Дэвид ГЕММЕЛ
      ШЭННОУ - 3
      КРОВЬ-КАМЕНЬ
      Перевод с английского И.Г. Гуровой
      Анонс
      Он - Йон Шэнноу Воин Света, охотник за Зверем Тьмы. Он - Йон Шэнноу. Одинокий всадник. Волк скалистых пустынь, в которые мир обратился триста лет назад. Хищник среди хищников, стрелок среди стрелков, человек, в совершенстве постигший новый закон бытия - УБЕЙ ИЛИ УМРИ.
      Но теперь УМЕРЕТЬ будет куда легче, чем УБИТЬ. Потому что - прорвана завеса, разделяющая мир людской и мир, с людским граничащий. Потому что предстоит Йону Шэнноу схватка не с богом, не с демоном даже, но воплощенным Голодом, Злом, уже пожравшим всю силу жизни своего мира и пожирающим теперь жизнь мира нашего.
      ПРОЛОГ
      Я видел падение миров и гибель народов. Из облаков я наблюдал, как безмерная приливная волна катилась по берегу, поглощая города, погребая в водяной мгле неисчислимые множества.
      День занялся тихим, но я знал, чему суждено быть. Город у моря просыпался, его улицы были забиты машинами, тротуары кишели прохожими, ветвящиеся артерии его подземки еле справлялись с людскими потоками.
      Последний день был мучительно тягостным, ибо у нас была паства, которую я научился любить, - богобоязненные, добросердечные, щедрые духом люди. Как тяжко смотреть на мириады таких, как они, и знать, что еще до истечения суток они предстанут перед своим творцом.
      И потому меня удручала великая печаль, пока я шел к серебристо-голубому самолету, которому предстояло унести нас в вышину навстречу будущему. Мы ожидали взлета, а солнце клонилось к закату во всем своем блеске. Я застегнул ремни и достал мою Библию в тщетных поисках утешения. Савл сидел рядом со мной и смотрел в окно.
      - Красивый вечер, Диакон. - сказал он.
      Воистину! Однако ветра перемен уже пробуждались.
      Мы плавно взмыли в воздух, и пилот сообщил нам, что погода меняется, но мы достигнем Багам раньше бури. Я знал, что так не будет.
      Мы поднимались все выше, выше, и первым знамение заметил Савл.
      - Как странно, - сказал он. дергая меня за плечо. - Солнце словно бы снова восходит.
      - Сей день - последний, Савл, - сказал я ему.
      Взглянув вниз, я увидел, что он расстегнул ремни. Я велел ему снова их застегнуть. Едва он это сделал, как первый из устрашающих ветров ударил в самолет и чуть было его не перевернул. В воздух взвились чашки, книги, сумки, а у наших спутников вырвался вопль ужаса.
      Савл крепко зажмурил глаза, вознося молитву, но я хранил спокойствие. Наклонившись вправо, я смотрел в окно. Огромная волна катилась к берегу.
      Я подумал о жителях города. Ведь многие даже теперь просто созерцают то, что сочли чудом. - заходящее солнце снова восходит. Быть может, они улыбаются или хлопают в ладоши от изумления. Затем их взгляды обратятся к горизонту. Сначала они подумают, что его заволакивает черная грозовая туча. Но вскоре станет ясной страшная правда! Море поднялось навстречу небу и надвигается на них кипящей стеной, неся смерть.
      Я отвел взгляд. Самолет затрясся, поднялся выше, провалился - такой беспомощный перед сокрушительной силой ветра. Все пассажиры поверили в неминуемость смерти. Все, кроме меня. Я знал.
      И бросил последний взгляд в окно. Город теперь казался таким маленьким, что его мощные башни выглядели не длиннее детских пальчиков. Окна башен светились, улицы все еще были запружены машинами.
      И тут они исчезли. Савл открыл глаза, и ужас его был велик.
      - Что это. Диакон?
      - Конец мира, Савл.
      - И мы умрем?
      - Нет. Пока еще нет. Скоро ты узнаешь, что Господь уготовил нам.
      Самолет швыряло в небе, как соломинку, подхваченную ураганом.
      И тут возникли цвета: удивительно яркие красные и лиловые переливы легли на фюзеляж, захлестнули окна. Будто нас поглотила радуга. Внезапно они исчезли. Длилось это секунды четыре. Но только мне было известно, что за эти четыре секунды миновало несколько сотен лет.
      1
      От такой боли нельзя было отмахнуться, его одолевало головокружение, но Пастырь усидел в седле и по" вернул жеребца к Расселине. В ясном небе сияла полная луна, на горизонте бело поблескивали острые вершины дальних гор. Рукав черного одеяния всадника все еще тлел, и под порывом ветра заплясал язычок пламени. Его опалила новая боль, и он ударил по рукаву закопченной ладонью.
      Где они теперь? Его светлые глаза обшаривали залитые лунным светом горы и предгорья. Во рту у него пересохло, и он натянул поводья. С седла свисала фляжка. Пастырь отцепил ее, отвинтил медную крышку и поднес к губам. Только в ней была не вода: рот ему обжег жгучий спирт. Он сплюнул и отшвырнул фляжку.
      Трусы! Им требовалось темное взбадривание алкоголем, когда они ехали убивать. Гнев на мгновение заставил его забыть о боли. Далеко внизу, на склоне у опушки леса, появилась группа всадников. Его глаза сощурились. Пятеро. В чистом горном воздухе он различил звуки хохота.
      Всадник застонал и покачнулся в седле. Виски разламывались от боли. Он прикоснулся к ране над правым. Кровь почти запеклась, но пуля оставила борозду. Рана опухла и жгла, как огнем.
      Он чувствовал, что вот-вот потеряет сознание, но противился всей силой своего гнева.
      Работая поводьями, он направил жеребца в Расселину, потом повернул его вправо - вниз по длинному, поросшему лесом склону в сторону дороги. Склон таил немало ловушек, и дважды жеребец, поскользнувшись, припадал на задние ноги. Но всадник вздергивал его голову, и он, удержавшись, в конце концов благополучно спустился на утрамбованную ленту торговой дороги.
      Пастырь остановил его, закинул поводья за луку седла и достал пистолеты. Оба были с длинными стволами, барабаны украшала серебряная насечка. Он поежился ОТ озноба и заметил, что руки у него дрожат. Сколько времени прошло с тех пор, как эти орудия смерти в последний раз были в употреблении? Пятнадцать лет? Двадцать? Я поклялся никогда больше не прикасаться к ним. Не уничтожить больше ни единой жизни.
      Ты был глупцом.
      Любите врагов ваших. Благотворите ненавидящим вас.
      И гляди, как убивают любимых тобой.
      Кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую.
      И гляди, как сгорают любимые тобой.
      Он вновь увидел ревущее пламя, услышал вопли изнемогающих от ужаса и умирающих... Нейша бежит к пылающей двери, а балки крыши обрушиваются на нее. Дова на коленях рядом с трупом мужа. Нолис, ее мех тлеет, но она все-таки открывает горящую дверь - только чтобы ее в клочья разорвали пули регочущих пьяных громил снаружи...
      Всадники приблизились и увидели одинокого ожидающего их человека. Они, несомненно, узнали его, но никакого страха он им не внушил. Это его удивило, но затем он сообразил, что пистолеты от них заслоняет высокое седло. И они не знали тайны того, кто готовился их встретить. Они пришпорили лошадей, а он молча ждал их приближения. Дрожь исчезла, и он ощущал только великое спокойствие.
      - Ну-ну! - сказал один из всадников, дюжий мужчина в холщовой куртке с накладными плечами. - Дьявол бережет своих, а? Ты зря погнался за нами, Пастырь. Там тебя ждала более легкая смерть. - И вытащил нож с обоюдоострым лезвием. - А теперь я освежую тебя заживо.
      Секунду он молчал, потом посмотрел говорившему прямо в глаза.
      - "Стыдятся ли они, делая мерзости? - процитировал он. - Нет, они нисколько не стыдятся и не краснеют".
      Плавным неторопливым движением он поднял пистолет в правой руке. На мгновение дюжий всадник замер, потом торопливо опустил руку за своим пистолетом. И опоздал. Он не услышал оглушительного рявканья, потому что крупнокалиберная пуля впилась ему в лоб, опередив звук, и вышвырнула его из седла. Грохот выстрела напугал лошадей, и начался хаос. Жеребец Пастыря взвился на дыбы, но он справился с ним и выстрелил дважды. Первая пуля пронизала шею худого бородача, а вторая настигла спину всадника, повернувшего лошадь в тщетной попытке улизнуть подальше от внезапно завязавшегося боя. Четвертый получил Пулю в грудь, с криком свалился на землю и пополз к придорожным кустам. Последний всадник сумел совладать с перепуганной лошадью, вытащил длинноствольный пистолет и выстрелил. Пуля разорвала воротник Пастыря. Извернувшись в седле, он дважды выстрелил из пистолета в левой руке, и лицо стрелявшего исчезло: пули размозжили ему голову. Лошади с пустыми седлами унеслись в ночную мглу, а он оглядел тела на земле. Четверо были мертвы, пятый, раненный в грудь, все еще пытался уползти, оставляя за собой кровавый след. Пастырь направил жеребца к ползущему.
      - "До конца оберу их, говорит Господь".
      Ползущий перекатился на спину.
      - Богом прошу, не убивай меня! Я не хотел. Я никого из них не убил, клянусь!
      - "И воздам каждому из вас по делам вашим", - сказал Пастырь.
      Пистолет опустился дулом вниз. Раненый на земле вскинул руки и закрыл ими лицо. Пуля прошла сквозь его пальцы в мозг.
      - Вот и все, - сказал Пастырь. Опустив пистолеты в кобуры на бедрах, он повернул жеребца в сторону дома. Слабость и боль навалились на него, и он поник на шею коня.
      Жеребец, которым он больше не управлял, остановился. Всадник повернул его на юг, но дом жеребца был не там. Некоторое время он простоял так, потом зашагал на восток - к равнинам.
      Так он брел больше часа, потом учуял волков. Справа возникли тени. Жеребец заржал и вздыбился. Ноша скатилась с его спины... и он умчался галопом.
      * * *
      Иеремия стоял на коленях рядом со спящим, осматривая рану у него на виске. Он не думал, что кость треснула, но проверить это было невозможно. Кровь уже не текла, но огромный кровоподтек уходил под волосы и тянулся через скулу почти до самого подбородка. Иеремия поглядел на лицо человека. Худое, угловатое, глаза глубоко посажены. Рот тонкогубый, но Иеремии он показался жестоким.
      Изучив лицо человека, о нем можно узнать очень многое, подумал Иеремия. Словно прожитая жизнь оставила на нем тайные знаки. Быть может, думал он, каждое проявление слабости или злобы, мужества или доброты оставляет крохотный след, складочку или морщинку там и тут, которые можно прочесть словно буквы. Быть может, так Бог позволяет святости замечать зло в благообразии. Хорошая мысль! Лицо раненого было сильным, но лишенным доброты, решил Иеремия. Однако в нем не было и зла. Он осторожно промыл рану, а затем откинул одеяло. Ожоги на плече и руке подживали хорошо, хотя из нескольких пузырей еще сочился гной.
      Теперь Иеремия занялся оружием раненого: револьверы исчадий, однозарядные пистолеты. Взвесив на руке первый, он взвел курок наполовину, щелкнул застежкой и открыл барабан. Две каморы были пусты. Иеремия извлек патрон и осмотрел его. Оружие было не новым. В годы перед Второй сатанинской войной исчадия создали вариант револьвера с более коротким стволом, а еще автоматические пистолеты и винтовки, которые стреляли гораздо точнее этих. Однако и новое оружие не спасло их от полного уничтожения. Иеремия своими глазами видел гибель Вавилона. Диакон приказал сровнять его с землей, разобрать по камушкам, пока не осталась только плоская бесплодная равнина. Старик вздрогнул при этом воспоминании.
      Раненый застонал и открыл глаза. Глядя в них, Иеремия ощутил леденящий страх. Глаза были голубовато-серыми, дымчатыми, как зимнее небо, их пронзительный взгляд словно читал в его душе.
      - Как вы себя чувствуете? - спросил он, стараясь унять бешеное сердцебиение. - Раненый заморгал и попытался приподняться. - Лежите, лежите, друг мой. Вы были тяжело ранены.
      - Как я попал сюда? - Голос был тихим, слова звучали мягко.
      - Мои друзья нашли вас на равнине. Вы упали с лошади. Но перед тем побывали в огне, и в вас стреляли. Раненый глубоко вздохнул и закрыл глаза.
      - Не помню, - проговорил он наконец.
      - Бывает, - сказал Иеремия. - Болевой шок от ран. А кто вы?
      - Не помню... - Он заколебался. - Шэнноу. Я Йон Шэнноу.
      - Бесславное имя, друг мой. Отдыхайте, а я зайду вечером покормить вас.
      Раненый открыл глаза, протянул руку и взял Иеремию за локоть.
      - А кто вы, друг?
      - Иеремия. Странник. Раненый откинулся на подушку.
      - "Иди и возгласи в уши дщери Иерусалима", Иеремия, - прошептал он и снова погрузился в глубокий сон.
      Иеремия выбрался из фургона и притворил за собой заднюю деревянную дверь. Исида уже разложила костер. Он увидел, что она собирает травы на речном берегу, и в солнечных лучах ее короткие светлые волосы блестят, как чистое золото. Он почесал в седой бороде и пожалел, что ему не на двадцать лет меньше. Остальные десять фургонов образовали кольцо на берегу, и возле них уже горели три костра для вечерней стряпни. Он увидел, что у первого стоит на коленях Мередит и режет морковь в висящий над огнем котелок.
      Иеремия неторопливо прошел по траве и скорчился на земле напротив молодого ученого.
      - Жизнь под солнцем и звездами пошла вам на пользу, доктор, - сказал он шутливо.
      Мередит смущенно улыбнулся и отбросил с глаз светло-рыжую прядь.
      - И очень, менхир Иеремия. С каждым проходящим днем я чувствую себя сильнее. Если бы больше людей из городов могли бы побывать в этих краях, я уверен, жестокостей творилось бы меньше.
      Иеремия промолчал и устремил взгляд на огонь. Его опыт говорил ему, что жестокость всегда гнездится в тени человека и где бы ни проходил человек, зло всегда следует за ним. Но Мередит был светел душой, и молодому человеку не вредно лелеять светлые мечты.
      - Как раненый? - спросил Мередит.
      - По-моему, ему лучше, хотя он и утверждает, что ничего не помнит о стычке, в которой получил свои раны. Сказал, что его зовут Йон Шэнноу.
      Глаза Мередита на мгновение вспыхнули гневом.
      - Да будет проклято это имя! Иеремия пожал плечами:
      - Но это ведь всего лишь имя!
      Стоя на коленях над речным обрывом, Исида следила за длинной изящной рыбой у самой мерцающей поверхности воды. Какая красивая рыба, подумала она, потянувшись к ней мыслью. И тотчас ее мысли затуманились, а потом слились с рыбой. Она ощутила прохладу воды по бокам и исполнилась тревожности, потребности двигаться, преодолевать течение, плыть домой.
      Оторвавшись, девушка легла на спину... и почувствовала приближение Иеремии. Она села и с улыбкой повернулась к старику.
      - Как он? - спросила Исида, когда Иеремия с некоторым трудом опустился на траву рядом с ней.
      - Ему получше. Мне бы хотелось, чтобы ты посидела с ним.
      Старик встревожен, но старается скрыть это, подумала она. Подавив желание слиться с его сознанием, она подождала, чтобы он снова заговорил.
      - Он воин, возможно, даже разбойник. Я не могу понять. Наш долг был помочь ему, но вот вопрос: не станет ли он опасным для нас, когда окрепнет? Не хладнокровный ли он убийца? Не разыскивают ли его Крестоносцы? Не навлечем ли мы на себя беды, дав ему приют? Ты мне поможешь?
      - Ах, Иеремия? - ласково сказала Исида. - Конечно, помогу. Или ты сомневался в этом? Он покраснел.
      - Я ведь знаю, что ты не любишь применять свой дар к людям. Мне очень жаль, что я вынужден просить тебя об этом.
      - Ты прекрасный человек, - сказала она, вставая. У нее закружилась голова, и она едва не упала. Иеремия подхватил ее, и она чуть было не утонула в его заботливости. Мало-помалу к ней вернулись силы, но тут же возникла боль в груди и в животе. Иеремия взял ее на руки и пошел к фургонам. Доктор Мередит бросился им навстречу. Иеремия усадил ее в высокую качалку у костра, а Мередит взял ее руку, щупая пульс.
      - Мне уже хорошо, - сказала она. - Нет, правда. Тонкие пальцы Мередита прижались к ее лбу, и ей понадобилась вся ее способность сконцентрироваться, чтобы отгородиться от властности его чувства к ней.
      - Мне уже совсем хорошо, - повторила она.
      - А боль? - спросил он.
      - Полностью прошла, - солгала она. - Просто я слишком быстро вскочила на ноги. Пустяки.
      - Принесите соли, - сказал Мередит Иеремии. Когда старик вернулся, Мередит высыпал соль на ее подставленную ладонь. - Съешьте! - скомандовал он.
      - Меня от нее тошнит, - воспротивилась девушка, но он промолчал, и она слизнула соль с ладони. Иеремия подал ей кружку с водой, и она сполоснула рот.
      - Теперь вам нужно отдохнуть, - сказал Мередит.
      - Хорошо, - пообещала она. - Но немножко погодя. - Она не торопясь встала. Ноги не подогнулись, и она поблагодарила старика и доктора.
      Торопясь укрыться от их заботливых взглядов, Исида направилась к фургону Иеремии и забралась внутрь, где раненый продолжал спать.
      Исида придвинула табурет к постели и села. Ей стало совсем нехорошо она ощутила близость смерти.
      Отогнав эти мысли, она протянула тонкую руку и коснулась пальцев спящего. Закрыв глаза, она позволила себе утонуть в его памяти, опускаясь все ниже и ниже сквозь слои его взрослости и подростковости, ничего не воспринимая, пока не добралась до его детства.
      Два мальчика. Братья. Один застенчивый, чувствительный, другой задиристый буян. Любящие родители, фермеры. Потом явились разбойники. Кровопролитие, убийства, мальчики спаслись. Мучительное горе, трагедия подействовали на них по-разному, и один стал разбойником, а другой...
      Исида судорожно вернулась в явь, забыв про свое недомогание, всматриваясь в спящего. "Я гляжу в лицо легенды", - подумала она. И вновь слилась с ним.
      Взыскующий Иерусалима, преследуемый прошлым, терзаемый мыслями о будущем, разъезжающий по диким землям в поисках... города? Да, но не только. В поисках ответа, в поисках причины своего бытия. И во время поисков останавливаясь, чтобы сразиться с разбойниками, навести порядок в селениях, сражать богопротивных злодеев. И все время скитаясь, скитаясь, находя гостеприимство только тогда, когда кому-то требовались его пистолеты, и почти изгоняемый, чуть только злодеи бывали убиты и нужда в нем отпадала.
      Исида вновь вырвалась в явь, растерянная, угнетенная - и не просто из-за воспоминаний о постоянных смертях и, схватках, но и из-за его душевной муки. Застенчивый чувствительный ребенок стал символом беспощадности, которого страшатся и избегают, и каждое убийство погребало его душу под новым слоем льда. Вновь она слилась с ним.
      Она/он подверглась нападению. Из ночной мглы выбегают враги. Треск выстрелов. Шорох позади нее/него. Взведя курок, Исида/Шэнноу стремительно оборачивается, уже стреляя. Ребенок отброшен назад, вместо груди у него рваная рана. О Господи! О Господи! О Господи!
      Исида вырвалась из этого воспоминания, но осталась в слиянии, поднимаясь вверх, давая пройти времени, и остановилась, только когда Взыскующий Иерусалима подъехал к ферме Донны Тейбард. Это было совсем другим. Тут была любовь.
      Фургоны двигались вперед, и Исида/Шэнноу отправляется на разведку с сердцем, полным радости и надежд на лучшее будущее. Хватит жестокости и смертей. Мечты о своей ферме и тихом супружеском счастье. И тут появились исчадия!
      Исида высвободилась и встала.
      - Милый несчастливец, - прошептала она, проводя ладонью по лбу спящего. - Я вернусь завтра. У фургона к ней подошел доктор Мередит.
      - Что вы нашли? - спросил он.
      - Для нас он не опасен, - ответила она.
      * * *
      Молодой человек был высоким и стройным. Непокорные черные волосы коротко подстрижены над ушами, но на шею падают длинными прядями. Он ехал на старой кобыле с прогнутой спиной через Расселину и с юношеским восторгом смотрел вдаль - туда, где горы вздымались к небесам, бросая им вызов.
      Для Нестора Гаррити в его семнадцать лет это было приключение. А только Господу ведомо, как редко выпадают приключения на долю жителей Долины Паломника. Его пальцы обвились вокруг рукоятки пистолета на бедре, и он предался фантазиям. Больше он не был мелким служащим лесопильной компании. Нет, он - Крестоносец и охотится на легендарного Лейтона Дьюка и его разбойничью шайку. И не важно, что Дьюка боятся как самого смертоносного пистолетчика по эту сторону Чумных Земель, ибо охотник-то Нестор Гаррити - неумолимо меткий и стремительный, гроза зачинателей войн повсюду, его обожают женщины, им восхищаются мужчины. Обожают женщины...
      Нестор отвлекся от радужных фантазий, задумавшись над тем, как это бывает, когда тебя обожают женщины. Как-то он пригласил на танцы Мэри, дочку Эзры Ферда. А она увела его наружу под лунный свет и давай кокетничать.
      Нет, он должен был бы ее поцеловать! Должен был бы хоть что-то сделать, черт побери! Нестор покраснел от этих воспоминаний. Танцы обернулись кошмаром, когда она ушла с Сэмуэлем Клэрсом. Они целовались Нестор сам видел - целовались у ручья. А теперь они уже женаты, и она как раз родила своего первенца.
      Кляча угрожающе споткнулась на каменной россыпи. Очнувшись от неприятных мыслей, Нестор направил ее вниз по склону.
      И вновь предался фантазиям. Только теперь он был уже не Нестором Гаррити, бесстрашным Крестоносцем, а Йоном Шэнноу, прославленным Иерусалимцем, который разыскивал сказочный город, и ему было не до женщин, как они его там ни обожали. Нестор сощурил глаза и ухватил шляпу, свисавшую у него со спины. Водрузил ее на голову, воротник куртки поднял и выпрямился в седле.
      Йон Шэнноу не стал бы горбиться! Он вообразил, что из-за валунов появились два разбойника, и прямо-таки увидел ужас на их лицах. Они ухватились за пистолеты. Рука Нестора молниеносно опустилась к бедру. Мушка пистолета зацепилась за край кобуры, и оружие, выскользнув из его пальцев, упало на камни россыпи. Нестор осторожно спешился и поднял его.
      Кобыла, обрадованная тем, что с ее спины исчезла тяжесть, затрусила дальше.
      - Эй, погоди! - закричал Нестор, гонясь за ней, но она взяла да и затрусила еще быстрее, и обескураженный мальчик нагнал ее только у подножия склона, где она остановилась пощипать сухую траву. Тут Нестор наконец взобрался в седло.
      "Нет, я стану Крестоносцем, - подумал он. - Буду служить Диакону и Господу!" - и погнал кобылу вперед.
      Куда подевался Пастырь? Казалось, отыскать его будет проще простого. Следы до Расселины были четкими. Но куда он направлялся? Да и вообще, почему он вдруг уехал? Пастырь Нестору нравился. Такой тихий, спокойный и, пока Нестор подрастал, всегда относился к нему по-доброму, с пониманием. И особенно когда десять лет назад родители Нестора погибли, утонули во время внезапного разлива. При этом воспоминании Нестора пробрала холодная дрожь. Семь лет - и уже сирота! Фрей Мак-Адам тогда пришла за ним, и Пастырь с ней. Он сел у кровати и взял мальчика за руку.
      "Почему они умерли? - спросил ничего не понимающий ребенок. - Почему они меня бросили?"
      "Думаю, настал их час. Только они этого не знали". "Я тоже хочу умереть", - заплакал семилетний мальчик. Пастырь сидел рядом с ним и тихо говорил о его родителях, о их доброте, о их жизни. И на время тоска, гнетущее ощущение брошенности исчезли. Нестор уснул.
      Накануне вечером Пастырь спасся из церкви, несмотря на пламя и пули. И скрылся, чтобы спрятаться. Нестор найдет его, скажет ему, что теперь все хорошо и можно вернуться домой.
      И тут он увидел трупы: над жуткими ранами жужжали мухи. Нестор заставил себя спешиться и подойти к валяющимся телам. На лице у него проступил пот, и ветер равнин словно оледенил кожу. Он не решался посмотреть на них прямо и занялся изучением следов.
      Одна лошадь направилась назад к Долине Паломника, но потом повернула в сторону диких земель. Нестор, подавляя тошноту, рискнул все-таки посмотреть на мертвецов. Ни одного знакомого лица. А главное - Пастыря среди них не было.
      Взобравшись в седло, он направился по следу одинокого всадника.
      * * *
      На главной улице Долины Паломника было полно людей, когда туда въехал Нестор, ведя на поводу вороного жеребца. Близился полдень, и ребятишки выбегали из двух Школьных зданий, чтобы на лугу съесть завтраки, которыми их снабдили матери. Лавки и три ресторанчика были открыты. Солнце лило лучи с ясного неба.
      Но в полумиле к северу к его голубизне все еще поднимались ленивые струйки дыма. Нестор увидел, что посреди почернелых балок стоит Бет Мак-Адам, а похоронщики ходят по пожарищу, собирая обгорелые тела волчецов. Нестору очень не хотелось сообщать Бет то, что он узнал. Она была директором младшей школы, когда Нестор был мальчишкой, и хуже вызова к ней в кабинет ничего быть не могло. Он ухмыльнулся, вспомнив день, когда они с Чарли Уиллисом подрались. Их разняли и отвели к миссис Мак-Адам. Она стояла у стола, похлопывая по ладони трехфутовой тросточкой из бамбука.
      "Сколько положено тебе, Нестор?" - спросила она у него.
      "Это не я начал", - ответил он.
      "Я тебя спросила не об этом".
      Нестор задумался, а потом сказал: "Четыре".
      "Почему четыре?"
      "За драку во дворе положено четыре удара, - сказал он ей. - Это правило".
      "Но ты же замахнулся на мистера Карстейрса, когда он оттаскивал тебя от бедняги Чарли, так?"
      "Я нечаянно, - сказал Нестор. - По ошибке".
      "Такие ошибки обходятся дорого, мальчик. Шесть тебе и четыре Чарли. Это честно?"
      "Когда тебе тринадцать, ничего честного не ждешь", - ответил Нестор, но принял шесть ударов, по три на ладонь, и даже не пикнул.
      Он медленно подъехал к обгоревшим развалинам маленькой церкви. Жеребец покорно следовал за его соловой клячей. Бет Мак-Адам стояла, упираясь руками в объемистые бедра, устремив взгляд на обломок стены. Ее светлые волосы были заплетены в косу и заколоты на затылке, но конец косы расплелся, и ветер трепал его возле ее щеки. Она обернулась на стук копыт и обратила на Нестора ничего не выражающий взгляд. Он соскочил с лошади и снял шляпу.
      - Я нашел налетчиков, - сказал он. - Они все убиты.
      - Другого я и не ждала, - сказала она. - А где Пастырь?
      - Никаких следов. Его конь повернул на восток. Я его нашел. На седле была кровь. Я вернулся назад по следу, там были отпечатки волчьих и медвежьих лап, но его я отыскать не сумел.
      - Он жив, Нестор, - сказала она. - Будь он мертв, я бы знала, почувствовала бы вот тут! - Она ударила себя по груди стиснутым кулаком.
      - Но как он сумел убить пятерых? Они же все были вооружены, то есть убийцы, хочу я сказать. А я ни разу не видел, чтобы Пастырь держал в руках пистолет или ружье.
      - Ты говоришь, их было пятеро? - сказала она, словно не услышав его вопроса. - Но по словам тех, кто видел бойню, церковь окружили человек двадцать. Вероятно, тут был и кое-кто из нашей собственной... полной любви... общины.
      У Нестора не было никакого желания вступать в спор. Как ни посмотреть, а волчецы в церкви - это же непотребство, и юноша понимал, почему люди могли потерять власть над собой. Тем не менее, если бы Крестоносцам не пришлось уехать на ферму Сима Джексона, которой угрожали разбойники, ничего бы этого не случилось.
      - Я еще что-нибудь могу для вас сделать, миссис Мак-Адам?
      Она покачала головой.
      - Это было бесстыдное убийство, не больше и не меньше.
      - Какое же убийство? Это ведь были волчецы, - сказал Нестор, не подумав. - То есть они ведь не люди, а животные.
      Глаза Бет вспыхнули гневом, но она только сердито фыркнула и отвернулась.
      - Спасибо, Нестор, за твою помощь. Но тебя ведь ждет работа, и я не хочу отрывать тебя от нее.
      Он с облегчением отошел к своей лошади и взобрался в седло.
      - А что мне делать с жеребцом? - спросил он напоследок.
      - Отведи его Крестоносцам. Он не наш и мне не нужен.
      Нестор повернул кобылу к каменным казармам на южной окраине городка, спешился там и привязал обеих лошадей к коновязи. Дверь была открыта, и он увидел, что за грубо сколоченным письменным - столом сидит капитан Леон Эванс.
      - Доброе утро, сэр, - сказал Нестор, Эванс поднял голову и улыбнулся. Он был высоким, широкоплечим и легко улыбался.
      - Все еще хочешь завербоваться, малый?
      - Да, сэр.
      - Библию читаешь? - Да, сэр. Каждый день.
      - Первого числа следующего месяца проэкзаменую тебя. Если выдержишь, запишу тебя в кадеты.
      - Выдержу, сэр. Обещаю.
      - Ты хороший паренек, Нестор. Вижу, ты нашел жеребца. А что с Пастырем?
      - Не видел его, сэр. Но он убил пятерых налетчиков. Улыбка сползла с губ капитана Эванса.
      - Да неужто, черт подери? - Он покачал головой. Как говорится, не суди человека по одежде. - Кого-нибудь из убитых ты узнал?
      - Ни единого, сэр. Но у троих лица совсем разворотило пулями. Похоже, он просто спустился со склона, отправил всех в ад и поехал дальше. Пятерых!
      - Шестерых, - сказал капитан. - Утром я осматривал церковь, и там валялся труп. Похоже, что, когда огонь совсем разбушевался. Пастырь сумел выбраться, выломав заднюю дверь. Там кто-то сторожил. Пастырь вроде бы поймал его врасплох, они схватились, и Пастырь сумел отобрать у него пистолет. Потом он убил его и забрал его лошадь. Джек Шейл говорит, что видел, как Пастырь выезжал из города: волосы и одежда у него горели.
      Нестор вздрогнул.
      - Кто бы подумал? - сказал он. - Все его проповеди были про Божью любовь и прощение. А теперь он уложил шестерых налетчиков. Кто бы подумал?
      - Да я, малый, - сказал кто-то в дверях, и, обернувшись, Нестор увидел, что внутрь медленно входит старый Пророк. Даниил Кейд, опираясь на две палки, добрался до стены и тяжело опустился на стул. Его грудь под седой бородой тяжело вздымалась.
      Капитан Эванс встал, налил воды в кружку И подал ее Пророку. Кейд поблагодарил его.
      Нестор стушевался к задней стене, не отрывая взгляда от дряхлой легендарной фигуры. Даниил Кейд, бывший разбойник, который стал Пророком и отразил войско исчадий в Великой войне. Все знали, что Бог говорит со стариком, и родители Нестора спаслись среди многих и многих, когда разбойники Кейда приняли на себя удар исчадий.
      - Кто сжег церковь? - спросил Кейд голосом все еще сильным и твердым, не вязавшимся с его ослабевшим телом, скрюченным артритом.
      - Налетчики. Чужие в Долине Паломника, - ответил капитан.
      - Не они одни, - сказал Кейд. - Среди них были и горожане. Там видели Сима Джексона. Не нравится мне это. Не потому ли Крестоносцы не смогли защитить церковь? Вас ведь вызвали на ферму Джексона?
      - Ну да, - сказал капитан. - Разбойники угнали его стадо, и он прискакал предупредить нас.
      - И остался посмотреть на убийства. Любопытно.