Капитан наемников Камран Озир остановил коня на гребне холма и оглянулся на лесную дорогу. Двенадцать его людей, ехавших вереницей, тоже остановились, ожидая указаний. Камран снял железный шлем и расчесал пальцами длинные светлые волосы. Теплый ветерок приятно овевал вспотевшую голову. Пленница сидела за спиной у Камрана со связанными руками. Ее темные глаза смотрели с вызовом. Он улыбнулся ей, и она побледнела. Она знала, что он убьет ее и что смерть будет долгой и мучительной. Камран ощутил, как кровь прилила к чреслам, но это быстро прошло, и он сощурил свои голубые глаза, проверяя, нет ли за ними погони.

Убедившись, что погони нет, Камран попытался успокоиться. Гнев все еще кипел в нем, но он унимал его, говоря себе, что его солдаты — тупые скоты, не умеющие вести себя как просвещенные люди.

Набег прошел удачно. В деревушке было всего пятеро мужчин, с которыми они разделались быстро и без всяких потерь. Сколько-то женщин и детей убежали в лес, но солдаты схватили трех девок — достаточно, чтобы удовлетворить свои плотские нужды. Камран лично взял в плен четвертую, ту самую, темноволосую, которая сидела теперь позади него. Она пыталась убежать, но он догнал ее, соскочил с коня и повалил наземь. Девушка отбивалась молча, без паники, но удар в подбородок утихомирил ее, и Камран перекинул ее через седло. Сейчас по ее лицу растекался багровый синяк, на бледной щеке запеклась кровь. Линялое желтое платье сползло с плеча, едва прикрывая грудь. Камран заставил себя вернуться мыслями к более неотложным делам.

Да, все шло хорошо, пока этому недоумку Поляну не вздумалось поджечь крестьянскую усадьбу. Человек благородного происхождения, такой как Камран, не мог терпеть столь бессмысленного варварства. Что за преступное расточительство! Крестьян всегда можно заменить новыми, но к хорошим постройкам следует относиться с уважением. Упомянутый дом был именно таким добротным строением — человек, сложивший его, ценил хорошую работу. Камран злился не только на солдат, но и на себя. Вместо того чтобы просто убить захваченных женщин, он позволил своим желаниям возобладать над здравым смыслом. Он не спеша насладился воплями первой и третьей и отчаянными мольбами второй. После этого его внимание обратилось на темноволосую. Она не молила о пощаде и вообще не издала ни звука с тех пор, как пришла в себя и увидела, что связана по рукам и ногам. Она — лучший его трофей, и ее крики, когда он услышит их, будут слаще всего.

Дым окутал его как раз в тот момент, когда он доставал свежевальные ножи с костяными рукоятками. Камран обернулся и увидел пожар. Оставив пленницу, он бросился туда. Полян встретил его ухмылкой — с ней он и умер. Кинжал Камрана, пройдя между ребрами, пронзил ему сердце.

Остальные, увидев это, присмирели.

— У вас что, со слухом плохо? — гаркнул Камран. — Я запретил вам уничтожать что-либо без прямого приказа. Собирайте провизию — и в путь.

Вернувшись к девушке, Камран хотел убить ее, но в этом не было бы удовольствия, той медленной, пульсирующей радости, которую он испытал бы, глядя, как меркнет жизнь в ее глазах. С тяжелой, как свинец, досадой, он спрятал ножи в шелковый мешочек и завязал его черной лентой. Потом перерезал веревку, связывающую ноги девушки, и посадил ее на коня. Она по-прежнему молчала.

Камран уезжал от горящего дома с чувством глубокого стыда. Этот дом строили терпеливо, любовно выстругивая стропила и подгоняя углы, даже наличники у него были резными. Уничтожать такую работу — просто кощунство. Отец Камрана стыдился бы его.

Сержант, здоровенный Окриан, подъехал к нему и сказал:

— Я не успел остановить их, капитан.

— Вот что получается, когда ты вынужден иметь дело с подонками, — ответил Камран, заметив страх в его глазах. — Будем надеяться, что в Кумтаре мы наберем людей получше этих. Отряду всего из одиннадцати человек Панагин ничего серьезного поручать не станет.

— Люди у нас будут, капитан. Кумтар кишит молодчиками, которые только и рвутся поступить на службу одному из Домов.

— Это точно, кишит. Не то что в старину, а?

— Где уж...

Дальше оба поехали молча, погруженные в мысли о прошлом. Камран вспоминал, как они восемнадцать лет назад вторглись в Дренай — он тогда был младшим офицером вагрийской армии и служил под началом у Каэма. Каэм сулил им рождение новой империи, и некоторое время это казалось правдой. Они разгромили все посланные навстречу войска, загнали величайшего дренайского полководца Эгеля в Скултикский лес и осадили последнюю крепость, Дрос-Пурдол. Но после удача отвернулась от них. Пурдол под командованием свирепого гиганта Карнака устоял, а Эгель вырвался из Скултика и обрушился на вагрийцев, как буря. Каэм пал от руки убийцы Нездешнего, и не прошло двух лет, как дренайские войска вторглись в Вагрию. После этого многие лучшие вагрийские офицеры были арестованы и обвинены в бесчинствах против мирного населения. Смех, да и только. Разве это преступление — убивать своих врагов, будь то солдаты или мужичье? Но многих офицеров осудили и повесили.

Камран бежал тогда на север, в готирские земли, но и там дренайские шпионы продолжали выслеживать его. Поэтому он отправился на восток, за море — в Вентрию и еще дальше. Там ему довелось послужить во многих армиях и наемных отрядах.

В свои тридцать семь он стал поставщиком рекрутов для Дома Бакард, одного из четырех правящих Домов Кайдора. Настоящей войны пока еще не было, но каждый Дом набирал себе солдат, и на диких землях постоянно происходили стычки.

Вести из дома приходили в Кайдор нечасто, но несколько лет назад Камран с радостью узнал о смерти Карнака. Его убили, когда он командовал парадом. Превосходно! По слухам, убила его женщина, выстрелив из арбалета легендарного Нездешнего.

Камран, снова вернувшись к настоящему, оглянулся на своих рекрутов, все еще напуганных и стремящихся ему угодить. Они надеялись, что после разбивки лагеря Камран отдаст девушку им. Скоро эти надежды развеются. Он попользуется ею сам, сдерет с нее кожу, а им предоставит зарыть ее труп. Камран снова посмотрел на пленницу и улыбнулся. Она ответила холодным взглядом, по-прежнему не говоря ни слова.

Перед наступлением сумерек Камран свернул с дороги и выбрал место для лагеря. Пока солдаты расседлывали лошадей, он увел девушку в лес. Она не сопротивлялась, когда он повалил ее, не кричала, когда он ее взял. Достигнув наивысшего мига, он открыл глаза и увидел, что она смотрит на него без всякого выражения. От этого у него пропало не только удовольствие, но и охота. В гневе он выхватил нож и приставил острие к ее горлу.

— Серый Человек убьет тебя, — медленно, без всяких признаков страха промолвила она. В ее словах звучала уверенность, и это остановило Камрана.

— Серый Человек? Это что, демон такой? Защитник мужичья?

— Придет — увидишь.

Страх кольнул ему затылок.

— Великан небось?

Она не ответила, а в кустах слева что-то зашуршало. Камран вскочил на ноги с бьющимся сердцем, но это был Окриан.

— Люди интересуются, закончили вы с ней или нет, — сказал сержант, пяля свои маленькие глазки на девушку.

— Нет, не закончил. Пусть подождут до завтра.

Сержант пожал плечами и вернулся в лагерь.

— Я подарил тебе лишний день жизни, — сказал Камран. — Не хочешь меня отблагодарить?

— Я хочу посмотреть, как ты умрешь.

Камран с улыбкой ударил ее в лицо так, что она опрокинулась навзничь.

— Глупая мужичка.

Но ее слова не шли у него из головы, и все следующее утро он в пути постоянно оглядывался — даже шея разболелась. В очередной раз он уже собрался послать коня вперед, но тут ему померещилась какая-то тень между деревьями, в полумиле позади. Всадник или олень? Камран, не будучи уверенным, тихо выругался и подозвал двух своих солдат.

— Поезжайте назад. По-моему, за нами кто-то следует. Если так — убейте его.

Они развернули своих коней и ускакали. Камран взглянул на девушку — она улыбалась.

— В чем дело, капитан? — спросил Окриан, подъехав Камрану.

— Мне показалось, что я видел всадника. Поехали дальше.

Днем они сделали привал на час, чтобы дать отдых лошадям, а вечером разбили лагерь в мелкой лощине у ручья. От двоих, которых Камран послал назад, не было ни слуху ни духу. Он позвал Окриана и передал ему слова пленницы.

— Серый Человек? — повторил сержант. — Никогда о таком не слыхал. Правда, Кайдор я знаю не так уж хорошо. Если он едет за нами, ребята его прикончат. Это крепкие парни.

— Куда же они тогда подевались?

— Может, прохлаждаются где-то. А может, решили малость с ним позабавиться. Перрин, говорят, мастер по этой части. Может вскрыть человеку грудную клетку, вставить вместо ребер прутья, и бедолага будет жить еще несколько часов. Так как насчет девчонки, капитан? Ребята не прочь развлечься.

— Ладно, берите ее, — сказал Камран.

Окриан схватил девушку за волосы и поволок к костру. Девять солдат радостно завопили. Окриан швырнул им девушку, и один из них ее подхватил.

— Поглядим, каково мясо! — крикнул он, рванув на ней платье.

Девушка резко крутнулась на месте и двинула локтем ему в лицо, разбив нос. Кровь хлынула солдату на усы и бороду, он отшатнулся. Сержант зашел сзади, обхватил девушку руками. Она ударила его головой и попала в скулу. Он сгреб ее за волосы, свирепо вывернув шею.

Пострадавший вытащил кинжал.

— Ну погоди, сука! Сейчас ты у меня получишь! Не так, чтобы с тобой нельзя было позабавиться, но визжать ты у меня будешь, как резаный поросенок.

Девушка, не в силах пошевельнуться, смотрела на солдата с нескрываемой злобой, но не просила пощады и не кричала.

Внезапно раздался громкий хруст. Лицо солдата с ножом вдруг сделалось ошеломленным, он медленно поднял вверх левую руку и упал на колени. Указательный палец коснулся черной стрелы, торчащей из основания черепа. Он хотел что-то сказать, не смог и рухнул ничком.

На несколько мгновений все застыли как вкопанные. Сержант бросил девушку наземь и выхватил меч. Солдат, стоявший ближе к деревьям, крякнул и упал навзничь со стрелой в груди. Попытался встать, испустил булькающий вопль и умер.

Камран с мечом в руке бросился в подлесок, остальные развернулись веером вокруг него.

Все было тихо — никаких следов врага.

— Выбираемся на открытое место! — крикнул Камран.

Солдаты снова кинулись седлать лошадей. Камран посадил на коня девушку, взобрался сам и поскакал прочь из лощины.

Всадники неслись по лесу при свете застилаемой тучами луны. Когда стемнело совсем, пришлось придержать лошадей. Камран, заметив между деревьями просвет, направил коня туда и оказался на склоне холма. Окриан следовал за ним по пятам. Подъехали остальные, и Камран пересчитал их. Вместе с ним самим и сержантом из леса выбрались восемь человек. Он пересчитал толкущихся в суматохе всадников еще раз. Все верно — во время скачки враг убил еще одного.

Окриан снял черный кожаный шлем и потер плешь.

— Ядра Шема! Мы потеряли пятерых и никого не видели. — Камран огляделся. Место было открытое, но дальше их со всех сторон обступал лес.

— Дождемся рассвета, — спешившись, сказал он и стащил с коня девушку. — Кто этот Серый Человек?

Девушка не ответила. Он с силой ударил ее по лицу.

— Говори, сука, не то вспорю тебе живот и удавлю твоими же кишками!

— Ему принадлежит вся долина. Мой брат и другие мужчины, которых вы убили, работали на него.

— Каков он с виду?

— Высокий. Волосы длинные, с сильной проседью.

— Старик?

— Движется он не как старик, но вообще-то немолод.

— Откуда ты знала, что он придет?

— В прошлом году пятеро разбойников напали на деревню в северной части долины и убили одного крестьянина с женой. Серый Человек погнался за ними, а потом послал телегу за их трупами. Их выставили на рыночной площади. Больше разбойники нас не беспокоят. Только чужаки вроде вас способны творить зло на землях Серого Человека.

— У него что, имени нет?

— Серый Человек — другого я не знаю.

Камран отошел, вглядываясь во мрак между деревьями. Окриан присоединился к нему.

— Не вездесущий же он, — прошептал сержант. — Многое будет зависеть от того, в какую сторону мы поедем. Мы направлялись на восток — теперь, возможно, следует выбрать другую дорогу.

Капитан достал из седельной сумки карту и развернул ее на земле. Прежде они держали путь к восточной границе и Кумтару, но теперь Камран желал одного: выбраться из леса. На открытой местности убийца не сможет справиться с восемью вооруженными людьми. Капитан изучил карту при лунном свете.

— Ближний край леса на северо-востоке, милях в двух от нас. Как только рассветет, двинемся туда. — Окриан молча кивнул, и капитан спросил: — О чем задумался?

Сержант глубоко вздохнул, провел рукой по лицу.

— Вспоминаю, как все было. Две арбалетные стрелы, одна за другой — перезарядить он не успел бы. Значит, либо их двое, либо у него двукрылый арбалет.

— Будь их двое, мы нашли бы какие-то следы, когда осматривали лес. Оба сразу от нас уйти не могли.

— То-то и оно. Значит, это один человек с двойным арбалетом. Сначала он убил тех двоих, которых послали его прикончить, а потом еще троих, ни разу не показавшись нам на глаза.

— Мне сдается, ты неспроста все это говоришь.

— Был когда-то человек, имевший такой арбалет. Одни рассказывали, что он убит, другие — что ушел из Дреная и купил себе дворец в Готире. Но он мог и в Кайдоре поселиться.

— По-твоему, нас преследует Нездешний? — засмеялся Камран.

— Хочу надеяться, что нет.

— Боги, приятель, до Готира две тысячи миль! Это просто охотник с похожим оружием. И кто бы он ни был, врасплох он нас больше не застанет. Выставь двух караульных, а остальные пусть поспят.

Камран заново связал девушку по рукам и ногам и улегся на землю. У него за спиной было шесть военных кампаний, и он умел пользоваться отдыхом при всякой возможности. Но уснул он не сразу, думая о том, что сказал Окриан.

Нездешний. Одно это имя вызывало в нем дрожь. Легенда времен его юности. Говорили, что Нездешний — это демон в человеческом обличье. Ничто не могло его остановить — ни стены, ни вооруженная стража, ни заклинания. Даже страшные жрецы Темного Братства погибли, преследуя его. Надирский шаман натравил на него оборотней, но он и их убил.

«Возьми себя в руки», — мысленно молвил Камран. В те годы Нездешнему, по слухам, было под сорок. Если за ними следует Нездешний, ему должно быть около шестидесяти, а старик не может убивать как тот, прежний.

Нет, не может это быть Нездешний, решил Камран и уснул.

Проснулся он внезапно и сразу сел. Чья-то тень мелькнула над ним. Он метнулся вправо, нашарив меч. Что-то ударило его в лоб, и он отшатнулся. Окриан с боевым кличем ринулся вперед. Камран вскочил на ноги с мечом в руке. Тучи снова заслонили луну, но он успел заметить тень, скрывшуюся в лесу.

— Кто на карауле? — крикнул капитан. — Клянусь богами, я ему глаза вырву!

— Не понадобится. — Окриан показал на солдата, лежащего в луже крови с перерезанным горлом. Второй часовой, тоже мертвый, скрючился у валуна. — А вы никак ранены, капитан. — Из пореза на лбу Камрана сочилась кровь.

— Я вовремя пригнулся, иначе тоже лежал бы с перерезанной глоткой. — Камран взглянул на небо. — Еще час, и будет рассвет. — Достав из кармана платок, он приложил его к ране.

— Я вроде бы задел его, — доложил Окриан, — но он улизнул.

Кровь не останавливалась.

— Придется тебе зашить это, — сказал Камран сержанту.

— Да, капитан. — Окриан достал из седельной сумки лекарский мешочек. Пока он орудовал иглой, Камран смотрел на четырех оставшихся солдат, чувствуя, как им страшно. Страх не прошел даже с восходом солнца — ведь им предстояло снова углубиться в лес.

Под ясным утренним небом Камран сел в седло, пристроив пленницу перед собой, и обратился к солдатам:

— Если он вздумает напасть при свете дня, мы убьем его. В любом случае лес скоро останется позади и он от нас отвяжется. Без прикрытия он на шестерых напасть не рискнет.

Эти слова никого не убедили, в том числе и его самого. Отряд двинулся по лесной тропе, постепенно убыстряя ход. Камран ехал во главе, Окриан за ним. Спустя полчаса Окриан оглянулся и увидел двух лошадей без седоков. Он поднял тревогу, и все, охваченные паникой, поскакали еще быстрее, нахлестывая коней.

Вырвавшись наконец из леса, Камран натянул поводья. Он вспотел, сердце бешено колотилось. Окриан и еще двое уцелевших обнажили мечи.

Из-за деревьев выехал всадник на темном коне, в длинном черном плаще. Солдаты смотрели на него не шевелясь. Камран сморгнул заливающий глаза пот. Сильное лицо всадника не выдавало его возраста. Ему могло быть от тридцати до пятидесяти лет. Черные, густо поседевшие волосы удерживала повязанная вокруг лба черная шелковая лента. Без всякого выражения он остановил свои темные глаза на Камране.

Он подъехал на десять футов к отряду и придержал коня, выжидая.

Пот щипал рану на лбу Камрана. Капитан облизнул пересохшие губы. Один седовласый человек против четырех бойцов. Он не жилец на свете. Откуда же тогда этот страх, от которого холодеет все внутри?

Внезапно девушка соскочила с коня. Камран не удержал ее, выпрямился и оказался лицом к лицу с незнакомцем. Тот распахнул черный плащ, и две арбалетные стрелы поразили солдат по обе стороны от Окриана. Первый выпал из седла, второй повалился на шею лошади. Окриан бросился на незнакомца, Камран — с саблей на изготовку за ним. Левая рука всадника метнулась вперед, и серебряная молния, прорезав воздух, вонзилась Окриану в левый глаз. Сержанта качнуло назад, он выронил меч. Камран взмахнул саблей, но всадник отклонился в сторону, и клинок разминулся с ним на несколько дюймов.

Камран развернул коня. Что-то ударило его в горло, дыхание пресеклось. Бросив саблю, он нащупал ниже подбородка рукоять ножа и вырвал его прочь. Кровь, клокоча, хлынула ему на камзол. Конь взвился на дыбы и сбросил Камрана. Лежа на траве и захлебываясь собственной кровью, капитан увидел над собой лицо девушки.

— Что я тебе говорила?

Умирающий с ужасом следил, как она связанными руками заносит над ним окровавленный метательный нож.

— Это за наших женщин, — сказала она, и клинок опустился.

Нездешний покачнулся в седле. Гнет усталости и боли давил его, унимая гнев. Кровь, хлеставшая из левого плеча на грудь и живот, теперь остановилась, но рана в боку еще кровоточила. Голова кружилась, и он уцепился за седло, дыша глубоко и медленно.

Деревенская девушка стояла на коленях над мертвым бандитом. Сказав что-то, она взяла связанными руками нож и вонзила его в лицо упавшему — еще раз, и еще. В глазах у Нездешнего помутилось, он отвернулся.

Пятнадцать лет назад он расправился бы с ними, не получив ни единой царапины. Теперь его раны болели, а ярость, схлынув, оставила за собой полную пустоту. С великой осторожностью он спешился. Ноги подкашивались, но он удержался за седло, привалившись к своему темно-серому мерину. Гнев на собственную слабость слегка придал ему сил. Он достал из седельной сумки голубой полотняный мешочек и дотащился до ближнего валуна. Пальцы дрожали. Подышав немного, он развязал свой черный плащ, откинув его на камень. Девушка подошла к нему. Брызги крови алели на лице и темных волосах. Он достал охотничий нож и разрезал веревку, стянувшую ей запястья. Кожа внизу стерлась и кровоточила.

Нездешний дважды попытался вложить клинок в ножны, но в глазах темнело, и он положил нож на валун рядом с собой. Девушка посмотрела на его разорванную, запятнанную кровью кожаную рубаху.

— Вы ранены, — сказала она.

Нездешний, кивнув, попытался стащить рубаху через голову, но у него уже не было сил. Девушка помогла ему, и открылись две раны: одна, мелкая, на левом плече чуть ниже ключицы, другая, поглубже, над левым бедром, с заходом на спину. Обе были заткнуты древесным мхом, но кровь еще шла. Нездешний достал из голубого мешочка кривую иглу, и тут мрак нахлынул и поглотил его.

Открыв глаза, он не понял, почему игла сверкает так ярко и почему она висит у него перед глазами. Потом он сообразил, что смотрит на месяц в ясном ночном небе. Он был укрыт своим плащом, под голову подложено свернутое одеяло. Рядом горел костер. Вкусно пахло дымом. Нездешний попробовал встать, но боль от натянувшихся швов пронзила плечо, и он снова лег.

Девушка подошла, откинула волосы с его потного лба.

Нездешний закрыл глаза и уплыл в море снов. Чудище с волчьей мордой кинулось на него, и он пустил две стрелы ему в пасть. Появился второй зверь. Оставшись безоружным, Нездешний прыгнул к нему и вцепился ему в горло. Зверь заколебался и превратился в стройную женщину, чья шея хрустнула в руках Нездешнего. С горестным криком он обернулся. Первый зверь тоже изменил обличье, превратившись в маленького мальчика, лежащего среди весенних цветов. Нездешний взглянул на свои руки — их покрывала кровь, которая текла вверх, на грудь, шею и лицо, заливая рот. Отплевываясь и задыхаясь. Нездешний побрел к ручью и бросился в него, чтобы смыть кровь с лица и тела.

На берегу сидел человек.

— Помоги мне! — крикнул Нездешний.

— Не могу. — Человек встал, повернулся, и Нездешний увидел две стрелы, торчащие у него в спине.

Один кошмар сменялся другим, и везде были кровь и смерть.

Когда Нездешний проснулся, было еще темно, но он почувствовал себя окрепшим. Осторожно, чтобы не потревожить швы, он повернулся на правый бок и сел. Рана над бедром обожгла болью. Он крякнул.

— Вам стало лучше? — спросила девушка.

— Да, немного. Спасибо за помощь.

Она засмеялась, качая головой.

— Что тут смешного?

— Вы пустились в погоню за тринадцатью бандитами и получили эти раны, спасая меня, а теперь меня же и благодарите? Странный вы человек, ваша милость. Есть хотите?

Нездешний ощутил, что в самом деле голоден, как волк. Девушка палочкой выкатила из костра три больших глиняных комка, разбила один и улыбнулась Нездешнему. Он нашел ее улыбку красивой.

— Что у тебя там?

— Голуби. Я убила их вчера. Их не мешало бы приправить, но другой еды все равно нет. Дядя научил меня запекать их в глине, только я давно уже этого не делала.

— Вчера? Сколько же я проспал?

— В общей сложности около трех суток.

Убедившись, что первый голубь испекся как следует, она разбила два других комка. Запахло жареной дичью. Нездешнего уже подташнивало от голода. Едва дождавшись, когда мясо остынет, они набросились на еду. Темное мясо вкусом и жесткостью напоминало старую говядину.

— Кто такая Тана? — спросила девушка. Он холодно взглянул на нее:

— Откуда ты знаешь это имя?

— Вы называли его во сне.

Он ответил не сразу, а она, не настаивая, подложила хворосту в костер и умолкла, закутавшись в одеяло.

— Это моя первая жена, — сказал он наконец. — Она умерла. Ее могила далеко отсюда.

— Вы очень ее любили?

— Да. Очень. А ты очень любопытна, как я погляжу.

— Как же иначе узнать то, что хочешь?

— Не могу спорить. — Она хотела спросить еще что-то, но он предостерегающе поднял руку: — Давай-ка не будем об этом.

— Как скажете, ваша милость.

— Не называй меня так. Я не дворянин, хотя и помещик.

— А вы уже старый? Волосы у вас седые и морщин много, а двигаетесь вы, как молодой.

— Как тебя звать? — спросил он.

— Кива Тальяна.

— Да, Кива Тальяна, я стар. Старше, чем сам грех.

— Как же это вы сумели убить их всех? Они-то были молодые, сильные и. злые, как черти.

Усталость снова овладела им, и девушка сразу это почувствовала.

— Вам нужно пить побольше воды. Мне дядя говорил. Кто теряет много крови, должен много пить.

— Мудрый человек твой дядя. А локтями орудовать тебя тоже он научил?

— Да. Он меня много чему учил, но все это не особенно пригодилось, когда нагрянули солдаты. — Кива отцепила от лежащего рядом седла фляжку и подала Нездешнему.

Тот напился и ответил:

— Как сказать. Ты вот жива, а другие нет. Ты сохраняла спокойствие и не теряла рассудка.

— Мне просто повезло, — чуть сердито сказала она.

— Повезло, да. Но ты заронила в вожака семя страха, поэтому он оставил тебя в живых.

— Не понимаю.

— Ты сказала ему о Сером Человеке.

— Так вы там были?

— Я слышал, как он передавал твои слова своему сержанту. Я уже собрался убить их обоих, но тут сержант схватил тебя за волосы и потащил к костру. Это нарушило мои планы. Если бы ты не разбила тому малому нос, я не успел бы прийти к тебе на помощь. Тебе повезло, это так, но ты хорошо использовала свою удачу.

— Надо же — ведь я вас не видела и не слышала.

— Они тоже. — Нездешний улегся и снова заснул.

Проснувшись, он увидел, что она прикорнула с ним рядом. Приятно было чувствовать человеческое тепло, и он понял, что слишком долго живет один. Он натянул сапоги, и потревоженные шумом вороны, клюющие мертвецов, с громким карканьем поднялись в воздух. Кива проснулась, села, улыбнулась ему и отошла за валуны. Он оседлал двух лошадей — Кива их всех привязала поблизости — и от этого раны опять разболелись.

Он все еще сердился на себя за рану в плече. Можно было догадаться, что вожак вышлет ему навстречу разъезд. Он им чуть не попался. Один засел на дереве над дорогой, другой спрятался в кустах. Первый зацепил сапогом кору — только этот звук и насторожил Нездешнего. Вскинув арбалет, он подстрелил солдата в то самое мгновение, когда тот прыгнул вниз. Стрела вошла в живот и пробила сердце. Парень рухнул совсем рядом с Нездешним и своим мечом порезал ему плечо. К счастью, в этот миг он был уже мертв, и удару недоставало силы. Тут из кустов выскочил второй с топором в руке. Серый конь Нездешнего встал на дыбы, и всадник пустил вторую стрелу солдату в лоб.

«Ты становишься старым и неповоротливым, — сказал себе Нездешний. — Два неуклюжих пентюха чуть было тебя не одолели».

Возможно, как раз гнев на себя и побудил его напасть на их лагерь — он хотел доказать себе, что еще хоть куда. Нездешний вздохнул. Ему повезло, что он остался жив. Один из них все-таки ухитрился ранить его в бедро. Дюймом выше — и у него бы вывалились кишки, парой дюймов ниже — и меч рассек бы бедренную артерию, прикончив его наверняка.

Кива, вернувшись, помахала ему рукой, и он почувствовал себя виноватым. Поначалу он не знал, что солдаты взяли кого-то в плен. Он гнался за ними только оттого, что они вторглись на его земли. Ее спасение, хотя и доставило ему большое удовольствие, было лишь счастливой случайностью.

Кива, свернув одеяла и привязав их у себя за седлом, принесла Нездешнему плащ и оружие.

— У вас есть какое-нибудь имя, ваша милость? Кроме «Серого Человека»?

— Не говори мне «ваша милость», — сказал он вместо ответа.

— Хорошо, Серый Человек, — с дерзкой улыбкой молвила она. — Я запомню.

Как отходчива молодость, подумал он. Кива видела смерть и разрушение, ее били, насиловали, сейчас она находится за много миль от дома в обществе чужого мужчины, но она улыбается, несмотря ни на что. Потом он заглянул в ее темные глаза и увидел следы горя и страха. Она прилагала большие усилия, чтобы казаться беззаботной и нравиться ему. Почему бы, собственно, и нет? Она крестьянка и имеет право лишь на то, что позволит ей хозяин, то есть на очень немногое. Если Нездешнему вздумается изнасиловать ее и убить, никто не учинит следствия и не станет докучать ему вопросами. В сущности, она все равно что рабыня — так почему же ей не стараться ему угодить?

— Со мной тебе ничего не грозит, — сказал он.

— Я знаю, господин. Вы хороший человек.

— Нет, не хороший, но на мое слово ты положиться можешь. Больше с тобой ничего худого не случится, и я отвезу тебя домой.

— На слова я не полагаюсь. Дядя говорил, что слова — пустой звук. Суди по делам, говорил он. Я не стану для вас обузой и буду ухаживать за вами в дороге.

— Ты меня нисколько не обременяешь, Кива, — заверил он и послал коня вперед.

Кива поравнялась с ним.

— Я сказала им, что вы придете и убьете их всех, но сама по-настоящему в это не верила. Я просто хотела, чтобы им тоже стало страшно, как мне. Вы пришли, и они перепугались. Это было здорово!

Проскакав несколько часов на юг и запад, они выбрались на старую мощеную дорогу, которая привела их к рыбачьей деревушке на берегу большой реки. Здесь было около сорока домов, большей частью каменных. Киве показалось, что люди здесь живут хорошо. Даже дети бегали в новых, без заплат, камзольчиках. И на всех были башмаки. Серого Человека сразу узнали, на улице собралась толпа. Деревенский староста, низкорослый и плотный, с редеющими светлыми волосами, протолкался вперед.

— Добро пожаловать, господин, — произнес он с низким поклоном.

Кива заметила страх в его глазах, и другие жители тоже вели себя неспокойно. Серый Человек спешился.

— Джонан, не так ли?

— Так точно, господин, Джонан, — с новым поклоном ответил староста.

— Ладно, Джонан, успокойся. Я тут проездом. Мне надо немного провизии на дорогу, а моей спутнице понадобится дорожная одежда и теплый плащ.

— Сей же час, господин. Не угодно ли пока отдохнуть у меня в доме? Жена приготовит вам закусить. Позвольте показать вам дорогу. — Староста сделал односельчанам какой-то знак, и все они согнулись в поклоне.

Кива слезла с лошади и последовала за мужчинами. Серый Человек не показывал виду, что ранен — это было бы совсем незаметно, если бы не засохшая кровь на его рваной рубашке.

Дом Джонана из обожженного кирпича был украшен мореным деревом, крыша выложена красной черепицей. Хозяин провел их в большую горницу. В северной стене имелся камин, тоже кирпичный, вокруг низкого стола стояли мягкие кожаные стулья. Отполированный до блеска пол застилали шелковые чиадзийские ковры. Серый Человек сел на стул и прислонился к высокой спинке. Молодая белокурая женщина, войдя, присела перед ним и нервно улыбнулась Киве.

— У нас есть эль, господин, и вино — что пожелаете.

— Принеси, пожалуйста, воды. Больше ничего не надо.

— Есть яблочный сок, если вам будет угодно.

— Замечательно. Пусть будет сок.

Староста переминался с ноги на ногу.

— Могу я присесть, господин?

— Разумеется, Джонан, — ведь это твой дом.

— Благодарствую. — Хозяин плюхнулся на стул напротив гостя. Кива, на которую никто не обращал внимания, устроилась, поджав ноги, на ковре. — Для нас великая честь и удовольствие видеть вас здесь. Знай мы о вашем приезде, мы устроили бы для вас пир.

Женщина вернулась с кубком яблочного сока для Серого Человека и кружкой эля для Джонана. Пятясь прочь, она поманила за собой Киву. Та встала и вместе с хозяйкой прошла на кухню. Хозяйка, хлопоча, усадила ее за сосновый стол и налила ей сок в глиняную чашку.

— Мы не знали, что он к нам собирается, — с испугом проговорила женщина, садясь напротив и закалывая свои белокурые волосы.

— Он не с досмотром приехал, — успокоила ее Кива.

— Ты уверена?

— Да. На мою деревню напали наемники, а он их выследил и убил.

— Да, это странный человек. — Руки у хозяйки дрожали. — Он тебе ничего худого не сделал?

— Он меня спас и теперь везет домой.

— Я думала, у меня сердце остановится, когда он явился.

— Значит, эта деревня тоже его?

— Как и весь Полумесяц. Он купил эти земли шесть лет назад у князя Арика, но у нас за это время был только раз. Подати мы ему платим исправно, сполна.

Кива промолчала, но подумала, что ни одна община, которая платит подати сполна, не может позволить себе такую одежду, мебель и чиадзийские ковры, да и досмотров так не опасается. Впрочем, все землепашцы и рыбаки, насколько она знала, хоть немного да недоплачивали. Ее брат всегда придерживал один мешок из двадцати и продавал зерно на рынке, чтобы позволить себе какую-нибудь маленькую роскошь — скажем, новые кожаные башмаки для себя и жены.

— Меня зовут Кона, — немного успокоившись, представилась хозяйка.

— Меня Кива.

— Солдаты многих убили у вас в деревне?

— Пятерых мужчин и трех женщин.

— Да что ты! Ужас какой.

— Они нагрянули в сумерках, и нескольким женщинам с детьми удалось убежать. Мужчины вступили с ними в сражение, и все кончилось очень быстро. — Кива вздрогнула, вспомнив об этом.

— Твой муж тоже был среди них?

— Я не замужем. Я жила в Карлисе у дяди, а когда он в прошлом году умер, перебралась к брату. Его с женой убили, а дом наш сожгли.

— Бедняжечка.

— Ничего, зато я жива.

— Тебе хорошо было у брата?

Кива покачала головой:

— Он был суров и обращался со мной как с рабыней, да и жена его была ненамного лучше.

— Ты можешь остаться здесь. Парней у нас больше, чем девушек, и ты со своим хорошеньким личиком быстро найдешь себе славного мужа.

— Я не ищу мужа. Пока.

Настало неловкое молчание, и Кона поднялась.

— Пойду соберу тебе одежду в дорогу.

Она вышла, и Кива откинулась на спинку стула. Она устала и очень хотела есть. Может, это дурно, что она не горюет по Граву, подумала она, представляя себе его широкое лицо и маленькие холодные глазки. «Он был скотина, и ты его ненавидела, — мысленно ответила она себе, — было бы лицемерием притворяться, что ты горюешь». Встав, она отрезала себе ломоть хлеба и налила еще сока. Слышно было, что в горнице разговаривают. Жуя хлеб, Кива заметила, что в стене имеется деревянная ставня, чтобы подавать в комнату еду прямо из кухни. Кива приложилась глазом к щели и увидела, как мужчины поднялись со своих мест.

— В лесу на северо-востоке лежат трупы, — сказал Серый Человек. — Пошли людей закопать их и собрать оружие и деньги, которые при них были. Это все можете оставить себе, а лошадей доставьте ко мне домой.

— Да, господин.

— Еще одно, Джонан. Твои доходы от контрабанды меня не касаются. Пошлину с товаров, которые ввозятся из Чиадзе, следует платить герцогу, а не мне. Помни, однако, что закон карает контрабандистов весьма сурово. Я получил верные сведения о том, что в будущем месяце сюда пришлют герцогских досмотрщиков.

— Вы заблуждаетесь, господин. Мы не... — Джонан умолк, встретившись взглядом с Серым Человеком.

— Если досмотрщики найдут вас виновными, вы все будете повешены. Кто тогда станет ловить рыбу и платить мне подати? У вас рыбачья деревня, а дети одеты в тонкую шерсть, женщины носят серебряные брошки, и три ковра у тебя в доме стоят столько, сколько приносит за год хорошее рыболовное судно. Достаньте старое тряпье, если оно у вас еще сохранилось. И к приезду досмотрщиков наденьте его на себя.

— Как прикажете, — смиренно ответил Джонан.

Кива отошла от ставни, потому что вернулась Кона с синим шерстяным платьем, парой высоких шнурованных башмаков и плащом из бурой шерсти, подбитым кроличьим мехом. Кива все это примерила. Платье было широковато, но башмаки пришлись впору.

Джонан позвал женщин, и они вернулись в горницу. Серый Человек достал из кошелька несколько мелких серебряных монет в уплату за одежду.

— Не нужно этого, господин, — покачал головой Джонан. Серый Человек, не ответив ему, повернулся к Коне:

— Спасибо за гостеприимство, хозяйка.

Та присела.

Лошади ждали у дома, нагруженные припасами в дорогу. Серый Человек подсадил в седло Киву и сел сам, а затем без единого прощального слова выехал из деревни. Кива следовала за ним.

Некоторое время они ехали молча. Кива, видя, какое суровое лицо у Серого Человека, догадывалась, что он сердит. Но при этом он внимательно смотрел по сторонам, примечая все. Тучи заволокли солнце, стал накрапывать дождь. Кива подняла и завязала капюшон своего нового плаща.

Дождь прошел быстро, между тучами опять проглянуло солнце. Серый Человек направил коня на пологий холм и остановился на вершине, поджидая Киву.

— Как ваши раны? — спросила она.

— Почти зажили.

— Так быстро? Вряд ли.

Он пожал плечами и, убедившись, что опасности нет, послал серого вперед.

Они ехали весь день, снова углубившись в лес. За час до сумерек Серый Человек выбрал место для стоянки около ручья и развел костер.

— Вы сердитесь на деревенских за то, что они вас обманывают? — спросила Кива, когда огонь разгорелся.

— Нет, не за это. За глупость. Ты что, подслушивала?

Она кивнула, и его лицо смягчилось.

— Хитрая ты девчонка, Кива, — на мою дочь похожа.

— Она живет вместе с вами?

— Нет — далеко, в другой стране. Я ее не видел уже несколько лет. Она замужем за моим старым другом. По моим последним сведениям, у нее двое сыновей.

— Значит, вы дважды дедушка.

— Как сказать... Она мне не родная, а приемная.

— А родных детей у вас нет?

Он помолчал, и при свете костра она увидела у него на лице выражение глубокой печали.

— Были... но умерли. Давай-ка посмотрим, что там приготовила для нас жена Джонана.

Легко поднявшись, он сходил к лошадям и вернулся с куском ветчины и ковригой свежевыпеченного хлеба. Они молча поели. Кива собрала еще хвороста и подложила в огонь. Тучи собрались снова, однако ночь была не холодная. Серый Человек снял рубашку:

— Пора удалять швы.

— Раны не могли зажить так быстро, — строго сказала Кива. — Швы нужно оставить не меньше чем на десять дней. Мой дядя...

— Я знаю, он был мудрым человеком — однако взгляни сама.

Кива подвинулась поближе и осмотрела раны. Нездешний был прав — раны зарубцевались. Взяв его охотничий нож, она осторожно разрезала бечевку и сняла швы.

— Никогда не слышала, чтобы раны у человека заживали так быстро, — сказала она, когда он снова надел рубашку — Вы, часом, не волшебник?

— Нет. Но чудище, которое лечило меня как-то раз, что-то изменило во мне.

— Чудище?

— Еще какое, — усмехнулся он. — Семи футов росту, с одним глазом во лбу, и в глазу два зрачка.

— Вы надо мной смеетесь, — укоризненно проговорила она.

— Нет, не смеюсь. Его звали Каи. Он был урод от рождения, человек-зверь. Я умирал, а он возложил на меня руки, и все мои раны зажили в мгновение ока. С тех пор я перестал болеть — ни тебе простуды, ни лихорадки, ни чирьев. Я думаю, что даже время для меня течет медленнее, потому что мне полагалось бы уже сидеть в уютном кресле с одеялом на коленях. Хороший человек был Кай.

— А что с ним стало потом?

— Не знаю. Может, живет себе и здравствует, а может, и умер.

— Вы прожили интересную жизнь.

— Сколько тебе лет? — спросил он.

— Семнадцать.

— Тебя схватили наемники и увезли с собой в лес. Если кто-то годы спустя услышит об этом и скажет: «Вы прожили интересную жизнь», что ты ему ответишь?

— Я соглашусь, и мне будут завидовать, — улыбнулась Кива.

Он засмеялся, искренне и добродушно.

— Нравишься ты мне, Кива. — Он подбросил дров в костер, лег и укрылся одеялом.

— Вы мне тоже нравитесь, Серый Человек.

Он не ответил, и она увидела, что он уже спит. Она долго смотрела на него. Сильное лицо, лицо воина, но жестокости в нем она не нашла.

Кива проснулась на рассвете. Серый Человек уже встал. Он сидел у ручья и плескал себе водой в лицо. Охотничьим ножом он сбрил серебристо-черную щетину, вернулся к костру и спросил:

— Хорошо ли тебе спалось?

— Да, просто чудесно — никаких сновидений

Без щетины он выглядел гораздо моложе — лет на сорок.

Сколько же ему на самом деле? Сорок пять? Пятьдесят пять?

Это уж самое большее.

— К полудню мы будем в твоей деревне, — сказал он. Кива вздрогнула, вспомнив убитых женщин.

— Мне там больше нечего делать. Я жила у брата и его жены — они оба убиты, а дом сгорел.

— Как же ты намерена поступить?

— Вернусь в Карлис и поищу работу.

— Ты владеешь каким-нибудь ремеслом?

— Нет, но могу научиться.

— Если хочешь, я возьму тебя к себе.

— Вашей любовницей, Серый Человек, я не буду

— А разве я тебе это предлагал? — широко улыбнулся он.

— Нет — но чем еще я могла бы заняться у вас во дворце?

— Неужто ты о себе такого низкого мнения? Ты девушка умная и храбрая, к тому же кажешься мне надежной и достойной доверия. У меня в доме сто тридцать слуг, а гостей часто бывает больше полусотни. Ты могла бы убирать комнаты, стелить гостям постели и помогать на кухне. За это я буду платить тебе две серебряные монеты в месяц. У тебя будет своя комната и один выходной день в неделю. Подумай.

— Я согласна, — сказала она.

— Значит, так и сделаем.

— А почему у вас бывает так много гостей?

— В моем доме — во дворце, как ты говоришь, — имеется несколько библиотек, больница и музей. Туда съезжаются ученые со всего Кайдора. В южной башне устроено особое помещение для студентов и врачей, где они изучают лечебные травы, а в пристройке находятся палаты для больных.

Кива, помолчав, взглянула ему в глаза:

— Извините меня.

— За что ты извиняешься? Ты девушка привлекательная и, естественно, опасаешься нежелательных предложений. Меня ты не знаешь — почему ты должна мне доверять?

— Я вам доверяю. Можно спросить?

— Конечно.

— Если вы живете во дворце, почему на вас такая старая одежда и почему вы расправляетесь с вашими врагами в одиночку? Подумайте о том, что вы можете потерять.

— Потерять?

— Ну да — я говорю о вашем богатстве.

— Богатство — это ничтожная малость, Кива, все равно что песчинка. Оно кажется большим только тем, кто им не обладает. Ты говоришь «дворец», но ведь он не мой. Я построил его и живу в нем, но когда-нибудь я умру, и у дворца будет другой владелец. Потом и он умрет, и так далее, и так далее. Человеку ничего не принадлежит, кроме его жизни. Материальными благами он владеет лишь временно. Если они сделаны из металла или камня, то наверняка переживут его и перейдут во временную собственность еще к кому-то. Если это одежда, человек, при условии, что ему повезет, проживет дольше, чем она. Посмотри на эти холмы и деревья. Согласно кайдорским законам, они мои. Ты думаешь, деревья об этом знают? Или холмы, которые купались в солнечном свете еще в те времена, когда по земле ходили мои далекие предки? Те самые холмы, которые будут стоять и зеленеть, когда последний человек обратится в прах?

— Да, я понимаю — но ведь благодаря богатству вы можете позволить себе все, что хотите. Всевозможные удовольствия и радости.

— Во всем мире не хватит золота, чтобы дать мне то, чего я хочу.

— Что же это?

— Чистая совесть. Ну так как — хочешь заехать в деревню и похоронить своего брата?

Поняв, что разговор окончен, Кива покачала головой.

— Нет, я туда не хочу.

— Тогда поедем дальше и к вечеру будем у меня.

Поднявшись на холм, они стали медленно спускаться на широкую равнину. Здесь, сколько хватал глаз, виднелись руины. Кива придержала коня, засмотревшись на них. В одних местах торчали только белые камни, в других угадывались очертания зданий. На западе, у гранитного утеса, виднелись развалины двух высоких башен, рухнувших на землю у самого основания, точно подрубленные деревья.

— Что это за место? — спросила она.

— Древний город под названием Куан-Хадор. Неизвестно, кто построил его и почему он пал. Его история теряется в туманах времени. Здешние жители тоже, наверное, думали, что холмы и деревья принадлежат им, — улыбнулся Серый Человек.

Они выехали на равнину. Через некоторое время Кива заметила, что между руинами клубится туман.

— Легок на помине, — сказала она. Ее спутник остановил коня, глядя на запад. — Зачем вы заряжаете свой арбалет? — спросила она, видя, как две стрелы скользнули в черные желобки.

— Привычка. — Его лицо посуровело, темные глаза смотрели настороженно. Он направил коня на юго-восток, в сторону от тумана.

Кива, последовав за ним, оглянулась на руины.

— А туман-то пропал, смотрите.

Он тоже обернулся, разрядил арбалет и убрал стрелы в колчан у пояса.

— Не нравится мне это место, — задумчиво протянула Кива. — Тут чувствуется... какая-то опасность.

— У тебя хорошее чутье, — сказал он.

* * *

Мадзе Чау раздвинул шелковые расписные занавески паланкина и с нескрываемой враждебностью посмотрел на горы. Солнце просачивалось сквозь тучи, зажигая снеговые вершины ярким блеском. Старик со вздохом задернул занавески снова. При этом взгляд его темных миндалевидных глаз упал на тонкую руку, испещренную коричневыми старческими пятнами.

Купец достал из резного ларчика баночку со сладко пахнущей мазью, тщательно втер ее в кожу рук, а после откинулся на подушки и закрыл глаза.

Мадзе Чау не питал к горам ненависти. Ненавидеть означало уступить страсти, а страсть, по мнению Мадзе Чау, служила признаком непросвещенного разума. Просто он не любил того, что символизировали горы — философы назвали бы это «зеркалом смертности». Горы вечны и неизменны — когда человек смотрит на них, эфемерность его натуры и слабость плоти становятся особенно явными. Да, плоть поистине слаба. Грядущее семидесятилетие вызывало у Мадзе Чау смесь беспокойства и дурных предчувствий.

Он отодвинул стенную панель, открыв прямоугольное зеркало. Редеющие волосы, туго стянутые назад и заплетенные на затылке, были черны, как в молодости, только седина у корней напоминала, что скоро нужно будет опять прибегнуть к краске. Морщины на тонком лице почти отсутствовали, но кожа на шее обвисла, и даже высокий ворот алого с золотом халата не мог больше этого скрыть.

Носилки качнулись вправо — это один из восьми носильщиков, устав от шестичасового перехода, споткнулся о камень. Мадзе Чау позвонил в золотой колокольчик, привешенный у окна. Носилки остановились и плавно опустились на землю.

Его раджни, Кисуму, открыл дверцу и протянул хозяину руку. Мадзе Чау оперся на нее и вышел, скользнув по камню шелковым подолом желтой, покрытой вышивкой верхней одежды. Позади шестеро его охранников молча сидели в седлах. Сменные носильщики вылезали из головной повозки — всего телег было три. Сменившаяся восьмерка в красных с черным узором ливреях устало плелась им навстречу, чтобы занять место в повозке.

Еще один ливрейный слуга подбежал к Мадзе Чау и с поклоном подал ему серебряный кубок разбавленного вина. Купец отпил глоток и спросил Кисуму:

— Долго ли еще?

— Капитан Лю говорит, что мы разобьем лагерь у подножия гор. Разведчик нашел подходящее место. До него час пути.

Мадзе Чау выпил еще немного, вернул кубок, почти полный, слуге и снова забрался в носилки.

— Садись со мной, Кисуму, — велел он.

Маленький воин кивнул, вынул меч в ножнах из-за кушака своего длинного серого кафтана и уселся напротив купца. Носильщики взялись за обитые тканью шесты и подняли их на высоту пояса. Старший шепотом отдал команду, носильщики вскинули шесты на плечи. Мадзе Чау удовлетворенно вздохнул. Он хорошо вышколил обе смены, обращая внимание на каждую мелочь. Путешествие в носилках обычно напоминает плавание в маленькой лодке по бурному морю. Экипаж бросает из стороны в сторону, и через несколько минут люди деликатного сложения начинают испытывать дурноту. У Мадзе Чау дело обстоит по-другому. Обе группы подобраны по росту и в Намибе обучались ежедневно по нескольку часов. Их хорошо кормят, им хорошо платят, это здоровые молодые парни, возмещающие силой недостаток воображения.

Мадзе Чау, откинувшись на подушки, перевел взгляд на стройного черноволосого молодого человека, сидевшего напротив. Кисуму молчал, держа на коленях кривой трехфутовый меч, глядя угольно-черными раскосыми глазами прямо на Мадзе Чау. Кисуму говорил редко, и от него всегда веяло спокойствием — Мадзе Чау это начинало нравиться. В юном воине никогда не чувствовалось ни малейшего напряжения.

— Как это случилось, что ты не нажил себе богатства? — спросил Мадзе Чау.

— Я попрошу вас дать определение богатства. — Длинное лицо Кисуму, как всегда, хранило бесстрастное выражение.

— Возможность покупать то, что хочешь и когда хочешь.

— В таком случае я богат. Все, что мне нужно, — это немного воды и пищи ежедневно. За это я могу заплатить.

— Поставим вопрос по-другому, — улыбнулся Мадзе Чау. — Почему твое прославленное мастерство не принесло тебе сундуков золота?

— Золото меня не интересует.

Это Мадзе Чау уже знал. Это объясняло, почему из всех раджни в чиадзийских землях Кисуму ценился наиболее высоко. Все знали: этого воина купить нельзя и потому он никогда не предаст человека, который его нанял. И это поражало, ибо чиадзийские богатеи всегда дорого платили за преданность, а такие, как Кисуму, телохранители не задумываясь меняли хозяина, получив более выгодное предложение. Интрига и предательство цвели пышным цветом во всех кругах чиадзийского общества. И в этом-то продажном свете, как ни любопытно, Кисуму почитали за его честность. Никто не смеялся над ним у него за спиной и не корил его за «глупость». «Странный мы народ», — подумал Мадзе Чау

Кисуму закрыл глаза, его дыхание сделалось глубоким. Мадзе Чау пристально наблюдал за ним. Не более пяти с половиной футов ростом, слегка сутулый, этот человек походил скорее на ученого или священника. Длинное лицо и опущенные углы губ придавали ему меланхолический вид. Лицо самое обычное — не красивое и не безобразное. Единственная отличительная черта — маленькое красное родимое пятно над левой бровью.

Кисуму открыл глаза и зевнул.

— Ты уже бывал когда-нибудь в Кайдоре? — спросил купец.

— Нет.

— Здесь живут дикари, язык их труден и для слуха, и для разума. Гортанное, грубое наречие. Никакой музыки. Ты говоришь на иноземных языках?

— Да, на нескольких.

— Здешние жители — выходцы из двух империй, Дреная и Ангостина. Оба языка имеют одну и ту же основу. — Мадзе Чау начал излагать историю этого края, но тут носилки внезапно остановились. Кисуму отодвинул дверцу и легко спрыгнул на землю. Мадзе Чау позвонил в колокольчик, и паланкин опустился на камни — не слишком плавно, к его раздражению. Он вылез, чтобы отругать носильщиков, и увидел вооруженных людей, преградивших путь. Одиннадцать человек с мечами и дубинками, а у двоих к тому же длинные луки.

Мадзе Чау оглянулся на своих охранников. Вид у них был беспокойный, и это усилило его раздражение. Они обязаны сражаться — им заплатили за это.

Подобрав полы желтого кафтана, Мадзе Чау двинулся навстречу незнакомцам.

— Добрый вам день. Зачем вы остановили мои носилки?

Вперед вышел высокий, широкоплечий бородач с длинным мечом в руке и двумя кривыми ножами за широким поясом.

— На этой дороге полагается платить пошлину за проезд, косоглазый.

— И какова же плата?

— Для такого богатого чужеземца, как ты, — двадцать золотых.

При этих словах из-за скал и валунов справа и слева вышли еще с дюжину человек.

— Мне эта плата представляется чрезмерной. — Мадзе Чау повернулся к Кисуму и спросил по-чиадзийски: — Как по-твоему? Это грабители, и их больше, чем нас.

— Хотите заплатить им?

— Ты думаешь, они ограничатся двадцатью золотыми?

— Нет. Как только мы уступим, они потребуют еще.

— Тогда я не желаю платить им.

— Вернитесь в свои носилки, — тихо сказал Кисуму. — Я расчищу дорогу.

— Я предлагаю вам посторониться, — сказал Мадзе Чау бородатому вожаку. — Это Кисуму, самый опасный чиадзийский раджни. Тебя сейчас отделяет от смерти всего несколько мгновений.

— Может, оно и так, косоглазый, — засмеялся вожак, — но по мне, он еще один желтобрюхий карлик, которому пора на тот свет.

— Боюсь, что ты заблуждаешься, — улыбнулся Мадзе Чау. — Впрочем, все наши поступки имеют последствия, и человек должен мужественно принимать их. — Он отвесил короткий поклон, который в Чиадзе сочли бы оскорблением, и медленно направился к носилкам. Оглянувшись, он увидел Кисуму перед вожаком, по бокам у которого стали двое разбойников. На миг Мадзе Чау усомнился в правильности такого решения. Кисуму казался таким крошечным и безобидным против звериной силы этих круглоглазых!

Вожак поднял меч. Клинок Кисуму сверкнул в воздухе.

Несколько мгновений спустя, когда четверо разбойников лежали мертвые, а остальные разбегались кто куда, Кисуму вытер свой меч и вернулся к носилкам. Он не запыхался и не раскраснелся, и вид у него, как всегда, был мирный и безмятежный. У Мадзе Чау сердце билось очень сильно, но он старался сохранять невозмутимость. В бою Кисуму двигался с почти нечеловеческой быстротой, рубя, кромсая и кружась, как танцор. Шестеро охранников в то же самое время атаковали вторую половину разбойников, и те тоже обратились в бегство. Столь удовлетворительный итог оправдал расходы на охрану.

— Как по-твоему, они еще вернутся? — спросил Мадзе Чау

— Все возможно, — пожал плечами Кисуму и умолк, ожидая приказаний.

Мадзе Чау позвал слугу и спросил, не хочет ли Кисуму вина с водой. Воин покачал головой. Сам купец намеревался выпить только глоток, однако осушил кубок наполовину.

— Ты молодец, раджни.

— Надо двигаться дальше, — заметил Кисуму.

— Да, ты прав.

Носилки показались Мадзе Чау самым уютным в мире местом. Он звякнул в колокольчик, дав сигнал носильщикам, и закрыл глаза. Чиадзиец чувствовал себя в полной безопасности, и ему представлялось, что он почти бессмертен. Открыв глаза, он посмотрел в окошко и увидел, как сияют горные вершины в лучах заходящего солнца.

Он задернул занавески, и хорошее настроение улетучилось.

Лагерь разбили час спустя. Мадзе Чау сидел в носилках, пока слуги выгружали из повозок походную мебель, собирали крытую золотым лаком кровать и застилали ее пуховыми перинами и атласными простынями. Затем они раскинули голубой с золотом шелковый шатер, покрыли пол черным холстом, а поверх разостлали любимый шелковый ковер Мадзе Чау. У входа поставили два позолоченных стула с сиденьями из мягкого бархата. Когда Мадзе Чау наконец вышел из носилок, приготовления к ночлегу почти завершились. Шестнадцать носильщиков расселись среди валунов у двух костров, двое охранников несли караул, повар готовил легкий ужин из риса с пряностями и сушеной рыбы

Мадзе Чау прошел к своему шатру и с облегчением опустился на стул. Он устал вести жизнь кочевника, зависящего от воли стихий, и не мог дождаться конца путешествия. Шесть недель этого сурового существования исчерпали его силы.

Кисуму сидел, поджав ноги, на земле рядом с ним и заостренным углем рисовал дерево на пергаменте, пришпиленном к пробковой доске. Каждый вечер маленький воин доставал из повозки свой кожаный саквояж, вынимал оттуда чистый кусок пергамента и около часа рисовал — как правило, деревья или травы.

У Мадзе Чау дома было много рисунков углем, выполненных зачастую величайшими чиадзийскими мастерами. Кисуму был талантлив, но ничем особенным не выделялся. Его композициям, по мнению Мадзе Чау, недоставало гармонии пустоты. В них присутствовало слишком много страсти. Искусство должно быть безмятежным, свободным от человеческих эмоций. Простое и строгое, оно должно побуждать к медитации. Однако Мадзе Чау решил, что в конце пути приобретет у Кисуму один из рисунков. Не сделать это было бы неучтиво.

Слуга подал ему чашу душистого цветочного чая и, поскольку становилось прохладно, накинул на тощие плечи Мадзе Чау меховой халат. Затем двое носильщиков с помощью деревянных вил поставили в шатер железную жаровню с горячими углями. Ее водрузили на оловянный поддон, чтобы угли не прожгли дорогой ковер.

Происшествие с разбойниками приободрило Мадзе Чау. Если горы говорили о кратковременности человеческой жизни, то неожиданная опасность напомнила старому купцу, как дорога ему эта жизнь. Он острее ощущал сладость воздуха, которым дышал, и прикосновение шелка к коже. Вкуснее чая, который он пил мелкими глотками, не было ничего.

Несмотря на дорожные неудобства, Мадзе Чау вынужден был признать, что уже много лет не чувствовал себя так хорошо. Завернувшись в теплый халат, он откинулся на спинку стула и стал думать о Нездешнем. С их последней встречи в Намибе прошло шесть лет.

Мадзе Чау тогда только что вернулся из Дреная, где, согласно указаниям Нездешнего, приобрел в Большой Библиотеке некий череп. Нездешний же продал свой дом и двинулся на северо-восток в поисках новой земли и новой жизни.

Неспокойная душа... Нездешний принадлежит к тем людям, которые никогда не достигают того, к чему стремятся, гонимые тоской и отчаянием. Поначалу Мадзе Чау думал, что Нездешний хочет искупить свои прошлые грехи, но это было верно лишь отчасти. Серый Человек искал невозможного.

Где-то близко ухнула сова, нарушив раздумья Мадзе Чау.

Кисуму закончил рисунок и спрятал его в кожаный саквояж. Мадзе Чау, жестом предложив ему второй стул, сказал:

— Мне думается, что, если бы оставшиеся разбойники не ударились в панику и не побежали, они могли бы тебя одолеть.

— Это так, — согласился Кисуму.

— И если бы охранники не напали на их резерв в тот же миг, те могли бы добежать до носилок и убить меня.

— Могли бы, — подтвердил воин.

— Но ты не считал это возможным?

— Я вообще об этом не думал.

Мадзе Чау подавил улыбку, но не мог не испытать глубокого удовлетворения. Кисуму — просто чудо. Идеальный попутчик. Он не мелет языком и не задает бесконечных вопросов. Он — воплощенная гармония. Вскоре им подали еду, и они в молчании поужинали.

— Пойду спать, — встав, объявил Мадзе Чау.

Кисуму тоже встал, заткнул меч за пояс и пошел прочь из лагеря.

Капитан охраны, молодой Лю, осведомился с низким поклоном:

— Могу ли я узнать, господин, куда направился раджни?

— Полагаю, он хочет посмотреть, не следуют ли за нами разбойники.

— Не послать ли с ним нескольких человек, господин?

— Не думаю, чтобы он в них нуждался.

— Да, господин. — Лю еще раз поклонился и попятился прочь.

— Ты хорошо проявил себя сегодня, Лю. Я скажу об этом твоему отцу, когда мы вернемся.

— Благодарю вас, господин.

— Однако перед боем ты испугался, не так ли?

— Да, господин. Это было заметно?

— Боюсь, что да. Старайся лучше владеть своим лицом, если подобное опять повторится.

* * *

Дворец Серого Человека удивил и одновременно разочаровал Киву. Когда они подъехали к нему, уже стемнело. Дорога вывела их из густого леса на открытое место, а потом превратилась в широкую мощеную аллею, проложенную через аккуратно подстриженную лужайку. Фонтаны и статуи отсутствовали. Двое часовых с копьями расхаживали перед простым одноэтажным домом около двухсот футов длиной. Немногочисленные окна были темны. Свет шел только от четырех медных фонарей в белом мраморном портике. Мавзолей какой-то, подумала Кива.

Черные двери отворились, навстречу им вышли двое молодых слуг в серых ливреях. Усталая Кива спешилась. Слуги увели лошадей, и Серый Человек пригласил ее в дом. Там их ждал пожилой человек — высокий, сутулый, седовласый и длиннолицый. На нем был шерстяной кафтан до пят, тоже серый, с красиво вышитой на плече черным шелком эмблемой дерева.

— У вас усталый вид, господин, — сказал он, кланяясь Серому Человеку. — Я велю приготовить горячую ванну.

— Спасибо, Омри. Эта девушка будет работать у нас. Укажи ей комнату.

— Да, господин.

Не сказав больше ни слова, Серый Человек зашагал прочь по мощенному мрамором вестибюлю. Весь остаток пути от руин он почти не разговаривал, и Кива опасалась, что сказала или сделала что-то, вызвавшее его раздражение. Она растерянно оглядывалась, рассматривая бархатные портьеры, великолепные ковры и живописные полотна на стенах.

— Следуй за мной, девушка, — позвал Омри.

— У меня, между прочим, имя есть, — огрызнулась она. Омри медленно обернулся к ней. Она ожидала выговора, но он только улыбнулся.

— Прошу меня извинить. Охотно верю, что у тебя есть имя — поделись же им со мной.

— Меня зовут Кива.

— Хорошо, Кива. Теперь, когда мы это уладили, ты согласна пойти со мной?

—Да.

— Прекрасно.

Миновав вестибюль, они свернули направо, в коридор, который привел их к широкой лестнице, уходящей вниз, во мрак. Кива заколебалась. Ей совсем не хотелось ночевать в этом безобразном приземистом доме. А тут, оказывается, еще и под землю надо спускаться? Что это за человек, который тратит деньги, устраивая себе жилье в подземелье?

Омри ушел вперед, и Кива быстро последовала за ним по устланным ковром ступеням. Этот дом казался ей темным и неприглядным. Редкие фонари отбрасывали на стены зловещие тени. Через несколько минут Кива совсем утратила чувство направления в этом мрачном лабиринте.

— Как вы только тут живете? — спросила она, вызвав гулкое эхо в коридоре. — Жуткое место.

Омри искренне, добродушно рассмеялся, и Кива почувствовала симпатию к нему.

— К чему только не привыкаешь, — ответил он.

Пройдя еще немного, Омри снял со стены фонарь и остановился перед узкой дверью в ряду нескольких других. Подняв щеколду, он вошел, Кива за ним. Они оказались в небольшой комнате. Омри взял с овального столика свечу, зажег ее от фонарного фитиля и вставил в бронзовый подсвечник в виде раскрытого цветка. Кива огляделась. Простая сосновая кровать у стены, рядом шкафчик с еще одной свечой в бронзовом подсвечнике. Дальняя стена занавешена тяжелыми шторами.

— Отдыхай, — улыбнулся Омри. — Рано утром я пришлю сюда кого-нибудь, и тебе объяснят, что нужно делать.

— А вы сами чем занимаетесь? — торопливо спросила она, боясь остаться в одиночестве.

— Я Омри-управитель. Что с тобой? Мне сдается, ты дрожишь.

Кива, сделав над собой усилие, улыбнулась.

— Нет, я ничего.

Омри, помедлив, провел тонкой рукой по редеющим седым волосам.

— Я знаю, что он сразился с людьми, напавшими на твою деревню, и убил их. Знаю, что ты была у них в плену и с тобой дурно обращались. Но это хороший дом, Кива. Здесь тебе ничего не грозит.

— Откуда вы все это знаете?

— Среди наших гостей есть чиадзийская жрица, способная видеть на большом расстоянии.

— Она колдунья?

— Не знаю, колдовство ли это. Она не произносит заклинаний, а просто закрывает глаза — но это, должен сознаться, превышает мое понимание. А теперь отдохни.

Кива долго слушала, как удаляются, отзываясь эхом, его шаги. Безопасно тут или нет, она не собиралась задерживаться в этом ужасном месте надолго. Никогда прежде Кива не боялась темноты, но здесь, в этом подземном дворце, она не сводила глаз со свечки, благодарная до глубины души за ее мигающий огонек.

Устав после долгой езды, она перекинула плащ через спинку стула и сняла платье. Постель оказалась удобной — тюфяк плотный, простыни чистые, подушка мягкая и упругая. Кива легла, и ей приснился Серый Человек, выезжающий из леса навстречу наемникам, но теперь лицо у него было мертвенно-бледным. Он взял Киву за руку и повел к большой яме в земле. Она закричала и проснулась с колотящимся сердцем Свеча погасла, погрузив комнату в кромешный мрак. Кива скатилась с кровати и приоткрыла дверь. В коридоре eще горел один дальний фонарь. Схватив со шкафа вторую свечу, Кива добежала до него, зажгла фитилек, вернулась к себе и села, ругая себя за трусость.

«Есть два вида людей, — говорил ей дядя, — те, которые бегут от страха, и те, которые преодолевают его. Страх — все равно что трус. Если ты от него пятишься, он наглеет и вбивает тебя в землю. Если встречаешь его смело, он делается крохотным, как букашка».

Укрепившись духом, Кива задула свечу, легла и укрылась одеялом. «Не стану больше поддаваться ночным страхам, — сказала она себе. — Не стану паниковать, дядя».

Теперь ее сон был более мирным, а когда она проснулась, в комнате стало светлее. Сев, она увидела, что свет сочится в щель между занавесями на дальней стене. Она встала и отдернула шторы. Солнечные лучи хлынули внутрь, и перед Кивой открылся голубой, сверкающий Карлисский залив. Его усеивали крошечные рыбачьи лодочки с ослепительно белыми парусами, а над ними кружили чайки. Изумленная Кива открыла застекленную дверь и вышла на закругленный балкон. Повсюду вокруг, на разных уровнях, виднелись такие же балконы, одни побольше, другие поменьше, но все выходящие на прекрасный залив.

Кива находилась вовсе не под землей. Белый мраморный дворец Серого Человека был встроен в морской утес, и она вошла в него сверху, не видя его истинного великолепия.

Внизу террасами располагались сады, дорожки и ступени, сходящие к далекому берегу, где выдавался в море деревянный мол. Там стояли на причале около дюжины лодок со свернутыми парусами. Переведя взгляд на сам дворец, Кива увидела две высоченные башни, северную и южную, каждая со своей террасой.

В многочисленных цветниках трудились садовники — одни выпалывали сухие стебли, другие сметали с дорожек листья и складывали их в перекинутые через плечо мешки, третьи высаживали свежий бордюр и подстригали розовые кусты.

Кива, захваченная красотой этого вида, не услышала ни легкого стука в дверь, ни скрипа петель.

— Может, оденешься? — Кива круто обернулась и увидела молодую женщину с белокурой косой и стопкой аккуратно сложенной одежды в руках. Женщина улыбалась ей. — Смотри, увидят тебя монахи — что тогда станется с их обетами?

— Монахи? — Кива вошла в комнату и взяла одежду из рук женщины.

— Ага, из Чиадзе. Они изучают старинные книги, которые у Рыцаря хранятся в северной башне.

Кива взяла лежащую сверху белую полотняную сорочку, встряхнула ее и надела через голову. Ткань коснулась кожи мягко, как летний бриз. Поеживаясь от удовольствия, Кива надела длинную серую юбку с поясом посеребренной кожи и с блестящей серебряной пряжкой.

— Это все мне?

— Тебе-тебе.

— Чудесные вещи. — Кива погладила дерево, вышитое на правом плече. — Что оно означает?

— Это эмблема Рыцаря.

— Серого Человека?

— На людях мы называем его Рыцарем. Он хоть и не князь, но слишком могуществен, чтобы быть простым помещиком или купцом. Омри говорит, что вы ночью приехали. Ты с ним спала?

— Нет, — ответила пораженная Кива. — Как можно задавать такие грубые вопросы?

— Здесь у нас другая жизнь, Кива, — засмеялась белокурая. — Мы говорим и делаем что хотим, только не при гостях. Он необыкновенный человек. Слуг у нас не бьют, и он не относится к молодым женщинам как к своим личным рабыням.

— Тогда мне, пожалуй, тут понравится. Как тебя зовут?

— Норда, и мы с тобой будем работать вместе в северной башне. Есть хочешь?

— Да.

— Тогда пошли завтракать. Сегодня тебе многому придется научиться. Этот дворец — все равно что кроличий садок, и почти все новенькие в нем путаются.

Когда Кива в самом деле совсем запуталась, пройдя по бесконечным коридорам и нескольким лестницам, они вышли на широкую мощеную террасу, где на длинном столе стояли мясо, овощи, копченая рыба, сыры и фрукты. На одном конце лежали караваи свежего хлеба, на другом высились кувшины с водой и фруктовыми соками Кива, следуя примеру Норды, наполнила тарелку хлебом, маслом и копченой рыбой. Сев за другой стол у стены террасы, они принялись за еду.

— Почему ты спросила, спала ли я с Серым Человеком?

— С Рыцарем, — поправила Норда.

— Ну, с Рыцарем.

— У нас тут между служанками полная гармония. У Рыцаря фавориток нет, у Омри — тоже. Если бы Рыцарь переспал с тобой, это вызвало бы разлад. Многие наши девушки только и думают, как бы его очаровать.

— Он очень привлекательный мужчина, только старый уже.

— Возраст тут ни при чем, — опять засмеялась Норда. — Он хорош собой, полон сил, а главное — невероятно богат. Женщина, которая завоюет его сердце, ни в чем не будет нуждаться, проживи она хоть десять жизней.

— Слушая тебя, я удивляюсь, почему он так и не завел себе жену.

— Жен у него было хоть пруд пруди. — Норда наклонилась к Киве и понизила голос: — Платных.

— Неужели он платит женщинам за удовольствие? — поразилась Кива.

— Каждый раз. Странно, правда? Наши девушки были бы его, только пальцем помани, а он посылает экипажи за городскими шлюхами. Они, конечно, нарядно одеты и увешаны драгоценностями, но все равно остаются шлюхами. Последний год он живет с Лалитией, рыжей столичной потаскухой. — Норда раскраснелась, и ее светло-голубые глаза метали искры.

— Я вижу, ты ее не любишь, — заметила Кива.

— Ее никто не любит. Она разъезжает повсюду в золотой карете с ливрейными лакеями, которыми помыкает немилосердно. А дома у себя колотит горничных, когда на нее накатывает. Злая она.

— Что же он в ней такого нашел?

— Увидишь ее — сразу поймешь, — прыснула Норда. — Как она мне ни противна, должна признать, что она необычайно красива.

— Я думала, он лучше разбирается в людях.

— Плохо же ты знаешь мужчин, — улыбнулась Норда. — Когда Лалития проходит мимо, слышно, как стукаются о землю их челюсти. Силачи, умники, ученые мужи, даже духовные лица — все покорны чарам ее красоты. Они видят ее такой, какой хотят видеть, а мы, женщины, видим ее такой, как есть, шлюхой. И не так она молода, как уверяет. На мой взгляд, она ближе к сорока, чем к своим мнимым двадцати пяти.

К завтраку стали сходиться другие слуги. Молодой человек в серой кольчуге, подойдя к двум собеседницам, снял шлем и улыбнулся Норде.

— Доброе утро. Познакомишь меня с новенькой?

— Это Эмрин, Кива, сержант домашней стражи. Он считает себя красивее, чем есть на самом деле, и приложит все силы, чтобы затащить тебя в постель. Такова уж его натура — не суди его слишком строго.

Кива посмотрела на парня: круглолицый, недурный собой, голубоглазый, с тугими завитками коротких светлых волос. Эмрин протянул ей руку, и Кива пожала ее.

— Не всему, что говорит обо мне Норда, можно верить, — сказал он. — На самом деле я добрая, чувствительная душа, ищущая свою вторую половину.

— Посмотрись в зеркало — и ты ее найдешь, — с милой улыбкой ответила Кива.

— Как ни грустно, это правда, — с обезоруживающей искренностью признался Эмрин, целуя ей руку. — Не забудь рассказать своей новой подружке, какой я отменный любовник, — добавил он, поворачиваясь к Норде.

— Как же, как же. Это были незабываемые десять мгновений, — подтвердила Норда, и обе девушки засмеялись.

— Пойду-ка я лучше, — покачал головой Эмрин, — пока еще у меня осталась хоть толика достоинства.

— Поздно, — улыбнулась Кива. Парень ухмыльнулся и зашагал прочь.

— Молодец, девочка, — сказала Норда. — Теперь он будет увиваться за тобой еще усерднее.

— Я к этому не стремлюсь.

— Не спеши сбрасывать его со счетов. Он и правда очень неплох в постели. Не самый лучший из тех, что у меня были, но очень даже ничего.

Кива засмеялась, и Норда присоединилась к ней.

— А кто же был самый лучший?

Не успев задать этот вопрос, Кива поняла, что совершила ошибку. Норда помрачнела, и Кива поспешно проговорила:

— Извини.

— Ничего — Норда накрыла ее руку своей. — Давай-ка заканчивать завтрак — у нас много дел. Сегодня должны приехать еще несколько гостей, и один из них чиадзе. Можешь мне поверить: более привередливого народа на свете нет.

Нездешний плавал в холодной воде, делая медленные, ленивые гребки. Чувствуя тепло солнца на спине, он нырнул. Стайки серебристых рыбок шарахнулись в стороны. Им овладела внезапная радость. Здесь, под водой, он испытывал покой, почти довольство. Он позволил своему телу всплыть обратно к солнцу, дохнул воздухом, мотнул головой, отбросив волосы с глаз, и побрел к берегу, оглядывая залив.

В гавани напротив дюжина кораблей разгружала товары, еще двадцать ожидали своей очереди на рейде. Двадцать восемь из них имели на себе флаг с изображением дерева — его флаг.

Нездешнему казалось невероятным, что человек вроде него, не слишком хорошо разбирающийся в тонкостях торгового дела, может так до смешного разбогатеть. Сколько бы он ни тратил и ни раздавал просто так, к нему всегда стекается еще больше золота. Мадзе Чау и другие купцы хорошо распорядились его деньгами, но и собственные его начинания оказались не менее удачными. Чепуха все это, думал он, неспешно бредя по воде. Он потерял счет своим кораблям — их, кажется, больше трехсот. Кроме того, есть рудники — изумрудные, алмазные, рубиновые, золотые и серебряные, — разбросанные от окраин Вентрии до восточных вагрийских гор.

Повернувшись в другую сторону, он посмотрел на свой белый дворец. Он начал его строить шесть лет назад после праздной беседы с молодым архитектором, который с жаром повествовал о своей мечте создать нечто чудесное. «Зачем мы всегда выбираем для постройки ровное место? — вопрошал он. — Какое в этом чудо? Глядя на действительно великолепное здание, человек должен ахать от изумления».

После трех лет строительства Белый Дворец в самом деле стал чудом, но молодой архитектор не дожил до окончания своего труда. Он принадлежал к Дому Килрайт, и однажды ночью его зарезал наемный убийца по заказу соперничающего Дома. Для кайдорских дворян это обычное явление.

Нездешний вышел на белый песок. Его управитель Омри, сидевший под масличным деревом, поспешил к нему с длинным полотняным полотенцем.

— Хорошо поплавали, мой господин? — спросил он, накинув полотенце хозяину на плечи.

— Я освежился — и готов заняться делами текущего дня.

— Госпожа просит, чтобы вы встретились с ней, когда у вас будет время.

— Тебя что-то беспокоит, Омри? — спросил Нездешний.

— Известно ли вам, что она обладает мистическим даром?

— Нет, но меня это не удивляет. Такой талант есть у многих духовных лиц.

— Мне от этого как-то не по себе, — признался Омри. — Я чувствую, что она читает мои мысли.

— Неужели твои мысли так ужасны?

— Всякое бывает, — невозмутимо ответил Омри, — но не в этом дело. Это мои мысли.

— Истинно так. Кто еще хочет меня видеть?

— Князь Арик сообщает, что посетит вас по пути в Зимний Дворец.

— Это значит, что ему нужны деньги.

— Боюсь, что так, господин.

Вытершись, Нездешний вошел в тень оливы, где надел на себя одежду — шелковую рубашку и мягкие кожаные штаны. Натягивая сапоги, он взглянул на залив еще раз.

— Госпожа не сказала, зачем она желает видеть меня?

— Нет, господин. Однако она рассказала мне, как вы сражались с наемниками.

Нездешний уловил в голосе старика упрек.

— День слишком хорош, чтобы выслушивать нотации, Омри.

— Вы подвергаете себя большому риску, господин, притом без всякой нужды. У нас на службе тридцать стражников и дюжина крепких лесников. В погоню за наемниками следовало послать их.

— Совершенно верно — но я был ближе.

— И вам было скучно. Вы всегда едете куда-нибудь в глушь, когда скучаете. Я пришел к выводу, что богатство не приносит вам радости — и мне это, честно говоря, трудно понять.

— Скука — ужасная вещь. С годами я понял, что она всегда сопутствует богатству. Когда ты богат, тебе не к чему стремиться. Ты можешь исполнить любое свое желание.

— Как видно, не любое, господин, — иначе вы бы не скучали так.

— Это верно, — засмеялся Нездешний. — Ну, довольно копаться у меня в душе, приятель. Что у нас еще нового?

— Двое вассалов Дома Килрайт убиты в городе два дня назад — как говорят, наемником Дома Бакард. Город неспокоен. Купец Ванис просит продлить ему долг. Он говорит, что потерял два корабля во время бури и не может уплатить в срок. — Омри достал из кармана кусок пергамента и расправил его. — Кроме того, лекарь Мендир Син спрашивает, нельзя ли нанять трех подлекарей с жалованьем по шесть серебряных монет в месяц ему в помощь. В больнице нет ни одной свободной койки, и Мендир Син работает по пятнадцать часов в день. — Омри свернул пергамент и спрятал его обратно. — Еще... госпожа Лалития приглашает вас на свой день рождения через три дня.

Нездешний, сидя в тени, смотрел, как рыбаки забрасывают сети.

— Пусть Ванис платит, — сказал он. — Мы уже трижды в этом году продлевали ему срок. Долги не помешали ему купить трех скаковых жеребцов и расширить свое восточное поместье. Дотацию Мендир Сину надо увеличить — почему он не обратился за помощью раньше? Сообщи госпоже Лалитии, что я буду рад прийти на ее торжество. Купи бриллиантовую подвеску у Каликара, и пусть ее доставят к ней в день рождения.

— Да, господин. Могу я сделать два замечания? Во-первых, у Ваниса много друзей в Доме Килрайт. Требование выплатить долг разорит его и будет расценено как оскорбление знатного дома.

— Если у него так много друзей, пусть они за него и платят. Послушаем второе замечание.

— Если память мне не изменяет, госпожа Лалития празднует свой день рождения уже в третий раз за последние пятнадцать месяцев.

— Так и есть, — засмеялся Нездешний. — Купи ей маленькую подвеску.

— Да, господин. Кстати, девушка, которую вы привели, будет работать вместе с Нордой. Вы желаете, чтобы она занимала какое-то особое положение?

— Дай ей поблажку на первое время. Она много страдала. У нее сильный характер, но она видела, как убили ее родных. С ней жестоко обращались и угрожали ей смертью. Было бы удивительно, если бы все это не оставило в ней следа. Последи за ней и поддержи ее. Но если со временем из нее не выйдет хорошей работницы, можешь ее уволить.

— Слушаюсь, господин. Что мне передать чиадзийской даме?

— Ничего, Омри. Я сам зайду к ней сейчас.

— Да, господин. Не будет ли неучтивостью с моей стороны спросить ее, долго ли она и ее спутники намерены здесь задержаться?

— Меня больше интересует, зачем и каким образом они сюда явились.

— Каким образом, господин?

— Жрица в вышитых шелковых одеждах с тремя спутниками появляется у наших ворот. Где ее экипаж? Где лошади? Откуда они взялись? В Карлисе они не останавливались.

— Видимо, пришли пешком.

— Нисколько при этом не запылившись и не выказывая признаков усталости?

Омри сделал знак хранящего рога.

— Пускай это неучтиво, господин, но весть об их отъезде я встречу с радостью.

— Не думаю, что их нужно бояться, Омри. Я не чувствую в ней зла.

— Приятно слышать, господин, но есть люди, которые просто не могут не бояться, и я всегда к ним принадлежал, не знаю почему.

Нездешний положил руку старику на плечо.

— Ты добрая душа и заботишься, чтобы другим было хорошо. Это большая редкость.

— Я хотел бы иметь побольше... мужества, — смутился Омри. — Мой отец горько разочаровался во мне.

— Как большинство отцов. Знай мой родитель, что я сделал со своей жизнью, он сгорел бы со стыда. Но все это пустые слова. Мы живем в настоящем, Омри. Теперь ты всеми ценимый и уважаемый эконом, и твои подчиненные тебя любят — вот и довольствуйся этим.

— Да, пожалуй — но те, кто вам служит, вас тоже любят и уважают. Вам этого довольно?

Нездешний ответил ему невеселым смехом и стал подниматься по ступеням к северной башне.

Несколько минут спустя он взошел по винтовой лестнице в самое большое из библиотечных помещений. Первоначально здесь предполагалось устроить кладовую, но потом Нездешнему понадобилось место для растущей коллекции старинных свитков и книг. Теперь во дворце размещались целых пять библиотек, помимо огромного музея в южной башне. Войдя, Нездешний поклонился стройной женщине, сидевшей за длинным овальным столом, заваленным свитками. Его заново поразила ее красота — бледно-золотистая безупречная кожа, тонкие чиадзийские черты. Бритая голова только усиливала впечатление. Эта женщина казалась слишком хрупкой для своих одежд из тяжелого, красного с золотом шелка.

— Что вы изучаете, госпожа моя?

Она подняла на него свои узкие глаза — не темно-карие, как обычно бывает у чиадзе, а коричневато-золотые, с голубыми искрами. Эти глаза вселяли беспокойство, казалось, будто они смотрят тебе в самую душу.

— Я читала вот это. — Она коснулась рукой в перчатке древнего, сухого и выцветшего пергаментного свитка. — Мне сказали, что это пятая по старшинству запись учений автора по имени Миссаэль. Он был одним из самых выдающихся людей Нового Порядка после гибели Древних, и многие верят, что в его высказываниях содержатся предсказания будущего. Но слова так туманны — эти стихи могут означать все, что угодно.

— Зачем же вы тогда изучаете их?

— Зачем люди вообще учатся? Чтобы знать больше, а следовательно, больше понимать. Миссаэль повествует, как похоть, алчность, страх и ненависть привели к гибели старого мира. Но разве человечество извлекло из этого урок?

— У человечества не одна пара глаз. Миллионы глаз видят слишком много и воспринимают слишком мало.

— О, вы философ.

— В лучшем случае посредственный.

— Значит, вы полагаете, что человечество в своем развитии неспособно измениться к лучшему?

— Отдельные люди способны меняться, госпожа моя. Я сам это наблюдал. Но соберите вместе чуть больше народу, и через несколько мгновений вы получите воющую толпу, рвущуюся крушить и убивать. Нет, я не верю, что человечество когда-нибудь изменится.

— Может быть, это и правда, — признала жрица, — но от нее веет поражением и отчаянием. Я не могу согласиться с такой философией. Прошу вас, присядьте.

Нездешний повернул стул спинкой вперед и сел напротив нее.

— Спасение девушки по имени Кива делает вам честь, — проговорила она тихим, мелодичным голосом.

— Поначалу я не знал, что они взяли кого-то в плен, — признался он.

— Все равно. Вы подарили ей жизнь и судьбу, которую у нее собирались отнять. Кто знает, что ей еще предстоит совершить, Нездешний?

— Я больше не пользуюсь этим именем, и в Кайдоре меня под ним никто не знает.

— От меня его никто не услышит. Скажите, что побудило вас отправиться в погоню за наемниками?

— Они вторглись на мою землю и напали на моих людей — чего же больше?

— Возможно, вы хотели доказать самому себе, что остались прежним. Быть может, вы, вопреки своей внешней суровости и жесткости, ощутили горе деревенских жителей и решили, что их обидчики никому больше не сделают зла. А может быть, вы вспомнили, что вас не было дома, когда те, другие солдаты, убили вашу первую жену Тану и ваших детей.

— Вы хотели видеть меня, госпожа, — резко произнес Нездешний. — По важному делу, как мне передали.

Вздохнув, она снова посмотрела ему в глаза и сказала мягко:

— Мне жаль, что я причинила вам боль, Серый Человек. Простите меня.

— Внесем ясность, — холодно ответил он. — Я стараюсь держать свою боль при себе, и мне это не всегда удается. Вы открыли в нее окно, и я буду вам признателен, если вы не станете этого повторять.

— Даю вам слово. — Она помолчала немного, не отводя в сторону своих золотистых глаз — Порой мне бывает трудно, Серый Человек. Как видите, от меня ничто не может укрыться. Встречая человека впервые, я вижу все: его жизнь, воспоминания, его гнев и боль. Я пытаюсь отгородиться от этих образов и чувств, но это болезненно и отнимает у меня силы, поэтому лучше не сопротивляться. Я избегаю больших скоплений народа — ведь это все равно что попасть в ревущую лавину чувств. Скажу еще раз: я сожалею, что обидела вас. Вы были очень добры ко мне и моим спутникам.

— Все забыто, — развел руками Нездешний.

— Очень великодушно с вашей стороны.

— Однако вы хотели поговорить со мной?

Она отвела взгляд.

— Это нелегко. Мне придется еще раз попросить у вас прощения.

— Но я же сказал...

— Нет, не за то, что я сказала. Явившись сюда, я, возможно, подвергла вас... опасности. Меня и моих друзей преследуют. Нас могут найти, хотя я надеюсь, что этого не случится. Я чувствую себя обязанной сказать вам об этом и тотчас же покинуть ваш дом, если вы того пожелаете.

— Вы нарушили какой-то чиадзийский закон?

— Нет, мы не преступники. Мы искатели знания.

— Кто же в таком случае преследует вас и почему?

Она снова взглянула прямо на него.

— Слушайте внимательно, Серый Человек, и я объясню, почему пока не могу вам этого сказать. Вы уже убедились, что ваши мысли и воспоминания для меня открыты. Они бьют из вас, как солнечные лучи, и, как лучи, освещают землю. Так же обстоит дело со всеми людьми. Их мысли озаряют весь мир. Так вот, где-то далеко есть умы, которые улавливают эти мысли, ища те, которые могут навести на мой след. Если я назову вам тех, кто за мной охотится, это войдет в ваши мысли, и вы помимо своей воли насторожите людей, которые хотят убить меня.

Нездешний с улыбкой покачал головой.

— В магии я ничего не смыслю, однако давайте продолжим. Зачем вы пришли сюда?

— Отчасти потому, что вы здесь, — просто ответила она.

— Но есть и другие причины?

— Да, только это еще более сложно.

Нездешний засмеялся:

— Более сложно, чем магические враги, умеющие читать мысли на большом расстоянии? Теперь ясное утро, небо безоблачно, веет свежий бриз. Я тоже свеж после купания, и голова у меня работает на славу. Говорите, госпожа.

— Этот мир — не единственный, Серый Человек.

— Я знаю. Земель и стран много.

— Я не это имела в виду. Мы сейчас живем в Кайдоре, но есть и другие Кайдоры — их число бесконечно. И дренайских миров тоже бесконечное множество. В одних из этих миров история одинакова, в других различна. В одних наемник по имени Нездешний убивает дренайского короля, и в страну вторгаются вагрийские полчища, которые одерживают победу. В других он тоже убивает короля, но побеждают дренаи. В третьих король остается жив, и войны не происходит. Вы следите за мной?

Хорошее настроение Нездешнего испарилось.

— Да, я убил короля. За деньги. Это было непростительно, но это случилось, и я ничего не могу изменить. Да и никто не может.

— Это случилось здесь, — мягко сказала она, — но есть другие миры — бесконечное множество. В этот миг где-то в беспредельности пространства другая женщина разговаривает с другим мужчиной. Все у них точно так же, только на женщине, возможно, голубое платье, а не красное, и мужчина тоже одет по-другому или носит бороду. Но все же она — это я, а он — это вы. И страна, в которой они обитают, называется Кайдор.

Нездешний перевел дух.

— Он — это не я. Вот он, я, перед вами.

— Уверена, что он сейчас говорит то же самое.

— И он прав. Он тоже, видимо, не улавливает смысла этой беседы. Какая разница, сколько существует Нездешних — двое или двести — если они все равно никогда не встретятся?

— Хороший вопрос. Я видела некоторые из этих миров, и везде человек по имени Нездешний играл какую-то роль.

— Только не в этом мире, госпожа. Здесь моя роль уже сыграна.

— Кто знает? Так что же — хотите вы, чтобы мы ушли?

— Я подумаю, — сказал он, вставая.

— Благодарю вас. Еще одно небольшое дело.

— Да?

— Вы не спросили у Кивы, как она убила голубей, которых для вас зажарила?

— Нет, не спросил, — криво усмехнулся он. — У меня другое было на уме.

— Да, конечно. Она воспользовалась вашим арбалетом. В первый раз она промахнулась, но следующими тремя выстрелами сбила трех птиц, последнюю — на лету.

— Впечатляет, — сказал он.

— Я так и думала, что вас это заинтересует.

У двери Нездешний задержался.

— Вы прочли много текстов — не встретилось ли вам в них что-нибудь относительно руин на западе?

— Почему вы спрашиваете об этом?

— Я был там вчера, и мне... не понравилось это место. А ведь я много раз проезжал через него. Что-то там изменилось.

— Вы почувствовали опасность?

— Мне стало страшно, — улыбнулся он, — хотя я не видел ничего, кроме тумана.

— Я знаю, что этим руинам пять тысяч лет. Возможно, вы почувствовали дух того, что давно уже умерло. Если я найду что-то на этот предмет, непременно скажу вам.

— Может быть, все это пустяки — но для тумана было слишком тепло, и мне показалось, что он струится против ветра. Не будь со мной девушки, я исследовал бы это явление. Не люблю тайн.

Сказав это, Нездешний повернулся и вышел.

Как только он покинул библиотеку, в маленькую боковую дверь вошел стройный узкоплечий мужчина, бритоголовый, как и жрица, в белом шерстяном хитоне до пят, таких же белых перчатках и тонких сапогах из бледно-серой кожи.

— Не нравится он мне, — сказал он, нервно посмотрев на входную дверь. — Такой же дикарь, как и они.

— Нет, Приал. Сходство есть, но в нем отсутствует присущая им жестокость.

— Он убийца.

— Верно, убийца. И он знал, что ты стоишь за дверью.

— Как это возможно? Я вел себя так тихо, что почти и не дышал.

— Он знал. У него неосознанный дар на такие вещи. Поэтому он, думаю, и прожил так долго.

— Но он не знал, что один из наемников засел на дереве у него над головой?

— Нет, — улыбнулась жрица. — Только он зарядил свой арбалет за несколько минут до того и держал его наготове, когда тот человек прыгнул. Говорю тебе — это неосознанный дар.

— Я уж думал, что сейчас ты ему все расскажешь.

Она покачала головой:

— Я все еще надеюсь, что в этом не будет нужды. Возможно, мы успеем завершить свою миссию до того, как они найдут нас.

— Ты в это веришь?

— Хочу верить.

— Я тоже, Устарте. Но времени мало, а мы до сих пор не нашли путь. Я просмотрел двести томов, Мениас и Корвидал — никак не меньше, и нам осталось еще больше тысячи. Не кажется ли тебе, что эти люди давно забыли правду о Куан-Хадоре?

— Полностью забыть они не могли. Даже название этого места осталось прежним. Нам встречались упоминания о демонах, чудовищах и героях, которые с ними сражались. Эти истории очень отрывочны, но где-то должен быть ключ.

— Как скоро Врата начнут открываться? — спросил он.

— Счет идет скорее на дни, чем на недели. Но обитатели тумана уже здесь. Серый Человек учуял их зло.

— И теперь здесь будут умирать, — печально сказал Приал.

— Да. Но мы должны продолжать свои розыски, не теряя надежды.

— Я уже теряю ее, Устарте. Сколько миров должно пасть на наших глазах, прежде чем мы признаем, что не в силах спасти их?

Жрица со вздохом поднялась со стула, прошелестев тяжелыми шелками.

— Этот самый мир уже победил их три тысячи лет назад. И отогнал их назад, за Врата. Их побили, несмотря на их волшебство, несмотря на силу союзников, которых они привели с собой. Даже криаз-норы не спасли их.

— Пять лет мы ищем и ничего не можем найти, — не глядя ей в глаза, ответил Приал. — У нас в запасе, возможно, всего несколько дней. Потом они пошлют сюда Ипсиссимуса, и он почует, что мы здесь.

— Он уже тут, — тихо сказала она. Приал вздрогнул:

— Ты его видела?

— Он окутан плащом заклятия, и я не могу его видеть, но чувствую его силу. Он где-то рядом.

— Тогда нам надо бежать, пока еще можно.

— Он пока не знает, что мы здесь, Приал. У меня еще осталась кое-какая власть, и я сумею прикрыть нас.

Приал взял ее руку в перчатке и поднес к губам.

— Я знаю, Устарте, но против Ипсиссимуса тебе не выстоять. Если он еще не нашел нас, то потому лишь, что не ищет. А когда начнет, он найдет нас и убьет.

Приал задрожал, и Устарте почувствовала, как крепко сжались его пальцы. Он глубоко, со всхлипом втянул в себя воздух.

— Я спокоен. Правда спокоен. — Он отпустил ее руку, смущенный тем, что проявил слабость. — Я весь чешусь в этой одежде, — пожаловался он, расстегнул хламиду и сбросил с плеч. Устарте почесала ему спину, покрытую густым серым мехом.

Приал зажмурил карие глаза и заурчал от удовольствия. Его страх прошел, но она знала, что это ненадолго.

* * *

Кива, приближаясь к покоям Серого Человека, чувствовала напряжение и немалую злость. Несмотря на указания Норды, она дважды сбивалась с дороги и выходила из лабиринта ниже, чем нужно, каждый раз видя искомый флигель справа над собой. Наконец, взобравшись по каменной, выбитой в скале лестнице, она пришла в нужное место и задержалась у входа, удивленная тем, что перед ней предстало. Фасад жилища Нездешнего сливался с окружающей его естественной скалой и был почти невидим со стороны залива. Простое, ничем не украшенное строение совсем не походило на покои богатого человека.

Ее беспокойство усилилось. Она заявила Серому Человеку, что не станет его любовницей, между тем и дня не прошло, как он вызвал ее к себе. Гнев прошел, и Кива ощутила внезапную грусть. Она уже успела поверить, что здесь ей может быть хорошо. Ей полюбилась Норда, и другие девушки тоже отнеслись к ней по-дружески. Все они хорошо отзывались о старом Омри, в доме царила приятная, добрая атмосфера. «Ну что ж, лучше покончить с этим побыстрее», — подумала она и постучалась.

Серый Человек открыл дверь, одетый так же, как при первой их встрече: темные штаны, сапоги для верховой езды, рубашка из тонкой кожи. Ни колец, ни золотых цепей, ни вышивки.

— Проходи, — пригласил он.

Всю обстановку горницы составляли два обтянутых кожей стула и старый ковер. Ни единого шкафа или комода. Рядом с незатейливым камином — кучка поленьев и железная кочерга. Серый Человек прошел через комнату в заднюю дверь. Кива последовала за ним, ожидая увидеть спальню, и гнев снова окреп в ней.

На пороге она с удивлением остановилась. Это была не спальня. Левая тридцатифутовая стена, облицованная сосной, была увешана оружием: луками, арбалетами, чиадзийскими дротиками, мечами и кинжалами всякого рода — короткими, длинными, обоюдоострыми. Шесть фонарей на правой стене бросали дрожащие блики на весь этот арсенал. Повсюду стояли мишени — одни круглые, другие в виде человеческих фигур из набитой соломой одежды.

Серый Человек взял со стола арбалет, зарядил двумя стрелами, подал Киве и указал на круглую мишень футах в двадцати от нее.

— Постарайся попасть в середину.

Кива вскинула руку. Ладонь вжалась в истертый приклад, пальцы легли на два бронзовых курка. Во время охоты на голубей она усвоила, что центр тяжести у этого оружия помещается впереди и при нажатии на курки арбалет слегка клюет вниз. Учитывая это, она выпустила обе стрелы, и обе вонзились в красное яблочко мишени. Серый Человек молча забрал у нее арбалет, выдернул стрелы и вручил ей два метательных ножа в форме ромба, около четырех дюймов в длину. Рукояток у них не было, но в металле имелись желобки для захвата.

— Осторожнее, — предупредил Серый Человек, — они очень острые. — Кива взяла один из клинков — он оказался тяжелее, чем она ожидала. — Здесь важны не только направление и скорость, но и вращение. Нож должен попасть в мишень острием вперед. — Он указал на ближайшее соломенное чучело. — Бросай в него.

— Куда?

— В горло.

Кива метнула нож. Он попал чучелу в горло тупым концом и отскочил прочь.

— Теперь я поняла, в чем дело, — сказала она. — Можно еще раз?

Серый Человек подал ей второй нож. Теперь клинок воткнулся чучелу в подбородок.

— А, чтоб тебе! — выругалась Кива.

— Неплохо, — усмехнулся Серый Человек. — У тебя верный глаз и отличная координация. Это редко встречается.

— Вы хотите сказать — у женщин?

— У кого угодно. — Он вынул из чучела нож, подобрал с пола другой и вернулся к ней. — Стань спиной к мишени. — Кива повиновалась, и он подал ей клинок. — По моей команде повернись и бросай, целясь в грудь. — Он отступил назад и тихо отдал приказ: — Давай!

Кива резко обернулась. Нож, пролетев по воздуху, отскочил от плеча мишени и стукнулся о дальнюю стену, выбив искры из камня.

— Еще раз. — Он дал ей второй клинок. На этот раз нож попал — снова в плечо, но уже ближе к груди.

— Зачем мы все это делаем? — спросила она.

— Потому что у нас это получается, — с улыбкой ответил Серый Человек. — Ты очень талантлива. Немного потрудиться — и ты станешь лучшей из лучших.

— Была охота бросать ножи всю свою жизнь!

— Ты говорила, что не знаешь никакого ремесла, но хотела бы научиться. Меткие стрелки зарабатывают хорошие деньги на ярмарках. Только один человек из ста способен сбить трех голубей четырьмя выстрелами из незнакомого оружия, и только один из тысячи может это сделать без какой бы то ни было подготовки. Словом, ты, как и я, — урод от рождения. Ум и тело у тебя в полной гармонии. Прикидка расстояния, соблюдение равновесия, сила броска — все это требует точного расчета. Одни учатся этому всю жизнь, другие схватывают на лету.

— Но в грудь-то я так и не попала.

— Полробуй еше раз. — Он подобрал упавший нож

Кива снова повернулась и метнула клинок в мишень.

— Прямо в сердце. Можешь мне верить — стоит только поучиться, и тебе не будет равных.

— Не знаю, хочу ли я учиться владеть оружием. Ненавижу вояк: все они заносчивы и жестоки.

Серый Человек вынул ножи из мишени, протер мягкой тканью и спрятал в ножны из черной кожи.

— Когда-то я был крестьянином и души не чаял в женщине, с которой жил. У нас были трое детей: мальчик семи лет и две маленькие девочки. Однажды, когда я был на охоте, к нам домой нагрянули солдаты, девятнадцать человек. Наемники, искавшие себе занятия между войнами. — Он помолчал немного. — Я редко рассказываю об этом, Кива, но сегодня это снова ожило. Они привязали мою Тану к кровати, а некоторое время спустя убили ее. И детей моих тоже убили, а потом уехали. Уходя утром из дому, я слышал смех. Жена с сыном играли в пятнашки на лугу, а девочки спали в своей колыбели. Когда я вернулся, меня встретили тишина и кровь на стенах. Поэтому я ненавижу вояк не меньше, чем ты.

Его лицо, неестественно спокойное, не выдавало страстей, которые, как догадывалась Кива, бушевали внутри.

— И тогда вы стали охотником на людей, — сказала она. Серый Человек пропустил ее реплику мимо ушей.

— Я это к тому, что злые люди будут всегда — так же как добрые и сострадательные. Это не зависит от того, захочешь ты развить свой талант или нет. Мир — беспокойное, опасное место. Но он был бы еще хуже, если бы оружием учились владеть только дурные люди.

— А ваша жена умела владеть оружием?

— Нет. Предупреждая твой следующий вопрос, скажу, что будь она даже лучшей в стране лучницей, это бы ей не помогло. Девятнадцать головорезов ее бы все равно одолели, и дело кончилось бы тем же.

— Вы разыскали их, Серый Человек? — тихо спросила Кива.

— Да. На это ушло много лет — за это время одни из них сотворили еще немало гнусных дел, другие женились, занялись делом, завели собственные семьи. Но я всех их нашел. Всех до единого.

В комнате стало тихо, воздух словно сгустился. Серый Человек смотрел куда-то вдаль с бесконечной печалью. В этот миг Кива поняла, почему его мрачное жилище устроено в стороне от беломраморного дворца. У Серого Человека нет дома, ибо дом его сердца рухнул давным-давно. Обведя взглядом соломенные чучела и оружие на стене, она встретилась с ним глазами.

— Я не хочу учиться этому ремеслу. Простите, что разочаровала вас.

— Люди давно перестали разочаровывать меня, Кива Тальяна, — с грустной улыбкой ответил он. — Но позволь спросить тебя: что ты чувствовала, когда убивала вожака наемников?

— Я не хочу говорить об этом.

— Понимаю.

— Неужели? Вы так долго убивали людей, что меня бы это удивило. — Осознав, что слетело у нее с языка, Кива покраснела. — Простите, если это прозвучало неуважительно, Серый Человек. Я не хотела. Вы спасли мне жизнь, я навсегда останусь вашей должницей. Я только хотела сказать, что не пожелала бы заново испытать то, что чувствовала, убивая Камрана. Я могла бы этого не делать — он все равно умирал. Я причинила ему чуть больше мучений, только и всего. Будь у меня возможность вернуть все назад, я просто ушла бы прочь. Меня печалит и злит, что на эти несколько мгновений я позволила его злу запятнать и меня. Стала такой же, как он. Понимаете?

— Я понял это задолго до твоего рождения, Кива, и уважаю твои чувства. Можешь вернуться к своим обязанностям.

Ю-ю Лиань чувствовал себя не лучшим образом. Дюжина его товарищей вела яростный спор на некотором расстоянии от него, и он старался расслышать, о чем они говорят. Язык круглоглазых он понимал с трудом, многие слова и фразы пролетали мимо, прежде чем слух успевал уловить их, а разум перевести. Он собрал все свое внимание, зная, что некоторое время спустя кто-то непременно укажет на него пальцем.

Сидя на камне с краденым мечом на коленях, бывший землекоп старался напустить на себя безмолвно-свирепый вид воина, за которого себя выдавал. В шайке он пробыл всего три дня и за это время слышал от ныне покойного вожака Рукара много заманчивого касательно жизни на большой дороге и добычи, изымаемой у проезжих купцов. Теперь Рукар пал от меча раджни, а ему, Ю-ю, за все двадцать три года жизни еще не доводилось так быстро бегать — только благодаря этому он ушел от клинков конных стражников.

По правде сказать, он немного гордился тем, что их шайку обратил в бегство чиадзе. Вот что значит настоящий раджни, а не какой-нибудь мошенник с краденым мечом. Ю-ю поежился. Лишь после шести лет обучения воин получает закаленный в крови клинок и должен еще пять лет заниматься философией, прежде чем ему разрешат пользоваться им. И лишь лучшим из лучших дозволяется носить серый кафтан с черным кушаком, как у того, кто убил Рукара. Едва увидев его, бывший в резерве Ю-ю тут же попятился и первым бросился наутек, когда конные перешли в наступление.

Рукара можно было вычеркнуть из списка живых в тот самый миг, когда раджни приблизился к нему.

— Один коротышка с мечом, — сказал кто-то, — и вы все разбегаетесь, как зайцы.

Ю-ю понял слово «зайцы» и догадался, что разоблачения ждать недолго.

— Я что-то не заметил, чтобы ты ринулся с ним сражаться, — сказал другой.

— Вы увлекли меня за собой, как бегущее стадо, — возразил первый. — Если б я тоже не побежал, меня бы растоптали.

— Я думал, у нас свой раджни есть, — вступил в разговор третий. — Куда он-то подевался, ядра Шема?

Начинается, обреченно подумал Ю-ю Лиань. Приосанившись, он обратил гневный взор к остальным.

— Да он пронесся мимо меня, точно ему задницу подпалили, — сообщил кто-то. Раздался смех.

Ю-ю медленно поднялся, махнув вправо и влево своим сверкающим двуручным мечом — грозно, как он надеялся. Затем воткнул меч в землю и выпрямился во весь рост.

— Уж не думает ли кто-то из вас, что я испугался? Может, ты? — Ю-ю прыгнул вперед и ткнул пальцем в ближнего разбойника. Тот, ошарашенный натиском, отпрянул. — Или ты? — Ответа не последовало, и Ю-ю мысленно перевел дух. — Я Ю-ю Лиань! — выкрикнул он. — Меня страшатся от Кровавой реки до Джианских морей. Я вас всех порешу!

Удивление на лицах разбойников сменилось откровенным ужасом. Ю-ю это устраивало как нельзя более. Один вскочил и бросился бежать, остальные последовали за ним, побросав свои скудные пожитки. Ю-ю засмеялся, воздел руки и прокричал им вслед:

— Зайцы!

Он думал, что разбойники сейчас остановятся, но они бежали все дальше.

«Неужто я такой страшный?» — подумал он. Должно быть, костер удачно осветил мускулы его рук и плеч. Довольный Ю-ю сжал кулаки. Десять лет земляных работ славно укрепили его торс. Жизнь воина, оказывается, не так уж и плоха. Немного похвальбы и дерзости способны творить чудеса.

И все же разбойники повели себя по меньшей мере странно. Ю-ю, прищурившись, смотрел вдаль — они и не думали возвращаться.

— Я Ю-ю Лиань, — прокричал он еще раз как можно более грозно, засмеялся и обернулся назад, где оставил свой меч.

Там тихо стоял маленький воин в сером кафтане.

Сердце у Ю-ю остановилось, и он отскочил назад, прямо в костер. С ругательством метнувшись обратно, он выхватил из земли меч и с боевым кличем замахал им над головой. Клич вышел бы куда внушительнее, если бы его голос не сорвался на пронзительный фальцет.

Раджни все так же стоял и смотрел на него, не обнажая меча. Ю-ю, свирепо глядя на него с поднятым клинком, снова заявил, на этот раз по-чиадзийски:

— Я Ю-ю Лиань.

— Я слышал, — сказал воин. — Ты что, левша?

— Левша? — растерянно повторил Ю-ю. — Нет.

— Тогда ты неправильно держишь меч. — Раджни смотрел мимо Ю-ю на юг, куда убежали разбойники.

— Ты хочешь сразиться со мной? — спросил Ю-ю.

— А ты хотел бы?

— Разве ты не за этим сюда пришел?

— Нет. Я пришел посмотреть, не замышляют ли разбойники напасть снова. Видимо, в их планы это не входит. Где ты нашел этот меч?

— Он хранится у нас в роду много поколений.

— Можно взглянуть?

Ю-ю хотел было отдать меч, но тут же снова отскочил назад и рассек им воздух.

— Обмануть меня хочешь? Не выйдет!

— Нет, не хочу, — спокойно ответил раджни. — Прощай.

Он пошел прочь, но Ю-ю крикнул:

— Постой!

Раджни остановился и оглянулся.

— Я нашел его на поле битвы, — сказал Ю-ю. — И взял себе. Владелец не возражал — у него полголовы недоставало.

— Далеко же ты ушел от дома, Ю-ю Лиань. Быть разбойником — твоя мечта?

— Нет! Я хочу быть героем. Великим бойцом. Хочу шествовать по городам и слышать, как люди говорят: «Вот он. Это сам...»

— Ясно, ясно, Ю-ю Лиань. Ну что ж, всякий путь начинается с одного шага, и ты его уже сделал. Теперь я предлагаю тебе пойти со мной. — И раджни снова зашагал прочь.

Ю-ю сунул меч в ножны, надел через плечо перевязь, схватил свой тощий мешок и побежал за ним следом.

Они прошагали в молчании около часа. Затем раджни остановился и сказал:

— За теми деревьями находится лагерь моего господина, купца Мадзе Чау. — Ю-ю молча кивнул, ожидая продолжения. — Если кто-то узнает тебя, что ты скажешь?

Ю-ю поразмыслил.

— Что я твой ученик и ты хочешь сделать из меня героя.

— Ты что, идиот?

— Нет, я землекоп.

— Зачем ты пришел в эти края? — с тяжелым вздохом спросил раджни.

— Сам не знаю, — пожал плечами Ю-ю. — Я шел на запад, а потом нашел меч и решил свернуть на северо-восток. — Ю-ю чувствовал себя неуютно под темным взглядом раджни, а тот все молчал. — А что?

— Утром поговорим, — сказал Кисуму. — Тут многое надо обдумать.

— Значит, ты берешь меня в ученики?

— Нет. Если тебя узнают, скажешь правду. Скажешь, что ты не разбойник, а просто путешествовал вместе с ними.

— А зачем я с ними путешествовал?

—Что?

— Ну, если спросят.

Раджни снова испустил тяжкий вздох.

— Скажи, что хочешь шествовать по городам и весям.

Наиболее смелые из разбойников подкрадывались к своему угасающему костру в ужасе от мысли, что раджни в сером кафтане прячется где-то здесь. Вот сейчас он выскочит и убьет их своим страшным кривым мечом. Они видели, как он развалил Рукара от плеча до пупка, выпустив ему внутренности, и не желали повторить судьбу своего вожака.

Убедившись, что раджни ушел, один из них собрал хвороста и подбросил в костер. Пламя разгорелось, стало светлее.

— Где же Ю-ю? — спросил другой, ища на земле следы борьбы.

— Должно быть, удрал, — сказал третий. — Крови нет.

По прошествии часа вокруг костра собрались девять человек — трое еще прятались где-то на равнине. Становилось холодно, редкий туман стлался по земле, клубясь, как бледный дым.

— Ты где прятался, Ким? — спросил кто-то.

— Залег в развалинах.

— Я тоже, — сказал другой. — Там, верно, когда-то было большое село.

— Город, — уточнил Ким, маленький человек с волосами песочного цвета и торчащими зубами. — Мой дед, бывало, все рассказывал о нем. О чудесах разных, демонах и чудовищах. А мы с братом лежали в кровати и тряслись со страху. — Ким засмеялся. — От этих сказок мы спать не могли, а мать ругала деда. Только на следующую ночь мы опять просили его рассказывать.

— Что ж это за место такое? — спросил сутулый, лысеющий Браги.

— Называлось оно вроде бы Гуанадор. Дед говорил, что город разрушили во время великой войны.

— А чудовища-то тут при чем? — спросил еще кто-то.

— Там были волшебники, которые повелевали сворами черных псов с железными зубами. Еще были полулюди-полумедведи восьми футов вышиной, с острыми, как сабли, когтями.

— Кто ж это ухитрился таких победить? — спросил Браги.

— Не знаю — это ведь просто сказка, — ответил Ким.

— Терпеть не могу сказки, в которых смысла нет, — не отставал Браги. — Кто-то ведь побил их?

— Да не знаю я! И дернуло же за язык.

Туман, сгущаясь, подползал к лагерю.

— Экий холод, — проворчал Браги, заворачиваясь в одеяло.

— Вечно ты ноешь, — фыркнул бритоголовый крепыш с раздвоенной бородкой.

— Чума тебя забери, Ганжа, — огрызнулся Браги.

— Он прав, — заметил кто-то. — Чертовски холодно. Этот туман прямо ледяной.

Разбойники подбросили топливо в костер и снова сели к огню, закутавшись в одеяла.

— Хуже, чем зимой, — сказал Ким.

Но когда в ночи раздался жуткий вопль, все и думать забыли о холоде. Ким с руганью выхватил меч, Ганжа — кинжал. Они всматривались во мрак за костром, но из-за тумана ничего не было видно.

— Бьюсь об заклад, это раджни явился, — прошептал Ганжа. Он вошел на несколько шагов в туман. Ким, не трогаясь с места, следил за ним.

Снова послышались какие-то звуки — очень странные. Разбойники, переглянувшись, стали подниматься.

— Какого дьявола? — прошептал кто-то. Похоже было, что чьи-то когти скребут по камню за пределами видимости.

Туман, сделавшись еще гуще, струился через костер, который шипел и стрелял искрами. Раздался отвратительный хлюпающий звук, сопровождаемый рычанием, и Ганжа попятился обратно к костру. Из огромной раны в его груди хлестала кровь. Рот был разинут в безмолвном крике. Что-то белое сомкнулось вокруг его головы и оторвало ее от туловища. Браги бросился бежать в противоположную сторону. Из тумана выросла огромная белая фигура, взмахнула когтистой рукой. Лицо Браги превратилось в фонтан багровых брызг. Когти впились ему в живот, подкинули высоко в воздух.

Ким с воплем выхватил из костра головню и принялся размахивать ею.

— Прочь! — кричал он. — Прочь!

Что-то холодное охватило его лодыжку. Он посмотрел вниз и увидел белую змею, ползущую через его сапог. Ким прыгнул прямо в костер, штаны у него загорелись. Несмотря на страшную боль, он разглядел белые фигуры, обступившие костер со всех сторон.

Тогда Ким бросил головню, вытащил кинжал, зажмурился и перерезал себе яремную жилу.

Что-то ударило его в спину, и он выпал из огня. Истекая кровью, он почувствовал, как острые зубы впились ему в бок.

И туман сомкнулся над ним

Кисуму сидел на земле, поджав ноги, прислонившись спиной к дереву. Он не спал, пребывая в медитационном трансе, освежавшем его усталые мышцы. В это состояние ему удалось войти не сразу: храп Ю-ю раздражал его, словно назойливое жужжание насекомого в жаркий день. Только благодаря многолетней выучке он сумел отогнать от себя все мысли о Ю-ю и заострить внимание. Сделав это, он одним броском послал себя в Пустоту, держась за хрупкий образ голубого цветка, сияющего в кромешно черном, беззвездном пространстве. Медленно, очень медленно он стал повторять в уме мантру раджни:

Океан и звезда —

Это я.

Крыльев нет у меня,

Но лечу.

С каждым повторением Кисуму становился все спокойнее, границы его разума ширились, кровь свободно струилась по жилам, напряжение уходило из тела. Проводя так один час ежедневно, Кисуму почти не нуждался во сне.

Но сегодня что-то и в трансе беспокоило его. Не храп Ю-ю и даже не растущий холод. Кисуму был хорошо закален против холода и жары. Состояние покоя ускользало от него, и казалось, что меч в ножнах, лежащий у него на коленях, слегка вибрирует под пальцами.

Кисуму раскрыл глаза и оглядел лагерь. Стало очень холодно, между деревьями сочился туман. Одна лошадь заржала от страха. Кисуму сделал глубокий вдох и опустил взгляд на свой меч. Овальный бронзовый эфес светился. Кисуму взялся тонкой рукой за обернутую кожей рукоять и вытащил меч из черных лакированных ножен. Клинок сиял голубым огнем, таким ярким, что больно было смотреть. Встав на ноги, раджни увидел, что краденый меч Ю-ю тоже светится.

Один из часовых внезапно испустил крик. Кисуму отшвырнул в сторону ножны и помчался через лагерь за повозку с провизией. Там никого не было, но туман продолжал подниматься, и в нем что-то хрустело. Кисуму, присев на корточки, осмотрел землю. Его пальцы коснулись чего-то мокрого, и при ярком свете меча он увидел, что это кровь.

— Проснитесь! — закричал он — Проснитесь!

В тумане что-то двигалось. Гигантская белая фигура мелькнула перед Кисуму и тут же исчезла. Туман клубился вокруг его ног, пронизывая леденящим холодом, Кисуму безотчетно отскочил назад, рубанув мечом сверху вниз. Как только меч коснулся тумана, в воздухе с треском и шипением сверкнула голубая молния, рядом послышался низкий гневный рык. Кисуму, прыгнув вперед, пронзил туман мечом. Голубая молния сверкнула снова, по лагерю прокатился гром.

Откуда-то слева завопил другой часовой. Кисуму оглянулся. Ю-ю Лиань сплеча рубил туман, и его меч тоже сверкал молниями. Часовой лежал на земле у самой опушки леса, что-то белое, обвившись вокруг его ног, тащило его за деревья. Кисуму бросился к нему. Часовой вопил что есть мочи. Подбежав ближе, Кисуму увидел, что его лодыжку захлестнуло нечто, похожее на хвост огромного белого червя. Кисуму рубанул по этому хвосту. Возникший рядом Ю-ю с пронзительным криком грохнул по червю своим клинком. Часовой, освободившись, отполз обратно, а червь скользнул в туман.

Ю-ю с боевым кличем устремился в погоню, но Кисуму ухватил его за ворот волчьего кожуха и удержал на месте. Ю-ю, потеряв равновесие, брякнулся наземь.

— Останься тут, — спокойно сказал Кисуму.

— Мог бы просто сказать, — проворчал Ю-ю, потирая ушибленный зад.

Кисуму отступил на середину лагеря. Все охранники и носильщики уже собрались там, в ужасе пяля глаза на туман, где что-то щелкало и постукивало.

Туман взвился вверх.

Кисуму ткнул в него мечом. Голубая молния сверкнула снова, и из клубящейся мглы раздался жуткий, исполненный боли вой.

— Что это? — спросил Ю-ю, занеся свой меч. Кисуму не ответил. Две лошади с визгом упали.

— Стой тут и отгоняй туман, — велел Кисуму и побежал через поляну. Туман раздался перед ним, слева что-то шевельнулось. Кисуму упал, откатился вправо, тут же вскочил. Длинная когтистая лапа метнулась к его лицу. Кисуму отшатнулся и отсек ее своим сияющим мечом. Послышался вой, и на миг он увидел страшную морду с огромными красными глазами навыкате и кривыми клыками. Морда мелькнула и пропала в тумане.

Небо светлело, туман откатывался в лес.

Вскоре над горами взошло солнце, и воцарился покой. Две лошади лежали мертвые, со вспоротыми животами. От пропавшего часового не осталось и следа.

С восходом солнца меч Кисуму погас, сталь приобрела свой обычный серебристый блеск.

На земле у его ног дергалась отрубленная когтистая лапа. Как только солнце коснулось ее, она почернела, задымилась, и повалил смрад.

Кисуму зашагал обратно. Ю-ю, присоединившись к нему, весело заметил:

— Кто бы они ни были, с двумя раджни им не сладить.

Мадзе Чау откинул полог шатра и вышел наружу.

— В чем дело? Что за шум?

— На нас напали, — ответил Кисуму. — Мы потеряли одного человека и двух лошадей.

— Разбойники вернулись?

— Нет, не разбойники. Я думаю, нам нужно поскорее убираться отсюда.

— Как скажешь, раджни. — Мадзе Чау воззрился на Ю-ю — А это еще кто такой?

— Я Ю-ю Лиань, и я тоже сражался с демонами. — Он вскинул меч и выпятил грудь. — Когда демоны явились, мы ринулись...

— Стой! — Мадзе Чау поднял руку, и Ю-ю умолк. — Стой тихо и молчи. — Купец повернулся к Кисуму: — Мы с тобой продолжим этот разговор в носилках, когда тронемся в путь.

Бросив недовольный взгляд на Ю-ю, старик скрылся в шатре. Кисуму двинулся дальше, Ю-ю побежал за ним.

— Не знал, что эти мечи могут так светиться.

— Я тоже не знал, — сказал раджни

— А я думал, ты объяснишь мне, в чем тут дело. Мы с тобой пара хоть куда, верно?

Кисуму подумалось, что Ю-ю послан ему в наказание за какой-то великий грех, совершенный в прошлой жизни. Взглянув на бородатую физиономию, раджни без единого слова зашагал прочь.

— Хоть куда, — повторил Ю-ю.

От сгоревшей лапы не осталось и следа, но на опушке Кисуму обнаружил множество отпечатков трехпалых когтистых ног. Лю, молодой капитан стражи, подошел к нему, боязливо поглядывая на лес.

— Ваш ученик сказал, что это были демоны.

— Он не мой ученик

— Виноват. Но вы тоже так думаете?

— С демонами мне до сих пор встречаться не приходилось. Поговорим об этом потом, когда выберемся из этого леса.

— Да, господин. Кто бы они ни были, большая удача, что ваш друг оказался здесь со своим сияющим мечом.

— Он мне не друг, но нам действительно повезло.

Мадзе Чау, задернув шелковые занавески паланкина, спросил:

— Так значит, демоны?

— Другого объяснения я придумать не могу, — ответил Кисуму. — Я отрубил одному лапу, но на солнце она тут же сгорела.

— Не слыхал, чтобы демоны водились в этой части света, однако мои познания о Кайдоре ограничены. Мой клиент тоже не упомянул о них, приглашая меня сюда. — Мадзе Чау задумался. Однажды он воспользовался услугами колдуна и вызвал демона, чтобы убить своего делового соперника. Наутро соперника нашли с вырванным сердцем. Мадзе Чау так и не узнал, кто совершил это — потусторонние силы или обыкновенный убийца, нанятый колдуном. Самого колдуна два года спустя посадили на кол после неудавшегося покушения на готирского императора. Говорили, что в императорском дворце появился рогатый демон и убил нескольких часовых. Может быть, теперь кто-то из многочисленных конкурентов Мадзе тоже нанял колдуна, чтобы тот напустил на него этих тварей? Мадзе почти сразу же отказался от этой мысли. Погибший часовой стоял на дальнем конце лагеря, в противоположной стороне от хозяйского шатра, и лошади помешались там же. Если бы заклятие было направлено против Мадзе Чау, оно сосредоточилось бы на шатре, где он спал. Стало быть, это просто случай, но весьма тревожный. — Лю сказал мне, что твой меч сиял, как яркая луна. Никогда прежде о таком не слышал. Разве у вас, раджни, мечи волшебные?

— Если и так, мне об этом ничего не известно.

— И ты не можешь этого объяснить?

— Ритуалы раджни берут начало из древних времен. На каждый меч накладывается сто сорок четыре заклятия. Благословляется железо перед плавкой, благословляется сталь, и носящий священный сан оружейник закаляет ее своей кровью после трех дней поста и молитвы. Наконец, меч возлагают на алтарь храма в Ри-ашоне, и все монахи собираются в этой величайшей из святынь, чтобы дать клинку имя и последнее благословение. Таких мечей, как у раджни, больше нет на свете. Никто не помнит происхождения многих заклинаний, и произносятся они на языке, которого не понимают более даже изрекающие их священники.

Мадзе Чау выслушал Кисуму молча. Это была самая длинная речь, которую когда-либо произносил обычно лаконичный раджни.

— Я не знаток в военном деле, — сказал наконец Мадзе, — но мне кажется, что мечи раджни издревле предназначались не для сражений с простыми смертными. Почему бы иначе они проявили магические свойства, когда демоны оказались рядом?

— Согласен, — кивнул Кисуму. — Я должен поразмыслить над этим.

— Может быть, ты тем временем объяснишь, откуда взялся этот громогласный олух в вонючей волчьей шкуре?

— Он землекоп, — невозмутимо сообщил Кисуму.

— Так нашему спасению способствовал землекоп?

— С краденым мечом раджни, — кивнул Кисуму.

— Где же ты его отыскал? — осведомился купец, глядя в глаза воину.

— Он был в числе разбойников, напавших на нас. Когда я пришел в их лагерь, все прочие разбежались, а он остался.

— Почему ты не убил его?

— Из-за меча.

— Ты испугался? — От удивления Мадзе Чау на миг забыл о хороших манерах.

Кисуму как будто ничуть не оскорбился таким вопросом.

— Нет, не испугался. Дело в том, что когда раджни умирает, его меч умирает вместе с ним. Ломается или дает трещину. Меч связан с душой своего владельца и уходит с ним в иной мир.

— Может быть, твой приятель украл его у живого раджни, который теперь его ищет?

— Нет. Ю-ю не солгал, говоря, что снял его с тела мертвого раджни. Я знал бы. Я думаю, меч сам избрал его. И привел сначала в эту страну, а потом и в наш лагерь.

— Ты веришь, что мечи обладают разумом?

— Я не могу вам этого объяснить, Мадзе Чау. Я сам начал это понимать лишь после шести трудных лет учения. Скажу как сумею. Вы давно спрашиваете, почему я согласился сопровождать вас. Вы пришли ко мне, потому что вам сказали, что я лучше всех, однако не ожидали, что я соглашусь покинуть Чиадзе. Не так ли?

— Так, — подтвердил Мадзе Чау.

— В то время у меня было много предложений. Как меня учили, я пошел в священное место и сел там, держа меч на коленях и ожидая указаний Всемогущего. Когда мой разум очистился от всех желаний, я стал размышлять о полученных мною предложениях. Дойдя до вашего, я почувствовал, как меч в моих руках потеплел, и понял, что должен отправиться в Кайдор.

— Значит, меч стремится туда, где опаснее?

— Возможно. Но я думаю, он просто показывает раджни волю Всемогущего.

— А эта воля неуклонно ведет тебя навстречу Злу?

— Да.

— Неутешительно. — Мадзе Чау решил, что с него довольно. Он не любил всякого рода волнений, а это путешествие оказалось чревато слишком многими событиями. А теперь выясняется, что само присутствие Кисуму сулит им новые приключения.

Выбросив из головы мысли о демонах и мечах, Мадзе Чау закрыл глаза и представил себе свой сад с ароматными цветущими деревьями. Эта мирная картина успокоила его.

Но тут у самых носилок землекоп затянул своим громким, ужасным, фальшивым голосом какую-то гнусную песню. Мадзе Чау мигом открыл глаза. Песня на грубом северном диалекте повествовала о прелестях и буйной телесной растительности доступных женщин.

У Мадзе Чау закололо за левым глазом.

Кисуму позвонил в колокольчик, носилки плавно остановились. Раджни открыл дверцу, соскочил наземь, и песня оборвалась.

— Так ведь там дальше самое смешное, — огорченно заявил громогласный олух.

Лалития была не из тех женщин, которых легко удивить. Уже к четырнадцати годам она знала о мужчинах все, что стоит знать, а ее способность удивляться истощилась задолго до этого. Осиротевшая и очутившаяся на улицах столицы в восемь лет, она научилась воровать, попрошайничать, убегать, прятаться. Ночуя под причалами в гавани, она иногда видела, как грабители волокут свои жертвы к воде, закалывают их и бросают трупы в море. Она слышала, как дешевые трактирные шлюхи обслуживают своих клиентов. Она наблюдала, как городские стражники собирают дань с этих женщин, а потом пользуются ими бесплатно.

Рыжеволосая девочка училась быстро. В двенадцать лет она уже возглавляла шайку юных карманников; они орудовали на рыночных площадях и платили страже десятую долю своих доходов, чтобы их не трогали.

Два года Лалития — Рыжая Хитрюга, как ее тогда звали, — копила свои заработки, пряча деньги в только ей известных местах. В свободное время она прогуливалась по темным улицам, подглядывая за богачами, пирующими в лучших тавернах города, и перенимала манеру поведения и разговора знатных дам, их томную грацию и скучающий вид, который они напускали на себя в обществе мужчин. Эти дамы держались всегда очень прямо, а двигались медленно, плавно и уверенно. Солнце никогда не прикасалось к их молочно-белой коже. Летом они носили широкополые шляпы с тонкими, как паутинка, вуалями. Рыжая Хитрюга смотрела в оба, впитывала и запоминала.

В четырнадцать лет удача изменила ей. Убегая от купца, у которого только что срезала кошелек, она поскользнулась на каком-то гнилье и растянулась на булыжнике. Купец поймал ее и держал, пока не явилась стража.

«На этот раз ничего не выйдет, Рыжик, — сказал ей один из солдат. — Ты обокрала Ваниса, а он важная птица».

Судья приговорил ее к двенадцати годам заключения. Она отсидела три из них в кишащей крысами тюрьме, а потом ее вдруг вызвали к начальнику, молодому офицеру по имени Арик. Стройный, с холодными глазами и слегка порочным лицом, он был по-своему красив.

«Я видел, как ты прогуливалась нынче утром у дальней стены, — сказал он семнадцатилетней узнице. — Ты не похожа на простолюдинку».

Рыжая Хитрюга использовала положенное ей прогулочное время для упражнений в манерах, которые переняла у столичных дам.

«Подойди поближе, дай на себя посмотреть, — велел он. Она подошла, и он отшатнулся. — Да у тебя вши». — «И блохи тоже, — хрипловатым шепотком ответила она. — Боюсь, моя ванна неисправна. Не пришлете ли слугу починить ее?» — «Разумеется, сударыня, — ухмыльнулся он. — Вам бы следовало раньше обратиться ко мне с этой безделицей». — «Да, следовало бы, — протянула она, приняв томную позу, — но я, право же, так занята».

Арик позвал стражника и велел препроводить ее обратно в камеру. Час спустя за ней пришли два солдата. Ее провели через всю тюрьму в крыло, где квартировал Арик. В купальном помещении стояла бронзовая ванна, доверху наполненная душистой мыльной водой. Рядом ждали две женщины-заключенные. Солдаты приказали Лалитии раздеться. Она скинула с себя грязное платье и села в ванну. Одна из женщин принялась отмывать ее рыжие волосы, другая скребла мочалкой кожу. Это было чудесно, и Рыжая Хитрюга блаженно зажмурилась, расслабляясь.

После омовения ей просушили, расчесали и заплели волосы, надели на нее бледно-зеленое атласное платье.

«Ты не привыкай к этому, милка, — сказала ей на ухо толстуха банщица. — У него девки больше недели не держатся — быстро надоедают».

Рыжая Хитрюга продержалась год, а в восемнадцать ее помиловали вчистую. Арик поначалу забавлялся ею, а потом начал обучать ее более сложным тонкостям благородного поведения. Свое помилование она вполне заслужила, ибо плотские желания Арика были весьма разнообразны и порой причиняли боль. В обмен на свою свободу она стала развлекать мужчин, приятелей, которым Арик хотел угодить, соперников, которых он желал использовать, врагов, которых он хотел уничтожить. В последующие годы Лалития, как стала именоваться Рыжая Хитрюга, обнаружила, что мужчины раскрывают свои тайны с большой легкостью. Возбуждение действовало на их языки и мозги с равным успехом. Умные и блестящие мужи становились детьми, жаждущими ей понравиться. Желая прихвастнуть, они выбалтывали ей самое сокровенное. Глупцы!