Ходиковые тапочки сами подошли к ногам хозяина и сами ушли на свое место под диван, лишь только хозяин положил голову на подушку.

Спал он плохо и видел странные сны. Раза три или четыре он просыпался, вставал и пил холодную воду. В холодильнике стояло пиво, но пива не хотелось. Часам к семи он и вовсе проснулся, хотя по-настоящему и не спал. Он чувствовал себя разбитым и ни капли не отдохнувшим. Он лежал на диване, а в голову лезло черт знает что: какие-то старые воспоминания, потерянные уже лет десять назад, если не больше, лица людей, смутно знакомых, лица людей, незнакомых вовсе. Все это крутилось, вращалось и, как водоворот, сходилось в одну точку. И вдруг ему стало страшно. Он вспомнил: вечерний магнитрейн в прошлом сентябре. Некрасивая девушка, с которой…

– Ты какой-то странный, – сказал Димон, – что такое?

Они сидели у самодельного столика под пыльными тополями и играли в карты. Димону сегодня не везло: он уже успел проиграть полторы уешки. Играли по мелочам, не ради выигрыша, а чтобы иметь повод посидеть и поболтать, поворошить языком всякий бред вроде модных нынче слухов об эпидемии даунизма или о скором вторжении свирепых алиенов, то есть, по простому, инопланетян – просто чтобы убить большое, сонное и бесполезное время.

– Плохо спал. Дрянь всякая снилась и хотелось воды. Селедки вроде не ел.

– С каких пор ты это плохо спишь?

– Вчера в кафе подложили бомбу. Ага, вот и валетик.

– Нашел чем удивить. Каждый день кого-то взрывают. Убило кого-нибудь?

– Никого.

– Жаль, – сказал Димон, – я люблю, когда бабахнет сильно. Чтоб крови побольше, и чтоб по телевизору показали. Я и сам однажды бомбу кинул, маленькую, самодельную. Ехал в магнитрейне и бросил из окна на дорогу, чтоб машина наехала. Но она не взорвалась, понимаешь?

– Ты об этом сто раз рассказывал, – сказал Пингвин. – Наври что-нибудь еще.

– Ладно. Про скелет инопланетянина слышал?

– От которого груди растут?

– Тот самый. Его обещали сегодня возить по городу и показывать живьем. Он весь синий и маленький, метра полтора. Но самое главное, что кости такие прочные, что их даже пуля не берет. Все это обещали показать. Можно будет даже потрогать.

– Бред, по-моему. Как с ним можно переспать? У него что там, особая прочная косточка?

– Слушай, это ты или не ты? – спросил Димон. – У тебя лицо другое. Не так смотрится. И говоришь ты не так. Ты как будто не ты, а твой брат близнец. Знаешь, как в кино. У тебя брата нет, случайно?

– Там, кажется, была радиация, – сказал Пингвин, – и меня задело.

– Где?

– Да в кафе, вчера. Меня бабахнуло прямо в лицо.

– Серьезно?

– Без дураков.

Димон положил карты на стол и достал зажигалку. Молча прикурил и задумался.

– Радиация это плохо. От нее, говорят, потом уродики рождаются. Пойди к врачу. В поликлинику. У тебя что-нибудь болит?

– Да.

– Что?

– Я не знаю что. Что-то внутри. Я все время вспоминаю, это, магнитрейн позапрошлой осенью.

– А что магнитрейн? – не понял Димон.

– Ну ты же там был. Мы ее убили.

– А, ты о ней. Конечно, грохнули ее. А что было делать? Она же была несовершеннолетняя. Да ты не бойся. С самого начала было понятно, что никто не найдет. А сейчас, так уже прошло полтора года. Почти два. И все тихо. Не бойся, не найдут. И потом, она же была уродка. Таких не помнят долго. Туда ей и дорога. Правда, мучилась она долго, это плохо. Я ее раз десять бил по голове, пока она перестала скулить. Ну что ж поделаешь? Забыли и забыли.

– Я, – сказал Пингвин, – принес вчера с собой одну штуку. Не знаю, что это такое. Похожа на стеклянный шарик, но не шарик, а такой сплюснутый. Он светится в темноте. Он был внутри чемоданчика с бомбой. Когда я смотрю на него, у меня болит голова.

– Хочешь совет?

– Хочу.

– Возьми молоток и ударь. Осколки выброси или закопай. И обязательно сходи в поликлинику. Пойди туда прямо сейчас.

Поликлиника начиналась с металлического коридорчика, оборудованного детекторами оружия, наркотиков и других запрещенных вещей. После этого посетитель попадал в камеру нейтриного сканирования, где аппарат всего за минуту выдавал предварительный диагноз и направлял пациента к нужному специалисту. Нейтринный сканер не ошибался никогда. Впрочем, для сомневающихся имелись еще и иридосканер, автоматический выбрасыватель карт таро и кабинет лечения по фотографии.

Сканер направил Пингвина к невропатологу. У кабинета сидела очередь человек шесть или семь, все дружно смеялись, глядя по телевизору очередной повтор триста третьей серии сериала об умниках. Триста третья считалась особенно смешной, и ее повторяли чаще других. Умники в фильме все были низкого роста, и в триста третьей серии дураки подходили к ним, поворачивались задом и пукали прямо в лицо. Это было ужасно смешно. Особенно хорошо фильм смотрелся на современных телевизорах марки «Фуджаси». Фуджаси оборудовались генераторами запаха и ветра. Если действие происходило в сосновом лесу, вы вдыхали натуральный запах хвои. Если на море – вы ощущали настоящий соленый ветер. Если вы смотрели триста третью серию, вы тоже все ощущали, поэтому и было так смешно.

Пингвин с удовольствием пристроился к толпе, предвкушая наслаждение. Ему всегда нравился этот сериал. Однако сегодня все было иначе. Умники плакали не так горько как всегда, а дураки смеялись и пукали не так громко. Актеры играли из рук вон плохо, сценарий был сляпан на скорую руку, и время от времени в кадре даже появлялись какие-то техники в халатах, подающие актерам знаки, когда те забывали роли. Всего этого Пингвин раньше не замечал. Тем не менее, это была именно та, любимейшая, серия фильма. Не в силах объяснить самому себе этот парадокс, он отошел в другой конец коридора и начал разглядывать рекламу во всю стену: «Пей только дорогую водку! Ты этого достоин!» У широкого окна стояла круглая кадка с пыльным полузасохшим мандариниссом. Под мандариниссом спала совсем дохленькая микрообезьянка. Таких в поликлиниках держали для развлечения детишек – детишки ведь любят мучать все живое, они так отвлекаются.

В кабинете врач записал имя и фамилию Пингвина, а потом спросил и кличку. Кабинет был весь белый, весь чистый, если не считать кучки старых яблочных огрызков, сметенных в угол и накрытых бумажкой. Врач выглядел усталым и лениво жевал розовую пластинку имитатора вкуса, время от времени вынимая ее изо рта.

– Пингвин, – ответил Пингвин.

– Врач откинулся на спинку кресла и захохотал.

– Точно, похож! – сказал он, успокоившись. – Я так тебя и буду называть. Я же невропатолог. Сюда в кабинет приходят люди нервные, и им нравится, когда их зовут по-простому, по дружески. Как у тебя с сексуальной ориентацией?

– Как у всех, – ответил Пингвин.

– У всех по-разному. Особенно в этом кабинете. – Врач снова рассмеялся удачной шутке. Пингвин не улыбнулся, и врач оборвал смех на самой высокой ноте, почти на визге. – Ну ладно. Говори свои проблемы.

Пингвин прекрасно знал, что с невропатологом нужно говорить осторожно. Проблема в том, что после того, как нейтринный сканер направлял тебя к специалисту, уйти было невозможно: твоя фамилия уже была внесена в списки. Человек, направленный, например, к невропатологу, и отказавшийся к нему пойти, неминуемо вызвал бы подозрение. А от подозрения недалеко и до службы стандартизации, которая имеет право посылать на принудительное лечение. Но к стандартизаторам можно было попасть и от невропатолога – если будешь неправильно отвечать на вопросы. Поэтому Пингвин решил не рассказывать много, только немножко, только в общих чертах.

– В общих чертах, – начал он, – со мной что-то творится. Болит голова. Плохое настроение. Друзья меня не узнают и не понимают. Говорят, что я стал другим. Даже моя собака на меня рычит. Никогда такого не было. Я все время чего-то боюсь, но не пойму чего. Кажется, я вообще разучился смеяться. Меня не смешит даже триста третья серия.

– Неужели? – удивился врач и хихикнул. – А помнишь, когда буржуй подходит к хилому умнику? Не помнишь?

– Помню, – сказал Пингвин, – но мне все время как-то тоскливо, не до этого.

– Переспи с хорошей бабой, – сказал врач, – или сразу с двумя. Ты с кем спишь?

– С кем попало. То густо, то пусто.

– Вот в этом и дело. Все нервные проблемы, они на сексуальной почве. Если есть проблемы в постели, могу выписать бормотун. У меня дешевле всех, всего девяносто уешек.

Бормотун представлял собой миниатюрное устройство, которое само нашептывало на ушко возбуждающие слова. Причем выбирало именно те слова, которые лучше всего действовали в данный момент. Чтобы правильно угадывать, бормотун считывал майнд-потенциалы с мозга хозяина. В основном бормотунами пользовались женщины. Но хороший бормотун стоил гораздо больше, чем девяносто уешек. За девяносто можно было купить лишь подделку.

– Пьешь много? – спросил доктор.

– Умеренно.

– Молодец. Умеренно не вредно. В клептомании не замечен? То есть, не воруешь?

– Не ворую.

– Воровать можно, нельзя попадаться, – сказал врач. – Вот у меня кто-то постоянно спирает ручки со стола. Подозреваю, что это один и тот же человек. Но ты, конечно, не признаешься. Ручка есть? Хочу выписать рецепт.

Пингвин дал ему ручку, и врач внимательно рассмотрел ее, удостоверился, что видит ее в первый раз, и выписал рецепт. Ручка была совсем старая, обыкновенная. Сейчас вошли в моду самописки, умеющие писать под диктовку голоса.

– Будешь пить три раза в день. Это антидепрессант. Довольно мягкий. Не запивай ничем крепче пива. И найти себе, с кем спать. Это точно поможет. Я тебе это обещаю.

Возьми молоток и ударь. Может быть, дело именно в этом. Может быть, это и поможет. Он шел по городу, но это был не его город. Он шел по улице, но это была не его улица. Он слышал голоса людей, но эти люди говорили на чужом языке. Ему хотелось побежать, но он не мог, он знал, что за бегущим всегда кто-то гонится. Ему казалось, что он попал в пространство слишком многих измерений: каждый звук вызывал к жизни фонтаны звуков, каждое слово – водопад других слов, каждая мысль разворачивалась в бесконечность как фантастический пожарный шланг. Он остановился и задумался над этим. Потом задумался над тем, что научился думать. Он никогда не думал раньше, во всяком случае, в той форме, как сейчас. Мысль будто собирала один большой дом из тысяч и тысяч кирпичиков. Точность и быстрота этого процесса были поразительны. Он оглянулся вокруг себя и увидел, что за каждой мелочью стоит множество причин, и он увидел эти причины, увидел следствия, увидел фантастические арочные конструкции прочнейших логический связей, встающие над предметами, вещами и людьми как прозрачные радуги, а над этими арками – другие, третьи, и так в беспредельность, где, может быть, обитал бог или некое равнодушное существо, порой надевающее его маску.

Так, – подумал Алекс, с трудом преодолевая весь этот мозговой шум, – эта маленькая штучка что-то сделала с моим мозгом. Что-то поломала, остальное неправильно настроила. Инсталировала чужую программу, или что-то вроде. Она заставила меня думать неправильно. Так, как думаю я, не думает ни один человек на этой планете. Вместо человеческого мозга в моей башке теперь какой-то марсианский. Для Земли он не годится. Постараемся, чтобы об этом никто не узнал. А может быть, я привыкну?

С этим пора было кончать. Может быть, простой удар молотком и не поможет, но это годится как первый шаг. Сейчас он был уверен, что сошел с ума, если считать умом то, что имелось в его голове до сих пор. Но, с другой стороны, то, что было в голове раньше, умом назвать никак нельзя, скорее наоборот, так что получалось, что он на самом деле сошел с безумия, если такое вообще возможно. Еще пять минут назад каждая проблема имела всего одно правильное решение, теперь верных решений оказалось множество, и каждое из них было верно иначе. Он не знал, считать это умом или безумием, или тем и другим одновременно, но он хорошо знал то, что виной всему светящийся предмет, величиной и формой напоминающий фасолину. Этот предмет нужно будет уничтожить.

Скорее всего эта штука до сих пор накрыта газетой, – думал он. – Не стоит поднимать газету и смотреть: предмет имеет сильную гипнотическую силу. Но можно нащупать фасолинку под бумагой, поднять молоток и ударить по нужному месту. Потом смести осколки и выбросить.

Он шел по улице задумавшись, прорабатывая в уме варианты, чего раньше за ним никогда не водилось: он привык сначала делать, а потом уже думать, если что-нибудь вышло не так. Его апатичная мысль никогда до сегодняшнего дня не заглядывала вперед. Он шел по улице, наклонив голову к земле и даже не отвечал на приветствия. Он подошел к своему дому, подождал скоростной лифт (дважды обрывался за последний год – шесть человеческих жертв) и поднялся на шестьдесят четвертый этаж. Вот мы и дома. Квартира двенадцать тысяч пятьсот тридцать семь.

Он приложил ключ к лазерному замку и услышал как с той стороны Ройс подбежал к двери, встречая хозяина. Он открыл дверь, и огромное черное тело с ревом бросилось ему на грудь. Пес вцепился в лицо, но только потому, что хозяин успел наклонить голову – Ройс собирался вцепиться в горло.

Глава третья: Стандартизатор.

В двадцатом веке бурный рост промышленного производства породил множество новых, ранее немыслимых, профессий. Например, менеджер по рекламе. Или распускатель слухов, положительных о своей фирме и отрицательных о фирме-конкуренте. Но в двадцатом веке еще не было профессии стандартизатора, в современном понимании. Стандартизаторов не было еще и в первой половине двадцать первого, хотя нужна в них уже имелась, и значительная. Со временем стало ясно, что профессия стандартизатора так же необходима, как профессия милиционера или дворника. И даже больше, потому что дворников можно заменить роботами-уборщиками, некоторых милиционеров – следящими устройствами, громкоговорителями или ящиками для собирания мзды. Зато стандартизатора не заменишь никем.

Лора работала стандартизатором. Точнее младшим исполнительным сотрудником службы стандартизации. В тот день с самого утра она инспектировала школу, отбирая одаренных детей, чтобы образовать из них исправительную группу. Одаренных, к счастью, оказалось совсем немного. Всего семь человек на восемьдесят два класса. Всего семь человек с явными признаками одаренности. С каждым годом таких становилось меньше, и это радовало. Причем двое из семи регулярно принимали наркотики, это несомненно.

Отбор и отсев детей был одной из важных, ответственных, но утомительных обязанностей стандартизатора. Дети контролировались с начала и до конца учебного года. Отметки, отзывы учителей, отчеты о количестве драк и разбитых лампочек, доносы друзей – все принималось во внимание и сразу же вносилось в компьютер. К концу первого года наблюдения компьютер довольно точно определял группу риска. Наиболее опасными считались таланты в области литературы и искусства, наименее – в области математики. Политические таланты и таланты к общественной деятельности считались условно безопасными. В течение второго года наблюдения специальный инспектор вел группу одаренных детей, помогая, по мере возможности, каждому ребенку избавиться от тяжкого бремени одаренности. Детям демонстрировали кассеты со смешными сериалами, разучивали с ними веселые приколы, учили их отдыхать, расслабляться, веселиться, тереться на тусовках и отключаться. А также колоситься под попсовую музыку. Известно ведь, что нестандартный ребенок всего этого не умеет. Нестандартный, он ведь вечно глядит на жизнь будто испуганная мышка пялится на изобилие сыра на столе. Так вот же твой сыр, бери и ешь! Известно, что многие нестандартные этому довольно легко обучаются. Известно также, что есть неисправимо нестандартные дети, которые этого не могут, да еще и не хотят.

В течение второго года наблюдения группа нестандартных обычно сокращалась втрое: большинство талантливых детишек начинали, как и положено детям, гулять по улицам, играть в футбол с приятелями, сосать из бутыли в подъезде, писать слова на стенах и переставали чересчур сильно стараться при выполнении заданий. К сожалению, всегда оставались такие, на которых не подействовали мягкие лечебные и воспитательные меры. Таких приходилось отправлять в специнтернаты для одаренных детей, чтобы там принудительно перевоспитывать.

Итак, с утра Лора оформляла документы на семерых одаренных детишек, которые отправятся в специнтернат. Шесть из семи были девочками, и это очень хорошо, потому что женская одаренность гораздо менее опасна для общества: девочки обычно теряют все признаки одаренности после того как выйдут замуж и нарожают детей. Тут все зависит от количества детей. Чем больше детей, тем быстрее исчезает нестандартность. История человечества не знает ни одной талантливой женщины, которая бы имела бы троих или больше детей. Зато знает множество несчастных, рано овдовевших, незамужних и бездетных. Семейное счастье быстро распрямляет извилины и все ставит по своим местам.

Закончив с детьми, Лора позавтракала в кафе (отвратительно теплое пиво), потом просмотрела список звонков. Микрокомпьютер сам обрабатывал и сортировал звонки, определяя информативные доносы в отдельную рабочую папку. Сегодня такой донос был только один: о человеке, которого чуть было не загрызла собственная собака.

Лора почитала данные, пытаясь, как она делала всегда, заранее представить себе подозреваемого. Работает в кафе помощником повара. Образование среднее, и то хорошо. Увлечения отсутствуют. Спортом не занимается. Несколько раз участвовал в драках. Имеет много друзей. Склонен к обману и мелкому жульничеству – это из характеристики с прошлого места работы. Ага, вот уже и поинтереснее: донос от невропатолога. Да, да, да, знакомая картинка. Семь доносов от друзей: все семеро озабочены его состоянием. Задумывается, угрюм, отвечает невпопад, говорит странные вещи. Соседи подтверждают. Но все это еще ни о чем не говорит. Чтобы судить уверено, нужно вначале поговорить с человеком лично. Подозреваемые обычно избегают личных контактов со стандартизатором, но в этот случае все будет просто: клиент лежит в одном из отделений шестой неотложки.

Алекса доставили в шестую неотложку. К счастью, соседи вовремя отпугнули собаку, вылив на нее ведро побелки с купоросом (у соседей был летний ремонт). Глаза остались целы, но левый удалили по ошибке, так как хирург во время операции был чем-то расстроен, совсем не в себе. Два дня Алекс пролежал без глаза, истекая потом и холодной яростью, прежде чем ошибку заметили. Говорить он пока не мог. Вместо глаза пришлось вставлять паршивый биопротез. Протез выглядел и видел немногим хуже, чем натуральный орган, но требовал регулярной подзарядки. Поэтому в височную кость вставили старенькую квантовую батарею. Все это было самых дешевых моделей, потому что на дорогие Алекс денег не имел. Чем более бесплатна медицина, тем больше приходится платить за каждую мелочь – истина, известная всем и каждому еще со времен царя гороха. Ходить Алекс пока не мог, и злющие санитарки ждали, пока ему станет совсем невтерпеж, чтобы побольше содрать за туалетную утку.

Несмотря на все эти мерзости, шестая считалась хорошей больницей. Хотя бы потому, что здесь каждому поступившему бесплатно делали страховую запись личности на диск. В случае смерти личность удавалось восстановить в донорском теле (если клиент мог позволить себе его купить), или хотя бы поместить ее в компактное кибер-пространство, до лучших времен. Маразматикам здесь делали бесплатную еженедельную подкачку майнд-энергии. В палатах разрешалось просматривать лицензионные диско-жизни, с уплотнением времени до двухсот тысяч. А самым богатым вшивали супервайзер здоровья, микроприборчик, который самостоятельно следил за состоянием всех систем организма и, если нужно, производил текущую отладку.

В тот день с утра он чувствовал себя неплохо, со рта сняли повязку и разрешили говорить; оба глаза видели, хотя левый и с перебоями: он ловил помехи от каждого самолета, пролетавшего неподалеку. Современные глазные протезы могут ловить до восьмисот телеканалов, но в шестой неотложке не было ничего современного.

Лора вошла в палату. Палаты была двухместная, но с одной кроватью. Больница готовилась к ежегодному ремонту, и потому как можно быстрее выпроваживала пациентов. Лора присела на табуретку.

– Здрасте, – сказала она, – я из службы стандартизации.

– Я так и знал, что они кого-то пришлют.

– Значит, ты расскажешь мне все?

Она сразу поняла по интонации этого человека, что донос был верным. Таких сразу видно, они говорят не так как все, потому что те, которые все, говорят просто. Нормальный человек говорит с людьми как с друзьями. Человек человеку друг, приятель и родственник, вот так это по нормальному. А для этих иначе, для них незнакомый человек что-то вроде бомбы или мины замедленного действия. И мину эту, совершенно неизвестного устройства, надо обезвредить одними словами, не делая никаких резких движений руками. Ее обычно так и подмывало шлепнуть такого по плечу и сказать громко: «Расслабься, парень! Что с тобой? «Но она знала, что от нормального обращения такие только съеживаются. Отчего-то они очень боятся службу стандартизации.

– Расскажу. Что вы со мной сделаете?

Обычный вопрос. Они даже не знают ничего, но уже боятся.

– Мы тебя вылечим, – сказала она. – Просто вылечим. Причем бесплатно. И быстро. И не больно. Ты сразу обо всем забудешь. Ты же был нормальным парнем, всю жизнь был. С таким как ты любая девка ляжет в кровать, даже я, вот какой ты, если здоровый.

Клиент повернулся и в первый раз посмотрел на нее, оценивая. Есть первый контакт. Первый контакт самый важный, как объясняли им на спецкурсе «Психология втирания в доверие». Лора расправила плечи и выпятила грудь, чтобы клиент смог получше оценить эту деталь анатомии. Под кофточкой она носила накладные соски, большие, острые и мягкие на ощупь, как носики резиновых клизм. Мужики от такого балдеют. Лоре было всего двадцать четыре и выглядела она прилично. Кофточка издала легкий и приятный музыкальный звук. Современная женская одежда умела звучать, чувствуя заинтересованный мужской взгляд.

– Почему вы нас мучаете? – спросил клиент.

– То есть?

– Оставьте нас в покое. Мы никого не трогаем.

– Чему тебя в школе учили?

– Ничему. Я был разгильдяем.

– Значит, не все потеряно. Слушай. Все дело в экономике. Ты знаешь, что уклоняющиеся от стандартизации попадают в категорию экономических преступников. Это примерно то же, что уклоняться от уплаты налогов. Твоя обязательная стандартность – это твоя плата за жизнь в цивилизованном обществе. Непонятно?

– Нет.

– Современная цивилизация началась со стандартов. Без стандартов нельзя было бы построить ни один станок и ни один двигатель. То есть, один можно было бы построить, но только один и вручную. Как только появилась стандартизация, появилось изобилие. Двести лет назад люди давились мясом старых куриц, жестким, как бельевая веревка, потому что каждую курицу резали отдельно, тогда, когда она переставала нестись. Сто лет назад появились куриные окорочки, лапки, крылышки, головы, все, что тебе угодно. И все свежее и все молодое. Сейчас ты можешь купить все – даже килограмм соловьиных языков и купить на каждом углу – вот это и есть стандартизация. Никто ни в чем не нуждается, по большому счету. Мы живем во времена изобилия – вот что значит стандартизация. Ты можешь выбирать из тысячи сортов пасты для мытья унитазов – и все сорта в твоем распоряжении. Все, что производится, производится для тебя, именно для тебя, миллионы людей раздумывают день и ночь так, что мозги потеют, раздумывают как бы сделать этот или тот товар более приятным и удобным для тебя. Именно для тебя! Вот что такое стандартизация. Вся вселенная улеглась у твоих ног и только и мечтает, чтоб облизать твои ботинки. Это я называю стандартизацией. Каждый товар настолько приспособлен к твоим нуждам, что он входит в тебя, как волшебный ключ входит в отлично смазанный замок. Понадобились столетия, чтобы этого достичь. Чтобы создать изобилие и как можно лучше приспособить его к твоему желудку. В этом состоит прогресс последних веков. Вопросы есть?

– Есть. Причем здесь я?

– А притом, милый друг, что все усилия людей, сотворивших этот волшебный ключ, идут коту под хвост, если замок не соответствует стандартам. Замки должны быть такими же стандартными, как и ключи. Иначе ключи не подойдут.

– Вы все равно не сделаете всех одинаковыми.

– Да никто и не собирается. Люди должны быть хорошими и разными. Потому что, если есть тысячи паст для мытья унитазов, то должны быть и тысячи сортов людей, которые их покупают. Ты что, видел на улице одинаковых людей? Их нет, потому что они должны покупать разные товары. Реклама воспитывает все новые и новые желания, новые и разные вкусы. Понимаешь, разные. Просто не надо жить слишком сложно. И не надо выдумывать лишнего.

– Почему не надо?

– Потому что тогда общество не сможет удовлетворить тебя. Не сможет не потому, что это невозможно, а потому, что это дорого. Чем сложнее причуда, тем дороже ей потакать. Никто не станет выдумывать специально для тебя отдельный сорт пасты – она обойдется в миллион раз дороже. Сечешь? Тогда колись.

– Это произошло пять дней назад.

– Что «это»?

– Я не знаю. Вначале я думал, что знаю, но потом понял, что все гораздо сложнее.

– Не бывает ничего сложнее, – возразила Лора. – Все то, что сложнее – симптомы шизофрении. Говори просто и короткими предложениями. Что это было?

– Небольшой святящийся предмет. Величиной с ноготь на мизинце. Светится только в темноте. Когда я на него смотрел, у меня болела голова. Но он меня не отпускал, он заставлял смотреть. Потом со мной произошло это. Мне становилось все хуже, пока я не начал думать. Я продолжаю думать и сейчас.

– Где?

– У меня в квартире, на столе в прихожей. Эта вещь накрыта газетой. Она очень опасна, не надо на нее смотреть, особенно в темноте. Я собирался разбить ее молотком. Но не успел.

– Почему?

– Как только это появилось в доме, собака стала на меня рычать.

– Угу. Записала. Твой адрес у меня есть. На днях наведаюсь снова. Не вздумай сбежать – это означает уголовную ответственность. До тех пор, пока ты не бежишь, ты не преступник, а жертва.

– А сколько мне могут дать?

– Если в первый раз, это считается мелким экономическим преступлением. До шести месяцев. Но это обычно повторяется. Второй раз до пяти лет плюс стандартизация хирургическим путем. Я еще не видела ни одного человека, которому бы это понравилось, имей в виду.

– Почему бы вам не отпустить меня?

– А по какой такой причине я буду тебя отпускать?

– Знаешь, как в сказке: отпусти меня, я тебе пригожусь. Так ведь делают.

– Так делают только Иваны-царевичи, которые на самом деле Иванушки-дурачки, – сказала Лора. – И потом, ты же не знаешь, где лежит кощеева смерть. Ты ничего не можешь предложить в оплату.

– Может быть, ты сделаешь это без оплаты?

– Без оплаты работают только влюбленные проститутки. Пока.

Она закрыла дверь за собой. Случай показался ей совсем несложным. Незапущенным. Парень, конечно, врет. Но мы все проверим. Скорее всего, это пройдет само собой. Начитался или наслушался какой-то глупости. Почему бы его не отпустить? – потому что, поступая на службу, она давала клятву. И если стандартизатор покрывает или сам распространяет нестандарт, это уже не мелочь, это считается серьезным преступлением. Лора помнила пару таких дел – она подробно изучала их на спецкурсах.

В принципе, сейчас она должна была поехать прямо по адресу, в квартиру того парня. Но работа есть работа, а жизнь есть жизнь. Вначале она заехала домой и часок-другой поболтала с подругой по стереофону. Потом надела комбинезон из стопроцентно облегающей ткани, имитирующей змеиную шкуру (с нарисованными сосками с нужных местах), сходила на модную премьеру. Фильм назывался «Ну, ты понял, мужик!» и шел в объемном формате. И только потом, отдохнувшая и веселая, с пятнышком видеокосметики на левой щеке, направилась на улицу Бодрую. Дом двадцать три. Квартира двенадцать тысяч пятьсот тридцать семь.

Тут ей не повезло. Как раз перед ее приходом случилась очередная авария скоростного лифта. Ящик оборвался и свалился вниз, разбившись вдребезги. Пока не выяснили, был кто-нибудь внутри или нет. Пришлось подниматься обычным, медленным. Это заняло минут десять, потому что медленный норовил остановиться на каждом этаже. До нужного он так и не доехал. Лора пошла наверх черным ходом, спотыкаясь об остатки наполовину сожженных дверей и стараясь аккуратно перепрыгивать загаженные места. Гадили всегда неудобно, так, чтобы легче было наступить в темноте. В углах и на потолке сидели специально посаженные роботы-насекомые, норовившие прыгнуть на одежду и забраться под воротник. На нужном этаже она оттащила в сторону большой узел пыльного тряпья. Из под тряпок выскочила стайка роботов-вонючек, прикольных игрушек, которые, как всегда, заползают в самые неожиданные места и лопаются у тебя прямо под носом. В коридоре было почище, хотя и не намного.

Она открыла дверь универсальным ключом, который имелся у каждого стандартизатора, и зафиксировала документально факт и момент вскрытия. Квартира как квартира, стандартнее не придумаешь. Пластиковая мебель. Надувные кресла. Ночные роботы-лизуны бесшумно ползают по стеклам окон и зеркалам, очищая гладкие поверхности. Нигде ни пылинки – это значит, что жучки-уборщики продолжали свою работу в отсутствие хозяина. При виде человека они всегда прячутся, прячутся так хорошо, что никто на самом деле не знает, как они выглядят. Шторы и обои из разноцветной пластиковой пленки – дешево, но симпатично. Средненькие видеообои всего лишь на одной стене. Лампы, реагирующие на голос.

– Не так ярко! – приказала Лора, и свет ламп стал мягко-голубоватым. Лампы могли излучать даже ультрафиолет, для комнатного загара.

Столик в прихожей действительно существовал, но оказался перевернут, а рваная газета валялась рядом. Ничего необычного, на первый взгляд. Никаких странных предметов. Лора откатила столик в сторону и осмотрела коврик. Тоже ничего. «Не смотреть на это в темноте», – так он сказал. Если ты, девочка, ему поверила, то ты не станешь выключать свет. А если не поверила, то выключи и увидишь, светится здесь что-нибудь или нет. В этот момент она услышала тихий стук и замерла.