29

Нои-Хазизатра чувствовал себя очень неловко на лошади, которую одолжил ему Скейс. Он никогда не любил ездить верхом и, трясясь в седле на каждом склоне, закрывал глаза и молился, а к горлу ему подступала тошнота.

— Нет, я предпочту корабль в бурю этому… этой твари. Шэнноу засмеялся:

— Я видывал мешки с морковью, у которых посадка была много лучше. Не сжимай ей бока икрами, только коленями, а ниже ноги пусть висят свободно. И, спускаясь с холма, держи ее голову повыше.

— У меня хребет вот-вот рассыплется, — проворчал Нои.

— Расслабься! Сиди в седле свободнее. Клянусь Небом, я еще не видел наездника хуже! Ты внушаешь страх кобыле.

— А она мне, — сказал Нои.

Они ехали по широкой равнине, оставив фургоны далеко позади. Солнце было затянуто тучами, и впереди висели косые полосы дождя.

Перед полуднем Шэнноу увидел одинокого всадника, ехавшего к ним навстречу. Он остановил коня и достал зрительную трубку. Сначала он решил, что это старик — волосы у него были совсем белыми, но когда он навел трубку поточнее, то убедился в своей ошибке. Всадник был молод, Его одежда состояла из серебряно-черной туники, темных гетр и высоких сапог для верховой езды. Шэнноу передал трубку Нои, и корабельный мастер выругался:

— Один из вышколенных убийц Пендаррика. Их называют Охотниками. Он ищет меня, Шэнноу. Лучше уезжай подальше.

— От одного человека, Нои?

— Пусть так, но с такими, как он, не стоит встречаться даже с глазу на глаз. Их растят в военных стойлах. Они дерутся и убивают друг друга с самого нежного возраста. В них развивают силу, быстроту и выносливость, и не существует воинов, равных им. Поверь мне, Шэнноу, и уезжай, пока еще есть время! Прошу тебя! Я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось.

— Разделяю твое желание, мой друг, — кивнул Шэнноу, не спуская глаз с приближающегося всадника.

Родьюл улыбнулся, разглядев поджидающих его людей. Да, награда его будет велика! Ведь второй всадник — предатель Нои-Хазизатра, пророк Единого Бога, человек, осуждающий насилие. Вот только одно: убить его прямо тут или доставить на суд Пендаррика?

Он остановился шагах в двадцати от них.

— Йон Шэнноу, царь царей отдал повеление о твоей смерти. Я — Родьюл, Охотник. Хочешь ли сказать что-либо, прежде чем умрешь?

— Нет, — сказал Шэнноу, плавным движением достал пистолет и выстрелом вышиб Родьюла из седла. Атлант тяжело ударился о землю. Грудь ему разрывала страшная боль. Он попытался вытащить пистолет, но Шэнноу подъехал ближе, и вторая пуля разнесла его череп.

— Хронос! — воскликнул Нои. — Не могу поверить!

— Вот и он не мог, — сказал Шэнноу. — Едем.

— Но… как же труп?

— Именно для этого Бог и создал стервятников, — ответил Шэнноу, пуская жеребца рысцой.

В двух милях оттуда Магеллас открыл глаза и испустил басистый смешок.

— О радость! — сказал он. Линдьян убрал свой Камень в кисет и покачал годовой, но Магеллас снова весело рассмеялся. — Чего бы я не отдал, лишь бы увидеть то, что произошло! Титул сатрапа Аккадии? И его, и еще десяток сатрапий. Ты разглядел выражение лица Родьюла, когда Шэнноу выстрелил? Что могло быть чудеснее? Шэнноу, я у тебя в долгу. Я буду зажигать свечи твоей душе в течение тысячи лет. О Велиал! Как я хотел бы увидеть это еще раз!

— Твое горе о погибшем брате очень трогательно, — сказал Линдьян, — но я все-таки не понимаю, как это произошло.

— Потому что ты смотрел на Родьюла. А я его не перевариваю… не переваривал. Поэтому следил за Шэнноу. Он вытащил пистолет, еще не договорив, и так плавно, что Родьюл слишком поздно понял, какая опасность ему угрожает.

— Но ведь Родьюл должен был знать, что Шэнноу будет сопротивляться?

— Разумеется. Но тут всего важнее поймать момент. Он задал Шэнноу вопрос и ждал ответа. Сколько раз и ты и я поступали так же? Это не играло роли, потому что нашим оружием были мечи и кинжалы. Но эти пистолеты… они допускают внезапность. Родьюл ждал переговоров, тревоги, страха… даже просьб о пощаде или попытки бежать. А Шэнноу всего лишь убил его.

Линдьян кивнул:

— Ты это предвидел, верно? Ты именно этого и ожидал?

— Да, но результат превзошел самые радужные мои надежды. Все дело в пистолетах, Линдьян. Мы можем без труда освоиться с их употреблением, но не с теми переменами, которые они вносят один на один. Вот это-то я и пытался сказать раньше. Меч, копье или булава превращают бой в своего рода ритуал. Противники примериваются друг к другу, ищут слабины в защите, рискуют жизнью, прибегая к хитрым приемам. И все это требует времени. А пистолет? Достаточно одного биения сердца, чтобы человек превратился в труп. Шэнноу понимает это. Он всю свою жизнь имел дело с таким оружием. Оно не требует ни ритуалов, ни понятий о чести. Враг существует для того, чтобы застрелить его и забыть. Он не будет зажигать свечей душе Родьюла.

— Так как же мы сразимся с ним? Убивать его из засады нам запрещено. Нам придется сойтись с ним лицом к лицу.

— Он выдаст нам свои слабости, Линдьян. Сегодня ночью мы войдем в его сны, и они Дадут нам ключ к нему.

Шэнноу и Нои устроились на ночлег с подветренной стороны холма. Иерусалимец все время молчал, а потом отошел и сел в стороне от своего спутника, глядя на город, который им предстояло посетить утром. Настроение у него было мрачным и печальным. Давным-давно он сказал Донне Тейбард: «Каждая смерть умаляет меня, госпожа». Но остается ли это правдой и сейчас? Казнь Веббера была первой — невооруженного человека он заставил встать, унизил перед всеми и пристрелил. Ну а человек в толпе ничего не сделал, только возразил — и за это тоже упал мертвым.

Чем ты теперь отличаешься от разбойника, Шэнноу? — Ответа не было. Он старел, стал медлительней и больше полагался на опыт, чем на быстроту. Хуже того: он подогнал себя под славу, которая шла о нем, и допустил, чтобы ужас перед легендой вынуждал более робких людей уступать его воле.

— Ради чего? — прошептал он. — Разве мир стал лучше? Разве Иерусалим стал ближе?

Он подумал о беловолосом голодом человеке, который встретился с ними. Был ли это поединок? Нет, это было убийство. Молодому воину не оставалось ни единого шанса. Можно было бы подождать и встретиться с ним на равных… Но зачем благородство? Честная игра?

"А почему бы и нет? Прежде ты верил в такие добродетели».

Он протер усталые глаза, и тут к нему подошел Нои.

— Вам хочется побыть одному?

— Я буду один, останетесь вы со мной или нет. Но садитесь.

— Говорите, Шэнноу. Пусть слова очистят душу от желчи.

— Желчи во мне нет. Я думал об Охотнике.

— Понимаю. Его звали Родьюл, и он убил очень многих. Меня удивила легкость, с какой вы отправили его в могилу.

— Да, это было легко. С ними со всеми легко.

— И все-таки это вас тревожит?

— Иногда. По ночам. Когда-то я убил ребенка, оборвал его жизнь по ошибке. Он тревожит меня. Он преследует меня в моих снах. Я убил столько людей, и это становится таким легким!

— Бог создал человека не для одиночества. Подумайте над этим, Шэнноу.

— По-вашему, я не думал? Один раз я попытался, но еще до того, как я ее потерял, мне стало ясно, что это не для меня. Я не создан для счастья. Меня терзает неискупимая вина перед этим ребенком, Нои!

— Это не вина, мой друг. А горе. И тут есть разница. Я не хотел бы обладать вашим искусством, но тем не менее оно необходимо. В моем собственном времени у границ моей страны обитали дикие племена. Они устраивали набеги и убивали. Пендаррик их уничтожил, и мы все начали спать спокойнее. До тех пор, пока человек остается охотником-убийцей, будет существовать нужда в воинах вроде вас. Я могу носить свои белые одежды и молиться без тревог. Зло облекается в черное. Но всегда нужны серые всадники, чтобы охранять границу между добром и злом.

— Мы играем словами, Нои. Серый цвет лишь более светлый оттенок черного.

— Или более темный оттенок белого. Вы чужды злу, Шэнноу. Вас томят сомнения в себе. И это вас спасает. Вот в чем опасность для Пастыря. У него нет сомнений — поэтому он способен сотворить страшное зло. Вот что стало причиной падения Пендаррика. Нет, вы в полной безопасности, Серый Всадник.

— В безопасности? Кто может надеяться на безопасность?

— Тот, кто ходит с Богом. Давно ли вы искали Его слово в вашей Библии?

— Слишком давно.

Нои протянул Шэнноу его Библию в кожаном переплете.

— Божьему человеку не может угрожать одиночество. Шэнноу взял Библию.

— Возможно, мне следовало посвятить свою жизнь молитвам.

— Вы пошли по уготованному вам пути. Бог использует и воинов, и священнослужителей. Не нам судить о его помыслах. Почитайте, а потом усните. Я помолюсь о вас, Шэнноу.

— Помолитесь о мертвых, мой друг.

Когда конь взвился на дыбы и был убит, Шэнноу спрыгнул с седла, больно ударился о землю, перекатился и встал на колени с пистолетами в руках. Грохот выстрелов, вопли напавших на него замерли. Шорох сзади! Шэнноу извернулся и спустил курок. Мальчика швырнуло в траву. Затявкал щенок, подбежал к мальчику и облизал его мертвое лицо.

— Какой ты мерзкий человек! — раздался голос. Шэнноу заморгал и обернулся. Совсем рядом стояли два молодых человека, Белые волосы, холодные глаза, — Это была случайность, — сказал Шэнноу. — На меня напали… Я не понял.

— Убийца детей, Линдьян. Как нам с ним поступить?

— Он заслуживает смерти, — ответил боле щуплый из двоих. — Тут и вопроса быть не может.

— Я не хотел убивать этого ребенка, — повторил Шэнноу.

Высокий в серебряно-черной тунике шагнул вперед.

Его рука замерла над рукояткой пистолета.

— Царь царей отдал повеление о твоей смерти. Йон Шэнноу. Хочешь ли сказать что-либо прежде, чем умрешь.

— Нет, — сказал Шэнноу, плавным движением доставая пистолет.

Пуля ударила его в грудь. Немыслимая боль, пистолет выпал из подергивающихся пальцев. Он рухнул на колени.

— Не следует дважды прибегать к одной и той же хитрости, старик, — прошептал его убийца.

Шэнноу умер…

И проснулся рядом с костром на склоне холма. Рядом с ним крепко спал Нои. Дул холодный ночной ветер. Шэнноу подбросил хвороста в костер и снова завернулся в одеяла.

Он стоял в середине арены. А вокруг сидели убитые им люди: Саренто, Веббер, Томас, Ломаке и много-много других, чьи имена он не помнил. На золотом троне сидел, откинувшись, ребенок, по белой тунике на груди расплывалось кровавое пятно.

— Вот твои судьи. Йон Шэнноу, — произнес голос, и вперед выступил высокий беловолосый воин. — Вот души убиенных.

— Они были плохими людьми, — заявил Шэнноу. — Почему им дано право судить меня?

— А что дает тебе право судить их?

— По делам их, — ответил Взыскующий Иерусалима.

— А какое преступление совершил он? — загремел его обвинитель, показывая на залитого кровью ребенка.

— Это была неосторожность! Ошибка!

— И какую цену ты заплатил за свою ошибку. Йон Шэнноу?

— Каждый день я уплачиваю ее огнем, жгущим мне душу.

— А какую цену за этих? — крикнул воин, кивая на детей, идущих по центральному проходу. Их было больше двадцати — черных и белых, ковыляющих карапузов и младенцев, девочек и мальчиков.

— Я их не знаю. Это обман! — сказал Шэнноу.

— Они были детьми Хранителей и утонули, когда ты утопил «Титаник». Какова цена за них, Шэнноу?

— Я не плохой человек! — закричал Взыскующий Иерусалима.

— По твоим делам мы судим тебя. Шэннау увидел, что воин протянул руку к пистолету.

Рявкнул его собственный пистолет, но в тот же миг воин исчез, и пуля пронзила грудь мальчика на троне.

— О Господи, только не во второй раз! — простонал Взыскующий Иерусалима.

Его тело дернулось, и он мгновенно пробудился. По ту сторону костра сидела львица со львятами. Едва он приподнялся и сел, как львица зарычала, встала и направилась в темноту. Львята неуклюже побежали за ней. Шэнноу развел костер поярче. Проснувшийся Нои потянулся и зевнул.

— Вы хорошо поспали? — спросил он.

— Давайте свернем одеяла и поедем дальше, — ответил Шэнноу.

Как всегда, когда Пастырь хотел помолиться в одиночестве, он пошел на гору, уходящую под облака. Его путь вел через Медвежий лес, но опасности его не устрашали. Когда человек идет говорить со своим Творцом, никто и ничто не может преградить ему дорогу.

На душе у него было тяжело, ибо люди отвергли его. Именно этого и следовало ожидать — ведь такова всегда судьба пророков. Разве не были отвергнуты людьми Илия, Елисей, Самуил? Разве не отреклись они от самого сына Божьего?

Люди слабы и думают только о том, как набить живот, да о своих ничтожных нуждах.

Точь-в-точь как в монастыре, где все время молятся, а дела не делают.

"Мир полон зла, — сказал ему настоятель. — Мы должны отвратить от него наши лица и молитвами славить Господа».

"Но мир создан Богом, настоятель, и сам Иисус просил нас быть для людей тем же, чем закваска для теста».

"Нет, нас Он не просил, — ответил настоятель. — А только Своих учеников. Но сейчас Армагеддон, настали последние времена. Спасать людей поздно. Они сделали свой выбор».

Он покинул монастырь, взял бедный приход в шахтерском поселке и проповедовал в шатре-колоколе. Но там его нашел дьявол, был он взвешен на весах и найден легким. Люцифер привел на его проповедь девицу, Люцифер вложил ей в мысли плотское желание. О, он старался побороть власть плоти. Но как слаб человек!

Прихожане — не понимая ни искушений, каким он подвергался, ни внутренних его борений — изгнали его из поселка. Но он же не был ни в чем виновен! Это была Божья кара ей — то, что девица повесилась.

Пастырь покачал головой и осмотрелся, внезапно осознав, как далеко он углубился в лес. Он заметил растерзанный труп рептилии. Потом еще один. Остановив лошадь, он поглядел по сторонам. Трупы валялись повсюду. Он спешился и увидел возле куста Шаразад — ее тело было втиснуто под торчащие корни старого дуба. Оно было все в оставленных когтями рваных ранах, однако лицо ее чудом осталось нетронутым.

— Шэнноу был прав, — сказал Пастырь. — Ты правда схожа с ангелом.

Рядом с ее рукой лежал камень, весь в алых прожилках. Он поднял его — такой теплый и гладкий на ощупь! Положил в карман своего черного одеяния и сел в седло. Однако его ладони словно не хватало теплоты камня, и он опять взял его в руку.

Он ехал все вверх и вверх, пока не оказался на поляне у вершины кряжа. Там было холодно, но воздух был удивительно свежим и чистым, а небо — нестерпимо голубым. Снова спешившись, он преклонил колени в молитве.

— Отче дражайший, — начал он, — веди меня путями праведности. Возьми мое тело и душу. Покажи мне дорогу, которую мне должно пройти в трудах во имя Твое и по слову Твоему.

Камень в его руке стал горячим, его мысли затуманились.

Перед ним возникло золотое лицо, обрамленное бородой, суровое, с глазами светлыми, дышащее царственностью. Сердце Пастыря отчаянно забилось.

"Кто взывает ко мне?» — прозвучал голос в голове Пастыря.

— Я, Господи, смиреннейший из твоих слуг, — прошептал Пастырь, падая ниц и прижимая лицо к земле. Но — диво дивное! — лицо осталось перед ним, словно его глаза все еще были открыты.

"Открой передо мной свой разум», — произнес голос.

— Я не знаю как?

"Прижми Камень к груди».

Пастырь послушался. Его обволокло блаженное тепло и несколько минут убаюкивал безмятежный покои; затем теплота исчезла, и он вновь почувствовал себя одиноким.

"Ты тяжко грешил, сын мой, — сказал Пендаррик. — Как ты думаешь очиститься?»

— Я сделаю все, Господи!

"Садись на свою лошадь и поезжай на восток. Вскоре ты найдешь уцелевших… рептилий. Ты поднимешь Камень и скажешь им «Пендаррик». Тогда они будут следовать за тобой и исполнять твои приказания».

— Но они творения дьявола, Господи.

"Да, но я дам им случай спасти их души. Отправляйся в город, войди в Храм и вновь призови меня, и я укажу тебе, что делать».

— А как же Великая Блудница? Ее необходимо уничтожить!

"Не пытайся спорить со мной! — загремел Пендаррик. — В свой час я сокрушу ее. Иди в Храм, Никодим. Найди Золотые Свитки, спрятанные под алтарем».

— Но если Блудница попробует воспрепятствовать мне? «Тогда убей ее и всех ее присных».

— Да, Господи. Как повелишь. А Меч?

"Мы поговорим снова, когда ты исполнишь порученное тебе».

Лицо стало прозрачным и исчезло. Пастырь поднялся с колен.

На душе у него было легко.

Наконец-то он обрел своего Бога!

30

Вернувшись в новый дом, Бет, к великой своей радости, не нашла там никаких повреждении, оставленных землетрясением. Поля ниже все еще зияли трещинами и провалами, и упало несколько деревьев, но склон холма, который Бык выбрал для постройки ее дома, остался цел и невредим. Рыжий всадник ухмыльнулся Бет.

— Если ты скажешь: «Я же говорил!» — я проломлю тебе голову, Бык! — пригрозила Бет.

— Да чтоб я? Даже в голову не приходило! — Он привязал лошадь и помог Бет внести в дом раненого Стейнера.

— Я и сам дойду! — пробурчал Стейнер.

— Чтобы швы еще раз лопнули? Нет уж! — отрезала Бет. — А теперь придержи язык!

Бык с детьми переносили вещи с фургона, а Бет затопила железную печку и поставила томиться кастрюлю с бар-керовкой. Когда небо потемнело. Бык встал.

— Пора вернуться к менхиру Скейсу, — сказал он. — Уж конечно, там дела невпроворот. Может, вам что-нибудь привезти завтра?

— Если в городе что-то осталось, я бы не отказалась от мешочка соли.

— Привезу. И вяленого мяса тоже. Припасов, как погляжу, у вас маловато.

— У меня маловато обменной монеты, Бык. Придется взять у тебя в долг.

— Да вы не стесняйтесь, — ответил он. Она смотрела, как он вскочил на лошадь и ускакал. Потом покачала головой и позволила себе улыбнуться. Вот из него вышел бы неплохой муж, подумала она. Он заботливый, сильный и к детям привязался. Но перед улыбающимся лицом Быка возникло лицо Йона Шэнноу.

— Дурак ты, Шэнноу, дьявол тебя возьми, — прошептала Бет.

Мэри с Сэмюэлем сидели у печки. Голова Сэмюэля прижималась к стене. Глаза у него были закрыты. Бет взяла его на руки, он открыл глаза и уронил голову ей на плечо.

— Спать пора, паршивец, — сказала она, отнесла его в заднюю комнату и положила на кровать. Раздевать не стала, а только сняла с него башмаки и укутала одеялом.

Мэри вошла следом за ней.

— Я не хочу спать, мам. Можно я посижу еще немножко?

Бет посмотрела на припухшие глаза девочки.

— Можешь лечь рядом с братом, а если через час еще не уснешь, то приходи посидеть со мной.

Мэри смущенно улыбнулась, забралась под одеяло и тут же уснула крепким сном.

Бет вернулась в большую комнату подложила дров в печку и вышла на крыльцо, где Бык соорудил скамью из обтесанной до гладкости половины расколотого вдоль бревна. Она откинулась на спинку, глядя на залитую лунным светом долину. Стена рухнула почти целиком, хотя отдельные ее куски все еще торчали, точно щербатые зубы. Она вздрогнула.

— Приятная ночка, — сказал Стейнер, подходя, и сел рядом. Лицо у него было бледным, только под глазами чернели круги.

— Дурень ты! — сказала Бет.

— А вы при луне красивы, как картинка, — ответил он.

— Если не считать носа, — отрезала она. — И нечего ко мне подлизываться, Клем Стейнер. Даже позволь я, тебя это наверняка убьет.

— Пожалуй, — согласился он. Бет продолжала всматриваться в далекий горизонт, и Стейнер спросил:

— О чем вы думаете?

— О Шэнноу. Хотя тебя это никак не касается.

— Влюбились в него?

— Какой же ты настырный, Стейнер!

— Значит, да. Могли бы сделать выбор и похуже, хотя как-то не верится, что вы будете разъезжать по белу свету, ища неведомый город, которого не существует.

— Ты прав. Может, мне за тебя выйти?

— А что? Неплохая мысль, фрей Мак-Адам, — отозвался он с улыбкой. — Я ведь очень даже хороший.

— Что-то ты всегда прятал этот свет под спудом! — заметила она сердито. Он засмеялся:

— Как посмотрю, нос и вправду великоват! Бет засмеялась и расслабилась. Клем вытянул раненую ногу и начал ее растирать.

— А Шэнноу про ваше чувство знает? — спросил он негромко и очень серьезно.

Бет проглотила злобную отповедь.

— Я ему дала понять. Но он не способен измениться. Вот как ты.

— Я-то изменился, — сказал Клем. — И больше не хочу быть пистолетчиком. На дьявола мне такая слава! У меня был отец, который бил меня чем ни попадя и приговаривал, что из меня ничего путного не получится. Так, наверное, я только и делал, что старался доказать, как он ошибался. А теперь мне все равно.

— Ну, и что ты будешь делать?

— Найду хорошую жену. Буду растить детей и кукурузу.

— Значит, для тебя еще есть надежда, Клем Стейнер.

Он собирался ответить, как вдруг заметил двух всадников, направляющихся к дому.

— Странная парочка! — сказала Бет. — Взгляни-ка, в лунном свете их волосы выглядят совсем белыми.

Шэнноу не оставляла тревога. Сны расстроили его, но хуже того: с той минуты, как они поехали дальше, его не оставляло ощущение, что за ним следят. Снова и снова он поворачивался в седле и оглядывал горизонт или менял направление, спешиваясь перед гребнем каждого холма.

Теперь город был уже совсем близко, и все-таки тревожное ощущение не исчезало.

— Что вас беспокоит? — спросил Нои. — Ведь мы могли бы добраться до города уже давно.

— Сам не знаю, — признался Шэнноу. — Почему-то мне не по себе.

— Не больше, чем мне на спине этой лошади, — отозвался Нои.

Из куста впереди выскочил кролик, и пистолеты Шэнноу уже нацелились на него. Иерусалимец выругался и ударил жеребца каблуками.

Город был окружен высокой стеной, но недавние землетрясения испещрили трещинами и ее. Ворот не оказалось, но когда они въезжали в проем, Шэнноу заметил в плитах глубокие выемки, в которые некогда были вделаны петли.

— Ворота, — сообщил ему Нои, — были из дерева и бронзы с изображением львиной головы на каждой створке. А за ними начиналась улица Златокузнецов, которая вела в квартал Ваятелей. Мой дом был совсем рядом.

Прохожие на улицах останавливались и смотрели на всадников. Но без враждебности, а только с любопытством. Женщин, заметил Шэнноу, было гораздо больше, чем мужчин. Все высокие и статные. Одежда на них почти вся была из кожи, богато вышитая.

Он остановил коня.

— Я ищу Черную Госпожу, — сказал ой с поклоном, снимая шляпу.

Женщина, стоявшая ближе всех к нему, улыбнулась и указала на восток:

— Она в Высокой башне с Оширом.

— Да пребудет с вами мир Божий, — сказал ей Шэнноу.

— Закон Единого да будет вам покровом, — отозвалась она.

Копыта их лошадей цокали по каменной мостовой.

— В мое время в этот квартал никакие животные не допускались. Запах навоза не очень тешил ноздри живших тут, — сообщил Нои.

Перед ними возникло согбенное искалеченное существо, и в памяти Шэнноу молниеносно возник Шэр-ран. Его жеребец встал на дыбы, но он его успокоил ласковыми словами.

— Бедняга, — сказал Нои, когда они пустили своих лошадей дальше шагом.

Улица расширилась, превратилась в величественную, окаймленную статуями перспективу, которая, прямая как стрела, вела к высокому дворцу из белого мрамора.

— Летний дом Пендаррика, — объяснил Нои. — В него включен и Храм.

Они подъехали к колоссальной лестнице, более чем в сто шагов шириной, полого поднимающейся к гигантской арке.

— Царские ступени, — сказал Нои.

Как и перспективу, лестницу обрамляли статуи, изваянные из мрамора, — каждая с мечом и скипетром в руках. Шэнноу ударил жеребца каблуками и въехал на лестницу. Нои спешился и пошел за ним, ведя кобылу на поводу. Когда Иерусалимец поднялся к арке, из тени навстречу ему вышла стройная темнокожая женщина. И Шэнноу вспомнил минуту, когда увидел ее в первый раз — когда она уносила своего сына с остова воскрешенного и вновь погибшего «Титаника».

— Амазига? Вы — Черная Госпожа? — сказал он, сходя с седла.

— Она самая, Шэнноу. Что вы здесь делаете? — Он заметил напряжение в ее голосе. Отсутствие теплоты в ее взгляде.

— Я такой нежеланный гость?

— Здесь нет носителей зла, чтобы вы могли с ними разделаться, даю вам слово.

— Я здесь не за тем, чтобы убивать. Или вы считаете меня отпетым злодеем?

— Тогда скажите, зачем вы здесь?

Шэнноу заметил в густой тени арки у нее за спиной какое-то движение. Оттуда вышел молодой человек. Когда-то он, видимо, был удивительно красив, но теперь его лицо словно опухло, а плечи горбились. Шэнноу виновато отвел глаза от уродства юноши.

— Я задала вам вопрос, Йон Шэнноу! — сказала Амазига Арчер.

— Я приехал предупредить вас о надвигающейся опасности и еще поглядеть на Меч Божий. Но было бы приятнее поговорить не на улице, а в доме.

К арке приблизился Нои, увидел Амазигу и низко поклонился.

— Это мой спутник Нои-Хазизатра. Он из Атлантиды, Амазига, и, думаю, вам следует его выслушать.

— Идите за мной, — сказала она, повернулась на каблуках и широким шагом исчезла под аркой. Искалеченный юноша молча последовал за ней, Шэнноу и Нои шли сзади. Они оказались в большом квадратном дворе. Амазига пересекла его, обойдя круглый фонтан, и направилась дальше в огромный вестибюль. Шэнноу привязал лошадей во дворе и вошел во дворец. Там стояла мертвая тишина, и их шаги будили жутковатое эхо.

Поднявшись по высокой винтовой лестнице, они очутились в комнате, где Амазига уже сидела за столом из красного дерева, заваленным бумагами, свитками и книгами. Она выглядела моложе, чем помнилось Шэнноу, но ее глаза, казалось, были исполнены невыразимой печали.

— Говорите, Иерусалимец, а затем оставьте нас в том недолгом покое, на какой мы еще можем надеяться.

Шэнноу глубоко вздохнул, подавляя гнев. Не торопясь он рассказал ей про нападение на городок в Долине Паломника, об их бегстве за разрушившуюся стену. Он описал женщину Шаразад, рассказал о Пастыре и о том, что ее со страхом считают злой богиней. И он рассказал ей про Пендаррика. Она слушала не перебивая, но ее интерес пробудился только, когда заговорил Нои. Она задавала ему резкие вопросы, но его кроткие ответы как будто ее удовлетворили. Наконец, когда оба они умолкли, она попросила урода принести вина. Ни Шэнноу, ни Нои не посмотрели в его сторону. Едва он ушел, как Амазига впилась глазами во Взыскующего Иерусалима.

— Вы знаете, что с ним происходит?

— Он превращается во льва, — ответил Шэнноу, глядя ей прямо в глаза.

— Откуда вам это известно?

— Я повстречал человека, которого звали Шэр-ран, и с ним происходило такое же ужасное преображение. Он спас меня, оказал мне помощь, когда я в ней нуждался, исцелил мои раны.

— Что с ним случилось?

— Он умер.

— Я спросила, что с ним случилось? — гневно повторила Амазига.

— Я его убил, — ответил Шэнноу.

Ее глаза стали ледяными, и Нои похолодел от ее улыбки.

— Знакомая история, Шэнноу! В конце-то концов, много ли наберется рассказов о Иерусалимце, в которых он не убивает кого-нибудь? Сколько общин вы уничтожили за последнее время?

— Не я уничтожил вашу общину. Это сделал Саренто, когда отправил «Титаник» в плавание. Я же просто замкнул энергию Материнского Камня. Но я не стану спорить с вами, госпожа, или обсуждать мои поступки. Я продолжу поиски Меча.

— Ни в коем случае, Шэнноу! Вы не должны к нему приближаться! — Она просто шипела. — Вы не понимаете!

— Я понимаю, что врата между прошлым и настоящим должны быть закрыты. Быть может, их закроет Меч Божий. Если нет, в катастрофе, которая постигнет Атлантиду, погибнем и мы.

— Меч Божий — не спасение, которого вы ищете. Поверьте мне!

— Я уверюсь в этом только, когда увижу его, — решительно ответил Шэнноу.

Амазига подняла руку из-под стола. Она держала адский пистолет. И, взведя курок, прицелилась в Шэнноу.

— Обещайте мне не приближаться к Мечу или умрите! — крикнула она.

— Шрина! — донесся голос от двери. — Довольно! Убери пистолет.

— Ты не понимаешь, Ошир. Не вмешивайся!

— Понимаю достаточно, — ответил человеко-зверь, неуклюже подходя к столу и ставя на него серебряный поднос. Его изуродованная рука сомкнулась на пистолете и осторожно вынула оружие из ее пальцев. — Ничто из твоих рассказов об этом человеке не указывает, что он — носитель зла. Почему ты хочешь убить его?

— Куда бы он ни ехал, за ним следует Смерть. Гибель! Я это чувствую, Ошир.

Она вскочила и выбежала из комнаты. Ошир положил пистолет на стол, Шэнноу наклонился и снял затвор со взвода. Ошир с трудом опустился в кресло, в котором только что сидела Амазига. Он не спускал взгляда с Иерусалимца.

— Она измучена, Шэнноу, — сказал он. — Ей казалось, что она нашла способ исцелить меня, но это оказалось лишь временным улучшением. И теперь она должна страдать заново. Она любила моего брата Шэр-рана, а он стал зверем. Теперь… — он пожал плечами, — теперь настал мой черед. Ваш приезд привел ее в полное отчаяние. Но она соберется с силами и обдумает все, что вы ей говорили. Выпейте вина и отдохните. Я пригляжу, чтобы ваших лошадей пустили пастись на ближнем лугу, где хорошая трава. За этой дверью вы найдете кровати и одеяла.