Рене Генон
Очерки об индуизме
АТМА-ГИТА
Мы уже упоминали
о внутреннем смысле Бхагавадгиты, которую при рассмотрении с этой точки зрения следует называть Атма-Гита: так как нас просили дать некоторые разъяснения по этому поводу, то мы думаем, что их будет небезынтересно дать здесь.
Бхагавадгита, которая, как известно, есть извлеченный из Махабхараты
эпизод, столько раз была переведена на западные языки, что она стала всем хорошо известна: но, по правде говоря, из этих переводов нет ни одного, который бы свидетельствовал об истинном ее понимании. Даже сам перевод названия, то есть «Chant du Bienheureux», представляется, в общем, несколько неточным, так как на самом деле основное значение слова Bhagavat «славный» и «уважаемый»; значение «счастливый» {heureux) тоже присутствует, но на втором плане, к тому же оно довольно плохо подходит к данному случаю.
Действительно, Bhagavat — это эпитет, приложимый ко всем божественным аспектам, а также к существам, которые считаются особенно достойными почитания.
Идея счастья, которая, по сути, носит исключительно индивидуальный и человеческий характер, не включается сюда с необходимостью. Нет ничего удивительного в том, что этот эпитет присваивается именно Кришне, который не только является почитаемым персонажем, но который, будучи восьмым аватарой Вишну, реально соответствует божественному аспекту: но здесь есть и кое-что еще.
Чтобы понять это, надо вспомнить, что существуют две точки зрения, вишнуитов и шиваитов, соответствующие двум великим путям, пригодным для существ различной природы, каждый из которых принимает в качестве опоры для восхождения к Высшему Принципу один из двух божественных аспектов, в некотором смысле дополняющих друг друга, которым они обязаны своими соответствующими обозначениями, и каждый из которых транспонирует этот аспект таким образом, что его отождествляют с самим Принципом, рассматриваемым без всякого ограничения и по ту сторону какого-либо определения или конкретизации. Вот почему шиваиты обозначают Высший Принцип как Махадэва или Махешвара, что является, собственно говоря, эквивалентом Шивы, тогда как вайшнавы обозначают его каким-нибудь именем Вишну, как, например, Нараяна или Бхагават, последнее имя используется определенной ветвью последователей, носящих поэтому наименование Бхагаваты. Впрочем, в этом нет никакого противоречия: имена множественны, как и пути, которым они соответствуют, но все эти пути более или менее прямо ведут к одной и той же цели; индуистская доктрина ничего не имеет общего с западной исключительностью, для которой один и тот же путь должен соответствовать в равной мере всем существам без всякого учета существующих различий в их природе.
Теперь легко понять, что Бхагават, отождествляемый с Высшим Принципом, тем самым является не чем иным, как необусловленным Атманом. И так действительно обстоит дело для всех тех случаев, когда Атман рассматривается и в «макрокосмическом» порядке и в «микрокосмическом», в зависимости от того, какое будет применение при различных точках зрения; очевидно, мы не можем здесь и мечтать представить развернуто все то, что мы уже высказали по этому поводу.
Здесь нас самым непосредственным образом интересует то применение, которое мы можем назвать «микрокосмическим», то есть такое, какое осуществляется в каждом существе, рассматриваемом в частности; в этом отношении Кришна и Арджуна представляют соответственно «Само» и «я» {Soi и moi), личность и индивидуальность, которые суть не обусловленный Атман и дживатман. С этой внутренней точки зрения поучение, даваемое Кришной Арджуне, есть интеллектуальная, сверхрациональная интуиция, при помощи которой «Само» общается с «я», когда последнее «квалифицировано» и подготовлено таким образом, что это общение может быть действительно установлено.
Следует заметить, поскольку это исключительно важно для того, о чем идет речь, что Кришна и Арджуна представлены как взошедшие на одну и ту же колесницу, эта колесница есть «повозка» существа, рассматриваемого в его проявленном состоянии; и в то время, как Арджуна сражается, Кришна управляет колесницей, не сражаясь, то есть сам не будучи вовлечен в действие. Действительно, битва, о которой идет здесь речь, символизирует действие в самом общем смысле, в той форме, которая присуща природе и функциям кшатриев, чему и посвящена специально книга,
поле битвы (Кшетра) есть область действия, в которой индивид развертывает свои возможности; и это действие осуществляет никоим образом не изначальное существо, постоянное и неподвижное, оно касается только индивидуальной «живой души» (дживатман). Двое взошедших на одну и ту же колесницу суть, следовательно, то же самое, что и две птицы, о которых идет речь в Упанишадах: «Две птицы, неразлучные друзья, сидят на одном дереве; одна ест плоды дерева, а другая смотрит, но не ест».
Здесь тоже представление действия, но с другой символикой: первая из двух птиц есть дживатман, а вторая есть необусловленный Атман. То же самое относится к «двоим, которые вошли в пещеру», о которых идет речь в другом тексте.
И если эти двое всегда тесно связаны, то они суть одно перед лицом абсолютной реальности, так как дживатман отличается от Атмана лишь иллюзорно.
Существует также для выражения этого единства и как раз в прямой связи с Атма-Гитой особенно примечательный термин, а именно Наранараяна. Известно, что Нараяна — «тот, кто ходит (или носится) по водам» — это имя Вишну, приложимое при помощи переноса к Параматме или к высшему Принципу, как мы уже говорили выше; воды представляют здесь формальные или индивидуальные возможности.
С другой стороны, нара (nаrа) или нри (nri) — это человек, индивидуальное существо, принадлежащее человеческому роду; уместно отметить тесную связь, существующую между этим словом и словом нара, обозначающим воды;
впрочем, это увело бы нас слишком далеко от нашей темы. Таким образом, Нара и Нараяна суть, соответственно, индивидуальное и универсальное, «я» и «Само», проявленное состояние бытия и его непроявленный принцип; и связаны они неразрывно в один ансамбль Наранараяна, о котором иногда идет речь как о двух аскетах, сидящих на Гималаях, что напоминает, в частности, последний из упоминавшихся только что текстов из Упанишад, текст, в котором «двое вошедших в пещеру» обозначаются в то же время как «пребывающие на самой высокой вершине».
В этом же самом ансамбле также Нара есть Арджуна, а Нараяна есть Кришна. Это двое, взошедшие на одну и ту же повозку; и всегда, под тем или иным именем, и какие бы ни использовались символические формы, это — дживатман и Параматман.
Эти замечания позволят нам понять то, что представляет собою внутренний смысл Бхагавадгиты, смысл, по отношению к которому все остальные будут лишь более или менее его случайными приложениями. Так именно будет обстоять дело в отношении социального смысла, в котором функции созерцания и действия, соотносимые соответственно со сверхиндивидуальным и индивидуальным, рассматриваются как присущие брахманам и кшатриям.
Говорят, что брахман есть тип существа фиксированного и неподвижного (sthavara), а кшатрий есть тип существа подвижного и меняющегося (jangama);
без труда здесь можно увидеть аналогию, которая существует между этими двумя классами существ, с одной стороны, и с другой стороны — неподвижной личностью и индивидуальностью, подверженной изменению; и этим непосредственно устанавливается связь между этим смыслом и предшествующим. Мы видим, кроме того, что даже там, где речь идет специально о кшатрии, он, поскольку действие есть его собственная функция, может символизировать индивидуальность, какова бы она ни была, которая принудительно вовлечена в действие самими условиями своего существования, тогда как брахман, ввиду своей функции созерцания и чистого знания, представляет высшие состояния бытия.
Таким образом можно сказать, что всякое существо имеет в самом себе брахмана и кшатрия, но с преобладанием той или другой из этих двух природ, вследствие чего его тенденции помещают его главным образом на сторону созерцания или на сторону действия. Из этого видно, что важность поучения, содержащегося в Бхагавадгите, далека от того, чтобы ограничиваться только кшатриями в собственном смысле слова, хотя форма, в которой это поучение представлено, подходит им наилучшим образом.
ДУХ ИНДИИ
Противоположность между Востоком и Западом, сведенная к самым простым понятиям, по сути тождественна противоположности, которую обычно усматривают между созерцанием и действием. Мы прежде уже рассматривали возможные различные точки зрения, занимаемые при исследовании отношений между этими двумя понятиями: являются ли они на самом деле двумя противоположностями, дополняют ли они друг друга, или же отношения между ними определяется, скорее, как субординация, а не координация? Итак, здесь мы очень бегло резюмируем эти замечания, необходимые для тех, кто хочет понять дух Востока вообще и дух Индии, в частности.
Точка зрения, состоящая в простом противопоставлении друг другу созерцания и действия, является наиболее внешней и поверхностной из всех. Противоположность, по всей очевидности, существует, но она не может быть абсолютно несводимой; впрочем, то же самое можно сказать о любых противоречиях, которые перестают быть таковыми, как только поднимаются над некоторым уровнем, на котором они выступают во всей своей реальности. Кто говорит о противоположности или контрасте, говорит тем самым о дисгармонии или нарушении равновесия, то есть о чем-то таком, что может существовать только при частной и ограниченной точке зрения; в совокупности вещей равновесие создается суммой всех нарушений равновесия, и все частичные беспорядки содействуют, волей или неволей, всеобщему порядку.
Когда же рассматривают созерцание и действие как взаимодополняющие, то располагаются уже на более глубокой и истинной точке зрения, чем предыдущая, потому что оппозиция оказывается примиренной и разрешенной, два ее термина в некотором роде оказываются уравновешенными. В этом случае речь идет о двух равно необходимых элементах, которые взаимно дополняют и обосновывают друг друга, образуя двойную активность, внутреннюю и внешнюю, одного и того же бытия, будь то человек, взятый в отдельности, или человечество, рассматриваемое в целом. Несомненно, данная концепция более гармонична и удовлетворительна, нежели первая, тем не менее, если придерживаться исключительно ее, то в силу корреляции, установленной подобным образом, возникает искушение поставить на один и тот же уровень созерцание и действие таким образом, чтобы удерживать, насколько возможно, равновесие между ними, никогда не ставя вопрос о каком-либо превосходстве одного над другим. Однако в действительности этот вопрос всегда остается актуальным, относительно же антитезы Запада и Востока можно сказать, что суть состоит в том, что Восток поддерживает превосходство созерцания, тогда как Запад, в особенности, современный Запад, утверждает, напротив, превосходство действия над созерцанием. Здесь вовсе не идет речь о точках зрения, каждая из которых может иметь свое оправдание и быть принята отчасти как выражение относительной истины; отношение субординации, являясь необратимым, делает эти две представленные концепции реально противоречащими друг другу, следовательно, исключающими друг друга, так что одна необходимым образом истинна, а другая — ошибочна. Следовательно, надо выбирать, и необходимость этого выбора никогда, может быть, не представала с такой настоятельностью и неотложностью, как в современных обстоятельствах; в ближайшем будущем она предстанет, возможно, с еще большей настоятельностью.
В некоторых других работах
мы показывали, что созерцание превосходит действие, как неизменность превосходит изменение. Действие, будучи лишь переходной и мгновенной модификацией бытия, никак не может в себе самом иметь свой принцип и достаточное основание; если оно не связано с принципом, существующим вне его случайной области, то оно есть чистая иллюзия; и этот принцип, из которого оно извлекает всю свою реальность, доступную восприятию, и свое существование и даже саму свою возможность, может находиться только в созерцании или, если угодно, в познании. Более того, в своем самом общем значении изменение непостижимо и противоречиво, то есть невозможно без принципа, из которого оно происходит и который, поскольку это его принцип, не может быть ему подвержен, и, следовательно, неизбежно является неподвижным; на Западе именно поэтому Аристотель еще в античности утверждал необходимость «неподвижного двигателя» всех вещей. Очевидно, что действие принадлежит миру изменения, «становления»; одно только познание позволяет выйти из этого мира и присущих ему ограничений, и когда оно достигает неподвижного, оно само овладевает неподвижностью; так как всякое познание есть, в сущности, отождествление со своим объектом. Именно это игнорируют современные западные люди, которые, осуществляя познание, рассматривают его как только рациональное и дискурсивное, и, следовательно, непрямое и несовершенное, то, что можно назвать познанием через отражение; и все чаще само это познание низшего рода они ценят только в той мере, в какой оно может прямо служить практическим целям: вовлеченные в действие до степени отрицания всего, что его превосходит, они не замечают, что само действие из-за отсутствия принципа также дегенерирует в суетливость, настолько же напрасную, насколько бесплодную.
В социальной организации Индии, которая является лишь одним из приложений к человеческому порядку метафизической доктрины, отношения познания и действия представлены в отношениях первых двух каст, брахманов и кшатриев, собственными функциями которых соответственно они и являются. Говорят, что брахман есть тип стабильных существ, а кшатрий есть тип существ подвижных и изменчивых; таким образом, все существа этого мира, согласно своей природе, принципиально находятся в связи с одним или с другим типом, так как существует совершенное соответствие между космическим и человеческим порядками. Разумеется, дело обстоит не так, чтобы действие было запрещено для брахмана, а созерцание — для кшатрия, но оно подобает им лишь по случаю, а не по существу. Свадхарма, то есть собственный закон касты в соответствии с природой присущего ей бытия, состоит для брахмана в познании и в действии для кшатрия. Таким образом, брахман выше кшатрия, как познание выше действия. Иными словами, духовная власть выше светской, и именно признавая свою подчиненность первой, вторая будет законной, то есть она поистине будет тем, чем она должна быть. Иначе говоря, отделяясь от своего принципа, она будет осуществляться лишь беспорядочным образом и фатально придет к своей гибели.
Кшатриям естественно и нормально принадлежит всякое внешнее могущество, потому что область действия — это внешний мир; но это могущество есть ничто без внутреннего, чисто духовного принципа, в котором укоренен авторитет брахманов и в котором оно находит свою единственную ценную гарантию. В обмен на эту гарантию кшатрии должны с помощью находящейся в их распоряжении силы обеспечивать для брахманов средство осуществления их собственной функции познания и обучения в мире, в укрытии, защищающем от волнений и суеты; это то, что подразумевают под фигурой Сканда, Господина войны, охраняющего медитацию Ганеши, Господина познания. Таковы правильные отношения между светской и духовной властью; и если бы они соблюдались всегда и везде, то никогда никакой конфликт между ними не смог бы возникнуть, каждая занимала бы свое место, которое по праву должно ей принадлежать в соответствии с иерархией функций и существ, иерархией, строго согласующейся с природой вещей. Ясно, что место, принадлежащее кшатриям и, следовательно, действию, будучи подчиненным, далеко не ничтожно, так как оно соответствует всей полноте внешней власти, военной. Административной и юридической одновременно, что синтезируется в функции царской власти. Брахманы должны осуществлять лишь власть невидимую, которая как таковая может игнорироваться простыми людьми, от чего она не перестает быть принципом всей видимой власти: этот ее авторитет является как бы стержнем, вокруг которого вращаются все вещи, фиксированной осью, вокруг которой мир совершает свое обращение, неподвижным центром, который направляет и упорядочивает космическое движение, не участвуя в нем; именно это представляет древний символ свастики, который поэтому есть один из атрибутов Ганеши.
Следует добавить, что место, которое надлежит действию, будет более или менее велико в зависимости от обстоятельств его приложения; в этом народы действительно предстают как индивиды, и природа одних преимущественно созерцательная, а других — активная. Без сомнения, нет никакой другой страны, где способность к созерцанию была бы так распространена и так повсеместно развита, как в Индии; именно поэтому ее можно рассматривать как исключительную представительницу восточного духа. Напротив, среди западных народов у наибольшего числа людей, конечно же, доминирует способность к действию. И даже если бы эта тенденция не была искажена и преувеличена, как это происходит в настоящее время, она тем не менее продолжала бы существовать, так что созерцание остается лишь делом очень ограниченной элиты. Этого было бы достаточно, чтобы все оставалось в порядке, так как духовное могущество; совершенно в противоположность материальной силе, ни в коей мере не основано на числе; но в настоящее время западные люди поистине являются людьми без каст; никто из них не занимает место и функцию, которые соответствовали бы его природе. Этот беспорядок весьма быстро распространяется, этого не надо от себя скрывать, и он, кажется, уже достигает Востока, хотя затрагивает его пока лишь поверхностно и довольно ограниченно, касаясь в основном только более или менее прозападно настроенных восточных людей. Это, однако, не уменьшает опасности, которая, несмотря ни на что, рискует усугубиться, по крайней мере, временно; «западная опасность» не пустое слово, и Запад, который сам здесь первая жертва, хочет вовлечь все человечество в целом в погибель, которая ему угрожает по его собственной вине.
Это угроза неупорядоченного, лишенного своего принципа, действия; такое действие в самом себе есть чистое небытие, и оно может вести только к катастрофе. Однако скажут, что если это существует, то значит, сам этот беспорядок должен в конечном счете войти в универсальный порядок, коего он есть элемент на том же основании, что и все остальное; и с высшей точки зрения это совершенно верно. Всякое бытие, знает ли оно об этом или нет, хочет оно этого или нет, полностью зависит от своего принципа во всем том, чем оно является. Беспорядочное действие само возможно только лишь через принцип всякого действия, но поскольку оно не осознает этот принцип и не признает своей зависимости от него, постольку оно оказывается неупорядоченным и лишенным положительной действенности. И если оно обладает самой низкой степенью реальности, приближающей ее к обычной иллюзии, то как раз потому, что она в наибольшей степени удалена от принципа, в котором только и есть абсолютная реальность.
С точки зрения принципа, есть только порядок; но с точки зрения случайности, беспорядок существует, и что касается земного человечества, то мы находимся в той эпохе, где беспорядок торжествует.
Можно задаться вопросом, почему это так, и учение индуизма с теорией космических циклов предоставит ответ на этот вопрос. Мы находимся в Кали-юге, в темном веке, где духовность сведена к своему минимуму самими законами развертывания человеческого цикла, приводящего к некоей прогрессирующей материализации через различные периоды, из которых этот является последним; под человеческим циклом мы здесь понимаем исключительно продолжительность Манвантары. К концу этого времени все спутывается, касты смешиваются, сама семья перестает существовать: не это ли в точности мы видим вокруг нас? Следует ли из этого заключить, что настоящий цикл заканчивается, и что вскоре мы увидим занимающуюся зарю новой Манвантары? Можно ли пытаться его остановить, в особенности, если подумать о все возрастающей скорости, с которой спешат события; но может быть, беспорядок еще не достиг своего предела, может быть, человечество должно спуститься еще ниже, в крайности полностью материальной цивилизации, прежде чем смочь подняться к принципу и к духовным и божественным реальностям? Впрочем, это неважно: рано или поздно это нисходящее движение, которое современные западные люди называют «прогрессом», дойдет до предела, и тогда закончатся «черные времена»; тогда появится Калки-аватара, всадник на белом коне, на голове которого знак верховной власти в трех мирах, тройная диадема, держащий в своей руке пылающий меч, подобный хвосту кометы; тогда мир беспорядка и заблуждения будет разрушен, и посредством очистительной и возрождающей мощи Агни все вещи будут восстановлены и возрождены в целостности их первоначального состояния. Конец настоящего цикла есть одновременно начало будущего цикла. Те, кто знает, что так и должно быть, даже посреди худших обстоятельств не могут утратить своей неизменной безмятежности; как ни было бы неприятно жить в эпоху потрясений и почти всеобщего мрака, они не могут их загрязнить или поглотить, и именно это составляет силу истинной элиты. Несомненно, если мрак будет распространяться все больше, эта элита даже на Востоке может быть сведена к очень небольшому числу. Но достаточно того, чтобы лишь некоторые хранили в целостности истинное познание, чтобы быть готовыми, когда исполнятся времена, спасти все то, что еще может быть спасено из современного мира, что и станет зародышем мира будущего.
Эту роль сохранения традиционного духа со всем тем, что сюда реально включается, когда он понимается в его наиболее глубоком смысле, в настоящее время может исполнить только лишь Восток. Мы не хотим сказать, что весь Восток в целом, потому что беспорядок, идущий с Запада, может, к несчастью, в определенной мере достичь и его. Но именно на Востоке пока еще существует истинная элита, где встречается традиционный дух во всей своей жизненности. Впрочем, то, что здесь осталось, сводится к внешним формам, значение которых уже давно едва понятно, и если что-то на Западе может быть спасено, то это будет возможно только с помощью Востока; но для того, чтобы быть эффективной, эта помощь должна найти точку опоры в западном мире; но эта возможность в настоящее время представляется неясной.
Как бы то ни было, на всем Востоке Индия занимает привилегированное положение в рассматриваемом отношении; причиной этого является то, что без традиционного духа Индия была бы ничем. Действительно, индуистское единство (мы не говорим индийское) не есть ни единство расы, ни единство языка, оно есть исключительно единство традиции; индусы суть все те, кто действительно принадлежит этой традиции и только ей. Это объясняет ту самую способность к созерцанию, которая более характерна для Индии, чем для кого-либо другого: причастность к традиции, действительно, полностью реальна лишь в той мере, в какой она заключает в себе постижение учения, а оно состоит прежде всего в метафизическом познании, потому что именно в чистом метафизическом порядке располагается принцип, из коего следует все остальное. Вот почему Индия представляется как бы специально предназначенной поддерживать до конца превосходство созерцания над действием, с помощью своей элиты противопоставить непроницаемый для распространения западного современного духа барьер, сохранить нетронутым сознание постоянства, неизменности и вечности, посреди мира, волнуемого непрестанными изменениями. Конечно, следует хорошо понимать, что неизменным является один только принцип, а его приложения, которым он дает место во всех областях, могут и даже должны меняться согласно обстоятельствам и времени, так как принцип абсолютен, а приложения относительны и случайны, как и мир, к которому они относятся. Традиция допускает бесконечно множественные и разнообразные приспособления в их модальностях; но все эти приспособления, если они осуществляются строго в соответствии с традиционным духом, есть не что иное, как нормальное развитие определенных последствий, извечно содержащихся в самом принципе. Следовательно, в любом случае речь идет лишь о том, чтобы сделать эксплицитным то, что до этого было имплицитным, и таким образом, основание, сама субстанция учения всегда остается тождественной при всех различиях внешних форм. Приложения могут быть различного рода; таковы, например, не только социальные установления, о которых мы уже упоминали, но и науки, когда они поистине то, чем должны быть; это указывает на сущностное различие, которое существует между концепцией этих традиционных наук и концепцией тех наук, что были созданы современным западным духом. Тогда как первые всю свою значимость получают от их соединения с метафизическим учением, последние под предлогом независимости замкнуты на самих себе и могут претендовать только на то, чтобы продвигать анализ все дальше, не выходя из своей ограниченной области и не отступая ни на шаг от своих ограничений; при этом анализ может быть продолжен бесконечно без того, чтобы когда-нибудь продвинуться в истинном познании вещей. Не из-за темного ли чувства этой невозможности современные люди стали предпочитать знанию само исследование, или же это так потому, что это исследование, не имеющее конца, удовлетворяет их потребность в непрестанном беспокойстве, которое само хочет быть собственной целью? Что делать восточным людям с этими пустыми науками, которые Запад претендует им принести, тогда как сами они обладают другими науками, несравненно более реальными и более обширными, и когда малейшее усилие интеллектуальной концентрации обучает их гораздо лучше, чем все эти фрагментарные и рассеянные взгляды, эта хаотическая куча фактов и понятий, связанных лишь более или менее фантастическими гипотезами, с трудом выстроенными для того, чтобы быть тотчас опрокинутыми и замещенными другими, которые будут обоснованы не лучше этих? И пусть не гордятся сверх меры промышленными и техническими применениями, которым эти науки дали рождение, думая этим компенсировать все свои недостатки; никто не намеревается оспаривать, что они по крайней мере обладают этой практической полезностью, тогда как спекулятивная их ценность скорее иллюзорна; но как раз этим Восток никогда на самом деле не интересовался, он слишком мало чтит эти совершенно материальные преимущества, чтобы им пожертвовать свой дух, потому что он знает, сколь огромно превосходство позиции созерцания над позицией действия, и что все вещи, которые проходят, суть лишь небытие перед лицом вечности.
Истинная Индия для нас, следовательно, не есть эта более или менее модернизированная Индия, то есть вестернизированная, о которой мечтают некоторые молодые люди, воспитанные в университетах Европы и Америки и гордые от сознания того, что обладают знаниями, приобретенными ими, хотя с восточной точки зрения они лишь совершенные невежды, образующие, вопреки их претензиям, нечто совершенно противоположное интеллектуальной элите в том смысле, в котором мы ее понимаем. Истинная Индия, то есть та, которая всегда остается верной учению, передаваемому ее элитой через века, это та, которая в полноте сохраняет содержание традиции, источник которой находится дальше и выше, чем человечество; это Индия Ману и Риши, Индия Шри Рамы и Шри Кришны. Мы знаем, что это не всегда была та страна, которая обозначается этим именем; несомненно, что со времени первоначального арктического пребывания, о котором говорят Веды, она последовательно занимала много различных географических положений; возможно, что она займет еще и другие, но это неважно, так как она всегда там, где находится местопребывание этой великой традиции, поддержание которой среди людей есть ее миссия и основание ее бытия. Посредством непрерывной цепи ее мудрецов, ее гуру, ее йогов она продолжает существовать сквозь все превратности внешнего мира, непоколебимая как Меру, она будет длиться столько же, сколько Санатана Дхарма (что можно перевести как Lex perennis, то есть неизменный закон), и она никогда не перестанет созерцать все вещи фронтальным глазом Шивы в безмятежной неизменности присутствующей вечности. Все враждебные усилия в конечном счете разобьются об одну только силу истины, как облака рассеиваются перед солнцем, даже если им и удается на время скрыть его от наших взглядов. Разрушительное действие времени оставляет существовать лишь то, что превосходит время: оно поглотит всех тех, кто ограничил свой горизонт миром изменения и поместил всю реальность в становление, тех, кто сделал себе религию из случайного и временного, так как «тот, кто жертвует одному богу, становится пищей этого бога». Но что оно может против тех, кто в себе самом носит сознание вечности?
КУНДИЛИНИ-ЙОГА
Уже много раз вставал вопрос о работах Артура Авалона (г-на Джона Вудрофа), посвященных одному из малоизвестных аспектов индуистских учений; именуемый «тантризмом», поскольку он основывается на трактатах, называемых «тантрами», но будучи в действительности не так четко ограничен и более распространен, он всегда оставлялся ориенталистами в стороне, из-за трудности его понимания и одновременно из-за своего рода предубеждений, что, впрочем, есть прямое следствие непонимания. Одна из главных его работ, «Змеиная сила», была недавно переиздана.
Мы не предполагаем давать здесь ее анализ, что было бы почти невозможно и, к тому же, мало интересно (для тех наших читателей, кто владеет английским, лучше было бы обратиться к самой книге, о которой мы дадим лишь схематичное представление), а предполагаем лишь уточнить истинное значение того, о чем идет речь, но не обязывая себя при этом следовать тому порядку, в котором там ставятся проблемы.
Прежде всего мы должны сказать, что не можем полностью согласиться с автором относительно фундаментального смысла слова «йога», которое буквально означая «единство»; оно не может пониматься без соотнесения по сути с высшей целью всякой «реализации»; он возражает на это, что вопрос о единстве может стоять лишь в отношении двух различных сущностей, а Дживатман не может реально отличаться от Параматмана. Это совершенно точно, но хотя индивид отличается от Всеобщего только иллюзорно, не следует забывать, что именно с индивида начинается всякая «реализация» (иначе само это слово не имело бы никакого смысла), и что, с его точки зрения, она представляет явление «единства», которое, по правде говоря, вовсе не есть нечто такое, «что должно быть осуществлено», а только осознание «того, что есть», то есть «Высшего Тождества». Такой термин, как йога, выражает, следовательно, аспект, приобретаемый вещами, видимыми со стороны проявления, и который, очевидно, иллюзорен по той же самой причине, что и само это проявление; но то же самое можно сказать обо всех формах языка без исключения, потому что они принадлежат к сфере индивидуального проявления, и достаточно об этом предупредить, чтобы их несовершенство не вводило нас в заблуждение и не заставляло бы видеть в этом выражение реального «дуализма».