудобно, что он даже ни разу не приезжал на похороны? А ведь Ложкин помнил каждого из них, помнил улыбки, любимые слова, помнил их шутки, песни, тяготы и надежды. Что происходит, когда умирает человек? Почему не рассыпается мир, неотъемлемой частью которого он был? Куда девается его тепло, его радость, его тоска?

Думая обо всем этом, Ложкин чувствовал, что на его плечах стоит перевернутая пирамида из тысяч и тысяч былых жизней; все те люди жили и любили только затем, чтобы однажды в мире появился он, неповторимый и единственный скульптор Ложкин, такой хороший и настоящий, – но однажды ведь и он умрет, и тогда окажется, что все эти люди жили зря. Жили напрасно, так же напрасно, как живут камни, косяки рыбы или облака. Поэтому Ложкин не мог уехать из Еламово, не сделав всего что можно или нельзя, чтобы уничтожить проклятие рода.

К тому же он чувствовал, что его отъезд ничего не изменит. Сбежать невозможно. Есть нить, невидимая пока, но слишком прочная, чтобы ее порвать, нить, которая всегда будет тянуться за ним. Нить, которая связывает его ночные кошмары, и реальное слово "убийца", появившееся на стене колодца.

Стоп, подумаем о приятном, – сказал он сам себе. – В твоем распоряжении целый мир, малыш.

Для начала, это мир нужно было изучить. Еще в полночь все казалось таким простым, но неудача с гномиками обескуражила Ложкина: он что-то не учел. Что? Рука ожила сразу же, но глиняные человечки оживать не хотели. Почему? Что нужно сделать, чтобы оживить глину? Просто вылепить форму? – этого недостаточно. Нужно еще и вдохнуть в эту форму жизнь. Но как это сделать? – Ложкин не знал ответа. Вдобавок, он серьезно побаивался того, что собака набросится на него самого. Почему бы и нет? – рука ведь набросилась. Проблем оставалось множество. Ложкин решил разрешать их по очереди. Для начала он снова отправился в подвал.

И он сразу же увидел, что на первой двери тоже исчез замок.

Это была уже не защелка. Это был отличный надежный кодовый замок, на который так надеялся дед. Очень прочный замок.

Ложкин осмотрел дверь и почувствовал холодок в груди. Осмотрел ее внимательно еще раз. На этой двери не просто не было замка – на ней никогда не было никакого замка! Никогда! Массивная дубовая дверь была совершенно целой, можно было проследить каждую прожилку на срезе дерева. Лак не был поцарапан, не осталось никаких следов толстых стальных болтов, которые еще недавно прошивали эту дверь насквозь. Дверная коробка тоже была издевательски целой. Деньги! – вспомнил Ложкин и подошел к сейфу.

Деньги были на месте, и замок сейфа не пострадал. Ложкин уже понимал, что его деньги в этом подвале, какие-то нечастные сорок тысяч долларов, есть ценность исчезающе малая, по сравнению с ценностью того, что скрыто за второй дверью. А значит, вторая дверь тоже будет не заперта.

Кто-то сумел проникнуть в подвал, неслышно снять замок и войти в тот мир, который Ложкин уже прочно считал своим собственным. Возможно, этот вор еще до сих пор там, может быть, он просто ждет Ложкина за второй дверью, или притаился на ступеньках с оружием в руке, – с оружием, почему бы и нет? Он, тот, кто проник сюда, знает, на что идет и за что рискует. Сюда проник враг. Сюда вошел чужой.

– Эй, – шепотом сказал Ложкин сам себе, – просто развернись и тихо уйди отсюда. Так ты хотя бы останешься жив.

Он еще немного постоял в нерешительности, потом подошел к ящику с инструментами. Взял топор. Взвесил его в руке. Не ахти какая штука, но башку проломит, если понадобится. Острый, недавно заточенный. Впрочем, если вор имеет пистолет, или что покруче, то я уже труп, – подумал он.

Несмотря на эту безрадостную мысль, он все же подошел ко второй двери. Вздохнул. Прислушался. Толкнул дверь и отскочил в сторону.

За дверью была тишина.

– Я идиот, – сказал Ложкин вслух. – Ни один человек не сумел бы снять замки, не повредив дверь.

Но от этой мысли Ложкина чуть не стошнило.

Здесь побывал не-человек.

Нечто пришло оттуда, безо всяких проблем и церемоний проникло сквозь запертые двери, играючи уничтожило тяжелые замки. Наверняка оно здесь, поблизости. И тяжелый топор против него – просто детская игрушка.

Он оглянулся. Толстые кирпичные стены подвала давили на него. Если кто-то убьет Ложкина здесь и сейчас, то труп может пролежать еще очень долго, пока люди спустятся и найдут его.

Он ждал, но ничего не происходило. Он явно ощущал присутствие чего-то чуждого, некой странной сущности а, с другой стороны, это могло быть просто причудой его воображения.

Итак, что мы имеем? – подумал он. – Попробуем рассуждать просто, алгоритмически, безо всяких эмоций. Замков нет, нечто оттуда сумело проникнуть сюда. Возможно, оно до сих пор здесь. Опасно ли это? – неизвестно. Эта штука уже десять раз могла бы меня убить, если бы хотела. Может быть, она попробует напасть на меня в будущем. Что мне делать сейчас? – для начала снова поставить замок. Хотя бы что-нибудь простое, хотя бы тяжелый засов, все, что угодно. Нужно запереть дверь между мирами, закрыть этот ход, иначе…

В сарае был большой тяжелый замок и достаточно инструментов, чтобы навесить его на дверь. Чем скорее это будет сделано, тем лучше.

Он работал лихорадочно, не попадая отверткой в прорезь шурупа, поминутно оглядываясь, потому что ему все время казалось, что кто-то смотрит на него сзади. Несколько раз он угодил молотком по пальцу. Наконец, дверь была заперта. Тяжелый амбарный замок висел на ней, огромный, черный, лишенный всякого изящества и надежности, замок, который наверняка можно открыть простой отмычкой или легко подобранным ключом, но – пока что дверь заперта.

Ложкин вздохнул с облегчением и посмотрел на свой разбитый палец. Нехорошо получилось. Пожалуй, будет слазить ноготь. Но все это мелочи, ведь главное сделано.

Он поднял глаза на дверь и обмер: замка снова не было. Толстые дубовые доски стали совершенно целыми, хотя Ложкин только что собственными руками долбил и сверлил их. Шурупы просто исчезли, вместе с металлическими скобами и самим замком. Исчез даже мусор на полу, стружки и опилки. Сейчас дверь снова была открыта, хотя секунду назад на ней висел тяжелый замок.

Все понятно, – заторможено подумал Ложкин, чувствуя в то же время, что ему абсолютно ничего не понятно. – Все понятно. Попробуем еще раз.

Но другого замка не нашлось ни в доме, ни в сарае. Ложкин надел темные очки, более или менее прикрывающие подбитый глаз, и отравился в магазин. Это был тот же самый магазин, где ему отказались продать колбасу. Здесь торговали чем попало, и металлическими изделиями в том числе. На самом деле, это был обыкновенный сельский магазинчик, случайно оказавшийся в черте города. К счастью, хозтоварами здесь занималась другая продавщица.