- Патрон, на мой взгляд, пиит не та фигура для завершающей комбинации,- перво-наперво выложил свое мнение президенту Главпальто. Ему полярное суждение разрешалось.
      Главпальто пользовался особым довернем президента. Все мы были в особом доверии в зависимости от сути дела. Главпальто имел тонко чувствующую душу на колебание цен и ценностей. Он имел толк в смесях, будь то прозрачная заметка в <Правде>, грузин с чемоданом или предложение купить недорого партию дорогих автомобилей. Выходец из респектабельной знати валютных барменов, он артистично вел свое дело, подобно мэтру сцены не заглядывал в роль, импровизируя по ходу действия. Начинал большой бизнес Федя Званский с покупки двух мешков <арабики>, по газетам вычислив предстоящее повышение закупочных цен. В <Оледе> Главпальто первым открыл личный счет в зарубежном банке, первым купил домик в Бенилюксе. Для нашего президента он был безотказной отмычкой для тех помещений, где ладно сидящий костюм стоит больше дорогой английской тройки. О вкусах не спорят, президент тотчас повторял шаг Званского, не вдаваясь в подробности. Советов не спрашивал: сам артист, он талантливо подражал Феде и превыше всего ценил его вежливую независимость.
      - А я Бориса не для этой цели брал,- скрестил свой прищур глаз президент с открытым взглядом Званского. Главпальто не потупился.Последнее время нашего пиита потянуло к сильным людям. Жириновского он в грош не ставит, сам такой, а Проханов со Стерлиговым ему импонируют. Кстати, по его совету я перевел некоторую сумму активистам Гражданского Собора или как его там.
      - Ваши дела,- аккуратно повел плечами Главпальто. - Федя, после смерти Нюмы Четырботского ты моя главная опора. Я в тебе не усомнился. Разве ты во мне? - Ни в коем случае.
      - Тогда потерпи.- Президент помолчал, и Главпальто помолчал.- В зоне у подобных крикунов были четко определенные обязанности. Смекаешь?
      - Не сидел, но догадываюсь.
      - Ол рихт, как сказал самостоятельно изучающий английский язык, закрывая журнал <Нев тимес>,- пошутил президент.- Присядь, дело есть. Завершающая, как ты выразился, комбинация.
      Правы были все мы, предчувствуя последний рейс <Оледа>. - Есть отличная устная оферта моего давнего дружка из Лас-Вегаса... Недурно, оценили мы, раскладывая позже интересный пасьянс. Тузы к тузам, короли к королям, шестерки к шестеркам. Складывалось. Беневито Арнольда, король шоу-бизнеса и рулетки, в свое время помог нашему президенту открыть валютное казино. Как они делились - их дело, нам перепадало стабильно, будто одновременный выигрыш на чет и нечет, на красное и черное. Не много, но стабильно. Однако что можно выжать из рулетки больше?
      -А ты не торопись,- перехватил наш президент немой взгляд Званского.- Наш общий знакомый хотел бы купить... <Хотел бы купить...> - затаив дыхание, трепетали все мы над интересным пасьянсом.
      - Хотел бы купить,- повторил президент,- .тело Ленина. - Вот это да! - сгребли мы сошедшийся пасьянс в кучу. - Блажь,- усомнился в пасьянсе Главпальто. - А десять зеленых лимонов наличными? Интересно,- не торопился с выводом Главпальто. - И зачем для всего этого Боба? - недоумевали мы. Понятно, у Беневито масса неотмытых долларов, сейчас в России только и отмывать их, скупая стоящие цацки и расплачиваясь наличными - русские нувориши охотней доверяют наличности, <оплате по факту>, и закон тяготения таков: скупается все, что еще не продано; продается все, что попало в поле зрения и плохо лежит; завтра будет поздно, если не поспешить. - А завтра может быть поздно,- заключил президент. Но при чем тут Боба? - ничего мы не поняли. - Да, скажи главпотеху, пусть он выведет нашего пиита на <Память>, на Гражданский Собор, познакомит с кем надо... Пора.
      Главпальто помедлил с ответом, чуть склонив голову, словно прислушиваясь к мелодии заключительного аккорда издалека, и ответил уверенно:
      - Понял, шеф. А звонить Альберту Григорьевичу вы сами станете? Нет слов,- развел руками президент, улыбаясь. Звонку бывшего зама Альберт Григорьевич, конечно, не обрадовался, а вопрос о драгоценном здоровье вовсе игнорировал. - На службу хожу, скриплю,- отвечал он уклончиво. - Куда? НПО <Прогресс>? Советник? И сколько это в деньгах? Три штуки? Альберт Григорьевич, вы шутите. В <Оледе> курьер получает пять. Я шучу? Ничего подобного. Давно вам предлагал место советника. Да, прямо на дому, по совместительству. Десять штук в месяц. Первый раз слышите? Короткая память, Альберт Григорьевич. Кстати, вас зарплата уже два месяца ждет с последней услуги... Конечно, приходите, получайте.
      Куснув пирожок, Альберт Григорьевич отказываться от лакомства не хотел. Подвоха боялся, но объявили новое повышение цен на энергоносители, а еда - самый первый энергоноситель, и Альберт Григорьевич принял дар.
      - И что я должен делать? - на всякий случай позондировал он почву. Стремительные новации в стране отучили привередничать, но научили среди наживок выбирать пожирнее.
      - Ничего особенного. У меня чисто спортивный интерес. Слух прошел, будто скоро мавзолей порушат, и хорошо бы оказаться рядом, собрать кирпичики. Помните, что творилось, когда ломали Берлинскую стену? Абсолютно верно: пять марок за кусочек бетона давали. Расстарайтесь, Альберт Григорьевич. Без шума узнайте, что, когда, куда тело вождя перевозят...
      Президент улыбнулся, представив унылый нос Альберта Григорьевича, которым он примется рыть подкоп под мавзолей. Обязательно будет! Наш президент знал сокровенную тайну Альберта Григорьевича и уверенно пользовался этим - бывший партаппаратчик с детства мечтал стать разведчиком, и лишь природная серость мешала проявиться его таланту, а может, нос, которого он всегда стыдился. Мечты детства остались мечтами в юности, потом кто-то из комсомольских вожаков института обратил внимание на одну особенность: при всей неспособности Альберта Молочкова к наукам конспекты он вел с особой педантичностью - все по полочкам, все аккуратно разлинеено, расчерчено, записано четким почерком. Молочкова пристроили вести картотеки в секторе учета, заполнять анкеты на комсомольцев. Орготдел райкома явился для него тем местом, где развернулся его талант вширь и вглубь. Таких досье на учитываемых коммунистов не имело гестапо, заслуга целиком Альберта Григорьевича. Он неустанно корректировал их, внося новые данные, но умение по этим данным предопределить поступок так и оставалось в тени, и тогда Альберт Григорьевич завел отдельную картотеку для себя, где и делал заключение; этот сопьется, этот разведется, этот не сопьется, не разведется, но ни в коем случае нельзя назначать его на руководящую работу. Ни разу он не ошибся. Цветок его таланта рос и цвел, заполняя все свободное пространство квартиры, а на свободу не выбрался. Можно констатировать: загублена еще одна яркая судьба коммунистическим режимом.
      Зато наш президент мимо талантов проходить не привык. Наконец-то способности стали приносить Альберту Григорьевичу ощутимый доход. По личной картотеке он разыскивал нужного человека и, неплохо интригуя, добивался искомого.
      Предопределить поступки бывшего зама он не мог - не вели в фирме досье на ее работников, чему Альберт Григорьевич сожалел. А без анкетных данных много не вычислишь.
      Время бежало стремительно, Альберт Григорьевич видел это по исчезновению неведомо куда своих респондентов, и он торопился разрабатывать единственный свой пласт с максимальной для себя пользой. К Новому году принято дарить и принимать подарки.
      Тимурывокоманда одарил всех нас новым повышением цен, пока левые и правые ждали съезда, мы отдарились повышением цен на харчи и шмотки, будто раскланялись за любезность, на чем официальная часть новогодних торжеств завершилась, если не брать во внимание ожесточенных перестрелок на Кавказе и в Средней Азии, волнений в самой России, открытых бунтов, полнейшего развала всего государства. Салюты, фейерверки да народные гулянья - не более чем. Так читалось на лицах первых лиц государства. Совковое правительство тем и примечательно - оно может жить автономно от самого народа, он даже мешает ему работать, раздражает. От такой напасти помогают прежние рецепты: спецтранспорт, спецбуфеты, спецдачи и держиморды на кордонах. Нормальный ход, с Новым годом, дорогие товарищи!
      Кому-то стало не хватать на бензин, кому-то на водку, кто-то клялся в микрофон, что последний раз ел три дня назад, и всему этому можно верить, как верили мы много лет про загнивание капитализма и бедствия рабочего класса за бугром.
      Одарил нашего президента Альберт Григорьевич сообщением о действительно предстоящем сносе мавзолея. О перезахоронении тела вождя умолчал. Стал он скуп и прижимист, информацию отторгал кусочками. Президент посулил премию в размере трех окладов и поторопил с завершением подкопа. Через день Альберт Григорьевич докладывал, покручивая в руках карандаш, которым только что расписался в ведомости на получение премии: вынос тела решено приурочить ко дню рождения вождя, когда оголодавший за зиму народ истово займется огородами, и плевать ему на всех вождей, кроме собственного желудка.
      Неплохо накопал Альберт Григорьевич. А вот пиит наш зарылся. Какой-то он надменный стал, на козе не подъедешь. Ни хрена в <Оледе> не делал, а восседал в своем кабинете с видом унтера Пришибеева, и лишь щеточки усов не хватало для сходства со знаменитым фельдфебелем. Президенту жаловались на Бобу: хамит, во все дырки суется, а он отмахивался и благосклонно замечал: <Матереет наш пиит, матереет...> Мы-то понимали, что все это игра кошки с мышкой, но вдруг та ускользнет в норку из-под когтистой лапки? А президент совещался с главпотехом с глазу на глаз и мер не принимал.
      Пост главпотеха у нас занимал отставной чекист, для него эту должность и ввели. Ушли его с Лубянки при Андропове в чине подполковника, молодого и перспективного: не во время гавкнул. Посчитал, новые времена пришли, и ошибся на шесть лет. За эти годы он намытарился в дворниках, в слесарях, в грузчиках и озверел на советскую власть. Перестройку он принял как очередной трюк партийных верхов. По пивным он не философствовал, но в звездный час, видать, прорезался в нем дар речи, когда услышал его наш президент у пивной на Курском вокзале. Дело было сразу после окончания знаменитой партийной конференции, где два игрока блестяще разыграли на публике ферзевую пешку. Один соответственно прошел в ферзи, другой взял тайм-аут. Оба играли одну беспроигрышную партию, а в тайм-ауты публиковали многочисленным тиражом записки из серии <Моя партия: как я дошел до жизни такой>. Оболваненная публика их почитывала. У пивной морально озверевший бывший гэбист взъярился на сторонников Ельцина.
      - Вы где видели честных коммунистов? - наседал он.- Это звучит так же, как честный бандит!
      <Правильно,- уловил президент созвучие своих мыслей со словами будущего зампотеха.- Только говорить такие вещи надо на приличном расстоянии от банды>. А приглянувшийся ему мужик не унимался: - Кому поверили? Горбачев понял, что дни его шайки сочтены, вот он и сделал обходной маневр - делает святого из Ельцина. Потом его на свое место, а пока суд да дело, шайку свою оба пристроят на хлебные места и опять народ доить до крови.
      - Да ты че: ты че!- прихватили ручки пивных кружек на манер курков сторонники опального Ельцина.- Боря честный коммунист и примазавшимся к партии головы скрутит!
      - Э-э, заладили,- сплюнул от злости оппонент Ельцина.- Хоть одного назовите, кому из них когда-либо голову скручивали?
      - При Сталине скручивали! Всем подряд проходимцам! - Оно и видно, какие вы с тех пор безголовые... Заявление опасное для такого места, и президент вмешался:
      - Мужики, по четвертной на нос, пиво разгружать на дворе! - И тихо критикану:- Давай отсюда, сейчас клюв нащелкают. Нашего президента везде принимали за своего. Мужики ринулись на двор, критикан дал увлечь себя к <мерседесу> и дальше - в <Олед>.
      - Да что же я делать здесь буду! - взмолился бывший чекист Николай Петрович Крюков, услышав, что с завтрашнего дня он становится заместителем президента по технической проработке операций с окладом в три тысячи рублей. Сумма в конце восьмидесятых дай Бог каждому.
      - Не кипятись, Николай Петрович,- успокаивал президент.- Ты правильно мыслишь, а это главное. Едва ты наденешь костюм от <Марка и Спенсера> да сядешь за руль <вольво-740>, к тебе потянутся люди. Те, кто вычеркнул тебя из списков ныне здравствующих, теперь сами опасаются той же участи. Вот ты и руководи массами. Кто владеет информацией, тот владеет амуницией. Ясна мысль?
      Мысль отставному чекисту понравилась, но за рулем иномарки он себя представить не мог.
      <Мафия здесь>,- решил он, подыскивая повод, чтобы уйти и не вернуться. К мафии он питал не меньшую ненависть, чем к коммунякам, всосанную вместе с бормотухой за шесть лет вхождения в рабочий класс. Это-то сейчас и проявилось на его лице.
      - Боишься, к ворам попал, народ обжуливаем? - Есть такой резон,кашлянул в кулак бывший чекист. - Тогда слушай. Я вор в законе, десять лет мотал срок по лагерям. Но той животной ненависти к советскому режиму не питаю, какую, наверно, питаешь ты. А потому что не позволил из себя сделать быдло, как ни старались мои лагерные Хиггинсы и лагерное начальство. Я остался человеком благодаря неистовому желанию пожить человеком, когда настанет мой черед. Сейчас мне сорок три, я знаю литературу, искусство, музыку - ту музыку, которую называют классической,- подчеркнул наш президент.- Если можешь, проверь. Я изучал это, чтобы управлять своими эмоциями и пороками тех, кто неисправимое быдло, из каких бы золотых корыт оно ни хлебало. И мое время пришло. Если же ты думаешь, что мои руки грабят Россию, ошибаешься снова. Здесь все давным-давно разграблено или превращено в хлам. Мы одни крохи подчищаем. - А простых людей не жалко? Последнее у народа тянешь. - Народ? Какой народ? Тех, кому вроде бы платили, а они вроде бы работали? Не жалко, Николай Петрович. Это быдло. Ты вспомни, к чему этот народ приучили: не лезь куда не просят, помалкивай и будешь жить, как все. А как жили? В бетонных каморках с унитазом в изголовье от тесноты. Поел и в стойло. А что ели? Нитраты и гнилую картошку. И помалкивали... Как же можно уважать такой народ? Нет, Николай Петрович, ты мне <Рабыню Изауру> не крути, плакать не стану, я богатый. Пусть теперь плачут все чванливые дешевки, успевшие обзавестись <жигулятами>, дачами и дебильным потомством, считавшие, что их уклад жизни никогда не изменится. Изменился, Николай Петрович. Я <мерседесы>, как перчатки, меняю, а их сраные <жигулята> на решето похожи, у меня вилла в Люксембурге, а им в бетонках вековать. И так им и надо, пусть сосут двадцать первую лапу, если не заставят себя думать иначе, стало быть, работать, а не придуриваться, тогда у них кое-какой шанс появится выбиться в люди из быдла. А я делаю деньги не для одного собственного обогащения, мне в скором будущем отстраивать захезанную территорию с вечным именем Россия. И деньги эти у меня никто не отымет, поскольку лично для меня уравниловка отменяется, я своего кровного быдлу не отдам.
      - Складно излагаешь,- кивнул отставной чекист.- Я бы поверил тебе, да больно название твоей конторы доверия не внушает.
      - Так мы пока в Зазеркалье находимся,- усмехнулся наш президент.- А ты хотел, чтобы я трудягой фермером надорвался, так и не взрастив пшеницы, прибитый бывшими аппаратчиками и бездарными законами? Или ты знаешь способ обогащения с незамаранной задницей?
      - Так обогащаешься все-таки? Наворуешь и за бугор? - гнул прежнюю линию отставной чекист.
      - А тебе классовое происхождение не велит обогащаться? Или наш дорогой Ильич до поры до времени в Мытищах отсиживался?
      - Претит. Мне от жизни много не надо. - <Жигуль>, квартиру и бабу на сносях? - А этого мало?
      - Так ты для такого минимума и работать станешь вполсилы! засмеялся наш президент, а отставной чекист обиделся: - Для нормального человека хватает... Впрочем... - Что впрочем? - Разного мы поля ягоды.
      - Присловье. Все ягоды с одного поля. Только одна созрела, а другая недоспелая. Давай-ка, Николай Петрович, дозревай и приходи. Либо у тебя появятся деньги для нормальной жизни, либо останется упрямая башка, умная, между прочим. А с какой стороны баррикад в нее пулю всадят, разницы нет. Ты, как я понял, не за левых, не за правых - в последней стадии созревания.
      - Подумаю,- буркнул отставной чекист.- Ты, кстати, за какие подвиги десятку отсидел?
      - Сел за мелкое хулиганство на три года, субчика одного отделал, остальное в зоне намотал: побег, сопротивление охране. Вот тебе и первое задание, Николай Петрович, проверь сам, за что сидел, разузнай через старых друзей. Через неделю жду.
      В назначенный срок мы со всей душой приняли Колю Крюкова в фирму. Оказалось, пьет мужик классно и не пьянеет, язык попусту не дрочит, компанейский на все сто, а работает - любо-дорого. Что там рассусоливать, добрая закваска в чекистах! И только вечное наше скотство превращает крюковых в крючковых. Это зампотех приучил нашего босса интересоваться ремонтом станций метро. На всякий случай, вдруг <мере> подведет, а такси нет.
      Да, кстати: <740-ю> из нашего гаража зампотех не взял. Обычную ^девятку> куда-то сгонял, движок отрегулировал, заодно телефончик<сателлит> установил. И с этим ясно: практика.
      Боба, пришедший в <Олед> годом позже, Крюкова невзлюбил. Без году неделя, а фыркал. Завсегда бараны перед волками кручеными рогами похваляются. На шестилетнее пребывание отставного подполковника в рабочем классе внимания не обращал. А ведь оба в те дооледовские поры хаживали на митинги. Видать, разные пружины толкали. Первый к трибуне рвался, в ближайшее окружение, будто ему ниспослано свыше руководить. Другой молча слушал в толпе, грамотно отделяя семена от плевел, но заслушивался и упускал момент, когда трибуны-оратаи перепахивали толпу в ревущее стадо. С этого момента его можно кормить исключительно плевелами, резать на шеренги или прогонять сквозь мясорубку на коммунистические котлеты. Но что-то ведь гонит недовольных на Манеж, под Останкинскую башню, всюду, где подобные им, обиженные и оттесненные? Именно: им подобные - стадное чувство! Мы с тобой одной крови, у тебя нет денег, у меня нет, это ммм-у-у-чительно. А забодаем всякого, кто не с нами! И закипит мятная кровь, сдобренная бормотенью, и давит стадо копытами старушек, пришедших сочувствовать, а рога крушат витрины за их холодную отчужденность, за то, что отделяют неведомый и недоступный мир, потому и ненавистный.
      Неприязнь Бобы к зампотеху мы разглядели сразу. Она сочилась вместе с эпитетами, до которых пиит был горазд. <Недобиток>, <отставной гэбист>... А сидели ведь разно! Боба на приставном стульчике, а зампотех, если не одессную от президента, то ошую точно.
      Мы с интересом ожидали, каким образом установится статус-кво. Президент не вмешивался: спасение утопающих - дело рук самих утопающих. Таков закон, выверенный им в зоне. Забодать Бобу отставной чекист мог изощренным способом, мог и грубо, но чувствительно. По опыту мы знали: едва Бобе наколотят задницу, он на некоторое время обретал стабильность, замечал окружающих и выпрашивал сочувствия.
      Замирились они восхитительно просто. В вечер своей неудачной презентации и бодания с белой лебедью вызволял Бобу из <Павиана> зампотех. Вывел его через запасной выход во всем непотребстве и лебяжьем пуху на свежекупленном пиджаке, в обход сглаза и злорадства челяди <Павиана>. Ключ от этой двери имели только президент и зампотех. Первый плюс. Он завез Бобу в сауну, омыл и высушил слезы. Второй плюс. Боба читал ему стихи и с удивлением слушал целые поэтические главы из Пушкина, Блока, Есенина в ответ, что автоматически тянуло на плюс третий. С той сауны Боба называл зампотеха исключительно Николаем Петровичем, бодаться прекратил, пока над его губой не стали пробиваться фюрерские усики, и это означало: Боба всех нас не уважает, он на голову выше и покажет еще всем.
      Эх, плоть человеческая! Невдомек же Бобе, кто его в фюреры подсаживал. Решил, за бойцовские качества - петушок новой революции, красный перчик в российскую бурлящую похлебку. Вышло, наш президент сберег его для собственного варева не перчиком для остроты, о мясце и говорить нечего, а тем, что японцы называют <адзи-но-мото>, <основание вкуса>. Добавишь в блюдо и понятней оно: мясо - мясистее, курица куристее, рыба - рыбистее, как утверждал большой правдист и знаток японской кухни Всеволод Овчинников. Другой классик современности подобный проявитель искомого расшифровал иначе и вынес в название романа. <Наш человек из Гаваны>. Вот кем довелось стать нашему пииту, чего он не подозревал, в стане российских шикльгруберов и полозковых под ниноандреевским флагом. Почему-то их тайные сходки вызывали болезненный интерес нашего президента. Может быть, старая истина <История повторяется дважды: один раз, как трагедия, другой - как фарс> сыграла свою роль, кто знает. Августовский фарс видели все, нашему президенту было с чего готовиться на всякий случай к трагедии. От нас он ничего никогда не скрывал. Бывало, чтобы не обременять всех ради узкого задания, он вызывал к себе одного из нас, а позже по мере необходимости подключались другие. Ни одна копейка не проходила мимо рук нашего главбуха, ни один документ - мимо главюра, ничто не решалось без Федора Званского, только главпотех был дальним краем нашей обороны и наступления. Он один мог знать от президента контуры предполагаемой сделки, если это касалось коммерческих тайн фирмы, а выносить на общее обсуждение было рановато.
      После смерти Нюмы Четырботского право первой подписи взял президент, а Боба наивно полагал, что исполнительный директор обязан обеспечивать порядок в офисе. <Ой, уберите этого козла!> - хором требовали секретарши и референточки. <Сами убирайте>,- отмахивался президент. Референточки склонялись к мысли устроить Бобе <темную>, как вдруг Луиза, программистка Главпальто, самый высокооплачиваемый специалист в <Оледе>, крупная статная блондинка, обуздала Бобу. Очередной разнос стал последним. Луиза, которая не носила лифчика и принципиально до самого седьмого ноября трусиков, встретила Бобу приподнятым подолом юбочки-клеш. <Это что такое!> - взвыл Боба, завороженный видом стройных ног, по всем канонам классической красоты сходившихся в семи точках с мохнатым чубом в седьмой. <Друг мой, ну почему вы такой нервный?> - спросила она бархатно. Боба попятился прочь. <Куда же вы? Напоите меня вином и угостите яблоками, ибо я изнемогаю от любви>. <Какие яблоки!> - схватился за голову наш моралист, убегая вон. Выходка сошла с рук Луизе. Она была сверхклассным программистом, и, ходи она хоть голяком, никто бы ее не упрекнул. А Боба заперся в своем кабинете и стенал там от боли или от борения с диаволом. Мы его увидели покидающим офис в шесть часов вечера ослабевшим и бледным.
      - Доброе утро,- приветствовал он секретарш утром следующего дня и шустро мелькнул к себе. И правильно: весь женский персонал <Оледа> собирался заласкать Бобу до смерти, затискать в свальном порыве, для чего подготовились основательно: таких мини не придумал бы сам Слава Зайцев, такой максиоголенности не знавали знаменитые Содом и Гоморра. Все обошлось. А вскоре наш пиит остыл к административной деятельности, сидел запершись у себя целый день. <Стишата кропает>,- решили мы. Президент поразмыслил над этой новостью и решил: <Женить пора, упустим жениха>. Так и мы не пальцем деланы! По мерам предосторожности президента, по накалу растущих страстей в государстве догадывались о какой-то грядущей гадости. Симптомов навалом.
      Ну, совместная атака правых и левых на главу страны, беззубое правительство и узколобый парламент - это не симптом, это болезнь нации. Россия - занятная невеста: выбирает себе суженого, выбирает, а потом как выберет! Народ после такого обручения в наглянку лезет ей под подол, сиськи крутит и пуп царапает. Избранник ни гуту. Но ведь это нас лапают, а не тетю из Сан-Франциско, наши резинки трещат, оголяя срамные места. И мы сами ратовали за такого жениха, никто не подталкивал. Вот ведь россчудило! Сам себя трахает, сам орет от боли, сам подначивает: <Давай, давай!> и сам на себя всему свету жалуется. А мазохист какой! Сначала дает себя очаровать краснобаям, потом расчухается и кричит - долой! А ему в ответ: <Коней на переправе не меняют!> Вот те на... Какие кони, где! От Герделя и Дианы, что ли? Ну, братцы, плакать хочется, а вы смешите. Это у Врангеля были кони, а мы своих Герделю скормили.
      И, как на зло, отплакались по телевизору богатые - вообще нечем занять народ перед голодной зимой. Ну, над Лигачевым потешились, потом Косноязычный наш поехал лекции куда-то читать, с переводчиком, разумеется, иначе никто не поймет - опять весело, но не то. Раз хлеба стало не хватать, нужны отменные зрелища. Маленькая победоносная война, например. <Пора,- сказал наш президент.- Женим мальца>. Невеста сыскалась в своем коллективе. Зашла как-то Луиза-программистка к Бобе извиниться за былую бестактность и застряла там на весь рабочий день. А на другой день Боба переехал на жительство к своей избраннице и явился на работу в цветном галстуке-итальяшке. Дело явно шло к свадьбе, в чем все мы не сомневались. Луиза сразу поделилась с подружками: <Карлик, а о-го-го!> Мы так и поняли: <и-го-го> - это конь, <о-го-го> - ишак. Дело шло к развязке.
      Президент распорядился всю наличность <Оледа> в валюте перевести на счет офшеровской компании в Сингапуре. Ее учредителями были ясно кто - мы. Президент со товарищи.
      Запаслись визами, кто куда, ждали крайнего предела. Не крови боялись, не голодных бунтов, не погромов чернорубашечников, не диктатуры рабочих дружин с расстрелами на месте, не картавых проходимцев, мобилизующих толпу криком <Ггабь наггабленное!> и не армейских полковников, доведенных нищетой до белого каления. Опасались мы ползучей серятины, бурбулисов, очередной смены руководящих инфузорий с их единственно жизненной позицией - делиться, делиться, делиться. Ну не хотим мы делиться, не хотим! Познавши иную, не нищенскую жизнь, когда работа окупается заработком, когда довелось глотнуть свежего воздуха, как-то нет желания вновь окунаться в болото, кишащее безысходностью бытия. И пропади она пропадом, такая родина, где мошенничая слаще и проще жить, где Гермесу не помогают крылатые сандалии облетать грязь и бездорожье российских широт. Никаких дележей. Правило капитала - множиться. Никто из нас не отдаст своего, каких бы чрезвычайных комиссий не создавало затюканное и беспомощное наше правительство.
      Мы ждали последней крайности, когда от слов <Пропади ты пропадом!> уже не веет кощунством.
      Итак, грянул Новый год. Все материли правительство и гиперинфляцию, депутатов и коммерцию, сволочную жизнь и приватизацию, которую уже окрестили <презерватизацией>. Однако в новогоднюю ночь, как всегда, пили шампанское, очень закусывали и веселились традиционно. Потрясения последних месяцев ушедшего года многих выбили из седел, но кляч на переправе так и не поменяли.
      К полудню первого мы собрались в сауне чисто мужской компанией. Выгревались, попивали жасминный чаек и пиво <Сан Мигуэль>, лениво луща подсоленный миндаль. Лениво текла беседа, как бы ожидаючи выхода шлаков новогодней ночи. Один Боба приналег на водочку. Выпьет стаканчик, килечку в раззубленный рот опустит и покручивает хилыми мускулами, картинно принимая позу супермена. Показывает всем нам, какое мы оно, а он первую красавицу на шпагу взял. Шпага у нашего пиита, вот те крест, в самом деле аховый инструмент. Что поделаешь, корявое дерево в сучок растет.
      - Шеф,- нарушил нашу леность Боба,- а почему у всех есть загранпаспорта, а у меня нету? Начальник я или нет? Мы с Луизой решили в Сингапур прошвырнуться, косточки погреть, себя показать. Луиза обожала выезды. Кого-нибудь из нас она регулярно сопровождала в экзотические края.
      - Красивый город,- прочувствованно вздохнул президент. И мы тоже.- Валяй. Анкету заполни, четыре фотки и три тыщи целковых паспортисту сдай, а через неделю увидишь славный город Сингапур.
      - И все? - не поверил простоте исполнения бывший диссидент Боба Мосюк.- Ну, взяточники! Ну, прохвосты! Точно. На Смоленской площади взятки брали без стеснения. <Неутоленная страсть,- высказался как-то наш президент.- И я их понимаю. Раньше, кроме элитных работничков, мало кто за бугор выезжал регулярно, сытой жизни касался, теперь всяк кому не лень еще и в пятизвездочных отелях живет, стриптиз без утайки посещает - не обидно ли наследным тварям партийной знати? Вот и торопятся эти завистники урвать что-либо, пока под зад коленом не дали. Ведь их по причине полной бездарности никто не возьмет>.
      Не любит наш патрон мидовских по другой причине. Был у нас свой человек в здании на Смоленской площади - Коля Мельник. Мзду за визы и прочее в зеленых брал, всякий раз тарифы повышал, ссылаясь на опасность промысла. Шеф ему верил, пока не узнал, что за все это в пять раз дешевле берут, и притом официально. Ох, гневался... Тогда мы наняли по договору бывшего мидовца, он нам визы проворачивал за обычную зарплату, еще и благодарил.
      - И все,- подтвердил президент, направляясь в парилку. Мы лущили миндаль, молчали, Боба потянулся за шефом, где достал его разговорами о моральной несовместимости желания ехать за границу и нежелании давать взятку за какой-то паспорт.
      - Неужели вам, грамотному человеку, нравится этот бардак? Куда ни сунься, всюду взятки, всюду деньги, деньги, деньги! - Джентльмены не говорят о деньгах, они у них просто есть,- заметил президент,- а бардак святое место, созданное для санитарии. А я такой, как все. Стихи помните? <Я иду по росе, босы ноги мочу, я - такой же, как все...> - А я не такой, мне за державу обидно,- оскорбился Боба. - Ваше благородие, господа поэты, как котики. Их отстреливают до тридцати лет, а вам полвека стукнуло. Зажились на белом свете. Из долгожителей этой опасной профессии знаю только мэтра Евтушенко. Он так петлял по жизненному полю, что не нашлось охотника стрелять столь тощего зайца. Это раз. Дальше: не дело подмастерья учить жизни мастера. Дела у прокурора, у вас делишки, которые поручает босс. А втретьих, чего вдруг ваше благородие заговорило языком новых спасителей России? Поздновато краснеть, ваше благородие. Как наслышан, бывшие обкомовские, горкомовские и прочие красные набело анкеты под дворянство и казачество переписывают. Вы и там опоздали пристроиться.