– Приехал повидать свою шлюху? – съязвила Сигурни. Асмидир спешился с дружелюбной улыбкой, бросил поводья на шею коню, взошел на крыльцо.
– Не будь такой колючкой, Сигурни. Нам надо поговорить. Не войти ли в дом? Ваша северная погода дурно сказывается на моих южных костях.
– Не знаю уж, приглашать ли тебя, – проговорила она, став на пороге.
– Пригласи, пригласи. Друзья в жизни – большая редкость, и бросаться ими не надо. Я и по глазам твоим вижу, что мой приход тебя радует, а напряжение, которое я в тебе чувствую, может ослабить только любовь. Ведь так?
– В целом да. – Она отступила, позволив ему войти.
– Да у тебя тут пир был, – сказал он, принюхавшись. – Просто слюнки текут. Утка, не так ли?
– Да, Баллистар приготовил. На кухне он истинный чародей. Тебе следует взять его к себе в услужение.
– Я подумаю. – Асмидир бросил плащ на стул и сел у огня. Сигурни устроилась у него на коленях, поцеловала в щеку.
– Я правда рада, что ты пришел.
Он провел пальцами по ее серебряным волосам, прижал к себе, понес в спальню.
Следующий час был посвящен любви, но Сигурни, обмирая под его ласками, все время чувствовала, что его что-то гложет. Достигнув наивысшего наслаждения во второй раз, она отстранила его от себя, уложила рядом и спросила, опираясь на локоть:
– Что с тобой, друг мой? – Ее ладонь лежала на его гладкой темной груди.
– Много всего. – Он потянулся к ней, но она отодвинулась.
– Скажи.
– Я надеялся, что ты позволишь мне самому дойти до конца, прежде чем вступать со мной в разговоры, – с натужной улыбкой ответил он.
Она, посмеиваясь, укусила его за ухо.
– Поскорей только, а то у меня есть другие дела.
– Слушаюсь, госпожа моя. – И он вернулся к прерванному занятию.
Потом они пили мед у огня. Сигурни ощущала во всем теле блаженную слабость. Обнаженный Асмидир накинул на себя плащ, чтобы уберечься от сквозняка.
– Ну, теперь рассказывай, – сказала Сигурни.
– Скоро начнется война.
– Вот как, и где же?
– Здесь. Я был в Цитадели. Туда собираются наемники, а барон изучает карты прилегающих к Хай-Друину земель. Я уверен, что скоро он поведет свое войско в горы.
– Быть того не может. Ему не с кем здесь воевать.
– Это несущественно. Ему опротивел этот край, а война с горцами даст ему случай с триумфом вернуться на юг. Ничего, что сражаться он будет с горсткой кое-как вооруженных крестьян. Кто об этом узнает? Историк у него свой. Разорив горные села, он получит славу, которой так жаждет. Быть может, на будущее он замышляет другую войну, междоусобную.
– Но как это может касаться тебя, Асмидир? Ты не из наших мест, и нижнесторонний король – твой друг.
– Я всего лишь состоял у него на службе. Король – человек жесткий и беспощадный, в этом он схож с бароном Ранульфом. У нас с ним разные интересы. – Асмидир слегка улыбнулся. – Сюда я приехал из-за пророчества, но оно не сбылось, и я не знаю, что делать дальше.
– Что это за пророчество?
– Теперь уже не важно. Даже шаманы способны ошибаться, как видно. Но я проникся какой-то непонятной любовью к этой суровой, холодной земле, любовью не менее сильной, чем моя ненависть к барону и к тому, что за ним стоит. Почему зло, как показывает история, всегда торжествует? Разве честно, что люди, свободные от законов совести, оказываются сильнее?
– Может быть, просто время еще не пришло, – ответила девушка, и он удивился.
– Время?
– У нас было два великих короля, Гандарин и Железнорукий. Хорошие люди, но при этом сильные и бесстрашные. Разгромив своих врагов, они правили мудро и справедливо. Теперь время нижнесторонних, но за ним опять придет наше, и у нас будет новый вождь.
– Где же он? Пророчество, которое привело меня к вам, касалось как раз его. Великий вождь с короной Альвена на челе. Но я побывал везде, Сигурни, и ни слова не слышал о таком человеке.
– Что ты сделаешь, если найдешь его?
– Я стратег, знаток военной науки. Я научу его сражаться с захватчиками.
– Горцев не нужно учить искусству войны.
– Нет, Сигурни, в этом ты неправа. Вся ваша история строится на одном лишь мужестве. Вы бросаетесь в рукопашный бой и крошите врага палашами. Но война – это не только сражения, а еще и тылы, обозы, средства сообщения, дисциплина. Солдат нужно кормить, капитаны должны передавать донесения полководцам. Есть и другие стороны – например, боевой дух и вера в победу. Низинники, как ты их называешь, знают во всем этом толк.
– Я чувствую, как ты встревожен. – Она погладила его бедро с внутренней стороны. – Вернемся в постель, и я вознагражу тебя за счастье, которое ты подарил мне.
– Но ты говорила, что тебя ждут дела?
Она вспомнила о Бернте и тут же выбросила его из головы.
– Нет, ничего такого.
Назавтра в полдень Баллистар нашел Бернта висящим на ветке дуба. Праздничный наряд, в который тот облачился, был замаран нечистотами, извергнутыми в миг смерти. Глаза выпучены, язык торчит изо рта. Ворона, сидя на плече у повешенного, выклевывала ему правый глаз.
Под телом на земле лежала изящная перчатка для соколиной охоты, расшитая белыми бусинами. Моча самоубийцы капала на нее.
4
Волам было трудно тащить повозку по узкой тропке, ведущей к хижине Гвалча, и Тови поехал в обход, через долину, по каменистым дорогам – их проложили нижнесторонние углекопы в ту пору, когда на склонах холмов еще встречались открытые угольные пласты. Пекарь выехал из дому, как только рассвело. Он любил эти поездки в город при Цитадели, совершаемые раз в три месяца. Гвалч был веселым попутчиком, хотя и раздражал порой, а деньги от их общей торговли позволяли Тови жить в свое удовольствие. Превосходные меды Гвалча уходили на юг по баснословной цене.
Один из волов оступился на осыпи. Фургон накренился, пустые бочонки затарахтели.
– Эй, Соломка – поосторожней, мальчик! – крикнул Тови. Его легкие полнились свежестью, веющей с Хай-Друина. На вершине подъема он дал волам отдохнуть, поставил тормоз, обвел взглядом открывшийся вид. Много лет назад он шагал по этой самой дороге в числе ополченцев Лоды. Они шли с песней и там внизу, у ручья, повстречались с Палладами. Вместе их стало семь тысяч – еще до того, как к ним примкнули Фарлены.
Теперь они все мертвы – ну, почти все. Гвалч тоже там был, пятидесятилетний, но прямой, что твой посох. Король, с орлиным пером на шапке, сидел на красивом, привезенном с юга коне. С виду отважный воин, но сердцем – нет. Тови плюнул, вспомнив, как король бежал с поля брани, оставив их всех умирать.
– Кровь не всегда себя оказывает, – произнес он тихо. – У героев рождаются трусы, у трусов – короли.
Повеяло холодом, и Тови закутался в плащ. Идя на войну, он ветра не чувствовал, но хорошо почувствовал его неделю спустя, когда прятался от погони, брел через валежник, переходил вброд ручьи, ночевал в неглубоких пещерах, страдал от голода и холода. Еще как почувствовал, Бог свидетель.
Высоко над ним парила в потоках воздуха пара орлов, недосягаемая для человеческих козней и стрел. Тови отпустил тормоз, тряхнул вожжами.
– Ну, ребята, теперь под горку поедем.
Час спустя он добрался до Гвалча. Старик сидел на солнышке с чашей меда, в обществе трех верховых. Двое угрюмых озябших солдат оставались в седлах, клирик, размахивая руками, что-то доказывал Гвалчу. Его Тови знал – Андольф-переписчик, рыжий, с мучнисто-белой кожей толстяк.
– Это никуда не годится! – кричал он. – У тебя могут быть серьезные неприятности. Не знаю, зачем я так вожусь с вами, горцами. В печенках вы у меня сидите.
Тови остановил волов, слез.
– Не могу ли я чем помочь?
Переписчик от ухмыляющегося Гвалча повернулся к нему.
– Ты ведь знаешь этого человека?
– Да, это старый мой друг, а в чем дело? Андольф театрально вздохнул:
– Новый закон, как тебе известно, обязывает всех людей иметь прозвища, отличающие одного от другого. Быть Дирком, сыном Дирка, уже недостаточно. Вас таких сотни. Прозвище нетрудно придумать, но этот вот старый дурак… Всё ему хаханьки. Посмотри сам, Пекар! – Андольф сунул Тови под нос бумагу.
Тот прочел и расхохотался.
– Ну что ж, чем не прозвище?
– Не могу я отдать это составителям списков, пойми ты. Его обвинят в неуважении к закону, и я же буду в ответе. Я человек широкий, понимаю шутку не хуже кого другого и сам в первый раз посмеялся, но теперь мне уже не смешно.
Тови кивнул. Переписчик был добрый малый, даром что нижнесторонний, и пекарь ничего против него не имел. Неблагодарное это дело, переписывать горцев, особенно когда цель твоей переписи – выявление новых налогоплательщиков.
– Я поговорю с ним, – сказал пекарь и подошел к Гвалчу. Старик уставился в упор на одного из солдат, тот беспокойно ерзал в седле. – Довольно шутить, Гвалч. Говори, какое прозвище выбираешь.
– А Дерьмодар чем плох?
– Его напишут на твоем надгробии, вот чем. И не удивляйся, если потомки будут о тебе не очень высокого мнения. Ну, так как?
Гвалч шмыгнул носом и сказал, продолжая смотреть на солдата:
– Сам придумай.
– В молодости его звали Неустрашимым, – сказал переписчику Тови. – Может, так и запишешь?
Андольф кивнул, достал из сумки перо и пузырек чернил. Вписал новое имя, приложив бумагу к седлу, и велел Гвалчу поставить подпись. Тот выругался, однако исполнил требуемое.
Андольф помахал бумагой, просушивая чернила.
– Спасибо тебе, Тови Пекар. Прощай, Гвалчмай Неустрашимый. Надеюсь, больше мы не увидимся.
– Точно, не увидимся, – ухмыльнулся старик. – И мой тебе совет, Андольф Переписчик: не доверяй черноглазым женщинам, особливо плясуньям.
Андольф, поморгав, взгромоздился на лошадь. Всадники поехали прочь. Солдат, на которого Гвалч смотрел так пристально, оглянулся, и старик помахал ему.
– Вот кто меня убьет, – сказал он, больше не улыбаясь. – Они приедут сюда, он и еще пятеро. Как ты думаешь, мог бы я изменить судьбу, если б зарезал его сейчас?
– Ну что, будем грузиться? – поежившись, спросил Тови.
– Будем. Это хороший чан, только новые бочки мне не понадобятся. Это последняя наша поездка, Тови, так что воспользуйся.
– Что толку иметь Дар, если получать от него одни мрачные предсказания? – вспылил пекарь. – Да и не верю я, что будущее так наперед расписано. Его создают люди, на камне ничего не высечено, понятно?
– Я не спорю, Тови, не спорю. Порой мне снилось то, что так и не осуществилось на деле. Это случалось не часто, заметь себе, но все же случалось. Возьмем того пастуха, влюбленного в Сигурни. До вчерашнего дня я видел, как он покидает горы, чтобы поискать занятие в нижних землях, а прошлой ночью мне приснился другой конец. Так и вышло.
– О чем это ты?
– Бернт, плечистый такой, работал у кузнеца Грейма.
– Ну, знаю. А что с ним стряслось?
– Повесился на дереве поздней ночью. Я увидел это, сидя на своем стуле.
– Адово пламя! Ты уверен, что это произошло?
Старик кивнул.
– Это я к тому, что судьбу можно порой изменить. Не часто, но можно. Он не должен был умереть, но какая-то мелочь заставила его покончить с собой.
– Что за мелочь?
– Женщина его обманула. Выпьем на дорожку, чтоб не озябнуть?
– Нет. Надо успеть на рынок, пока еще утро. – Гвалч недовольно заворчал, и они погрузили в фургон двенадцать бочонков меда наряду с пустыми, которые привез Тови. – Почему ты не разрешаешь мне выгрузить эти? Вдруг тебе приснится другой сон.
– Нет, дружище, на этот раз не приснится. Весной нам негде станет продавать мед. Ты говорил с Паллидом и сам должен знать.
– Что ты сказал ему? – спросил Тови, когда оба уселись на козлы.
– Ничего такого, что он раньше не знал бы. Паллидские Одаренные все правильно предсказали.
– И тебе нечего было добавить?
– Разве что о грядущем вожде, но я не знал, кто он и когда явится. Время еще не приспело. Этот Паллид – парень хоть куда, твердый и острый, что твой кремень. Мог бы со временем стать большим человеком, да только не доживет. А вот ты, Тови, еще станешь мужчиной.
– Я и так мужчина, Гвалчмай Дерьмодар. Не забывай об этом.
При бледном свете луны знакомая ива казалась какой-то другой. Ее ветви бороздили стальную воду, точно пальцы скелета. Даже шум водопада напоминал шепот злобных демонов. Ночная живность шуршала в подлеске. Сигурни сидела у воды неподвижно и глядела, как дробится луна в пруду.
Она испытывала потрясение и гнев. Потрясение от смерти несчастного пастуха, гнев на то, как обошелся с ней Баллистар. Сигурни три дня провела в горах, ставя ловушки на лис и бобров. Вернувшись усталая, мокрая и голодная, она увидела карлика у себя на крыльце и сразу воспряла духом. Сейчас он приготовит что-нибудь вкусное, и они весело проведут время. Она улыбнулась ему, скинула на пол шкуры, посадила на шесток Эбби. Баллистар все это время стоял серьезный и какой-то загадочный. В руке он держал перчатку для соколиной охоты, красиво расшитую голубыми и белыми бусинами.
– Это подарок? Мне? – Он с молчаливым кивком бросил Сигурни перчатку. Ее сшили из замши мелкими, старательными стежками, белую буквицу "С" окружал узор из голубых завитков. – Очень красиво. А ты чего такой мрачный? Боялся, что мне не понравится? – Сигурни надела перчатку – та сидела на руке, как влитая.
– Никогда раньше не видел, как ворона выклевывает глаз человеку. Удивительно непрочная штука глазное яблоко. Бернт, правда, не возражал, хоть и был в своем лучшем наряде. Даже и не заметил.
– О чем это ты?
– Так, Сигурни, ни о чем. Как там Бернт?
– Я с ним не виделась, – резко сказала она. – Нашлись дела поважнее. Что с тобой такое, ты пьян?
– Пока нет, но скоро напьюсь. На поминках. Очень уж меня похороны расстраивают. Он сделал ее для тебя, – карлик показал на перчатку. – Подарок любимой – так ее, думаю, можно назвать. Сшил ее и нарядился в свой лучший камзол. Хотел, чтоб ты увидела его во всем блеске. Но ты не потрудилась прийти, и он, прождав до рассвета, взял да и повесился на дубу. Одним из тех дураков, которые так тебе докучают, стало меньше.
Замерев, она стянула с руки перчатку.
– Она лежала прямо под ним, – пояснил Баллистар. – Ты уж прости за пятна.
Сигурни швырнула перчатку наземь.
– Ты винишь в его смерти меня?
– Тебя, принцесса? Ну что ты, – саркастически произнес карлик. – Он просто хотел повидать тебя напоследок. Просил меня передать, как это для него важно. Я передал, но теперь для него ничего важного уже нет.
– Ты все сказал? – тихо, но с гневом во взоре спросила она.
Карлик повернулся и зашагал прочь.
Она посидела на крыльце, собираясь с мыслями. Да, так и есть. Карлик думает, что в смерти Бернта виновата она. Но почему? Если она спала с пастухом какое-то время, это еще не значит, что она обязана была печься о его душе. Она его не просила в нее влюбляться, даже и не старалась, чтобы влюбился.
"Надо было пойти к нему, как ты обещала", – сказал тихий голос внутри.
Ей стало горько, и она побрела прочь от дома, к заветному водопаду, ее всегдашнему прибежищу в час гнева или печали.
Именно здесь ее нашли в ту страшную ночь, когда погибли ее родители: она сидела под ивой, с пустыми глазами, и ее белокурые волосы подернулись серебром. Сама она ничего об этом не помнила, кроме того, что заводь показалась ей единственным надежным местом в потерявшем устойчивость мире.
Но в этот вечер она и там не нашла покоя. Умер человек, хороший и добрый. То, что он был глуп, больше не имело значения. Ей вспоминалась его улыбка, его нежность, его отчаянные усилия сделать ее счастливой.
– Напрасные труды, Бернт, – промолвила она вслух. – Ты не тот мужчина, который мне предназначен. Я пока не встретила его, но когда встречу, узнаю. – Слезы заволокли ей глаза. – Мне жаль, что ты умер, искренне жаль. Я жалею, что к тебе не пришла. Я думала, что ты будешь молить меня о любви, потому и уклонялась от встречи.
Туман, клубящийся над водой, принял смутные очертания человека. Ветер погнал призрачную фигуру к Сигурни, и она, вскочив, отступила назад.
– Не убегай, – прошептал голос, но она бросилась прочь – по камням, по старой оленьей тропе.
Добежав до хижины, она заперла дверь и развела в очаге жаркий огонь. Взгляд ее блуждал по бревенчатой стене, где висело оружие: широкий меч, лук, колчан с черными стрелами, кинжалы, шлем с железной верхушкой и надбровием из полированной меди. Она взяла один из кинжалов и села точить его на бруске.
Прошел час, прежде чем она перестала дрожать.
Во рту у Гвалчмая пересохло, точно он жевал барсучью шерсть всю ночь напролет. Дневной свет резал глаза, от собачьей скачки выворачивало кишки. Он шумно пустил ветры, и ему несколько полегчало. Раньше ему нравилось выпивать с утра, но в последние годы это удовольствие обернулось тяжкой повинностью. Ездовые волкодавы внезапно стали. Шемол уставился куда-то в лес у дороги, Кабрис просто сел со скучающим видом.
– Нынче вам зайцев не будет, ребята. – Гвалч тряхнул поводьями. Шемол нехотя тронул, Кабрис, не успев подняться, едва не угодил под тележку, разозлился и тяпнул напарника. Оба пса ощетинились и зарычали.
– Тихо! – прикрикнул Гвалч. – Адова кухня, у меня голова так не болела с тех пор, как ее топором разрубили. Чтоб я вас не слыхал больше! Вперед! – Собаки оглянулись на него и послушно двинулись дальше, а Гвалч глотнул меду из кувшина.
Впереди показалась хижина Сигурни, у порога сидела черная сука Леди. Шемол и Кабрис при виде нее помчались галопом. Гвалч держался, не зная, что спасать прежде – собственные кости или кувшин. С холма тележка слетела благополучно, и он стал надеяться, что худшее позади. Но тут Леди, устремившаяся навстречу упряжке, вдруг свернула на луг. Волкодавы поскакали за ней, тележка накренилась, Гвалч с кувшином, прижатым к костлявой груди, взмыл в воздух. Упасть он исхитрился на спину, и мед всего лишь промочил его камзол из зеленой шерсти. Гвалч сел и надолго припал к кувшину. Собаки, сидя рядом с опрокинутым экипажем, смотрели на него мрачно. Он поставил кувшин и распряг их. Шемол задержался, чтобы лизнуть хозяйскую руку, Кабрис же дернул прямиком в лес, за Леди.
Гвалч с кувшином проследовал в дом. Сигурни сидела у стола, положив перед собой длинный нож. Волосы немытые, лицо осунулось, глаза усталые. Гвалч налил мед в две чашки, подвинул одну ей.
Она потрясла головой.
– Выпей, девочка, – сказал он, садясь напротив. – Вреда не будет.
– Прочти мои мысли, – приказала она.
– Нет. Ты вспомнишь все, когда будешь готова.
– Будь ты неладен, Гвалч! Всем предсказываешь судьбу, а мне не хочешь? Что случилось в ту ночь, когда убили моих родителей? Говори!
– Ты сама знаешь, что случилось. Твой… отец и его жена были убиты. Ты спаслась. Что еще я могу тебе рассказать?
– Отчего мои волосы поседели? Зачем обоих схоронили так скоро, не дав мне проститься с ними?
– Расскажи лучше ты. Про минувшую ночь.
– Ты и так уже знаешь. Призрак Бернта явился мне в заводи.
– Нет, это был не Бернт. Бедняга пастух ушел из этого мира, а тот дух явился к тебе из иных времен. Зачем ты от него убежала?
– Испугалась. – Светлые глаза смотрели на Гвалча с вызовом.
– В этом нелегко сознаваться, знаю, – улыбнулся он. – Особенно Сигурни-Охотнице, женщине, которая ни в ком не нуждается. Знаешь ли ты, что нынче день моего рождения? Семьдесят восемь лет назад я испустил первый крик, а четырнадцать лет спустя впервые убил человека, коровьего вора. Он увел отцовского призового быка, и я три дня шел по его следу. У меня долгая жизнь, Сигурни, и в ней столько всего, что самому тошно. – Разлив остатки меда, он осушил свою чашку одним глотком и с грустью уставился на пустой кувшин.
– Кто он был, этот призрак?
– Пойди и спроси его сама, женщина. Позови его.
Она, содрогнувшись, отвела глаза.
– Не могу.
– Нет на свете такого, чего ты не можешь, Сигурни. Нет. Она ласково погладила его руку.
– Полно, Гвалч, мы же друзья. Почему ты не хочешь помочь?
– Я тебе помогаю. Советом. Ты не помнишь Кровавую Ночь, но вспомнишь, когда придет время. Мы заперли твою память, когда нашли тебя там, у заводи. Ты была безумна, дитя. Сидела в луже собственной мочи, раскрыв рот, с пустыми глазами. Меня сопровождал друг по имени Талиесен. Это он расправился с убийцами – он и еще один человек. Он сказал, что надо закрыть на замок твою память и вернуть тебя в мир живых. Это самое мы и сделали. Когда ты станешь достаточно сильной, чтобы повернуть ключ, дверь откроется – так он сказал мне.
Она убрала руку.
– Вот, значит, каков твой совет? Пойти опять к заводи и встретиться с призраком?
– Да.
– Я туда не пойду.
– Тебе решать, Сигурни. Возможно, твое решение правильно. Время покажет. Ты сердишься на меня?
– Да.
– Так сердишься, что не сходишь за медом, который стоит у тебя на кухне?
Она улыбнулась и принесла штоф.
– Старый ты нечестивец. Понять не могу, почему ты так долго живешь. Слишком упрям, наверно, потому и не умираешь. – Она отдернула бутылку, за которой Гвалч потянулся. – На один вопрос ты мне должен ответить. Те убийцы были не люди, верно? – Гвалч облизнул губы, не сводя глаз со штофа. – Верно? – повторила она.
– Верно. Дуплозубых породила Тьма. Их послали убить тебя.
– Меня? Почему меня?
– Речь шла об одном вопросе, но я отвечу. Потому что ты – это ты. Больше я ничего не скажу, но обещаю, что скоро мы поговорим снова.
Она отдала ему бутылку и села.
– Не могу я пойти туда, Гвалч. Не могу.
Гвалч молчал. Мед уже ударил ему в голову, и мысли мутились.
– А это что? – спросил барон Ранульф Готассон, ведя костлявым пальцем по карте. Дрожащий Леофрик, потирая руки, благодарил судьбу за то, что догадался надеть шерстяную рубаху и две пары теплых носков. Подбитые мехом перчатки лежали в кармане, но их он надеть не смел. В кабинете барона на самом верху Цитадели вечно стоял холод, несмотря на постоянно горящий огонь. – Я, кажется, к тебе обращаюсь?
Леофрик нагнулся над столом, и сквозняк из открытого окна тут же просверлил ему спину.
– Это река Дрануин, сударь. Она берет начало на северном склоне Хай-Друина, течет через лес на землях Паллидов и впадает в море.
– Что, Леофрик, замерз? – улыбнулся барон, глядя на посиневшего юношу.
– Д-да.
– Солдат быстро привыкает к таким лишениям. Расскажи мне об этих Паллидах.
"Я не солдат, я клирик, – сказал про себя Леофрик. – Притом терпеть лишения поневоле – одно, а получать от них удовольствие – немного другое". Не высказывая этого вслух, он начал:
– Паллид – самый крупный из кланов. Насчитывает шесть тысяч человек, а до Великой войны было еще больше. В основном это скотоводы, хотя на некоторых фермах выращивают овес и ячмень. На дальнем севере у них две большие рыболовные флотилии. Паллиды занимают около двухсот квадратных миль и живут в шестнадцати деревнях. Самая большая – Касваллир, названная в честь древнего воина. Во время Аэнирских войн он, по преданию, вызвал Королеву-Колдунью на помощь своему клану.
– До преданий мне дела нет. Излагай факты. Сколько населения в Касваллире?
– Примерно тысяча сто. Численность напрямую зависит от времени года. Осенью у них Игры, и на эти десять дней может собраться даже до пяти тысяч. Не одни Паллиды, но и Лода, и Фарлены, и Вингорасы. Хотя Вингорасов, согласно переписи, сохранилось всего-то сто сорок.
– Сколько у них боеспособных мужчин?
– У Паллидов? – Леофрик раскрыл толстый том в кожаном переплете. – Это трудно определить, сударь, поскольку регулярной армии у них нет. Если посчитать всех мужчин и подростков, способных держать оружие, то получится, скажем… тысяча восемьсот, из которых тысяча будет моложе семнадцати.
– Кто командует ими?
– Официального лорда-ловчего, как вам известно, больше не существует, но наши шпионы доносят, что Паллиды до сих пор почитают таковым Фиона Острого Топора.
Барон обмакнул перо в чернила и записал это имя на отдельном клочке бумаги.
– Дальше.
– Что еще вы желаете знать?
– Назови мне других вождей.
– Таких сведений у меня нет, сударь… только цифры.
– Выясни это, Леофрик, – в упор посмотрел на него барон. – Имена всех предполагаемых вождей, расположение их домов или ферм.
– Могу я спросить, сударь, для чего это нужно? Шпионы с уверенностью говорят, что в горах даже не помышляют о бунте. У них нет людей, нет оружия, нет воевод.
– Перейдем к другим кланам, – сказал барон, обмакнув перо.
* * *
Баллистар, сидя на сером пони, оглядывал с этой незнакомой, немного страшной высоты деревню Силфаллен. Пони был в холке всего десяти ладоней, пузатый, мохноногий – карликовая лошадка для карлика, но Баллистар с его помощью вдруг подрос до шести футов, как Сигурни или Фелл.
Толстяк Тови, выйдя из пекарни, улыбнулся ему.
– Это что же за чудеса? – Взгляд пекаря перешел с карлика на другого, высокого всадника, чей вороной конь стоял рядом.
– Колдун Асмидир позвал меня к себе в повара, – одолевая боязнь, заявил Баллистар. – И пони мне подарил. Насовсем.
– Он в самый раз для тебя. Больше смахивает на большую собаку.
– Славная животина. – Кузнец Грейм подошел к ним, оглаживая белую бороду. – Когда-то такие возили колесницы нижнесторонних. Крепкая, выносливая порода.
– Это моя кобылка, собственная, – осклабился Баллистар.
– Пора ехать, – пробасил другой всадник. – Хозяин ждет.
Баллистар попробовал тронуть лошадку с места, но его пятки не доставали дальше седла. Грейм с усмешкой сходил в кузницу и принес маленький хлыстик.
– Попробуй этим, только не сильно. И говори какие-нибудь слова.
– Н-но! – Баллистар стегнул пони по крупу. Лошадка взвилась, карлик кувыркнулся с нее, поймавший его кузнец вместе с ним повалился наземь. Слуга Асмидира догнал пони, привел назад. Тови хохотал так, что эхо катилось по всей деревне.
– Спасибо, Грейм, – со всем возможным достоинством проговорил красный до ушей Баллистар.
Кузнец, поднявшись, отряхивал с себя пыль.
– Не за что. Попробуй еще разок. – Он взял карлика под мышки и опять посадил в седло. – Не робей, скоро научишься. Ну, пошел!
– Но! – сказал Баллистар немного потише. Пони тронул. Карлик качнулся влево, но удержался.
Деревня осталась позади, и страх вернулся к нему. Темнокожий слуга нашел его у таверны. Спроси его кто раньше, не хочет ли он поехать к колдуну в замок, он сразу ответил бы "нет", но два золотых и пони заставили его передумать. Два золотых – да он сроду столько в руках не держал! Можно свой домик купить, а не платить аренду. Не говоря уж о паре новых сапог.
"А вдруг он принесет меня в жертву демонам?" Баллистар дрогнул и улыбнулся своему спутнику – без ответа.
– Долго ты уже служишь у своего господина? – спросил он, стараясь завязать разговор.
– Да.
Вот и поговори с таким. Оставалось покорно следовать за черным конем. Больше часа они ехали лесом через холмы. Потом Баллистар увидел Фелла с двумя его лесниками – Гвином Черноглазым и Бакрисом Беззубым. Он позвал их и замахал им рукой. Когда те подошли, он поздоровался с Феллом, заново испытав удовольствие от того, что мог смотреть этому красавцу прямо в глаза.
– И тебе добрый день, дружочек. Красивая у тебя лошадь.
– Моя собственная. Колдун подарил.
– Он не колдун! – гаркнул слуга. – Хватит повторять это слово.
– Черный Человек хочет, чтоб я у него кухарил. Сигурни рассказала ему про меня, вот он и дал мне пони в задаток. – О золотых Баллистар решил умолчать. С Феллом он дружил, Гвин Черноглазый был всегда добр к нему, но Бакрис Беззубый не вызывал у него доверия.
– А ну как он тебя самого зажарит? – усмехнулся сутуловатый Гвин, первый лучник во всем клане Лода.
Баллистар, глядя на него сверху вниз (тот был чуть пониже Фелла), заметил плешь у него на макушке.
– Нынче меня такие вещи не беспокоят. Нынче я смотрю на мир глазами высокого человека.
– Радуйся, пока можешь, – осклабился Бакрис. – А то слезешь со своей лошаденки и опять превратишься в никчемного коротышку.
Эти слова мигом уничтожили веселое настроение Баллистара. Фелл сердито глянул на лесника, но карлик его упредил:
– Да ладно, Фелл. Он злится, что у меня член поболе, чем у него – так ведь они у всех больше, кого ни возьми…
Бакрис бросился на карлика, но Фелл ухватил его за плечо, крикнув:
– Будет!
Испуганный пони устремился вперед, и оба всадника поехали дальше. Баллистар оглянулся на лесников и показал Бакрису мизинчик.
– Горазд же ты врагов себе наживать, – с усмешкой заметил слуга.
– Э, велика важность.
– И почему вы, горцы, придаете такое значения размеру мужского члена? Наслаждение от величины не зависит.
"У тебя, стало быть, тоже мелкий", – подумал Баллистар, а вслух сказал: – Откуда мне знать? У меня ни разу не было женщины.
В середине дня они преодолели последний подъем перед замком. Баллистар, никогда еще не бывавший так далеко, во все глаза смотрел на величественное здание. Замком в прямом смысле слова оно едва ли могло называться, поскольку не было укреплено. В стенах имелись широкие, ничем не загороженные проходы, ров отсутствовал. Когда-то здесь жил лорд-ловчий клана Григор, полностью уничтоженного во время войны. Немногие выжившие Григоры влились в Лоду. Трехэтажный дом, сложенный из серого гранита, украшала единственная башня у северной стены. В свинцовые оконные переплеты вставлены были цветные стекла.
