Две девочки, Юля и Маринка, решили поиграть в дочки-матери.
      — Чур, я буду мама, а ты — моя дочка! — первой объявила Юля.
      — Нет уж! — не согласилась Марина. — Почему это ты — сразу мама, а я — всего лишь дочка?!
      Мимо пробегал соседский мальчик Игорёшка.
      — Ладно, — согласилась Юля. — Я буду мамой, и ты тоже будешь мамой! А Игорь у нас станет… сыном!
      — Ещё чего, больно нужно! — на бегу отозвался Игорёшка. — Лучше я стану лётчиком! И шофёром грузовика тоже! А главное — моряком! Полный вперёд! Ту-ту-у! Чух-чух!
      Марина посмотрела вслед убежавшему Игорю и вздохнула, покачав головой:
      — Да, пусть пока поиграет в лётчики!
      — И в моряки тоже! — согласилась Юля. — Какой он ещё малыш, наш сынуля!

      Поросёнок был глупый и доверчивый.
      А ещё он пел. Тонким голосом выводил этот розовый несмышлёныш свои грустные песенки, и от этого становилось жалко поросёнка вдвойне!
      Потому что хозяйка досталась поросёнку злющая! И в лес-то он не гулять пошёл, от хозяйки удрал, а там!…
      В лесу подстерегало поросёнка самое страшное! Из-за куста выставил свою лопоухую и нечёсаную голову волк, разинул пасть сначала от удивления — поросёнок в лесу!
      И все в зале увидели огромные волчьи клыки и зубы!
      — А-а-а-ай! — прошелестело по рядам. — Он крадётся! Волк! Волк! Сзади! Беги, беги, поросёнок!
      Моя племянница Женя, не отрываясь от сцены, схватила меня за руку, всем тельцем прижалась ко мне.
      — Беги! Беги! Беги же! — гул в зале нарастал, кто-то из мальчишек даже вскочил на ноги и затопал. — Да беги же ты!
      Но поросёнок, занятый своими горькими мыслями, продолжал петь печальную песню и ничего не слышал.
      — Да беги же ты, беги, он сзади! — запищала какая-то маленькая девочка над самым моим ухом.
      — Не съест он его, что вы зря кричите! — вдруг прозвучал в спину тихий, но уже солидный, ломающийся голос. — Не съест он его!
      От неожиданности я едва не забыл о волке.
      — Чего кричать? — продолжал тот же голос. — Не съест, я же знаю!…
      Я повернулся. Прямо за мной сидел худенький белобрысый мальчишка в скромном костюме. Он вцепился в подлокотники кресла так, что даже в полутьме зала было видно, как побелели от напряжения пальцы. Голову мальчишка вжал в плечи, и вовсе не самоуверенность и всезнайство, а надежда звучала в мальчишечьем голосе.
      Тут волк остановился в шаге за спиной поросёнка и победно взмахнул хвостом!
      — Беги! Ну, беги же! — вдруг отчаянно закричал мой сосед сзади.
      И тогда я не выдержал и тоже закричал! Закричал, не слыша собственного голоса в общем гуле; не заботясь совершенно, что обо мне могут подумать — взрослый дядька, а кричит и топает в детском театре!
      — Беги! Беги, поросенок! — что было мочи орал я. — Беги же! Сзади волк!

      Бабушка испекла свой замечательный пирог с капустой и позвала Саньку:
      — Сашуля, попробуешь кусочек?
      — Динь-динь! — отозвался Санька.
      Бабушка очень удивилась.
      — Я что-то не совсем поняла, хочешь ты пирога или нет, — покачала она головой.
      — Динь-динь! — радостно повторил Санька и уселся за стол.
      — Ах, динь-динь, — улыбнулась бабушка и стала с удовольствием наблюдать, как Санька уплетает пирог:
      — Вкусно?
      — Динь-динь! Динь-Динь!
      — Динь-динь, — бабушка подложила Саньке на тарелку ещё кусочек восхитительного пирога и позвала дедушку:
      — Динь-динь!
      — Динь-динь? — спросил дедушка, появляясь в кухне. — Динь-динь?
      — Динь-динь! — объяснила ему бабушка и показала сначала самый большой, и румяный кусок, а затем поменьше:
      — Динь-динь? Или динь-динь?
      — Динь-динь, — выбрал дедушка. — И динь-динь тоже.
      — Динь-динь, — согласилась бабушка.
      Санька подозрительно посмотрел на бабушку, затем перевёл взгляд на деда.
      — Чего это вы раздиньдинькались? — прищурившись, спросил он. — Других слов не знаете, что ли?
      — Бy-бу, быр-быр, — пожав плечами, ответил дедушка.
      А бабушка развела руками: мол, как же не знаем, очень даже знаем.
      — Фу-фыр! Гы-гы, — отчетливо произнесла бабушка.
      — А, ну тогда ладно, тогда другое дело, — успокоился Санька. — Динь-динь!

      Во дворе уже стояло штук девять снеговиков. Или, может быть, даже двадцать семь.
      Но Санька с Костиком всё равно слепили еще одного снеговика, самого лучшего.
      — Здорово получилось! — сказал Санька Костику, когда дело было сделано. — Только вот лицо у нашего снеговика какое-то странное вышло… Грустное, что ли… Даже унылое!
      — Сам виноват, — согласился Костик, заглянув снеговику в глаза. — Щёки снеговику ты лепил, и морковку кто воткнул?…
      Санька тоже внимательно изучил толстые щёки снеговика и губастый рот, покачал головой.
      — Я же на тебя смотрел, Костик! — объяснил он. — Где у тебя нос, у снеговика морковка! Вот снеговик на тебя похожим и получился!
      — Сейчас переделаем! — немедленно решил Костик. — Постой, Санька, не вертись!
      Санька выпучил глаза, оттянул двумя пальцами свой нос подальше, чтобы нос стал длинным и похожим на морковку, и надул щёки. А Костик, глядя на Саньку, переделывал снеговику лицо.
      — Ну, как? — спросил Санька, боясь шелохнуться.
      — Ещё хуже получается, — отозвался Костик. — Вид у тебя, Санечка, с надутыми щеками глупый-преглупый, знаешь ли…
      Санька досадливо махнул рукой. Они стояли ряжом, два лучших друга, Санька и Костик, и смотрели на своего незадачливого снеговика.
      — Почему же ты у нас такой вышел? — сказал, наконец, снеговику Санька. — Молодец молодцом, даже богатырь! А лицо у тебя то унылое, а то и вовсе глупое!
      Снеговик ничего не ответил Саньке, что было совсем неудивительно. Их, этих снеговиков, стояло во дворе штук тринадцать, а то и сорок два.
      — Сашуля! Костик! Идите домой, горячего чаю попьем! — позвала мальчишек бабушка.
      Бабушка вышла на крыльцо в домашних тапках, накинув на себя старую потёртую шубейку.
      — Пойдем, Сань, — сказал Костик. — А то бабушка твоя замерзнет!
      — Может, и ты с нами? — подмигнул Санька снеговику. — Попьём чайку — заодно что-нибудь придумаем.
      — Ты что, снеговику нельзя! Снеговик же в комнате растает! — засмеялся Костик и вприпрыжку побежал подъезду.
      — Постой здесь, я скоро! — Санька дружески похлопал снеговика по плечу и отправился вслед за Костиком.
      Уже у крылечка Санька зачем-то оглянулся и ещё раз посмотрел на нового приятеля.
      Лицо снеговика отсюда казалось немного смущенным и добрым.
      Снеговик улыбался.

      К девочке Танюшке Дед Мороз приходил уже дважды, и всегда ночью. Первый раз он оставил два огромных румяных яблока и спелую грушу, а второй — большую шоколадку и звонкий стеклянный колокольчик.
      — Папа, а ты видел Деда Мороза, когда он приходил? — допытывалась Таня у отца.
      — Нет, — всякий раз серьезно отвечал тот. — Я спал. И мама спала. Утром проснулись, а у тебя на подушке подарки!
      Танюшка вздыхала и грустно качала головой.
      — Что же вы так! Это всем детям положено спать ночью! А вы-то большие, взрослые!
      Стеклянный колокольчик тоненько звенел, подтверждая девочкину правоту, папа смущенно разводил руками и соглашался с дочерью: мол, да, так уж вышло, и ничего теперь не поправишь.
      Прошло какое-то время, и Таня вдруг спросила:
      — Папа, а ты хотел бы увидеть Деда Мороза?
      — Конечно, — не раздумывая, ответил отец.
      — Ну, так давай пригласим его днем! Пусть приходит к нам в гости! Ладно? — предложила девочка.
      Отец хмыкнул и посмотрел на дочь долгим внимательным взглядом.
      — Мы ему напишем письмо, — придумали вместе. — Не откладывая!
      Прошло еще какое-то время, Новый год был уже совсем близко, и Танюшка все чаще нет-нет, да и спрашивала:
      — Интересно, когда же к нам придет Дед Мороз? Ведь он уже получил наше письмо?
      — Нужно что-то предпринять, — вечером, когда Танюшка уснула, на кухне шепотом сказала отцу мама. — Иначе ребёнка ждет жестокое разочарование.
      Утром Танюшкин папа отправился в артистическое бюро, где можно было вызвать на дом переодетого Деда Мороза с подарком или даже Снегурочку. Выяснилось, что сделать это просто, но стоить будет очень дорого.
      — Я подумаю, — сказал отец.
      И стал размышлять, где бы достать денег. Чтобы быстро и побольше. И ничего особенного так и не придумал.
      Придумала Танюшкина мама.
      — Идея! — сказала она папе опять шепотом и опять на кухне вечером. — Понимаешь, ведь в детских садах утренники закончились, верно? Верно!
      На следующий день Танина мама отправилась в детский сад, где воспитательницей работала ее подруга, и совсем на короткое время выпросила костюм Деда Мороза вместе с бородой и валенками. Этот наряд, пока Танюшка не видела, спрятали у соседки, в своём подъезде. Там же оставили хороший подарок.
      А потом папа отправился как бы по делам. В самом же деле он пришёл в соседнюю квартиру, там облачился в красный тулуп, нацепил бороду…
      И вот раздался стук в дверь.
      — Здравствуйте, узнаёте, кто я?! — добрым басом объявил с порога самый настоящий Дед Мороз. — Где тут замечательная девочка Таня?
      — Я здесь! — закричала Танюшка.
      Она нисколечко даже не удивилась, но очень обрадовалась:
      — Проходи, Дедушка Мороз! Мы тебя очень долго ждем! Проходи! Будем вместе чай пить! С бубликами!
      Дед Мороз прошел в комнату, вытащил из oгромного мешка подарки: куклу Анюту, конфеты и мандарины.
      — Ну вот, Танюша, расти большой! — сказал Дед Мороз. — А мне пора, меня другие дети ждут! Я не могу задерживаться!
      Девочка прижала подаренную куклу и вдруг больно прикусила губу. На глазах у нее появились слезы.
      — Танюша! Танюшка! Танюшенька! — забеспокоился Дед Мороз. — Что случилось?! Не нужно плакать! Скажи мне, что случилось?
      Таня вздохнула, дотронулась пальцем до красного шелкового рукава Деда Мороза:
      — Дедушка, а ты совсем-совсем не можешь ждать?
      — Совсем, — упавшим голосом подтвердил Дед Мороз.
      — Понимаешь… — девочка сказала это так тихо, что Дед Мороз нагнулся, и дальше Таня шептала ему на ухо. — Я ведь не для себя… Я хотела, чтобы настоящего Деда Мороза увидел мой папа… А он куда-то ненадолго вышел.

      От влажных булыжников вдоль тропинки пахло весной. Весной пахло от кустов с набухшими почками и мутных луж.
      А на берёзе уже появились первые листья.
      Я притянул к себе ветку и уткнулся в неё лицом. Тёплый крошечный зелёный лист пахнул летом.
      Дочь моя засмеялась и вытащила из кармана пальто яблоко, протянула его мне. От яблока пахло прошлогодней осенью.

      Месяц назад Лёшка вернулся из «Артека».
      Он привёз множество значков, забавные поделки, а кроме всего прочего — коробку с морским песком и круглыми, обкатанными камешками, солёную морскую воду во фляжке и совсем немного… южного неба.
      Лёшкин друг Витька долго и уважительно перебирал всё это богатство, а южное небо отставил в сторону без всякого интереса.
      — Банку-то пустую зачем привёз?!
      — Это небо! — объяснил Лёшка. — Южное небо!
      — Чего?! — ушам своим не поверил Витька.
      — Южное небо, — повторил Лёшка. — А вот это песок и галька… Вот здесь вода… А это небо…
      Витька долго хохотал до слёз. Потом вдруг замолчал и с жалостью посмотрел на друга.
      — Ты там ничем не болел?
      — Ничем! — Лёшка обиженно отвернулся к окну.
      — Да нет, я же ничего такого!… — Витька понял, что перегнул. — Лёха, я вот о чём… Ну, воды ты зачерпнул в море… Гальки насобирал… А с небом-то как?!
      — Да мы в поход ходили, — начал объяснять Лёшка. — На гору Роман-Кош… Там, на вершине, уже небо! Облака — между деревьями ползают, за кусты цепляются…
      — Вот так идёшь, а на ветках облако висит! Как простыня?
      — Ну да, точно, — подтвердил Лёша. — Так мы там, на вершине, обед варили. И зелёный горошек ели из банок… Я и догадался, банку помыл, просушил… А потом набрал немножко неба и завинтил крышкой!
      — Просто воздуха, значит, набрал и завинтил? — снова рассмеялся Витька. Он взвесил на ладони банку. — Хорошо, хоть этикетку отмыть догадался! А то было бы южное небо марки «Зелёный горошек»! Давай откроем?
      — Нет! — Лёшка проворно подскочил к другу и вырвал заветную банку.
      — Ты чего?! — изумился Витька. — Или в самом деле думаешь, там что-то особенное? Такой же воздух, как у тебя в комнате! Небо… ведь небо — это…
      Витька на несколько секунд задумался, пытаясь точнее определить, что такое небо.
      — Небо — это тьфу! — наконец выпалил он.
      Но Лёшка словно его и не слышал, рассказывал:
      — Ночью я ставлю эту банку на подоконник. Если долго на неё смотреть, то можно увидеть звёзды…
      — Ну да, конечно, — согласился Витька. — Звёзды! На небе появляются звёзды и в банке твоей отражаются!
      — И небо там совсем другое, в банке… — так же тихо, не глядя на Витьку, продолжал Лёшка. — Оно тёмное, почти чёрное, не такое, как наше… И звёзды другие, южные — крупные, яркие.
      — Ерунда всё это… — неуверенно отозвался Витька, не отводя глаз от таинственной банки.
      Лёшка молчал.
      — Слушай, а если я к тебе ещё сегодня забегу? Вечерком, попозднее? — вдруг попросил Витька.
      — Забегай, — улыбнулся Лёшка.
      Он понял: его друг своими глазами хочет увидеть ночью южное небо. И в чёрном небе яркие звёзды.

      Падал первый, еще не зимний снег. Он скоро растает, но мальчишки во дворе уже лепили снежную бабу.
      Я забрал из школы дочь, мы шли с ней, взявшись за руки, и болтали о разных пустяках.
      — Пап, — спросила вдруг Танюха как бы между прочим. — Ты смог бы слепить снежок и добросить его до нашего окна?
      Мы живем на шестом этаже. Я задумался. Наверное, добросил бы, но кто его знает. Хвастать и уж тем более врать не хотелось.
      Я пожал плечами.
      — А вот Коржиков запросто добросит! — с какой-то непонятной гордостью сообщила мне дочь.
      — Кто такой Коржиков?
      Мальчишки, которые лепили снеговика, толкали перед собой последний ком, за комом оставался черный петляющий след с пожухлыми торчащими травинками.
      — Коржиков — это очень знаменитый человек, — объяснила Таня. — Новенький в нашем 2-м «Б»…
      Во 2-м «Б» классе все люди были просто замечательными, и потому я решил уточнить, чем же знаменит именно этот доселе неведомый мне Коржиков.
      Выяснилось вот что. Когда ни один человек в школе не смог ответить, как кричит кенгуру, — и учительница Людмила Александровна тоже этого не знала, — и даже директор, который вообще все на свете обо всем знает, тот тоже не смог объяснить, как кричит кенгуру, — ведь только отважный Коржиков не растерялся, и теперь вся школа умеет кричать, будто стадо перепуганных кенгуру.
      Но это еще далеко не главное.
      Выяснилось, что вовсе даже не стоит очень бояться, если из лесу вдруг выбегут дикие динозавры и все соберутся на школьном дворе. Потому что навстречу динозавром сразу же храбро выйдет кто?…
      — Коржиков, должно быть… — робко предположил я. — Он разгонит всех динозавров хворостиной и восстановит порядок…
      — Вовсе нет! — рассмеялась моя дочь. — То есть, выйдет Коржиков, конечно, правильно! Только он никаких динозавров палкой гонять не станет, он их приручит лаской!
      Выяснилось, что первый правильный шаг в этом направлении Коржиков уже сделал. Он подобрал в подъезде бездомного котёнка, принес его к себе и теперь воспитывает. Чтобы котенку было совсем хорошо, Коржиков дома никогда не кричит, как кенгуру, даже наоборот, иногда негромко мяукает, и котенок думает, будто Коржиков — его мама. А коржиковские родители, получается, для котенка бабушка и дедушка. И очень жаль, что у Коржикова совсем нет братьев или сестер, а то бы котенку повезло совсем сказочно. У него появились бы родные тётя и дядя.
      — Молодец, Коржиков, — согласился я.
      — Знаешь, папа, на кого он похож, этот Коржиков? — спросила дочь и сама же немедленно ответила. — На тебя, когда ты был маленьким! Я тебя маленького таким как раз и представляю!
      Снежная баба у нас во дворе была готова, мальчишки затащили последний рыхлый ком наверх, на два других. Вот и голова на месте.
      — Понятно, — сказал я. — Очень даже может быть.
      Вечером, когда Танюшка уже уснула, я вышел прогулять нашего пса.
      Снег еще лежал, не успел за день окончательно растаять.
      Я слепил плотный снежок, оглянулся по сторонам — не видит ли кто — и со всей силой залепил снежком в окно нашей кухни на шестом этаже. И негромко крикнул бегемотом, когда попал.
      Завтра к нам в гости должен прийти Коржиков, Танюха уже пригласила. Не опростоволоситься бы перед ним.

      Это Танюшка придумала полетать выше крыш. Мы смастерили здоровенного воздушного змея, больше нашего балкона, конец нитки привязали к скамейке, а катушку Таня держала в руках.
      Змей легко взмыл выше крыш, мы с дочкой махали руками и кричали:
      — Эй, люди, привет! Отчего вы такие маленькие и не летаете?!
      Ещё мы набрали полную хозяйственную сумку пушистых облаков, пощекотали крошечную тучку и после опустились на землю.
      Внизу нас поджидал Мишка, Танин друг.
      — Это же надо выдумать, на бумажном змее они летали! — сразу же стал возмущаться Мишка. — Сказки для дурачков!
      Мишка потрогал нашего змея, даже ткнул его в одном месте пальцем и продолжал возмущаться:
      — Да не бывает таких воздушных змеев, чтобы человека мог поднять! Даже двух! А вы, дядя Серёжа, вообще вон какой здоровенный!
      Я лишь смущённо разводил руками.
      — И нитки такой не бывает, чтобы не оборвалась! — напирал Мишка. — Не бывает таких крепких ниток!
      Танюшка открыла сумку и выпустила на волю наши облака.
      — И облака мне эти глупые не нужны! — уже с обидой закончил Мишка.
      Мне стало ужасно горько и стыдно отчего-то. А Танюшка вдруг сказала:
      — Да ладно тебе, Миш! Хочешь с нами на змее полетать?
      Мишка застенчиво пощекотал облако, которое висело перед самым его носом, и храбро ответил:
      — Конечно! Втроём-то на змее веселей!

      Лишь однажды Митроша позвонил Анюте сам.
      Произошло это месяца два назад. Анюта была дома, учила уроки. Вдруг зазвонил телефон, девочка подняла трубку… и сразу же раздался весёлый, заливистый лай!
      Дурацкими телефонными шутками в наше время никого не удивишь. Анюта уже хотела было громко мяукнуть в ответ, но что-то остановило её. Голос «собаки» с каждой секундой казался всё более и более знакомым, неутомимость и старательность исполнителя просто поражали!
      — Митрофанов, ты? — наконец спросила Анюта, впрочем, совершенно уверенная в своей правоте.
      Откуда взялась такая уверенность, девочка и сама не сумела бы ответить: за пять лет в одном классе они вряд ли десятком слов перебросились. Нужды не было. Тем более звонить по телефону!
      — Ты, Митроша?
      Глупый лай испуганно оборвался, и в трубке раздались короткие гудки отбоя.
      Анюта быстро отыскала в справочнике Митрошин номер и решительно начала крутить диск.
      Митрофанов сразу снял трубку: понимал, что попался, и молчал. Анюта слышала, как мальчишка напряжённо дышит в мембрану.
      И она скомандовала:
      — Голос, Митроша!
      Бедолага на другом конце провода тяжко вздохнул и вдруг негромко, виновато и жалобно заскулил. «Ну, чисто щенок, не отличишь», — подумала Анюта.
      — Веселее, Митроша!
      В голосе телефонной «собаки» появились уверенные, басовитые нотки, пару раз Митроша, словно бы между прочим, рыкнул.
      Анюта не выдержала и рассмеялась.
      И Митрофанов услышал в этом смехе и прощение себе, и даже какое-то одобрение.
      Вот так было в первый раз.
      А в школе ничего не изменилось. Митроша, как и прежде, сидел за одним столом с Катькой, лучшей Анютиной подругой. Тихий такой, незаметный. К Анюте за два месяца, прошедшие с того первого звонка, он, кажется, ни разу даже не повернулся.
      Но появилась между ними тайна, невидимая для других ниточка, тоненькая и туго натянутая.
      Нет-нет, да и набирала Анюта, когда была дома одна, Митрошин номер.
      И верный Митроша всегда счастливо и охотно откликался.
      Он не обижался на Аню и даже не пробовал что-то изменить в их отношениях.
      Митрофанов никогда не был у девочки дома, они ни разу не ходили вместе в кино, не катались на лыжах…
      Да ничего этого и не требовалось!
      Была какая-то неповторимая прелесть в редких Анютиных звонках.
      А вот Катя, Митрошина соседка по парте и Анютина лучшая подруга, бывала у Анюты едва ли не каждый день. И не имела бы Катя к телефонной тайне вообще никакого отношения, только однажды ни к селу, ни к городу ляпнула:
      — Ну, ты, Анюта, вообще!… Прямо как мой Митроша!
      — Твой?! — сразу же поджала губы Анюта. — Ты что, ему родственница? Тётка двоюродная?
      — Митроша — мой хвостик! — махнула рукой Катя. — Он вообще только благодаря мне из класса в класс переползает. Точнее, за мной!
      Это была совершеннейшая чепуха, и Катя прекрасно понимала, что говорит чепуху, но остановиться не могла.
      — Он, если хочешь знать, для меня всё сделает! Одно моё слово! — уверенно закончила она.
      — Вот как?! — прищурилась Анюта.
      Неведомый злой бес толкнул её под руку.
      Анюта схватила телефонную трубку и, думая лишь о том, как бы покрепче досадить зазнавшейся подружке, набрала знакомый номер.
      — Ты чего? — успела удивиться Катя.
      — Митроша, голос! — торжествующе скомандовала Анюта и сунула трубку Кате.
      Катины глаза сначала округлились, а затем полезли на лоб.
      Она прижала трубку к уху так, словно её неожиданно вызвали на переговоры с Марсом. Из трубки несся захлёбывающийся, счастливый визг щенка, которого приласкал нежно и беззаветно любимый хозяин. Голос Митроши Катя не могла не узнать.
      — Ну, ты даёшь, Митрофан! — придя в себя, произнесла Катя.
      Щенячий визг в телефонной трубке захлебнулся.
      — Ты даёшь!… — повторила Катя.
      И сразу же засобиралась домой. Анюта её не удерживала.
      Едва за подругой закрылась дверь, Аня бросилась к телефону.
      Митрофанов трубку снял сразу.
      — Митроша! Митрошенька! Это я, Аня! Митроша, ты слышишь! — закричала девочка.
      Трубка молчала.
      Там, в Митрошиной квартире, стояла чужая, непривычная тишина. Анюта нажала пальцем на рычаг и заплакала…

      В лётном экипаже Музик появился неожиданно, произошло это в самом конце 1943 года.
      Полк штурмовиков Ил-2 отправлялся на фронт; эшелон шёл через маленький уральский городок, где жила девочка Маша со своей мамой; и лейтенанту Бочарникову, Машиному отцу, чудом удалось заскочить домой на полтора часа.
      Вместе с отцом пришел другой лётчик, высокий и очень веселый молодой парень, старший сержант.
      — Леонид, — представил его Машин отец. — Дядя Лёня. Стрелок-радист мой.
      — Напросился вот… — немного смущённо объяснил стрелок-радист. — Отвык совсем от дома, так хоть взглянуть на секундочку, как другие живут… Так что, побегу я уже на вокзал.
      — Что вы, что вы! — заволновалась Машина мама. — Мы с Машей, мы с Машей…
      Отец помог дяде Лене снять шинель и подтолкнул к столу. Они все вместе пили чай, почти молча, и кажется, это были лучшие полтора часа за всю войну.
      А когда отец с дядей Лёней стали собираться, и мама куталась в платок потеплее, чтобы не расплакаться, Маша убежала на кухню, где под столом была устроена «комната» для её игрушек. Вернулась Маша вместе с Музиком.
      — Папа, — сказала девочка. — Возьми с собой на фронт моего друга! Пожалуйста!
      У Музика, старенького плюшевого медведя, были белые глаза-пуговицы и слишком длинные уши, но во всем остальном был он хоть куда.
      — Да, Лёня, еще ни одна авиация мира не знала, кажется, летающих медведей, — хотел пошутить отец, но шутка вышла невеселой, и отец посмотрел Маше прямо в глаза:
      — А ты-то сама… как без него будешь?
      — Разве до кукол теперь, папа? — серьёзно ответила Маша. — Война идёт. Я бы и сама с тобой полетела, но девочек почему-то не берут. А Музик — мальчишка, ему можно! Да и нам с мамой спокойнее будет!
      — Не волнуйся, Маша, — дядя Лёня подхватил Музика левой рукой, правой взял под козырек. — Зачисляем отважного медведя в наш экипаж. Только летать он будет со мной, «коленками назад», ты не возражаешь? У меня в кабине просторнее, чем у твоего папы!
      — Ну, как? Не укачивает? — спрашивал дядя Леня Музика перед каждым вылетом и легонько шлепал ладонью по туго набитому опилками животу. — А то смотри, приятель…
      Музика никогда не укачивало, но дядя Лёня все равно каждый раз интересовался его самочувствием.
      Место плюшевому медведю оборудовали удобное и надёжное, сидел он за левым плечом стрелка-радиста, под прозрачным фонарем из бронестекла.
      А однажды случилось вот что…
      Фашистские истребители свалились из негустых облаков совершенно неожиданно, и хотя «Яки» из боевого охранения сразу же приняли бой, удар был силён и страшен. Один из наших штурмовиков задымил и начал терять высоту, остальные бросились врассыпную, и было это вовсе не проявлением трусости: когда бой ведут истребители, в небе не нужны лишние мишени.
      Немцев было больше, и несколько самолетов кинулись вдогонку за «Илами».
      Штурмовик, попавший под огонь во время внезапной атаки, не стал почему-то набирать высоту и даже не увеличил скорость. Он шёл, словно ничего не произошло, и фашистский пилот-ас сразу обратил на эту машину внимание.
      Если самолет после атаки на него летит, как ни в чем не бывало — это верный признак: что-то у того не в порядке. Добивать такую машину просто и почти безопасно.
      «Мессершмидт» легко догнал странную машину.
      «Ил» шёл ровно, никаких особенных повреждений заметно не было, и фашист решил, что скорей всего пули ранили пилота.
      Обогнать штурмовик и зайти в лоб фашист не решился: русский лётчик держал всё-таки машину на курсе, а испытывать на себе пушки и пулеметы «черной смерти», как прозвали немцы самолёт Ил-2, асу не хотелось.
      Лейтенант Бочарников, Машин отец, заметил увязавшийся за ним «мессершмидт». Но он был ранен в шею, левая рука почти не слушалась. И ещё пилот не знал самого страшного: та же пулемётная очередь поразила и стрелка-радиста.
      Вражеский истребитель пока крутился вокруг штурмовика на достаточно безопасном расстоянии, но лейтенант Бочарников точно знал, что будет потом, — фашист пристроится в хвост, чуточку выше и сзади: штурмовик надежно защищен броней снизу, сверху же заполненные горючим плоскости может прошить даже пистолетная пуля. Правда, подкрасться с хвоста к штурмовику тоже непросто: стрелок-радист, человек, летающий «коленками назад», со своим мощным крупнокалиберным пулемётом внимательно следит за всеми желающими зайти в хвост.
      В общем, вся надежда была теперь только на Леонида, старшего сержанта дядю Лёню, высокого и очень весёлого молодого парня.
      Задний пулемёт «Ила» торчал в сторону и вверх негрозно и совсем неподвижно, даже когда истребитель подобрался близко.
      Так близко, что фашист мог бы рассмотреть лицо радиста. Но лица не было под фонарем, ас видел только неподвижный черный затылок ткнувшегося головой вперед человека.
      Он не спешил стрелять, немецкий ас, понимая, что добыча от него не уйдет, просто не может никуда уйти. Хотел растянуть удовольствие, или ему было приятно сознавать, как в минуты, секунды эти смертельный страх стискивает со всех сторон русского летчика, как сердце того заполняется свинцом бессилия…
      — Лёня… Леня, ну же!… — мычал в ларингофон Машин отец.
      Он должен был понять, что Леонид стрелял бы уже давным-давно, как только истребитель начал свои маневры. Но раненый пилот потерял чувство времени.
      Ас вышел на удобную позицию, промахнуться с такого расстояния было просто невозможно.
      О чем он думал в тот момент, когда собирался стрелять в беззащитную машину, и думал ли о чем-нибудь, теперь уже никто не узнает.
      Потому что безжизненный, неподвижный до того ствол пулемета шевельнулся, и фашист вдруг увидел, как над прицельной планкой вдруг возникла какая-то мохнатая длинноухая морда с огромными белыми глазами-пуговицами…
      Мощный крупнокалиберный пулемёт выплюнул прямо в лицо фашисту короткую очередь.
      Ас от неожиданности нажал на гашетку, но было поздно: истребитель, заваливаясь на правое крыло, задымил и камнем пошел вниз. Лишь несколько пуль прошило фонарь «Ила»…
      Одна пуля попала Музику в живот, разметала во все стороны серые старые опилки.
      А потом в уральский городок пришло письмо из госпиталя: «… был очень жестокий бой. В том бою были тяжело ранены дядя Лёня и Музик…»

      Мой брат принес домой новенький собачий ошейник, пахнущий кожей и с магазинной биркой.
      — Так, — сразу все поняла мама. — Этого не будет никогда! — строго сказала она. — Собаки еще только в нашем доме не хватало!
      Брат молча прошел в комнату и повесил ошейник над своей кроватью. Получилось здорово.
      — Где ты взял деньги? — спросил папа.
      — Накопил, — уклончиво объяснил брат. — Три месяца откладывал помаленьку…
      — Понятно, — развел руками папа. — Значит, наш младший сын уже три месяца мечтает о собаке.
      — Я тоже мечтаю! Я тоже мечтаю о собаке! — встрял в разговор и я. — Уже целую неделю мечтаю! Даже нет, восемь дней!
      Это была неправда. О собаке я мечтал всю свою жизнь, с самого рождения. Но ведь не я же, втайне собирая деньги, которые родители дают на завтраки в школе и всякие другие пустяки, купил в конце концов великолепный новенький ошейник из желтой кожи и с заклепками. Я не мог обидеть моего брата и потому сказал всего про восемь дней!
      — Мечтать не вредно, — согласилась мама.
      Потом мы, как всегда, делали с братом уроки. Он свои, чепуховые, за третий класс, а я — серьезные, на сложение простых дробей. И время от времени поднимали головы от тетрадок и поглядывали на собачий ошейник, который висел над кроватью брата.
      — В прошлом месяце было тридцать дней? — вдруг начал вспоминать я. — Нет, тридцать один! Значит, завтра будет девяносто три дня, как ты мечтаешь о собаке!
      Брат мой в ответ угрюмо засопел.
      — А если к твоим дням прибавить девять моих, то получится сто два дня несбыточной мечты! — подсчитал я.
      — Да уж, — печально вздохнул наш папа. Он сидел в кресле с газетой и все слышал.
      — Несбыточные мечты… — повторил папа мои слова. — Такого не бывает. Если мечта правильная, она обязательно сбудется.
      А в субботу наш папа куда-то надолго ушел с утра. Вернулся и сразу же позвал всех нас в прихожую.
      — Вот… — сказал папа смущенно, когда мы собрались. — Я сложил три числа, и получилось, что мы мечтали об одном и том же тридцать четыре года, три месяца и одиннадцать дней… Это по состоянию на сегодняшнее утро!
      Сказав так, папа осторожно распахнул пальто и вытащил из-за пазухи серого лохматого щенка с черными сверкающими глазенками.
      Мы с братом онемели и остолбенели до такой степени, что даже не закричали «ура».
      Наша мама как-то странно посмотрела на папу. Он так и продолжал стоять в распахнутом пальто, прижимая щенка к груди.
      — Прибавь еще двадцать семь лет… к мечте, — вдруг изменившимся голосом попросила мама.
      — Нет, пожалуй, двадцать восемь!…
      Мама открыла шкаф и достала из самой его глубины запрятанную когда-то синюю собачью миску.

      У Юры Хлопотова была самая большая и интересная коллекция марок в классе. Ещё бы! Юркин отец исколесил полсвета и отовсюду слал письма.
      Хлопотов хвастался, читал вслух:
      — «… Пишу из Бомбея, жарко…», «… Пишу из Лондона, туман…», «… Пишу из Сиднея, ветер…»…
      Из-за необыкновенной коллекции только и отправился Валерка Снегирёв, человек, в общем-то, обыкновенный, родители которого и за пределы области выезжал редко, к своему знаменитому однокласснику в гости.
      Юриных папы с мамой дома не было. Сам Хлопотов был занят делом: бросал в цель пластмассовый дротик с присоской на конце. Валеркиному приходу он обрадовался, сразу начал вытаскивать из массивного письменного стола огромные, в толстых кожаных обложках и почему-то пыльные альбомы.
      — Вот они, мои марочки… ма-арочки…
      Юрка почти пропел это самое «ма-арочки». И в тот же момент, как будто откликаясь, прямо над головами мальчишек раздался вдруг протяжный и жалобный вой…
      — Что это? — тихо спросил Валерка, когда вой оборвался на немыслимо высокой и тоскливой ноте.
      — Не обращай внимания! — махнул рукой Юрка, сосредоточенно ворочая альбомы. — Собака у соседа! Воет и воет, понимаешь!… Дядя Володя из квартиры напротив сказал, что прибьёт её когда-нибудь.
      — Как это — прибьет?
      — А так, говорит, выпустят её погулять, а он… Но мы, например, с папой считаем, что к чужим недостаткам терпеливо относиться надо. Конечно, папа с соседом поговорит…
      — Почему же она воет?
      — Откуда я знаю? Я и в глаза не видел ни собаку, ни соседа. Они всего неделю, как переехали.
      — Может, голодная?
      — Может, и голодная. Снегирь, идея!… Мы её покормим! Чтобы перестала выть! Значит, так! Проводим разведку: цель — установление, открыта ли форточка у соседа. Затем — операция «Бумеранг»!
      — «Бумеранг»?
      — Нет, лучше «Томагавк»! Проводим операцию «Томагавк». Мы с тобой набираем кусков хлеба и колбасы, выходим на улицу и забрасываем провиант в открытую форточку!
      У Юрки Хлопотова от возбуждения засверкали глаза.
      — Юр, форточка-то на девятом этаже, — напомнил ему Валерий. — Не добросить…
      — Скучный ты человек, Снегирь! Такой план погубил… Да ладно, что-нибудь придумаем! Давай смотреть марки, потом придумаем…
      — Марки?
      — Вот чудак! А зачем же ты пришёл?
      — Слушай, может, там что-то случилось? В квартире, где собака…
      — Да нет, она каждый день воет. До пяти часов. В пять перестает. Мой папа говорит, не умеешь ухаживать, не заводи собак…
      — А сейчас сколько?
      — Чего — сколько?
      — Времени сколько?
      — Времени… пятнадцать пятого.
      Валерка начал одеваться, торопливо намотал шарф, застегнул пальто.
      Затем мальчишка быстро выскочил на улицу, перевел дух и стал искать на фасаде дома Юркины окна.
      Три окошка на девятом этаже, сразу над квартирой Хлопотовых, неуютно темнели.
      Валерка, прислонившись плечом к холодному бетону фонарного столба, решил ждать, сколько понадобится.
      Ждать пришлось недолго.
      Крайнее из окон тускло засветилось: видимо, включили свет в прихожей…
      Дверь открылась сразу, словно Валерку ждали. На пороге стоял… Но Валерка не успел увидеть, кто стоял на пороге.
      Откуда-то вдруг выскочил маленький коричневый клубок и, радостно визжа, бросился Валерке под ноги.
      Валерка почувствовал на своем лице влажные прикосновения теплого собачьего языка: совсем крошечная собака, а прыгала так высоко! Он протянул руки, подхватил собаку, и она уткнулась ему в шею, часто и преданно дыша.
      — Чу-деса! — раздался густой, сразу заполнивший всё пространство лестничной клетки голос. — Чудеса! Ну и Янка!
      Валерка поднял голову. Голос принадлежал щуплому, невысокому человеку с бутербродом в руке.
      — Ты ко мне? — спросил человек, опуская руку, чтобы бутерброд не очень бросался в глаза. — Странное, понимаешь, дело… Янка с чужими… не особенно. А к тебе — вон как! Заходи.
      Валерка, не отпуская с рук собаки, вошел в квартиру. Всё вокруг было заставлено как попало шкафами, столами, чемоданами.
      — Понимаешь, только перебираемся… Жена ещё не приехала, так что извини.
      — Я на минутку, — Валерка знал, что так принято говорить у взрослых. — По делу.
      — По делу? Слушаю. — Человек стал серьезным.
      — Собака ваша… Яна… Воет целыми днями.
      — Так… — человек из серьезного стал грустным. — Мешает, значит. Тебя родители прислали? Из какой квартиры?
      — Я сам пришёл… — Валерка разволновался, что его неправильно поняли… — И я не из этого дома, из соседнего!
      — Неужели и там слышно?
      — Нет, там не слышно! Я просто хотел узнать, почему она воет. Ей плохо, да?
      Человек повертел в руках свой бутерброд, сунул его на какую-то пыльную полку.
      — Ты прав, ей плохо. Янка привыкла днем гулять, а я на работе. На работе, понимаешь? Вот приедет моя жена, и всё будет в порядке. Но собаке ведь не объяснишь! Тоскует она.
      — А если я…
      Хозяин квартиры странно посмотрел на непрошенного гостя, словно спрашивая — да ты-то здесь вообще при чём?!…
      — Я прихожу из школы в два часа… Я бы мог гулять с ней после школы!
      Человек теперь уже скептически посмотрел на Валерку Снегирева, а затем вдруг подошел к пыльной полке, протянул руку, но достал не бутерброд, а маленький английский ключик.
      — Держи. Поворачивать вправо.
      Пришло время удивляться Валерке.
      — Вы что же, любому незнакомому человеку ключ от квартиры доверяете?
      — Ох, извини, пожалуйста, — мужчина протянул руку. — Давай знакомиться! Молчанов Валерий Алексеевич, инженер.
      — Снегирев Валерий, ученик 6-го «Б», — с достоинством ответил мальчишка.
      — Очень приятно! Теперь порядок?
      — Порядок, — Валерка спрятал ключ, — значит, завтра?…
      Собаке Яне не хотелось спускаться на пол, она бежала за Валеркой до самой двери.
      — Собаки не ошибаются, не ошибаются… — бурчал себе под нос инженер Молчанов.
      На лестнице Валерка столкнулся с Юрой Хлопотовым.
      — Что, ещё не ушел?
      — Да я из-за собаки. Которая выла…
      — А-а… Снегирь, знаешь, что я придумал? Ведь можно ничего не бросать, понял? Можно вылезти на крышу и на веревке спустить ей всё!
      — Она не голодная.
      — Не голодная? Я так и знал! Слушай, Снегирь, я давно понял: тут не всё чисто. Мы должны провести глубокую разведку, всё разузнать. И предотвратить! Должно быть, готовится преступление! А если не успеем предотвратить, то раскроем! Даже интереснее, а?
      — Не надо ничего раскрывать. Она просто гулять хочет.
      — Откуда знаешь?
      — Зашёл и спросил. И гулять с ней буду. С завтрашнего дня.
      — Зашёл и спросил? Спроси-ил… — лицо Юрки Хлопотова приобрело вдруг постное и даже унылое выражение. Он разочарованно махнул рукой:
      — Эх, скучный ты человек, Снегирь!

      Самыми красивыми в витрине были торты с женскими именами.
      — Выбирай ты, — предложил Валерке отец. И начал объяснять продавщице:
      — Мама у нас — Надежда, дочек зовут Катюшка и Маруся…
      — Торт «Елена», пожалуйста, — попросил Валерка.
      Отец странно посмотрел на сына, а продавщица Валерку поддержала.
      — Правильно! — сказала она. — Чтобы никому из ваших любимых женщин обидно не было! Ни Надежде, ни уж тем более Катюше с Марусей!
      — И вас мы сердечно поздравляем, — благодарно улыбнулся Валеркин отец мудрой женщине. — Наши лучшие пожелания в день Восьмого марта!
      Дома, пока сестренки разбирали подарки, а мама с папой занимались праздничным столом, Валерка улучил момент, закрылся в своей комнате и быстро набрал знакомый телефонный номер.
      — Алло! — сразу же ответила Ленка. — Алло, вас слушают!
      Валерка, кажется, даже перестал дышать.
      — А, это ты, молчун! — вдруг весело рассмеялась девочка на другом конце провода. — Я уже по звонку тебя угадываю!
      По коридору из кухни к столовой прошла Валеркина мама, шаги ее были легкими и едва различимыми, но Валерка быстро ладонью прикрыл телефонную мембрану.
      — Каждый день звонишь, а хотя бы словечко сказал! — весело продолжала Ленка. — А сейчас, наверное, таким вот способом ты меня поздравляешь с женским днем? Верно?
      Валерка едва не закричал: да! да! Но не закричал.
      — Ну, молчи, молчи и дальше! — сладким ехидным голосом посоветовала напоследок Ленка. — А звони почаще! Я ведь все равно когда-нибудь угадаю кто ты!
      И положила трубку.
      А потом они с папой поздравляли маму и Катьку с Марусей, пили чай и за один присест съели весь торт.
      — Потрясающая вкуснятина! Молодец, сын, правильный сделал выбор! — отец подмигнул и одобрительно толкнул Валерку в бок. — Ведь там чего только не было! И «Ольга», и «Ксения «… «Дарья», наконец… Тоже, наверное, не хухры-мухры! А почему «Елена «?
      — Не знаю, — пожал плечами Валерка.
      И улыбнулся маме.

      Круглые электронные часы возле продуктового магазина показывали без четверти четыре. Славка просил позвонить в четыре («только обязательно, а то на себя пеняй — другие желающие найдутся!») — он как раз все разузнает про гуппёшек для аквариума.
      Алёша подошёл к жёлтой будке автомата, нащупал в кармане телефонную карту, гулко бухнул дверью, быстро набрал Славкин номер.
      Короткие противные гудки. Занято…
      Алёша набрал тот же номер еще раз. Опять гудки.
      «Болтун несчастный, — почему-то со злостью подумал мальчишка.
      Если бы не рыбки, Алёша со Славкой и связывать бы не стал. Какой-то он скользкий, этот Славка… Вот скоро и у него, у Алеши, гуппёшки будут, и когда мальки появятся — так он их просто так дарить будет, от души, не как Славка.
      Алёша набрал номер в третий раз — снова занято. Надо ждать. Набирать и ждать, что ещё остается делать?
      Вся внутренняя железная стенка будки была исписана номерами телефонов. Крупно и помельче — карандашом, гвоздем. Вот здесь, кажется, губной помадой. Надо же!
      От нечего делать Алёша стал рассматривать эти номера. Зачем людям надо, чтобы все знали, кому они только что звонили? А почему только что? Вот такая запись, глубоко процарапанная чем-то острым, проржаветь уже успела.
      А вот этот написан аккуратненько, не торопясь. Каким-то особым карандашом, жирной черной линией. Почему-то в стороне от всех остальных. Кажется, такими карандашами пользуются художники.
      Славкин номер снова отозвался короткими гудками. И тогда, сам не зная зачем, Алёша вдруг набрал тот, чужой чёрный номер со стенки. Просто так, потому что…
      Длинные гудки. Где-то там, неизвестно где, зазвонил телефон. Никто не брал трубку, очень долго никто не брал трубку.
      Алёша совершенно успокоился. Ну и что же, что позвонил? А там никого нет, никто не будет волноваться: кто звонил да зачем? Никто даже и не узнает…
      — Слушаю, — вдруг тихим хриплым голосом заговорила телефонная трубка. — Слушаю, кто говорит?
      Ещё можно было, ни слова не говоря, быстро нажать на рычаг, и тот человек стал бы думать, что кто-то ошибся номером, не туда попал.
      Но было в этом тихом голосе что-то такое, от чего Алёша неожиданно для себя произнёс:
      — Это я…
      Невидимый человек совсем не удивился, даже наоборот. Голос его как-то сразу потеплел, стал звонче. Или это только показалось Алёше?
      — А, малыш! Здравствуй, малыш! Я очень рад, что ты позвонил. Я ждал твоего звонка, малыш… Ты, как всегда, торопишься, да?…
      Алеша не знал, что ответить. Тот человек, конечно, принял его за кого-то другого, надо было немедленно сказать ему об этом, извиниться.
      — Да что ж, дело молодое, я всё понимаю. Как… папа? — голос почему-то немножко запнулся перед словом «папа». — У него как, всё в порядке?
      Алёша представил своего папу, сильного, красивого, молодого папу. Скоро отец вернётся с работы.
      — Да-а… — сказал Алеша в трубку.
      Человек на другом конце провода как-то неопределённо хмыкнул, секунду помолчал, будто что-то обдумывая, потом снова заговорил.
      — Ну, а в школе у тебя как?
      — В школе… нормально… — пробормотал Алеша.
      Собеседник, видимо, что-то почувствовал, голос его снова стал таким же хриплым, как и в начале разговора.
      — Да что ж я, старый, заболтался? Ты, наверное, сейчас в бассейн? Или в студию? Бежишь, да? Ну, беги! Спасибо, что позвонил. Я ведь каждый день жду, ты же знаешь.
      — До свидания, — сказал Алёша и нажал рукой на рычаг.
      Медленно, на ватных ногах вышел мальчишка из жёлтой будки, прислонился затылком к холодному стеклу. Откуда-то из-за угла дома выбежала маленькая комнатной породы грязная собачонка. Наверное, бездомная или потерявшаяся. В зубах собачонка держала огромный надкусанный беляш — то ли выронил кто- то или стащила — добыча немалая.
      Собачонка остановилась невдалеке от Алеши, забилась в угол за телефонной будкой — чтобы не затоптали ненароком вместе с беляшом. С ног до головы оглядела своего случайного соседа: мол, кто ты такой, беляш у меня не отнимешь?
      — Не отберу, не бойся, — устало сказал Алёш собаке и пошёл к дому.
      О Славке и его аквариуме он даже не вспомнил.
      Весь следующий день Алёша думал о человеке, чей номер телефона написан жирным чёрным карандашом на стенке телефонной будки. Странно думать о старике, о котором почти совершенно ничего не знаешь, и только слышал его тихий хриплый голос. Тот очень ждал звонка какого-то «малыша» — и это всё.
      На стенках обычно царапают номер, который дали в справочном. «Малыш», наверняка хорошо знает того человека, бывал у него дома, раз уж тот так ждет его звонка!
      Алёша зачем-то представил себе будку, стенку с номерами.
      Тот номер он видел отчётливо, во всех подробностях, каждую цифру. И решил позвонить ещё раз. Чтобы рассказать всё, как получилось… извиниться. А там — будь что будет.
      Дома был телефон, но мальчишка всё-таки отправился к той жёлтой будке. Все нацарапанные номера были на месте, и тот, написанный необычным карандашом, так же чернел в стороне от других. Ни в одной цифре Алеша не ошибся, когда представлял его утром.
      На этот раз трубку сняли сразу.
      — Здравствуй, малыш! Я почему-то был уверен, что ты и сегодня позвонишь мне! Молодец, не забываешь деда!
      — Я… — начал было Алёша, но незнакомый человек перебил его:
      — Знаю, знаю, что занят! Читал в «Вечёрке» про твою выставку, молодчина, так держать! Это для деда главное! Ведь и школа ещё, и бассейн, в твои-то годы! Сейчас посвободней стал?… Может, зайдешь когда?
      Теперь Алёша просто обязан был сказать, что он — это не он! То есть, конечно, он, — но совсем не «малыш»! Вернее, не тот, за, кого его принимают.
      Но человек понял молчание, Алеши по-своему:
      — Папа, да?… Ты знаешь, малыш, я ведь почти не выхожу… Раны мои, будь они неладны! Вот перебрался поближе к телефону, как чувствовал.
      — Раны?… — ужаснулся Алёша.
      — Я ж тебе рассказывал, малыш. Ты, правда, совсем ещё крохой был, позабыл всё, наверное? Я ещё когда на «Ильюхе-горбатом» летал, были дела. Да ты вот позвонил, и мне легче. Мне совсем хорошо.
      Алёша вдруг понял, что он просто не может сказать этому старому, израненному в боях человеку, что он, Алёша, обыкновенный обманщик.
      — Ты опять торопишься, малыш?… Молодость всегда торопится, надо успевать, а как же! Ну, беги, заболтался дед твой… Звони, малыш, прошу тебя, звони!
      Алёша на этот раз даже не успел сказать «до свидания», трубка по-комариному запищала. Не больно-то разговорчив, видно, этот самый «малыш», если его дед почти на полуслове вдруг заканчивает разговор.
      Алёша нажал на рычаг, но потом снова поднёс трубку к уху. Как такая простая мысль не пришла ему в голову раньше? Ведь есть же справочное, «09»!
      — Справок об адресах не даем, — скучным голосом ответила мальчишке женщина, — могу дать номер телефона.
      А зачем Алёше номер телефона, когда он и так его хорошо знает…
      Вечером, когда отец читал газеты, Алёша как бы случайно, вскользь спросил у него:
      — Папа, а что такое «Ильюха-горбатый»?
      — «Ильюха-горбатый»? — отец очень удивился. — А почему ты спрашиваешь?
      — Просто интересно.
      — Это самолет такой был. Грозный очень самолет, штурмовик Ил-2, во время войны. Немцы его страшно боялись, называли «черной смертью».
      — А наш дедушка тоже воевал на «Ильюхе-горбатом»?
      Отец посмотрел на Алешу очень долгим взглядом, потом убрал газеты в сторону и ответил:
      — Нет, Алёша. Я же тебе рассказывал. Наш дедушка был танкистом… Он и погиб в танке. Геройски погиб, в бою, прямое попадание…
      — Папа, а вот если бы… если бы у нас сейчас был дедушка, мы бы…
      — Что, Алёша?
      — Мы бы… ходили к нему? Хотя бы изредка?
      — Алеша… — отец положил руку Алеше на плечо. — Если бы мой отец был жив…
      И он ничего больше не сказал, большой и сильный человек. И Алёша подумал, что вот так мог погибнуть на своей страшной «чёрной смерти» и дед этого неизвестного «малыша».
      Но «малышу» удивительно, просто невероятно в жизни повезло! И отцу «малыша» повезло, и…
      И надо обязательно, просто необходимо позвонить тому человеку.
      Голос старика был почти весёлым.
      — Ну, малыш, у меня теперь каждый день праздник! Тётя Маша только что ушла, прибиралась тут у меня, ну, я подсел к телефону, думаю: позвонишь, не позвонишь? И вот!… Как дела, малыш?
      — Нормально! — неожиданно для себя ответил Алёша. — А ты-то как, расскажи поподробнее, пожалуйста.
      Никогда раньше не смог бы Алеша так вот просто обратиться на «ты» к совершенно незнакомому взрослому человеку. Старик очень удивился. Видно, не привык, чтобы его делами кто-то интересовался.
      — А что тебе рассказать? У меня всё по-прежнему. Дела-то стариковские.
      — А ты видел в войну танки?
      — Танки? Я их с воздуха прикрывал. Эх, малыш, было однажды…
      Голос старика стал звонким, молодым и весёлым, казалось, он сидит в кабине своего грозного самолета, а не в пустой стариковской квартире. И бой вокруг, на земле и в небе. И далеко внизу идет на врага крохотный, как букашка, танк. И только он, пилот «черной смерти», грозного «Ильюхи-горбатого», ещё может спасти эту малявку от прямого попадания…
      Дядя Володя, сосед Алёшки с девятого этажа, работал в милиции. В милиции знают всё.
      — Мы знаем всё, — подтвердил дядя Володя, но когда узнал, чего хочет от него Алёша, нахмурился и сказал твердо и официально:
      — Не положено!
      Должно быть, вид у мальчика был при этом какой-то необычный, такой, что дядя Володя не сумел сразу закончить разговор, и уже другим тоном спросил:
      — Девчонка?
      Алёша даже не понял сначала. А потом сбивчиво рассказал всё. И так посмотрел на дядю Володю, что тот сказал:
      — Вижу, что надо. Сделаем.
      И на следующий день принёс Алеше маленькую бумажку с адресом и фамилией.
      Жил старый лётчик не очень далеко, за вокзалом, остановок шесть на автобусе. Кирпичный трехэтажный дом с одним-единственным подъездом стоял в глубине запущенного то ли парка, то ли сада. Алёша подошёл к подъезду, внимательно прочитал табличку над дверью. Всё правильно.
      Квартира летчика должна быть на втором этаже, а окна…
      Да, окна выходят сюда. Алеша отошёл много от дома.
      Вот это окно и, может быть, вот то тоже.
      Начинался вечер, было уже довольно темно, и в крайнем окошке, которое, безо всяких сомнений, принадлежало лётчику, горел свет. «Да он же почти не выходит дому!» — подумал вдруг Алёша.
      Теперь надо только подняться, позвонить в дверь… или постучать. Алёша вдруг понял, что даже не может представить, что произойдёт потом.
      Ведь старый летчик-то до сих пор думает, что каждый день разговаривает с «малышом», своим внуком. Может быть, узнав правду, просто выставит его, Алёшу, за дверь, даже разговаривать не захочет!…
      Надо сначала хотя бы предупредить старика, мягко и деликатно, а уж там…
      В темноте будки кнопки с цифрами почти не было видно, и Алёша с трудом, почти на ощупь набрал знакомый номер.
      Длинные гудки… Значит, там, на втором этаже, сейчас вовсю трезвонит телефон.
      Но никто не поднимал трубку. Алёша стоял в тёмной будке и слушал, слушал эти длинные гудки.
      Наверное, дедушки просто нет дома, он куда-нибудь вышел и… Сердце Алеши вдруг начало гулко колотиться, так что слышно, наверное, было на соседней улице. Свет в комнате!…
      Ведь он же видел свет в квартире летчика… Значит, никуда он не вышел, он там, в комнате!
      Он там, израненный старый человек, один!
      С ним что-то случилось, — и надо бежать, не разбирая дороги, стучать во все двери, потому что случилось что-то с Алёшиным дедушкой, бывшим военным лётчиком, которого он, Алёша, никогда раньше не видел!…
      — Это ты?… услышал вдруг мальчишка в трубке тихий хриплый голос. — Я сразу понял, что это ты… Ты звонишь из того автомата, что внизу?… Поднимайся, я открыл дверь. Будем знакомиться, внук…

      Моя бабушка живет очень далеко от нас, в маленьком городке на Урале. Я был у нее однажды, давно, два года назад. И почти ничего не помню.
      То есть помню, конечно. Лето, бревенчатый дом и всегда распахнутые настежь окна. Одно окно выходит в огород, а два других — в тупичок. И там большая поляна, высокая трава, а в траве с утра до позднего вечера стрекочут кузнечики. Воздух звенит, и весь бабушкин дом полон этим стрекотом.
      Вот и все, что я помню.
      Сегодня пришло письмо от бабушки. Мама вернулась с работы и вытащила его из почтового ящика.
      — Какая радость, — сказала мама мне, дочитав письмо до конца. — Бабушке наконец-то поставили телефон! Теперь мы сможем с ней разговаривать. Звоним немедленно?
      — Конечно, — согласился я.
      Мама набрала длинный номер и сунула трубку мне.
      — Давай, ты первый! Разговаривай с бабушкой!
      В трубке раздались длинные гудки, а затем я услышал незнакомый пожилой голос.
      — Ну, говори! — подтолкнула меня мама.
      — Бабушка… — начал я, и вдруг понял, что не знаю, о чем говорить.
      — Кто это?… — спросила трубка. — Кто говорит?…
      — Скажи, что ты бабушку любишь!… Что мы её часто вспоминаем!… Что ждем в гости!… — настойчивым шепотом стала подсказывать мама. — Говори же, не молчи!
      А я вдруг вспомнил цветущую поляну под бабушкиным окном и высокую траву.
      — Бабушка, — спросил я, — а кузнечики у тебя стрекочут?
      — Кузнечики? — я услышал, как дрогнул голос моей бабушки. — Да, сейчас я распахну окно…
      Прошло всего несколько мгновений, и я услышал, как весь бабушкин дом наполнился волшебным стрекотом неутомимых кузнечиков.
      — Послушай, сын, ты будешь разговаривать?! — затормошила меня мама. — Время идет! Скажи бабушке, что целуешь ее!… Я тоже скажу несколько слов… после тебя!
      Я молча протянул маме трубку. Мама покачала головой, прижала трубку к уху… и замерла. А потом я увидел, как в глазах у мамы появились слезинки.

      Стемнело.
      Налив себе чашку крепкого чаю, Владимир Борисович Куликов, инженер в отпуске и в данный момент — единственный обитатель квартиры, потушил в комнате свет и осторожненько, чтобы не расплескать любимый напиток, протиснулся на балкон.
      Тёплый летний воздух быстро густел. Почти неподвижный, с наступлением темноты, он, наверное, достиг бы плотности почти различимой на ощупь — что-то вроде мелкого-мелкого песка. Хочешь — переступи одной ногой через перильце балкона, толкнись другой — а дальше уже плыви, неторопливо подгребая руками. Плыви, пока сил хватит.
      Где-то далеко коротко гукнул поезд. Так далеко, что даже перестука колес совсем не было слышно. Куликов отхлебнул глоток, проставил чашку на маленький столик.
      Он был уверен, что и сегодня разглядит тот загадочный крошечный мерцающий огонек.
      Если выбраться на балкон инженера Куликова днем и глазеть по сторонам, то даже человек с самым богатейшим воображением не сумеет разглядеть чего-либо хоть мало-мальски замечательного; насколько хватает взгляда, раскинулось огромное картофельное поле, расчерченное едва заметными узенькими межами — осталось поле от тех времен, когда люди здесь жили еще не в шестнадцати- и двенадцатиэтажных домах, а в маленьких деревянных избах, а кто-то и в бараках. Через годик-другой поле застроят.
      Ночью не видно серовато-зеленых чахлых кустов, и кажется, что ровная и гладкая, таинственно-пустынная равнина только и дожидается смелого человека, который, не оглядываясь назад, зашагает к черному лесу.
      Огонек вдруг мигнул на том же самом месте, что и вчера!
      Мигнул, исчез… затем появился снова, слабый и мерцающий, но появился! И больше не исчезал!
      Подождав для верности минут пять, инженер накинул куртку и вышел из дому.
      Зачем он пошел туда? Кого он хотел увидеть, кого встретить?
      Идти по полю было неудобно, то и дело ноги проваливались в разрыхленную землю, ботинки цеплялись за ботву. Чтобы не потерять направление, он несколько раз оборачивался назад: новый микрорайон надежной глыбой стоял на месте, сверкая редкими огнями окон.
      — Эй, кто идет? — вдруг услышал он впереди испуганный голос. Странное дело, но голос, кажется, принадлежал ребенку.
      — Это я, — как можно более ровно отозвался Куликов.
      И в следующий момент с каким-то разочарованным удивлением понял, что дошёл.
      Ещё шаг — и небо впереди тускло засветилось жёлто-малиновым светом, сразу стало как-то ниже, словно съёжилось вокруг Куликова.
      Это был самый обыкновенный костер. Костер в неглубокой лощинке, ничейной и не засаженной картошкой — наверное, почти до середины лета в ней стояла вода, — и кто же сажает картошку «чтоб пропала», в воду?!
      — Подходите ближе, дяденька, садитесь, — произнес тот же дрожащий голосок.
      Куликов тут только разглядел троих мальчишек. Они сидели спиной к нему и теперь разом повернулись, вглядываясь в темноту. Один совсем малыш, наверное, и в школу-то не ходит. Двое других постарше.
      — Спасибо, — сказал Куликов, вышел к костру и начал приглядываться, куда бы удобнее присесть.
      — Картошки хотите? Печёной? — спросил самый маленький из мальчишек. Он даже улыбнулся вдруг, и голосок его больше не дрожал. — Только у нас её мало…
      — Ящики? — кивнул Куликов на костёр. — От овощного натаскали?
      — Так поломанные же, негодные! — беспечно махнул рукой малыш.
      Двое других пристально наблюдали за Куликовым, но, чувствовалось, без опаски.
      — Картошку-то здесь же накопали? — неопределенно помотал головой инженер.
      Он хотел спросить это совсем безразличным голосом — ему-то какое дело, где они взяли картошку. Но получилось — словно они попались, а он их допрашивает.
      — Тут же не наше поле! — без охоты, но и без страха и стыда подал голос, наконец, один из старших. — Из дому принесли.
      — Ясно, — Куликов подбросил в костёр сломанную дощечку от тарного ящика. — А чего вы теперь не в постели? Поздно ведь.
      — Каникулы у нас! — весело сверкнул глазёнками малыш.
      «Всё-таки, он школьник…» — почему-то с облегчением подумал Куликов.
      — Картошку будете? — снова спросил мальчишка.
      — Пожалуй…
      К ногам Куликова выкатилась черная картофелина, и он начал её очищать, перебрасывая с ладони на ладонь, хотя есть совершенно не хотелось.
      — Вкусная? — снова весело улыбнулся мальчуган. — А знаете, какая картошка на Проксиме Центавра?
      — Где? — не сразу понял Куликов.
      А один из старших мальчишек вдруг, не таясь, пихнул малыша локтем в бок, так, что тот громко ойкнул, и весёлая его мордашка некрасиво сморщилась.
      — Ты это… перестань! Зачем? — грозно нахмурился Владимир Борисович.
      — А чего он?… — хмуро буркнул парень и посмотрел на второго молчаливого своего приятеля. Тот одобрительно кивнул, и тогда парень повторил еще раз:
      — А чего он?…
      — А ты чего? — тихо и с обидой произнес тут малыш. — Может, дяденька тоже с нами захочет, а?
      — Куда? — прожевав картошку, обвел приятелей глазами Куликов. — Вы собираетесь в летний лагерь? Или на рыбалку?
      — Ну, да! — снова пробурчал парень, видимо, самый старший и авторитетный в компании.
      — На Проксиму Центавра! — снова не выдержал малыш. И на этот раз никто не пихнул его в живот. — Знаете, где это?
      — А вы кто по специальности? — солидно спросил старший, пока Куликов раздумывал, знает ли он, где это — Проксима Центавра.
      — Инженер…
      — Вот видите, инженер! — бурно обрадовался малыш.
      — Проксима Центравра — вот она! — ткнул куда-то рукой в небо старший. — Во-он!
      Куликов поднял голову. Совсем рядом — только протяни ладонь — висело великое множество звезд и звездочек. И среди них — наверняка была одна, названия которой он до сегодняшней ночи никогда и не слышал, — таинственная Проксима Центавра.
      И ещё инженер Куликов вдруг понял, почему эти мальчишки сидели так — все по одну сторону костра, спиной к нему, когда он подошел. Точнее, спиной к микрорайону.
      Потому что, если не видеть эту громаду, эти огни окон, кажется, что перед тобой огромная-преогромная, круглая и плоская пустынная планета, а вверху — одна среди многих, такая желанная Проксима Центавра.
      — Вы собрались туда? — Куликов неопределенно помахал рукой в небо. — И как скоро?
      — Скоро! — радостно сообщил малыш.
      — У нас нет только корабля… подходящего… — объяснил старший. — Так вы летите с нами?
      — Мне надо подумать, — Владимир Борисович Куликов поднялся. — Видите ли, у меня… я не один, у меня семья, ну и…
      Он шагнул в темноту, но тут же что-то заставило его вернуться. Все трое мальчишек напряженно смотрели ему в глаза.
      — Подождите немного, посидите ещё здесь, хорошо? Я вам картошечки принесу… побольше…

      Недавно я случайно узнал большой секрет моей дочери. Мы с Танюхой вдвоём наводили порядок в игрушечном уголке: вытерли пыль, по-новому расставили мебель и посуду, а главное — пересаживали кукол.
      Я устроил поудобнее плюшевого медведя Митрофана, поправил маленькое зеркало… И вдруг из-за рамки зеркала выпорхнул крошечный синий бумажный пакет.
      Таня тихо ойкнула, закусила губу и прижалась ко мне.
      — Теперь ты всё знаешь, — тихо сказала дочь. — Ладно, смотри уж…
      Ни о чём не догадываясь, я заглянул внутрь мятого пакета. Там лежало одно-единственное ячменное зёрнышко.
      — Помнишь, мы голубей кормили, и ты купил зерна?
      Конечно, я помнил! Голуби на площади ленивые, совсем ручные, склёвывают угощенье чуть ли не с ладони. Они толкались у наших ног, а мы с Танюшкой понимающе переглядывались. Как всё было здорово! А когда корм закончился, пошли домой.
      — Ну вот, всё высыпали голубям, а одно зёрнышко в пакете осталось! Я уже дома обнаружила! — сообщила мне дочь. — Значит, оно волшебное, верно?
      — Скорей всего, — согласился я.
      Странно, я даже не обратил тогда внимания, что Танюшка не выбросила ненужную упаковку, а должно быть, сунула пакет из-под корма себе в карман.
      — Всё теперь понял? — дочь посмотрела мне в глаза, взяла из рук пакетик с ячменным зёрнышком и устроила его на прежнее тайное место, за игрушечным зеркалом.
      — Почти всё, — почему-то соврал я.
      — Конечно, чего уж тут не понять! — беспечно махнула рукой Танюшка. — Если посадить волшебное ячменное зёрнышко в цветочный горшок, помнишь, что будет?
      Я тихо ахнул! Ну, конечно, это же сказка про Дюймовочку! Женщина посадила ячменное зерно в цветочный горшок, и тут же из зерна вырос большой прекрасный цветок, похожий на тюльпан!
      — Пойдём гулять, — предложил я. — Приборка закончена, игрушки наши могут быть довольны!
      — Пойдём! — не возражала дочь.
      — Тань, — осторожно поинтересовался я, когда мы одевались. — Отчего же ты до сих пор не посадила своё волшебное зёрнышко в цветочный горшок? Горшков у нас дома предостаточно!
      — А зачем?! — засмеялась в ответ Танюшка. — Я ведь не одинокая какая-нибудь! У меня есть ты, есть мама! А ещё две бабушки и дедушка, все же знают!
      Мы долго гуляли в парке, прокатились на карусели и съели по эскимо. Разговаривали о каких-то важных пустяках и понимающе переглядывались.
      А пока Таня покупала мороженое, я сунул руку в карман пиджака и нащупал там своё ячменное зёрнышко. Это когда мы кормили голубей, я отложил его, не знаю зачем. Так и носил всё время в кармане.
      Я посмотрел на дочь, как она слизывает подтаявшее эскимо, и незаметно бросил своё глупое ячменное зёрнышко воробьям.

      Прямо на нас по воздуху плыла серебряная паутинка.
      Я поднял руку, паутинка зацепилась одним концом за палец и затрепетала.
      — Как здорово! — захлопала в ладоши моя дочь. — Давай возьмём эту паутинку домой, пусть она живёт у нас!
      Я не успел ответить. Лёгким порывом тёплого ветерка паутинку подхватило и унесло прочь.
      — Ладно, — сказала дочка и протянула мне руку. — Пусть летит куда ей нравится!…