1

К югу от Чумных Земель 2541 год от Р.Х.

Но он не умер. Когда температура упала ниже тридцати градусов, мышцы бедра вокруг пулевой раны замерзли, и дальние шпили Иерусалима расплылись, изменились, превратились в одетые снегом сосны. Его борода оледенела, толстая длинная черная куртка в лунном свете казалась совсем белой. Шэнноу покачивался в седле, стараясь вновь увидеть город, который так долго искал. Но город исчез. Конь споткнулся, правой рукой Шэнноу вцепился в луку седла, и рана в бедре отозвалась новой болью.

Он повернул вороного жеребца и начал спускаться в долину.

В его мозгу вихрем проносились лица, образы: Каритас, Руфь, Донна. Опасное путешествие через Чумные Земли и битвы с исчадиями, жуткий корабль-призрак высоко на горе. Ружья и гром выстрелов, войны и смерти.

Буран обрел новые силы, ветер хлестал Шэнноу по лицу колючими снежными хлопьями. Он не видел, куда едет, и его мысли начали блуждать. Он знал, что с каждой уходящей секундой жизнь по капле покидает его тело, но у него не осталось ни сил, ни воли продолжать борьбу.

Ему вспомнилась ферма… то, как он в первый раз увидел Донну: на пороге дома с древним арбалетом в руках. Она сочла его разбойником и боялась за свою жизнь и за жизнь своего сына, Эрика. Шэнноу не винил ее за эту ошибку. Он знал, что приходит в голову людям, когда они видят подъезжающего Иерусалимца — высокую худую фигуру в кожаной шляпе с плоскими полями, человека, Взыскующего Иерусалима, с холодными-холодными глазами, которые видели слишком много смертей и отчаяния. Люди вскакивали и долго смотрели — сначала на его ничего не выражающее лицо, а потом их взгляды притягивали пистолеты, грозное оружие Громобоя.

Но Донна Тейбард была другой. Она пригласила Шэнноу в свой дом к своему очагу, и впервые за двадцать изнурительных лет Взыскующий Иерусалима узнал счастье.

Но затем появились разбойники, зачинатели войн и, наконец, исчадия Ада. Шэнноу сражался с ними всеми ради женщины, которую любил, — и все для того, чтобы она стала женой другого.

Теперь он был вновь один, умирал на ледяной горе в не нанесенной на карту глуши. И — странно! — ему было все равно. Ветер завывал вокруг всадника и его коня, и Шэнноу припал к холке жеребца, зачарованный пением сирены-вьюги. Конь был из горного края, ему не нравились ни воющие ветры, ни жалящий снег. Теперь, лавируя между стволами, юн выбрался к подветренной стороне отрога и по оленьей тропе спустился ко входу в высокий лавовый туннель, который тянулся под древним вулканическим хребтом. Там было теплее, и жеребец трусил вперед, ощущая мертвый груз на своей шее и спине. Он тревожился — его всадник всегда безупречно держал равновесие, а команды отдавал самым легким движением поводьев.

Широкие ноздри жеребца раздулись — в них ударил запах древесного дыма. Он остановился и попятился. Железные подковы застучали по каменному полу. Перед ним возникла черная тень — в панике он вздыбился, и Шэнноу скатился с седла. Огромная рука с длинными когтями ухватила поводья, и запах льва заполнил туннель. Жеребец вновь попытался встать на дыбы, ударить копытами, подкованными железом, но его держали крепко, а мягкий басистый голос нашептывал ему что-то успокаивающее, и мягкая ладонь ласково его поглаживала. Усмиренный этим голосом, конь послушно вошел в глубокую пещеру, где в кольце плоских камней пылал костер, и спокойно позволил привязать себя к узкому выступу в дальней стене. Затем его укротитель исчез.

В туннеле за входом в пещеру застонал Шэнноу. Он попытался перекатиться на живот, но его парализовали боль и лютый холод. Открыв глаза, он увидел над собой жуткое существо. Голову и лицо обрамляла темная грива. В него вперялась пара золотисто-карих глаз. Широкий и плоский нос, рот, словно рваная рана, с острыми клыками у краев. Шэнноу, не в силах пошевельнуться, мог только смотреть на чудовище яростным взглядом.

Когтистые руки скользнули ему под спину, легко его подняли и, словно ребенка, отнесли в пещеру, а там осторожно уложили у костра. Чудовище попыталось развязать завязки толстой куртки, но широкие руки больше походили на звериные лапы и не справлялись с замерзшими узлами. Со свистом выпущенные когти рассекли кожаные ремешки, и Шэнноу почувствовал, что куртку с него осторожно снимают. Медленно, но с большой бережностью чудовище сняло с него всю промерзшую одежду и укрыло теплым одеялом.

Взыскующий Иерусалима погрузился в дремоту, и сны его были наполнены болью.

Снова он сражался с Саренто, главой Хранителей, а «Титаник» плыл по призрачному океану, и в Вавилон явился Дьявол, Но теперь Шэнноу уже не мог выйти победителем. Он боролся за жизнь в океанской воде, вливавшейся в обреченный корабль и захлестывавшей его. Он слышал крики тонущих мужчин, женщин, детей и не мог их спасти. И проснулся весь в поту — попытался сесть, но боль пронзила раненый бок, он застонал и вновь оказался во власти бредовых снов.

Он ехал к горам и вдруг услышал выстрел. Въехав на вершину холма, он увидел, как трое мужчин вытаскивают из дома во двор двух отбивающихся женщин. Шэнноу выхватил один из пистолетов, пустил жеребца рысью и под гром копыт помчался туда. Увидев его, мужчины отшвырнули женщин, двое вытащили из-за пояса кремневые пистолеты, а третий бросился на него с ножом. Он натянул поводья и поднял жеребца на дыбы. Шэнноу прицелился точно, и один разбойник с пистолетом упал. Разбойник с ножом прыгнул, но Шэнноу извернулся в седле и выстрелил в упор. Пуля впилась в лоб и в брызгах мозга и крови вышла из затылка. Третий выстрелил, и пуля, срикошетив от луки седла, впилась в бедро Шэнноу. Не обратив внимания на внезапную боль, Иерусалимец выстрелил дважды. Первая пуля ударила разбойника в плечо, закрутила его, вторая раздробила ему череп.

Во внезапно наступившей тишине Шэнноу с седла смотрел на женщин. Старшая направилась к нему, и он увидел страх в ее глазах. Из его раны сочилась кровь и капала на седло, но он выпрямился.

— Чего тебе надо от нас? — спросила она.

— Ничего, госпожа. Я только хотел помочь вам.

— Ну — сказала она, неумолимо глядя на него, — ты нам помог, и мы тебе благодарны.

Она попятилась, по-прежнему не спуская с него глаз. Он понимал, что она видит капающую кровь, но не мог… не хотел просить о помощи.

— Доброго вам дня, — сказал он, повернул коня и поехал прочь.

Девочка побежала за ним — белокурая, миловидная, хотя ее кожа была загублена жарким солнцем и тяготами работы на земле в глуши. Она подняла на него большие голубые глаза.

— Вы уж простите! — сказала она. — Моя мать боится всех мужчин. Вы уж простите нас.

— Отойди от него, кому говорю! — крикнула мать, и девочка отскочила.

Шэнноу кивнул.

— Возможно, у нее для этого есть веские причины, — сказал он. — Жалею только, что не могу остаться и помочь вам закопать эту падаль.

— Вы ранены. Дайте я вам помогу.

— Нет. Я уверен, что близко отсюда есть город. В нем белые шпили и ворота из чистого золота. Там обо мне позаботятся.

— Никаких городов тут нету, — сказали девочка.

— Я найду его, — сказал он, тронул бока жеребца каблуками и выехал со двора.

К его плечу прикоснулась рука, и он очнулся. Над ним наклонялось звериное лицо.

— Как ты себя чувствуешь? — Голос был басистый, слова произносились медленно и нечетко. Вопрос пришлось повторить еще два раза, прежде чем Шэнноу его понял. Хорошо… — Я жив… благодаря тебе. Кто ты?

Огромная чудовищная голова наклонилась набок.

— Прекрасно! Обычно меня спрашивают, ЧТО я такое, а не кто. Меня зовут Шэр-ран. А ты очень силен, раз еще не умер от такой раны.

— Пуля прошла навылет, — сказал Шэнноу. — Ты не поможешь мне сесть?

— Нет. Лежи! Я зашил раны — и ту, где пуля вошла, и ту, где она вышла. Но мои пальцы уже не те, что были раньше. Лежи спокойно, отдохни до утра. А тогда мы поговорим.

— Мой конь?

— Цел и невредим. Он было испугался меня, но теперь мы понимаем друг друга. Я дал ему зерна из твоих седельных сумок. Спи, человек!

Шэнноу расслабился, убрал руку под одеяло и потрогал рану на правом бедре. Ощутил тугость швов и грубость узлов. Крови не было, но его тревожили волокна куртки, вогнанные в рану. Именно они убивали чаще пуль, вызывая гангрену и заражение крови.

— Рана чистая, — негромко сказал Шэр-ран, словно читая его мысли. — Кровь, вытекая, по-моему, промыла ее. И здесь, в горах, раны хорошо заживают. Воздух же очень чистый. Бактериям трудно выжить при температурах ниже тридцати.

— Бактериям? — прошептал Шэнноу, закрывая глаза.

— Микробам… той пакости, из-за которой раны гноятся.

— А-а! Спасибо, Шэр-ран.

И Шэнноу погрузился в сон без сновидений.

Проснулся Шэнноу очень голодный, осторожно приподнялся и сел. Ярко горел костер, и он увидел у дальней стены большую поленницу. Оглядев пещеру, он определил, что в самом широком месте она имеет в поперечнике около пятидесяти футов. Высокий сводчатый потолок был весь в трещинах, в которые лениво уползал дым костра. Возле одеял Шэнноу лежали его фляжка, его Библия в кожаном переплете и его пистолеты в кожаных промасленных кобурах. Он взял фляжку, вытащил пробку с латунной нашлепкой и сделал несколько больших глотков. Затем в ярком свете костра осмотрел рану на бедре. Кожа вокруг была багровой, припухшей и воспаленной, но сама рана выглядела чистой и совсем не кровоточила. Он встал очень медленно и осторожно, а потом посмотрел по сторонам в поисках своей одежды. Его вещи, сухие, небрежно сложенные, лежали на валуне по ту сторону костра. Белая шерстяная рубаха была вся в пятнах запекшейся крови, но он все равно надел ее, а потом и черные шерстяные брюки. А вот застегнуть пояс на обычную дырочку он не смог — кожаный край вдавился в рану, и он охнул. Потом натянул носки и высокие сапоги для верховой езды и прошел к своему коню, привязанному у дальней стены. Шэр-рана в пещере не было.

Возле поленницы он увидел грубо сколоченные полки. На некоторых стояли книги, на других лежали мешочки с солью, с сахаром, сушеными фруктами и вяленым мясом. Поев сушеных фруктов, Шэнноу вернулся к костру. В пещере было тепло. Он лег на одеяла, достал пистолеты и тщательно их вычистил. Это были адские пистолеты, самозарядные, с боковой подачей. Он открыл седельную сумку и проверил, сколько у него осталось патронов. Сорок семь. Но когда они кончатся, эти чудесно сбалансированные пистолеты окажутся бесполезными. Засунув руку почти на дно сумки, он вытащил два пистолета, верно послужившие ему двадцать лет. Капсюльные. Для них он мог сам приготовлять порох и отливать пули. Вычистив, он завернул их в промасленную тряпку и уложил на дно сумки. Только тогда он взял Библию.

Переплет гибкий, как шелк, тонкие страницы с золотым обрезом, явно часто перелистывавшиеся. Размешав огонь, он открыл ее на Книге Пророка Аввакума и глубоким звучным голосом прочел три стиха;

"Доколе, Господи, я буду взывать — и Ты не слышишь, буду вопиять к тебе о насилии — и Ты не спасаешь. Для чего даешь мне видеть злодейство и смотреть на бедствия? Грабительство и насилие предо мною, и восстает вражда и поднимается раздор. От этого закон потерял силу, и суда правильного нет: так как нечестивый одолевает праведного, то и суд происходит превратный».

— И как твой Бог отвечает, Йон Шэнноу? — спросил Шэр-ран.

— Как в его воле, — ответил Шэнноу. — Откуда тебе известно мое имя?

Хозяин пещеры подковылял к костру. Его могучие плечи горбились под тяжестью огромной головы. Он тяжело опустился на пол, и Шэнноу заметил, что он дышит судорожно и прерывисто. Из уха появилась струйка крови, впитываясь в темные пряди гривы.

— Ты ранен? — спросил Шэнноу.

— Нет. Просто Перемена, и все. Ты поел?

— Да, Сушеные плоды, засахаренные в меду. Удивительно вкусно.

— Съешь их все. Они мне больше не по нутру. Как твоя рана?

— Подживает, как ты и обещал. Мне кажется, тебя терзает боль, Шэр-ран? Могу я чем-нибудь помочь?

— Ничем. Разве что подаришь мне свое общество?

— С радостью. Давно я уже не сидел у огня в тепле и покое. Так скажи, откуда ты меня знаешь?

— Не тебя, а о тебе, Шэнноу. Черная Госпожа рассказывала о тебе — о твоих подвигах и схватках с исчадиями Ада. Ты сильный человек и, я думаю, надежный друг.

— Кто она — эта Черная Госпожа? — спросил Шэнноу, чтобы избежать дальнейших похвал.

— Она — та, кто она есть. Смуглая и красивая. Она помогает деенкам — моему народу, и волчецам. Медведи ее к себе не допускают, потому что в них ничего человеческого уже не осталось. Они звери — и ныне и вовеки. Я устал, Шэнноу. Я отдохну… посплю. — Он лег на живот, поддерживая голову когтистыми руками. Его золотисто-карие глаза закрылись… и снова открылись, — Если… когда… ты перестанешь меня понимать, оседлай своего коня и уезжай. Ты понял?

— Нет, — ответил Шэнноу.

— Еще поймешь, — сказал Шэр-ран.

Шэнноу съел несколько засахаренных плодов и вновь открыл Библию. Аввакум уже давно стал его любимейшим пророком. Короткими, горько-сладкими были его слова, но в них звучали сомнения и страхи, переполнявшие сердце Шэнноу, и, служа им отражением, они их успокаивали.

Три дня Шэнноу провел с Шэр-раном, но хотя они часто разговаривали, Взыскующий Иерусалима почти ничего не узнал о деенках. Из немногих слов хозяина пещеры он получил лишь смутное представление о крае, где люди понемногу превращались в зверей. Были люди Льва, Волка, и Медведя. Медведи перестали быть людьми, их культура сгинула. Волчецы вымирали. Оставались только люди Льва. Шэр-ран говорил о красоте жизни, о ее муках и радостях, и Шэнноу мало-помалу понял, что хозяин пещеры умирает.

Про это они не упоминали, но день за днем тело Шэр-рана изменялось, росло, искажалось, и он утратил способность стоять прямо. Кровь обильно текла из обоих ушей, а его речь стала совсем невнятной. Ночью он рычал во сне.

На четвертое утро Шэнноу разбудило ржание жеребца, полное ужаса. Он вскочил с постели, хватая пистолет. Перед конем к полу припал Шэр-ран, покачивая огромной головой.

— Что случилось? — крикнул Шэнноу. Шэр-ран обернулся… и Шэнноу встретил взгляд золотисто-карих глаз огромного льва. Лев прыгнул на него, но Шэнноу упал, сильно ударившись об пол. Боль пронзила его тело, но он увернулся от атакующего льва, чей рев заполнил пещеру.

— Шэр-ран! — во всю мочь закричал Шэнноу. Лев повернул голову, и на мгновение Шэнноу уловил свет разума в его глазах… но он тут же угас. Зверь снова прыгнул. Рявканье пистолета эхом отдалось под сводами пещеры.

Зверь, который был Шэр-раном, рухнул и перекатился на бок, пристально глядя в глаза Шэнноу. Иерусалимец шагнул к нему, опустился на колени и положил руку на черную гриву.

— Прости! — сказал он.

Золотисто-карие глаза закрылись, дыхание оборвалось. Шэнноу убрал пистолет и взял Библию.

— Ты спас мне жизнь, Шэр-ран, а я отнял твою. Это несправедливо, но у меня не оставалось выбора. Я не знаю, как молиться за тебя, потому что не знаю, был ли ты человек или зверь. Но ты был добр ко мне, и я молю Всевышнего принять твою душу.

Он открыл Библию и, положив левую руку на тело Шэр-рана, прочел:

"Господня — земля и что наполняет ее, вселенная и все живущее в ней; ибо Он основал ее на морях и на реках утвердил ее. Кто взойдет на гору Господню, или кто станет на святом месте его? Тот, у кого руки неповинны и сердце чисто, кто не клялся душою своею напрасно и не божился ложно».

Он подошел к дрожащему жеребцу и оседлал его. Потом уложил в сумку оставшиеся съестные припасы, сел в седло и выехал из пещеры.

Позади него огонь костра замерцал и погас.

2

Город Эд. 9564 год до Р.Х.

Храм все еще чаровал красотой стройных белых шпилей и золотых куполов, но дворы его, прежде исполненные безмятежного покоя, теперь заполняли толпы людей, завывающих в жажде кровавого жертвоприношения. Белый шатер у входа в Священный Круг был убран, а на его месте стояла статуя царя, исполненная величия и мощи, с простертыми ввысь руками.

Нои-Хазизатра стоял в толпе, и его била дрожь. Трижды его посещало видение, и трижды он старался забыть о нем.

— Я не могу, Господи! — шептал он. — У меня нет на это сил.

Когда вывели жертву, он отвернулся и начал пробираться между толпящимися зрителями. Услышал, как новый верховный жрец произнес нараспев первые строки обрядового моления, но не оглянулся. Слезы жгли ему глаза, он, спотыкаясь, брел по белым мраморным коридорам, пока наконец не вышел к Озеру Безмолвия. И сел у самой воды. Рев толпы еле-еле доносился сюда, но все же он расслышал свирепую радость в этом реве, знаменовавшую смерть еще одной невинной жертвы.

— Прости мне! — сказал он, глядя в глубину Озера. Там скользили рыбки, а над ними он видел собственное отражение. Сильное лицо с квадратным подбородком, глубоко посаженные глаза, пышную бороду. Нет, он никогда не думал, что это лицо человека, слабого духом. И опустил руку в воду, взбаламучивая ее. Серебристые и черные рыбки метнулись во все стороны, унося с собой его отражение.

— Что может сделать один человек, Господи? Ты же видишь их! Царь одарил их богатством и миром, благоденствием и долгой жизнью. Они разорвут меня в клочья!

Чувство беспомощного отчаяния овладело им. Последние три месяца он устраивал тайные собрания и обличал необузданность царя. Он помогал объявленным вне закона жрецам Хроноса спасаться от Кинжалов, тайно вывозил их из города. Но теперь он уклонялся от последнего возложенного на него долга. Его грыз стыд, потому что любовь к жизни в нем оказалась сильнее любви к Богу.

В глазах у него помутилось, небо потемнело, и Нои-Хазизатра почувствовал, что оторвался от своего тела. Он воспарил в небо и повис над сверкающим городом внизу. В отдалении сгущался совсем уж черный мрак, а потом за пеленой мрака воссиял слепящий свет. Задул ураганный ветер, и Нои содрогнулся: морские валы с ревом вздыбились к небу. Океан с громом обрушился на сушу, и великий город превратился в его игрушку. Гигантские деревья исчезли под волнами, словно трава в паводок. Горы были поглощены целиком. Звезды заметались по небу, и солнце величественно взошло на западе.

Взглянув вниз на город, где он родился, Нои-Хазизатра увидел только серо-голубую пелену бушующих волн. И его дух канул в воду, все глубже, глубже погружаясь во мрак. Озеро Безмолвия и правда стало безмолвным. Серебристо-черные рыбки уплыли. Мимо него проносились трупы — мужчин, женщин, детей. Вода не была помехой для Нои, и он вышел на главную площадь. Статуя царя все еще стояла со вскинутыми руками… и тут ее задела огромная черная акула. Статуя медленно опрокинулась и ударилась о колонну. Голова отломилась, торс ударился о мозаичные плиты.

— Нет! — закричал Нои. — Не-е-ет! Его тело содрогнулось — он опять сидел у Озера Безмолвия. Яркие солнечные лучи струились на храм, над деревянными парапетами Башни Плача кружили голуби. Он встал, закутался в небесно-голубой плащ и решительным шагом пошел назад во Двор Священного Круга. Толпа начинала расходиться, жрецы подняли тело жертвы с плоского серого жертвенника. Кровь заливала его поверхность и по желобкам стекала в золотые воронки.

Нои-Хазизатра поднялся по ступеням и, замедлив шаг, направился к жертвеннику. Сперва никто не попытался ему помешать, но, когда он приблизился к камню, его остановил жрец в багряном одеянии.

— Только избранным дозволено подходить к Священному Месту! — сказал жрец.

— К какому священному месту? — крикнул Нои. — Вы осквернили его! — Он оттолкнул жреца и направился к камню. В толпе заметили их стычку и зашептались:

— Что он делает? — Вы видели, как он ударил жреца?

— Сумасшедший!

Все глаза обратились на высокого мужчину у жертвенника. Он сбросил голубой плащ и оказался одет в белое облачение жреца Хроноса. У подножия лестницы собрались храмовые стражи, но приближаться к Священному Месту с оружием строжайше запрещалось, и они неуверенно переминались с ноги на ногу.

К человеку у жертвенника подошли три жреца.

— Что это за безумие? — спросил один. — Почему ты оскверняешь Храм?

— Как смеешь ты говорить об осквернении? — возразил Нои-Хазизатра. — Этот Храм был посвящен Хроносу. Владыке Света, Владыке Жизни. Тут никогда не приносились кровавые жертвы!

— Царь — живое воплощение Хроноса, — заявил жрец. — Завоеватель миров, Владыка Небес. Все, кто отрицает это, предатели и еретики.

— Ну так причислите меня к ним! — загремел Нои, его могучие руки обхватили жертвенник и оторвали от подставки. Подсунув пальцы под камень, он поднял его над головой и швырнул о ступеньки. Камень развалился на куски. Толпа испустила яростный рев.

Нои-Хазизатра прыгнул к подножию алтаря.

— Безверные! — закричал он, — Близок ваш конец? Вы надсмеялись над Творцом Всего Сущего, и кара ваша будет ужасна. Моря поднимутся против вас и не оставят камня на камне. Ваши тела поглотит водная бездна, ваши чаяния будут забыты, как будете забыты и вы. Вы все слышали, что царь — живой бог. Богохульство! Кто низвел Камни ролиндов со Свода Небес? Кто привел избранный народ в эту благодатную страну? Кто уничтожил надежды грешников в Год Драконов? Хронос через своих пророков! И где был тогда царь? Он еще не родился и не был зачат. Он человек, и творимое им зло необъятно. Он погубит мир. У вас есть жены и сыновья, у вас есть те, кого вы любите. Они все умрут. Никто из вас, слушающих эти слова, не останется в живых до конца года?

— Стащить его оттуда! — заорал кто-то в толпе.

— Убьем его! — завопил другой, и толпа подхватила этот крик.

Храмовые стражи обнажили мечи и кинулись вверх по ступеням. Между ними зазмеилась молния, перескакивая с меча на меч, и обуглившиеся стражники попадали на ступени. Жуткое безмолвие окутало толпу.

Над трупами курился дым, а Нои-Хазизатра воздел руки к небесам.

— Пути назад нет, — сказал он. — Все будет так, как я говорил. Солнце взойдет на западе, и океан с грохотом обрушит свои воды на сушу. Вы увидите в небе Меч Божий — и отчаетесь!

Он спустился с алтаря и медленно прошел между мертвыми стражниками. Толпа расступалась перед ним, и Храм остался позади.

— Я его знаю, — сказал какой-то мужчина. — Это Нои-Хазизатра, корабельный мастер. Живет в южном квартале.

Имя передавалось в толпе из уст в уста все дальше и дальше от Храма и наконец достигло слуха женщины по имени Шаразад.

И охота началась.

3

Три дня Шэнноу ехал на юг. Тропы вились, спускаясь все ниже в длинную долину с полузамерзшими речками и ручьями, с сосновыми лесами, широкими лугами и пологими холмами. Дичи почти не попадалось, но он видел следы оленей и лосей. Каждый день на исходе утра он выбирал место, укрытое от ветра, сгребал снег, чтобы жеребец мог пощипать травы, а сам садился у костерка, читал Библию или думал о пути впереди.

Его раны быстро заживали. Шэр-ран прекрасно их зашил. Он часто вспоминал загадочного человеко-зверя и пришел к выводу, что Шэр-ран попросил его остаться с ним именно ради того, что произошло. Человеко-зверь обработал его раны, а потом положил рядом с ним пистолеты. Но ведь в безопасности пещеры ему оружие было не нужно. Обреченный упомянул Перемену, и наблюдать ее было до предела жутко — переход от человечности к зверинности. Шэнноу не понимал, что могло вызвать подобное преображение, но в странном мире после Армагеддона было много Загадок.

За два года до этого, стараясь спасти Сэмюэля и Бетика, который прежде был исчадием Ада, Шэнноу своими глазами видел новую расу волчецов, наполовину людей, наполовину зверей. И Арчер упоминал про другие такие же расы, хотя Шэнноу они еще не встречались.

В долине погода была более теплой, и чем дальше на юг он ехал, тем тоньше становился снежный покров, а склоны во многих местах уже зеленели молодой травкой. Каждое утро Шэнноу оглядывал небо, ожидая увидеть чудо, но оно оставалось голубым и безмятежным.

На четвертый день, когда начинало смеркаться, Шэнноу повернул жеребца в лес в поисках места для ночлега. Впереди между стволами он заметил отблески огня.

— Эй! У костра! — закричал он. Сначала ему ответила тишина, но затем отозвался хриплый бас, приглашая его подъехать. Шэнноу выждал секунду, молниеносно извлек из сумки капсюльный пистолет и сунул его за пояс сразу у борта своей длинной куртки. И поехал вперед.

Вокруг костра сидели четверо мужчин, в стороне стояли привязанные пять лошадей. Шэнноу спешился и набросил поводья жеребца на торчащий корень. Над огнем с треножника свисал большой черный горшок, распространяя благоухание мясной похлебки. Иерусалимец небрежной походкой направился к костру и сел, обводя четверых мужчин внимательным взглядом. Крутые молодчики, почти все поджарые, и во всех таится что-то волчье. За свою жизнь он навидался таких. Его взгляд задержался на крупном сутулом человеке с коротко подстриженной, подернутой проседью бородой и глазами-щелками под набрякшими веками.

В воздухе ощущалось напряжение, но оно не смутило Иерусалимца, хотя он его заметил. Его взгляд скрестился со взглядом сутулого мужчины. Он выждал.

— Поешь, — наконец негромко сказал тот.

— После вас, — сказал Шэнноу. — Не хочу быть неучтивым.

Мужчина улыбнулся, показав желтые зубы.

— Лес не место для учтивостей.

Он протянул руку за половником и налил себе похлебки в металлическую миску. Остальные последовали его примеру. Напряжение все нарастало. Шэнноу взял миску левой рукой и поставил ее перед костром. Потом левой же рукой взял половник, наполнил миску и придвинул к себе, Медленно съев похлебку он отодвинул миску.

— Благодарствую, — сказал он в тяжелое молчание. — Мне не мешало подкрепиться.

— Подлей еще, — предложил вожак.

— Нет, спасибо. А то не хватит вашему дозорному. Вожак обернулся.

— Иди сюда, Зак! — позвал он. — Ужин стынет. Из кустов по ту сторону костра выбрался парень с длинным ружьем в руках. Избегая взгляда Шэнноу, он подошел к костру и сел рядом с вожаком, а ружье положил рядом.

Шэнноу встал, направился к своему жеребцу, отвязал свернутые одеяла и расстелил их возле коня. Ослабил подпругу, снял седло и бросил на землю. Потом вытащил скребницу из седельной сумки, поднырнул под шею жеребца и равномерными спокойными движениями начал чистить его шерсть. Он ни на кого не смотрел, но молчание становилось все тяжелее. Иерусалимцу очень хотелось уехать сразу же, едва он кончил есть, и избежать непосредственной опасности, но он знал, что поступить так было бы непростительно глупо. Эти люди — разбойники, убийцы, и уехать значило бы проявить слабость, которая подействовала бы на них, как запах крови на волчью стаю. Он потрепал жеребца по холке и вернулся к своим одеялам. Не сказав ни слова, он снял шляпу, лег, завернулся в одеяло и закрыл глаза.

Парень у костра потянулся за ружьем, но вожак схватил его за локоть и покачал головой. Парень вырвал руку.

— Дьявол! Что это с тобой? — прошептал он. — Дай я его прикончу! Конь, каких в аду не сыщешь, и пистолеты… ты видел, какие пистолеты!

— Видел, — ответил вожак. — И видел, чьи они. А ты видел, как он подъехал к костру? С осторожностью. Тебя он сразу заметил и сел так, чтобы ты не мог в него прицелиться. А похлебку наливал и ел одной левой рукой. А где была правая? Я скажу тебе где. За бортом куртки. И он не брюхо почесывал. Так Что уймись, малый. А я подумаю.

Ближе к полуночи, когда все мужчины заснули под своими одеялами, парень бесшумно встал, сжимая в руке обоюдоострый нож, и прокрался туда, где спал Шэнноу. Позади него возникла темная фигура, и на его затылок опустилась рукоятка пистолета. Он упал, даже не застонав. Вожак убрал пистолет в кобуру и отнес парня на его одеяло.

В двадцати шагах от них Шэнноу улыбнулся и тоже убрал пистолет в кобуру. Вожак подошел к нему.

— Я знаю, ты не спишь, — сказал он. — Кто ты, во имя ада?

Шэнноу приподнялся и сел.

— Голова у мальчика сильно разболится. Надеюсь, у него достанет ума сказать тебе «спасибо»?

— Звать меня Ли Паттерсон, — ответил вожак и протянул ему правую руку. Шэнноу улыбнулся, но руки не взял.

— Йон Шэнноу.

— Господи Боже всемогущий! Ты охотишься на нас?

— Нет. Я еду на юг.

Ли ухмыльнулся:

— Хочешь поглядеть на статуи в небе, а? На Меч Божий, а, Шэнноу?

— Ты их видел?

— Нетушки. Они же в Диких Землях. Там нет селений, и человеку нечем поживиться. Но я видел одного, который клялся, что стоял прямо под ними, и сказал еще, что сразу уверовал. А мне уверовать, ну, ни к чему. Но ты точно на нас не охотишься?

— Даю слово. А почему ты спас мальчика?

— У человека, Шэнноу, лишних сыновей не бывает. У меня их трое было. Одного убили, когда я ферму потерял. Другого подстрелили после того, как мы… начали ездить. Ранен он был в ногу, рана загноилась, и пришлось мне ногу эту отрезать. Ты только подумай, Шэнноу, — отрезать ногу собственному сыну, понимаешь? А он все равно помер, потому как я слишком с этим тянул. Нелегкая это жизнь, что так, то так.

— А что с твоей женой?

— Померла. Этот край не для женщин, он их сжигает. А у тебя есть женщина, Шэнноу?

— Нет. У меня нет никого.

— Думается, потому ты и такой опасный.

— Может быть, — согласился Шэнноу.

Ли встал, потянулся, потом посмотрел на него сверху вниз.

— А ты Иерусалим отыскал, Шэнноу?

— Пока нет.

— Отыщешь, так задай Ему вопрос, а? Спроси ты Его, какой, к дьяволу, во всем этом смысл?

4

Нои-Хазизатра выбежал из Храма по широкой лестнице и скрылся среди толп, заполнявших городские улицы. Его смелость угасла, и он, весь дрожа, пробирался между людьми, в надежде затеряться среди их множеств.

— Ты жрец? — спросил мужчина, вцепляясь ему в рукав.

— Нет! — отрезал Нои. — Отвяжись от меня.

— Так на тебе же одеяние! — не отступал тот.

— Отвяжись! — рявкнул Нои, вырываясь. Вновь поглощенный толпой, он свернул в переулок и быстро зашагал к Купеческой улице. Там купил длинный плащ с капюшоном и натянул капюшон на свои длинные волосы.