Заведение Финча – 9 футов на 12, Третья авеню, – обещает «чистку шляп электричеством в присутствии заказчика». Если вам случилось попасть ему в лапы, вы его клиент навеки. Мне неведомы производственные тайны Финча, но отныне вам придется чистить шляпу каждые четыре дня.
      Финчу, жилистому, нерасторопному субъекту с испитым лицом, можно дать от двадцати до сорока. Поглядеть на него – кажется, он с младых ногтей только тем и занимался, что чистил шляпы. Когда у него нет посетителей, он охотно болтает со мной, и я чищу шляпу чаще, чем требуется, в надежде, что Финч приподнимет завесу над тайнами местных потогонных мастерских.
      Как-то я заглянул к Финчу и застал его одного. Он тут же принялся умащать мой головной убор панамского производства своим загадочным составом, притягивающим пыль и грязь как магнит.
      – Говорят, индейцы плетут шляпы под водой, – сказал я для затравки.
      – Ерунда, – сказал Финч. – Так долго под водой не пробыть ни индейцу, ни белому. Послушайте, вы интересуетесь политикой? Я на днях прочел в газете, что приняли один закон, его еще называют закон спроса и предложения.
      Я, как мог, постарался ему втолковать, что речь идет не о законодательном акте, а о законе политической экономии.
      – Вот оно как, – сказал Финч. – Я об этом законе много чего слышал года два тому назад, но все больше с одного боку.
      – Верно, – подтвердил я. – У ораторов этот закон не сходит с языка. Похоже, они жить без него не могут. Вам, наверное, доводилось слышать, как наши разбойники с большой платформы разглагольствуют о нем тут, в Ист-Сайде.
      – Лично мне, – сказал Финч, – об этом законе рассказал король, белый король, он правил индейским племенем в Южной Америке.
      Сообщение Финча меня заинтриговало, но не удивило. Большой город – это своего рода материнские колени для тех, кто забрел далеко от дома и нашел, что выбранный путь слишком тернист для их неокрепших ног. В сумерках они возвращаются домой и садятся у порога. Я знаком с пианистом из третьеразрядного кафе, который охотился на львов в Африке, с посыльным, сражавшимся в рядах британской армии против зулусов, с извозчиком, чью левую руку патагонские людоеды уже готовились сунуть в похлебку, предварительно раздробив ее, как клешню краба, в ту самую минуту, когда на горизонте замаячило судно, несшее страдальцу избавление. Поэтому сообщение о том, что у чистильщика шляп числится в друзьях король, не потрясло меня.
      – Ленту новую? – спросил Финч, и губы его раздвинула унылая, безжизненная улыбка.
      – Да, – сказал я. – И на полдюйма шире.
      Я менял ленту всего пять дней назад.
      – Встречаю я как-то одного человечка, – начал Финч свой рассказ, – коричневый такой, все равно что табак, из всех карманов деньги торчат, заправляется свиными клецками у Шлагеля. Было это два года тому назад, я еще тогда брандспойт возил при 98-й части. И заводит он речь о золоте. Говорит, в одной, значит, южной стране, Хватималой называется, в горах золота полным-полно. Индейцы, говорит, намывают его в многочисленных количествах из ручьев.
      – Скажешь тоже, – говорю, – Джеронимо, индейцы! Нет на юге никаких индейцев, кроме «лосей» из деловых клубов и закупщиков мануфактуры... Индейцев всех загнали в резервации, но, надо сказать, допуск к ним есть.
      – И рассказ мой тоже будет с допуском, – говорит он. – Только это не те индейцы, что при Буффало Билле, эти на собственных землях противозаконно живут, и они будут породовитее. Называются они финки и ацтеки, они там стародавние жители, они в Хватимале в те времена еще жили, когда Мексикой Толстосума правил. Они намывают золото из горных ручьев, говорит коричневый человечек, сыплют его в гусиные перья, из перьев – в красные кувшины, ну, а как насыплют кувшины доверху, пакуют золото в кожаные мешки, в каждый мешок по арробе, и в арробе той целых двадцать пять фунтов, а там уж тащат мешки в каменный дом, и над дверью того дома картинка высечена – идол с завитыми волосами играет на флейте.
      – И куда ж они девают эту небывалую прибыль? – спрашиваю.
      – А никуда, – говорит человечек. – Это, знаете, тот самый случай, когда «зло двигается по земле, и скорости его не вынести. Где золота невпроворот, там не ищите справедливости».
      Выдоил я коричневого человечка досуха, пожал ему руку и сказал, мол, извините, только веры к вам у меня нет. А ровнехонько через месяц я высадился на хватимальский берег и при себе имел 1300 долларов, за пять лет скопленных.