- А правда, что все журналисты мечтают написать роман? - Нет, - солгал я. «Компромисс»
 

Я

 
      всегда верил в коммунизм больше власти, которая его исповедовала. Не разделяя догматы собственной религии, она забыла мистерию труда и свирепо наказывала всех, кто хотел хорошо работать. Например - До-влатова. Родина мешала ему заниматься тем, что было полезно обоим. Собственно, только поэтому все мы и перебрались через океан. Нашей американской мечтой был, однако, не дом с лужайкой, а по-прежнему субботник: «свободный труд свободно собравшихся людей». Более того, нам удалось добиться своего. Мы построили коммунизм в одной отдельно взятой газете, которая продержалась дольше Парижской коммуны и сделала нас всех счастливыми.*»«» amp;*»Ф» amp;»# amp;#Й»*Жй amp;»*»#«®»«3*® amp;®®«|»®*Ж*|9®»8*«»'«
      Как и в другом - большом - мире, капита-. лизм, конечно, одержал победу над коммуниз-» мом, но не раньше, чем у нас кончились деньги.? За год «Новый американец» заработал 240 ты-* сяч долларов, а потратил 250. И никто так и не» придумал, как эти нехитрые цифры поменять* местами. •
      Теперь, четверть века спустя, историки Тре- • тьей волны считают цыплят по осени и потро- I шат подшивку «Нового американца», чтобы най- • ти ему объяснение. По-моему - напрасно. Газе-* та, как радуга, не оставляет следов. Она вся про-; цесс, а не результат, сплошная сердечная суета, «воспоминание, не требующее документа. Так бы- t ло, вот и слава Богу.;
      Довлатов не помещался в газете, но она ему» нравилась. Иначе и быть не могло. Газета была* порталом советской литературы, ее пропилея- J ми и проходным двором. Другого пути в офи- I циальную словесность не существовало, и Сер-* гей принимал это как должное. В поисках слу-* чайного заработка и приблизительного стату-* са, Довлатов служил в самых причудливых из- «даниях. Судя по его рассказам, он был королем I многотиражек. В это, конечно, легко поверить, потому что Сергей умел любую халтуру украсить ловкой художественной деталью. Например такой. I Когда знаменитый джазовый пианист Оска,* Питерсон чудом оказался в Таллине и даже вы «ступил там, Сергей написал на концерт газетнук* рецензию, которая заканчивалась на верхней -I хемингуэевской - ноте:* «Я хлопал так, что у мсхы остановились но; вые часы».* Тридцать лет спустя мой коллега и тоже боль I шой любитель джаза Андрей Загданский принес I в студию запись того самого таллинского кон* церта Оскара Питерсона - 17 ноября 1974 года.! Мы пустили запись в эфир, предупредив, что в* овации, которые то и дело прерывают музыку,* вплелись и довлатовские аплодисменты.
      Мастерство Сергея, которым он расчетливо? делился с прессой, льстило редакторам. Как все? люди, включая партийных, они хотели, чтобы* их принимали всерьез даже тогда, когда руково". димый ими орган ратовал за трудовые победы. I Довлатов хвастался, что во всей России не было '. редактора, который не прощал бы ему запоев. Накопив множество воспоминаний о газет* ной страде, Довлатов привез в Америку мсти: тельный замысел. Собрав подборку цитат из сво? их материалов, он использовал их в качестве* эпиграфов к выросшей из газет книге «Компро! мисс». Я слышал, что филологи Тарту собира? лись разыскать эти тексты в библиотечных подшивках, но сомневаюсь, что они их там найдут. Сергей любил фальсификации, замечательно при этом пародируя источники, в том числе и собственные. Он виртуозно владел особым, романтически приподнятым стилем той части газеты, которая писала про обычную, а не коммунистическую жизнь. Пробравшись на эту (обычно последнюю) страницу, автор, компенсируя идеологическую тесноту повышенной метафоричностью, воспарял над текстом. Ни разу не запнувшись, Довлатов мог сочинить длинную лирическую зарисовку с универсальным, как он уверял, названием «Караван уходит в небо».
      Дело в том, что напрочь лишенная информационной ценности всякая советская газета была литературной газетой. Такой она, в сущности, и осталась, вновь оказавшись в арьергарде. Но тогда, четверть века назад, мы об этом даже не задумывались. Газета была нашим субботником, '. Довлатов - его главным украшением.
      Когда Сергей появился в Нью-Йорке, эмигрантскую прессу исчерпывало «Новое русское слово», орган, отличавшийся от советских газет лишь тем, что был их антисоветским приложе нием. Возможно, сейчас я не стал бы так критич но отзываться о газете, где еще встречались ветераны Серебряного века - критик Вейдле или философ Левицкий. Но в молодости нам до них не было дела. Все мы хотели не читать, а писать. Печатать же написанное опять было негде.
      Разобравшись в ситуации, Довлатов быстро созрел для своей газеты. Образовав непрочный и, как оказалось, случайный альянс с тремя товарищами, Сергей погрузился в газетную жизнь. Первые 13 недель мы следили за «Новым американцем» со стороны - с опаской и завистью. Но вскоре Довлатов сманил нас с Вайлем в газету, которую он считал своей, хотя такой ей еще только предстояло стать. Мы поставили редакции одно условие - назначить Довлатова главным редактором. Этот шаг представлялся естественным и неизбежным. Сергей еще не успел стать любимым автором Третьей волны, но как его восторженные читатели мы были уверены в том, что долго ждать не придется.
      Сперва Довлатов лицемерно, как Борис Годунов, отнекивался. Потом согласился и с наслаждением принялся руководить. Больше всего ему нравилось подписываться: о том, кто главный редактор «Нового американца», знал читатель почти каждой страницы. Довлатову всегда нравилась проформа, он обожал заседать и никогда не жалел времени на деловые - или бездельные - переговоры.
      Лишь намного позже я понял, чем для Сергея была его должность. Привыкнув занимать положение неофициального писателя и принимать как должное связанную с ним ограниченную популярность и безграничную безответственность, Довлатов, наконец, дослужился до главного редактора. Он дорожил вновь обретенным положением и принимал его всерьез. Когда в сложных перипетиях газетной борьбы издатели попытались формально отстранить Сергея от поста, сохранив при этом за ним реальную власть, Довлатов сказал, что предпочитает форму содержанию, и все осталось, как было.
      В газете Сергей установил конституционную монархию самого что ни на есть либерального образца, проявляя феноменальную деликатность. Он упивался демократическими формулами и на летучках брал слово последним. Но и тогда Довлатов оставлял за собой право критиковать только стиль и язык, заявляя, что на остальное его компетентность не распространяется. Несмотря на узость поставленной задачи, его разборы были увлекательны и познавательны. Сергей важно бравировал невежеством, обладая при этом неординарными знаниями. Я, напри мер, понятия не имел, что чесуча - дорогая шелковая ткань. Гриша Рыскин этого тоже не знал, поэтому и нарядил в чесучу - и рогожу - бездом ных из своего темпераментного очерка. В сущности, пируя на газете, мы и сами были такими Самое интересное, что Довлатова в «Новом американце» действительно волновала только форма - чистота языка, ритмическое разнообразие, органическая интонация. И тут он оказался совершенно прав. Не сказав ничего особо нового, «Новый американец» говорил иначе. Он завоевал любовь читателя только потому, что обращался к нему по-дружески, на хорошем русском языке. Газета стряхнула идиотское оцепенение, которое охватывало нас в виду печатной страницы. При этом Сергей с его безошибочным литературным вкусом вел газету по пути завещанного Ломоносовым «среднего штиля». Избегая тупого официоза и вульгарной фамильярности, все тут писали на человеческом языке приятельского общения.
      За это нас и любили. Конечно, не стоит заблуждаться насчет природы этой приязни. Лучшим в газете была сама атмосфера, но она быстрее всего выветривается и ее труднее всего передать.
      В центре того магнитного поля, что затягивало благодарных читателей, помещался, конечно, Довлатов. Его авторский вклад был самым весомым. Начать с того, что каждый номер открывался колонкой редактора, которая играла «ложную роль камертона и эпиграфа.
      Сергей писал эти мерные, как гири, тексты с ТОЙ же тщательностью, что и свои рассказы. Именно поэтому не важно, чему колонки были по- I священы. Расставшись с поводом, они легко во-; шли в довлатовский канон. Эти легкие опусы дер-* жались на тайном, но строгом, почти стихотвор- I ном метре и требовали изрядного мастерства.
      Тем не менее колонки часто бесили читате- I лей, которых раздражала принципиальная несе- • рьезность изложения. Теперь, в век тотального J стеба, с этим спорить и поздно, и глупо, но тог- I да Довлатову постоянно приходилось отбивать- • ся от претензий. Он страдал и не сдавался, хотя I чего ему это стоило, можно было увидеть нево-; оружейным глазом. Открыв однажды письмо с? нелицеприятной (хамской) критикой, Сергей* разорвал его на клочки и выскочил из комнаты, когда мы жизнерадостно напомнили ему про демократию и гласность.
      В целом, однако, Сергей был покладистым ре- • дактором и не презирал своих читателей. Что* было не так просто, особенно когда они обращались на «ты» и свысока давали советы. Сергей I умел кротко сносить всякое обращение. Оби-* жался он только на своих - часто и азартно.
      Размолвки, впрочем, никогда не мешали ве- I селому труду, который «Новый американец» превратил в высшую форму досуга. Наши открытые редакционные совещания собирали толпу зевак. Когда Сергей хотел наказать юную J -1JJVJ.7 1S\ Г1 Г l дочку Катю, которая переводила для газеты те-J лепрограмму, он запрещал ей приходить на ра* боту. Подводя итоги каждому номеру, Сергей* отмечал лучший материал и вручал его автору I огромную бутыль дешевого вина, которое тут* же расписывалось на 16 - по числу сотрудни-I ков - бумажных стаканов.* Довлатову нравились все технические детаI ли газетного дела - полиграфический жаргон, [ типографская линейка, макетные листы. Он ', млел от громадного и сложного фотоувеличиI теля, которого у нас все боялись, горячо обсуж* дал проекты обложки и рисовал забавные кар-I тинки для очередного номера. Кроме этого I Сергей пристрастно следил за работой нашего* художника - симпатичного и отходчивого Ви-; талия Длугого, которого он любовно и безжа* лостно критиковал за неуемный авангардизм.*. В разгар эпопеи с «Солидарностью» мы реши-J ли поместить на первой полосе польский флаг. I Из высших художественных соображений вме-; сто красного и белого Виталий использовал бу* рые и серые цвета, объясняя, что суть в кон-; трасте. Обложку переделали, когда Довлатов,; всегда стоявший на страже здравого смысла, "• рассвирепел.
      С ним это бывало редко, потому что злости? Сергей предпочитал такое отточенное ехидство, что оно восхищало даже его жертв. Этот талант он тоже вложил в газету.
      Дело в том, что если довлатовские колонки вызывали наше безоговорочное восхищение, то с остальными жанрами было сложнее. Как бывший боксер, Сергей считал, что интереснее всего читателю следить за бурной полемикой. Поэтому, упиваясь дружбой в частной жизни, в публичной мы постоянно спорили. Сергей умел так издеваться, что даже огорчиться не выходило. Однажды он сравнил Вайля с Портосом, а меня» с Арамисом. Мы решили не обижаться: все-таки - мушкетеры.
      В газете Довлатов, конечно, умел все, кроме кроссвордов. Он владел любыми жанрами - от проблемного очерка до подписи под снимком, от фальшивых писем в редакцию до лирической зарисовки из жизни русской бакалеи, от изящного анекдота до изобретательной карикатуры. Так, под заголовком «РОЙ МЕДВЕДЕВ» он изобразил • мишек, летающих вокруг кремлевской башни.
      Труднее всего Довлатову давались псевдонимы. Он писал так узнаваемо, что стиль трудно было скрыть под вымышленным именем. Когда не оставалось другого выхода, Сергей подписывался «С.Д.». Ему нравились инициалы, потому ". что они совпадали с маркой фирмы «Christian Dior», о чем Довлатов и написал рассказик. Как ни странно, но авторский эгоцентризм не мешал Довлатову отличиться в неожиданной роли. Сергей печатал в газете роскошные интервью. Первое было взято у только что приехавшего в Америку пожилого эмигранта. Кончалось оно примечательно: «интервью с отцом вел С. Довлатов».
      Перейдя от ближних к дальним, Сергей разошелся и напечатал в газете беседы со всеми своими знакомыми, включая, надо признать, и вымышленных персонажей, вроде незадачливого дворника из Барселоны. Придумывая не только вопросы, но и ответы, Сергей в таких «интервью» оттачивал свой непревзойденный диалог, то самое искусство реплики, когда каждая из них кажется не только остроумной, но и (что гораздо труднее) естественной.
      Обжив «Новый американец», Сергей чувствовал себя в газете как дома - в халате и тапочках. Когда, сочиняя книгу «Довлатов и окрестности», я внимательно изучил подшивку, мне показалось, что эта пухлая груда газетной бумаги тоже была записной книжкой Сергея.
      Презирая абстракции, Довлатов скучнел, когда слышал выражения «общее направление» или тем более «долг перед читателем». Жанры его занимали уже больше. Сергея, скажем, бесило, что любой напечатанный опус у журналистов назывался одинаково - «статья». я,ще важнее ему казались слова, причем сами по себе, в незави-; симости от содержания, темы и цели. Он радовался любой стилистической находке, но и ей; предпочитал опрятность слога, где бы она ему «ни встретилась - в спортивной заметке, гороскопе, читательском письме.
      Однако по-настоящему Довлатова в «Новом американце» волновал наборный компьютер.
      - Умнее Поповского, - с трепетом говорил Сергей.
      Эта машина тогда столько стоила, что с ним никто не спорил, даже Поповский.
      Уважая технику, Довлатов, как все мы, ее побаивался. Мысли свои он доверял только старой пишущей машинке, отбиваясь от всех попыток и ему навязать компьютер.
      - Я стремлюсь, - говорил Довлатов, - не ус корить, а замедлить творческий процесс. Хоро шо бы высекать на камне.
      Сергей и в самом деле был большим любителем ручного труда. Особенно ему нравилось смотреть, как работают другие, и он никогда не пропускал случая поглядеть, как мы с Вайлем верстали газету. В каморке без окон, где стояло два монтажных стола, Сергей помещался толь ко сидя, но и тогда об него нельзя было не спот кнуться. Нам это не мешало. Под его ехидны***«amp;* amp;#»?©*a#*# amp;*e®*®*«-s*«*^# ж-%#»*»* $#»*# amp;»©»*#«I комментарии мы споро трудились и весело пе-I реругивались. Постепенно на хохот собира• лись остальные сотрудники газеты, потом - ее; гости, наконец - посторонние. Мы работали, I как в переполненном метро, но выгнать нико» го не удавалось даже тогда, когда гасили свет,; чтобы напечатать фотографии в номер.* Довлатов любил публичность и зажигался от I аудитории, но клубом газета стала сама собой. I Народ стекался в «Новый американец», чтобы* посмотреть на редкое зрелище: как люди рабо; тают в свое удовольствие. Труд у нас был приви• легией, поэтому за него и не платили. Довлатов, I во всяком случае, от зарплаты отказался. Хозяе«ва газеты - тоже. На остальную дюжину прихоI дилась одна небольшая зарплата.; Нищета, как всегда, и уж точно, как раньше,» не мешала радоваться - наградой был сам труд.; Что, собственно, и говорил Маркс, практиковал J Ленин и обещал Брежнев. Я до сих пор не верю,? что в мире есть лучший способ дружить, чем; вместе работать, особенно - творить, хотя в хо• рошей компании даже мебель перетаскивать в I охотку.
      В редакции Сергей не был генератором идей, '. Довлатов создавал среду, в которой они не мог-; ли не родиться. С ним было пронзительно инте• ресно делить пространство, беседу, закуску (но не выпивку). Электрифицируя попавших под ру- I ку, Сергей всех заражал жаждой бескорыстной; конкуренции: каждый азартно торопился вне-* сти свое, страстно надеясь, что оно станет об-» щим. Попав в ногу, газета создавала резонанс, от «которого рушились уже ненужные мосты и под-* нималась планка. Всякое лыко было в строку,; каждое слово оказывалось смешным, любая* мысль оборачивалась делом. I
      Может быть, потому он считал этот короткий • год лучшим в своей жизни, что разделенное сча-* стье удачного коллективного труда рождало ре-; зонанс, возносящий его к прозе.
      Как запой и оргазм, такое не может длиться вечно, даже долго. Но до последнего дня Довла-тов считал год «Нового американца» лучшим в своей жизни.

ДВЕ ПОЕЗДКИ В МОСКВУ

 

*

 
      I •"Ч ев в такси, я привычно сосредоточился, v_»( готовясь к первому впечатлению. Как 1 всегда, Москва не обманула. Сразу за Шереметь-{ ево, у въезда на шоссе, нас встретил огромный; рекламный щит: «ТЕПЛЫЙ ПОЛ С ИНТЕЛ: ЛЕКТОМ».
      - Вот видишь, - сказала польщенная жена, - ". теперь здесь уже не говорят «Курица - не пти-; ца, баба - не человек».
      Еще бы. Московские женщины хорошеют, на-I чиная с перестройки. Они по-прежнему уступают; мужчинам дорогу, но только потому, что идут к I власти верными окольными путями. Даже погра• ничницы - в коротких юбках. И это никого не • удивляет: в России женщины сдаются обстоятель-I ствам последними. Как-то я видел починяющую; рельс даму, которой оранжевая безрукавка дорож-"• пых рабочих не мешала носить трехдюймовые; шпильки. Впрочем, в сегодняшней Москве редко • встретишь женщин со шпалой. На работу они хо• дят, как на свидание - с азартом и легкомыслен-* ной сумочкой. Одна такая еще и читала на ходу. • Книжка называлась «Возьми от жизни все». •
      Между тем мы добрались до «Пекина». Я все-* гда в нем останавливаюсь, потому что знаю, как» отсюда дойти до Кремля. Заядлый провинциал,* в столице я себя чувствую уверенно только тог-* да, когда мне светят его путеводные звезды.* К тому же я боюсь метро. Не из-за взрывов* (Нью-Йорк приучает к фатализму), а потому, что • меня всегда бьют турникеты. Проходя сквозь* них, я прикрываюсь ладонями, как футболист i перед штрафным. Наверное, мне не хватает сно-» ровки. Москвичи стремительны и целеустрем- J ленны даже тогда, когда не знают, куда идут. Я же люблю озираться и теряюсь без пейзажа. Однаж-* ды мне довелось провести полчаса в подземном; переходе на Пушкинской площади только для» того, чтобы выйти, откуда вошел. t
      «Пекин» мне нравится еще и потому, что из* него виден дом на Садовой с «нехорошей» квар- t тирой. Москва (как, кстати, и Киев, какой уро-* жай!) - булгаковский город. Мировая столица с «инфернальным, но комическим оттенком. Ка-» жется, что вся нечисть здесь мелкая, размером с* домоуправа.
      Впервые после тринадцати американских лет* приехав в Москву я оказался на приеме в одном • I еще советском издательстве, собиравшемся, но не I собравшемся выпустить нашу книгу. Мне понрави-' лось, что начальник начал беседу in media res: J - Банкетов… I - He будет, - с готовностью подхватил я, -» и не надо.

      • - Зовут меня Банкетов. • - «Полиграф Полиграфович?» - невольно» выскочило из того же Булгакова, но уточнять я • не стал. • От Венички Ерофеева, моего другого москов• ского кумира, в городе не осталось ничего, кро• ме пива. Правда, присев на скамейку в сквере у t Лубянки, я встретил мужчину с более серьезным • похмельем, но и тот прихорашивался, водя су-t хим станком по безнадежно заросшей щеке. До• став телефон, я набрал номер, чтобы сообщить • друзьям о находке. I - Я сижу… - начал я. • - Где? - нервно спросили в трубке. I - На Лубянке.; - Не засиживайся! • Москва действительно начеку, но меня этим I не испугаешь. С 11 сентября рядом с нашим доI мом, у моста через Гудзон, дежурит танк. Раньше I я видел американских военных только по телевиI зору, обычно - на Гаити. Теперь их в Нью-ЙорI ке, как в Багдаде, но улыбаются чаще. Привыкнув к бдительности, я и в Москве, входя в двери, под-* нимал руки, помогая металл оискателю, но меня • никто не заставлял снимать часы и подтяжки.* - Рентген, - безапелляционно заявила жена.*
      - А может, гиперболоид? - засомневался я, • вспомнив детство.*
      Заинтересовавшись механизмом, мы обнару-* жили, что его не было. Митьковский ответ тер-* рору был деревянным, как бицикл Бабского. I Вход в общественные учреждения охраняла» крашеная рама, дублирующая косяк и сужающая* проход. В Москве и раньше норовили всякую* дверь открыть наполовину, теперь этому на- «шлось оправдание. Узость облегчает контроль,* хотя и не мешает пронести бомбу. Ими занима- • лась милиция, выискивающая в толпе длинно- I носых и черноволосых, каким был я, пока годы* не справились со вторым, подчеркнув первое. «Во всяком случае, во мне никто не видел лицо I кавказской национальности, а из диссидентов я • выбыл по возрасту. Утраченные навыки инако- J мыслия мешали мне подхватить привычные по ", прошлой жизни кухонные беседы. Главное в» них - припев:* - Вы же сами понимаете!*
      Я не понимал, но многозначительно кивал направо и налево, пока на меня не перестали обра-; щать внимания.*. Так было и в ресторане Домжура, который* мы делили с компанией, не подозревающей в» нас свидетелей. Почему-то и те, и другие сооте-t чественники не признают во мне своего, что* позволяет слушать в два уха. Как-то мне довелось* осматривать (со мной это бывает) Третьяков* скую галерею как раз тогда, когда ее показывали» супруге предыдущего американского президен-» та. Увязавшись за кортежем, я, наконец, узнал,* что волнует молчаливых секретных агентов.* - Следи, чтобы этой дуре не подарили ниче* го тикающего, - говорил русский охранник. I Американцы интересовались обедом:* - Same shit?* - As usual.: На этот раз за соседним столом разворачива* лась драма идей. Трое либералов уговаривали «четвертого, из Бруклина, спасти русскую свобоI ду. По-английски беседа шла о демократии, поj русски - о грантах. «Мы еще обуем Америку», - I слышалось мне.* Взглянув на цены, я вспомнил ту сцену из ме» муаров Панаевой, где она описывает парижские I завтраки русских демократов, традиционно за* вершавшиеся тостом за победу над самодержаI вием. Поскольку чокались шампанским, то,; вздыхает Панаева, каждая свободолюбивая тра" пеза обходилась в одну рощу.
      Печаль о народе, однако, не портит аппетита. I Особенно, когда все так вкусно. Русская кухня, • как Лазарь, восстала из мертвых. Еще недавно I патриотизм исчерпывался клюквой - в прямом» смысле. Ею посыпали все, что лежало на тарел- «ке - от свиных котлет до неправильного счета.*
      Теперь вместо салата «Фестивальный» и отбив- • ных «Космических» Москва кормит своим: рыжи- • ками, солянкой из осетрины, филе по-суворовски.* Более того, привычно загребая по окраинам, рус- «екая кухня негласно, но властно восстановила им-» перию, включив в себя и грузинскую чихиртму, и «севанскую форель, и азербайджанский бозбаш, и • плов всего мягкого среднеазиатского подбрюшья. I Не остановившись на достигнутом, московский* ресторан, как Жириновского, тянет за три моря. I В модном заведении, куда я попал не по своей во-* ле, а по чужому приглашению, царила тропичес- «кая атмосфера. Пока я искал в витиеватом меню I селедку, мой сотрапезник заказал суп из кокосово-* го молока и тофу с креветками.*
      - Не дурно для средней полосы, - осторож-* но оценил я его выбор. «
      - Что значит «средняя»?! Москва - город кон- t трастов. i
      Новая кухня объединила с миром ту часть* Москвы, которая может себе ее позволить. Ос-* тальные смотрят телевизор. • I В гостинице я включал его, когда просыпал-I ся. Благообразный священник с бородой во весь* экран степенно отвечал на вопросы зрителей.* Их интересовало будущее.* - Пророчества святых, - величаво говорил I архиерей, - от Бога. Цыганкам же предсказы-; вать судьбу помогает дьявол.* Я вздохнул и переключил канал, чтобы узнать ', погоду. В Москве, где жизнь бурлит в основном j под землей, она волнует не так, как в Нью-Иор* ке. Я понял это еще десять лет назад, когда спроJ сил таксиста о прогнозе.» - Неопределенный, - сказал он, - но, думаю, I Ельцин усидит. I По вечерам телевизор смеялся. - - Что значит «Юморама»? - спросила жена.; - Рама для Юма? - Ты еще скажи - Гоббса. [ На экране одна полная дама потешалась над I другими, потолще. Меня не оставляло ощуще-I ние, что где-то я это уже видел. - Deja vu? - спросила жена. - Нет, на Брайтоне, - сказал я и нашел новости. Терпеливо выслушав Путина, мы дождались I вестей из дома.
      - В Америке, - грудным голосом говорила; дикторша, - участились полеты неопознанных» летающих объектов.
      - Раз ничего нового, - сказал жена, - пойдем спать. Нам завтра тоже улетать.
      Американцев в зале ожидания выдавали мат- • решки. Моих оправдывало то, что в них плеска- I лась сувенирная водка. Сквозь стеклянную стену* внутрь заглядывала добродушная морда аэро-* флотского «Боинга». Приглядевшись, я заметил,* что у самолета, как у парохода, было свое, точ-» нее - чужое, имя: «Достоевский».*
      - Спасибо, что не «Идиот», - сказала не до- • веряющая авиации жена.
      - И не «Бесы», - согласился я, и мы отправи-; лись на посадку.

С

 
      обираясь в дальнюю дорогу, я позвонил друзьям и строго спросил: - Осень - золотая?
      - А какая же! - обиделись они, но веры им было мало.
      Как-то в марте, убедившись (у них же), что I грачи прилетели, я приехал в Москву без паль-; то, а меня встретила пурга, не прекращавшаяся» все три недели.
      Жизнь, однако, улучшается - вранья стало меньше: осень оказалась теплой, лето - бабьим, и листья падали в тарелку. Но я все равно пошел в музей. I Дело в том, что в школе моим любимым пред• метом был «рассказ по картинке». Дополняя жи• вопись словами, мы переводим явное в тайное, | а очевидное - в невероятное. Так рождается I критика, приписывающая свои намерения чужо• му - и беззащитному - авторе' • Предвидя судьбу уже в детстве, я по-крупному • играл в фантики, но их оригиналы полюбил I лишь в разлуке, и, возвращаясь, не пропускал • случая навестить Третьяковскую галерею. I Уже дорога сюда была поучительной - с тех • пор, как поумневшее метро украсило себя заем• ной мудростью.» «Любовь к родине начинается с семьи», - • прочел я, коротая путь под землю. Изречение I Фрэнсиса Бэкона иллюстрировала матрешка, • некстати напомнившая мне начиненного бабуш• кой волка из «Красной шапочки».» В Третьяковке, однако, свои сказки. Самая • страшная - «Аленушка»: глаза дикие, сразу вид-«но, что сейчас утопится. Зато пейзажи распола-; гают к покою, и, я бы сказал, к рыбалке. Чувст• вуется, что клюет - и у Поленова, и у Левитана.» У Верещагина еще и стреляют, причем - пря• мо сейчас. Его картины напоминают актуальный • комикс о террористах и называются в настоя• щем времени: «Высматривают», «Нападают врас• плох», «Представляют трофеи». Возле знамени• того полотна с самаркандскими воротами гид I широким жестом остановил экскурсию и объя- • вил: «Persia». Иностранцы согласно закивали.
      Переключившись с нарисованной жизни на I настоящую, я стал осматривать вместо экспона-» тов зрителей. Больше других мне понравился до- I родный мужчина, застрявший возле картины* «Развал» какого-то другого, незнакомого мне Со-* рокина. На холсте изображалась барахолка: хо-; мута, иконы, кираса и портрет Суворова.
      - Нет, - горько сказал сам себе зритель, - ни- I чего в этой жизни не меняется.
      Но это, конечно, неправда: Москва становится все менее понятной. Во всяком случае, для меня. На бульваре, например, висела вроде бы и незатейливая афиша: «Игорь Саруханов: 20 лег под парусом любви». Но я никогда не узнаю, как выглядит этот русский Арион, потому что про хожие пририсовали ему пейсы, крест и лозунг «Долой правительство Ющенко».
      Привычно почувствовав себя чужим на празднике, я отправился «наблюдать реализм жизни». Он не заставил себя ждать. У памятника Марксу, и впрямь похожего, как писал Довлатов, на кляксу, бездомный негр собирал окурки.
      - Все, как дома, - слегка запутавшись, подумал я, но был не прав, потому что в Москве другая архитектура.» Краснокирпичная византийская готика - о I Кремля до пивного завода в Хамовниках - I этом городе борется с античным ордерол* Склонная к плодородию советская власть пре, j почитала кудрявые коринфские колонны с кап1 I стой капителей и рог изобилия, плавно перех*; дящий в герб языческого гербария. Любуж* гранитным «Тяжмашстроем», я обнаружил, чт*. слева от классического портика стоит шалма j «Шварцвальд», а справа - «Акапулько». ° Такая, прямо скажем, райская география о; кращает и улучшает глобус. Например, в про* шлом году в моем любимом отеле «Пекин» par '. полагался ресторан «Гонк-Конг», в этот раз его; сменило казино «Нью-Йорк».
      Расправившись с расстоянием, Москва взя-; лась за время: здесь жить торопятся и чувство-• мать спешат.
      - Особенно - за рулем, - добавлю я,; вспомнив красивую блондинку, которая ехала ' в своем «Мерседесе» по тротуару Садового; кольца. Причем - давно: кольцо большое, да • и пробок не меньше. Как и все остальные, '. она не отрывалась от мобильника. Благодаря; ему, гость в Москве знает все о хозяевах. " Иногда больше чем хотелось бы, как это слу; чилось на Пречистинке, когда идущий передо • мной бизнесмен, горячо и простодушно доверял телефону свои бескомпромиссно преступ ные планы.
      «Славянская душа, - умилился я, - всегда нараспашку». И тут же убедился в этом за чашкой кофе в стоячем арбатском буфете, где рядом со мной, но, не обращая на меня внимания, завтракала девица в пронзительно короткой юбке. Биография ее была немногим длиннее, судя по тому, как быстро она ее выплеснула своему сотовому собеседнику. Исчерпав тему, девушка тревожно задала трубке встречный вопрос: - А ты что вообще по жизни делаешь? Задумавшись над ответом на чужой, но и мне не чуждый вопрос, я решил, что пора набраться мудрости. Спустившись в метро за очередным афоризмом, я с удивлением прочел его: «Будет богат, кто на поле своем трудов не жалеет». Катон.