– Стой, Шемол, стой, Кабрис. Добрый день тебе, лесовик!
– Ну и смешной же у тебя вид, Гвалч, – ухмыльнулся Фелл.
– В мои годы, парень, мне до этого нет никакого дела. Главное, что я еду куда хочу, не утруждая свои старые кости. А ты, погляжу я, весь серый, как зимнее небо. Не занемог ли?
– Ранен, и много крови из меня вылилось. Все будет в порядке, только отдохнуть надо.
– В Силфаллен идешь?
– Да.
– Так залезай, мои собачки и двух свезут. Им только полезно. Но прежде заедем ко мне и пропустим глоточек. Это снадобье враз тебя оживит, уж поверь. Обещаю, что судьбу тебе не стану предсказывать.
– Ты всегда предсказываешь, и каждый раз недоброе. Ладно, так и быть, сяду в твою таратайку. Молю только богов, чтобы меня кто-нибудь не увидел – такого позора я вовек не переживу.
Старик, посмеиваясь, подвинулся и освободил ему место. Фелл положил в тележку лук и колчан, а потом взгромоздился сам.
– Эй, собачки, домой!
Волкодавы рванули с места, и Фелл со смехом сказал:
– Я уж думал, меня сегодня ничто не сможет развеселить.
– Напрасно ты к ней пошел, парень.
– Ты обещал без ясновидения!
– Ба! Я ведь не будущее предсказываю, а говорю о прошедшем. И черного тоже выкинь из головы. Она ему не достанется. Она принадлежит нашей земле, Фелл – я бы сказал даже, что она сама частица этой земли. Сигурни, Ястребиная Владычица, надежда гор. – Старик покачал головой и усмехнулся чему-то, что понимал он один.
Тележка немилосердно подскакивала на каждом ухабе.
– Знаешь, Гвалч, экипаж у тебя не сильно удобный.
– Ты думаешь? Погоди, вот доберемся до родного холма – домой собачки всегда чешут во весь опор. Поседеешь, парень, клянусь ядрами Шемака!
Собаки взлетели на холм, передохнули немного на вершине и устремились по другому склону вниз, к хижине Гвалча. Тележка задребезжала, Фелл побелевшими пальцами держался за бортик. Упряжка мчалась прямо на вековой дуб.
– Дерево! – крикнул Фелл.
– Знаю! Прыгай давай!
– Прыгать? – Ответа Фелл не дождался – старик последовал собственному совету. В последний миг собаки свернули к дому, и Фелл вылетел из тележки вперед головой, едва не врезавшись в дуб.
– Что, здорово? – Гвалч, подбежав к Феллу, взял его за руку и помог встать.
Тот заглянул в веселые карие глаза старика.
– Ты сумасшедший, Гвалч. Всегда был таким.
– Без опасности жизнь скучна, парень. Сейчас мы с тобой выпьем и поговорим обо всем – о жизни, о любви, о мечтах и о славе. От моих рассказов твоя кровь загорится огнем.
Фелл нашел лук и колчан, подобрал рассыпавшиеся стрелы и пошел за стариком в дом. Жилище Гвалча состояло из одной-единственной комнаты. В углу постель, в северную стену вделан очаг, посередине грубо сколоченный стол и две лавки. На земляном полу шкуры – две оленьи, одна медвежья, по стенам оружие: два длинных лука, мечи, обоюдоострый палаш-клеймор. На колышке у огня начищенная до блеска кольчуга, на полке черный железный шлем, отделанный медью. Над очагом боевой топор.
– К войне готовишься, старина? – садясь за стол, спросил Фелл.
Гвалч с улыбкой взял кувшин, налил в глиняную чашу янтарный напиток.
– Я всегда готов, хотя в воины уже не гожусь. А жаль, потому что войны ждать недолго.
– С чего это вдруг? В горах все спокойно. Мы платим подати и не даем шалить на дорогах.
Гвалч налил себе и выпил одним глотком.
– Пришлым ублюдкам повод не нужен, Фелл. Я чую кровь в воздухе. Но случится это еще не сейчас, а потому не будем портить хорошую выпивку. Скажи, как она поживает?
– Я не хочу говорить о ней.
– Хочешь, хочешь. Она не выходит у тебя из ума. Таковы уж женщины, да благословят их боги! Знал я как-то одну девушку, Мев. Зеленые холмы никогда не видали такой красоты, а как вспомнишь ее бедра, ее походку… Потом она вышла за одного скотовода из Гилкросса, родила одиннадцать детей и благополучно всех вырастила. Вот была женщина!
– Что ж ты сам на ней не женился?
– Именно что женился. Два года мы прожили вместе, славное время. Она бы из меня все соки начисто выпила, но тут мне проломили череп у Железного Моста, и открылся у меня Дар. Как гляну на человека, так и вижу, что у него на уме. Ох, Фелл, не знаешь ты, какая это докука. – Гвалч подлил себе в третий раз. – Лежишь на красивой бабе, она теплая, вся как шелковая. Ты от страсти горишь, а она думает про корову с текучим выменем!
– Правда, что ли? – покрутил головой Фелл.
– Не сойти мне с этого места! "Ты меня любишь, женщина? " – спрашиваю я. Она мне смотрит в глаза и отвечает: "Конечно, люблю", а мысли у нее о том скотоводе, с которым она повстречалась на Летних Играх. Вспоминает, как на сене с ним кувыркалась.
– Как ты только ее не убил? – Исповедь старика порядком смутила Фелла.
– А за что? Я в этом деле не был силен. Ненадолго меня хватало. Она заслуживала счастья, которого я дать ей не мог. Мы с ней иногда потом виделись. Он-то давно помер, конечно, а она здравствует и живет в достатке, как пристало богатой вдове.
– А это оружие, оно всё твое? – спросил Фелл, чтобы сменить разговор.
– Да, и всё побывало в деле. Я сражался за старого короля, с которым мы чуть было не победили, и за молодого дурня, который нас всех положил на Золотом поле. До сих пор в толк не возьму, как мне-то удалось выжить. Мне и тогда уже было под пятьдесят. В следующий раз мне на такую удачу надеяться нечего, хотя вождь у нас будет получше того.
– Кто такой?
Старик потрогал свой нос.
– Не время пока, Фелл. Да и скажу, ты мне не поверишь. Потолкуем лучше про баб, про Сигурни. Тебе ведь этого хочется, знаю. Сказать, что ты об этом думаешь?
– Нет уж! Налей еще, и поговорим – хотя одни боги ведают, зачем это надо. Все равно не поможет. – Фелл глотнул, и огненная жидкость обожгла ему горло. – Сукин ты сын, Гвалч! Из чего ты свое пойло гонишь, из крысиной мочи?
– Нет, только добавляю малость, для цвета. Говори, что хотел сказать.
– Почему она – вот о чем я себя спрашиваю. Красоток мне было отпущено свыше меры – почему же только она зажигает мне кровь? Почему?
– Потому что она особенная. – Дрова в очаге были уже сложены. Старик высек огонь, поднес его к сухим прутикам под железной подставкой, раздул и вернулся к столу. – Такие женщины рождаются для великой судьбы. В жены они не годятся, ибо стареют до времени, и груди у них болтаются, точно висельники. Они как звезды – другие женщины против них только свечки. Понимаешь? Она оказывала тебе честь тем, что спала с тобой. Ее удел – вечность. Понимаешь, что это значит?
– Ни словечка я не понял из того, что ты тут наплел.
– Это значит, что она будет жить вечно. Что и через тысячу лет люди будут поминать ее имя.
Фелл заглянул в свою чашу.
– Твое пойло портит мозги, старик.
– Может, и так, но что я знаю, то знаю. Ради нее ты будешь жить, ради нее и умрешь. "Держись, Фелл, – скажет она. – Сделай это ради меня". И вражья сила хлынет на тебя с мечами, и с копьями, и стрелами. Ты ведь выстоишь, Фелл, когда она тебя попросит об этом? – Старик уронил голову на руки. – Выстоишь?
– Ты пьян, дружище, вот и несешь чепуху. Гвалч поднял на Фелла мутный взор.
– Эх, вернуть бы мне молодость – я стал бы рядом с тобой. Даже ту стрелу на себя бы принял.
Фелл, пошатываясь, довел старика до постели и сам рухнул на медвежью шкуру перед огнем.
Только так могла Сигурни приобщиться к полету. Она стояла нагая над водопадом, вцепившись пальцами ног в изъеденный ветрами край скалы. Летящие вниз струи пенили заводь в шестидесяти футах под ней. Солнце, сияя на безоблачном небе, грело ей спину. Сигурни качнулась вперед. Она летела прямая, как стрела, прижав руки к бокам, и заводь неслась ей навстречу. В последний миг она выбросила руки вперед и вошла в воду почти без плеска. Когда ее пальцы коснулись крутящегося камня на дне, она всплыла и неспешно направилась к южному берегу, где с тревогой ждала ее Леди. Вышла, села на плоский камень, потрясла головой. Здесь шум водопада был глуше, и солнце, светя сквозь ивовые ветви, осыпало золотом воду. В такой день легко верилось, что именно здесь стародавний король покинул мир людей и ушел на небо. Ей виделось, как он выходит из воды, окровавленный, держа в руке меч, слышались лай собак и крики воинов, преследующих добычу. Когда же погоня приблизилась, вспыхнул свет и отворились Врата.
Только все это сказки. Его убили здесь, величайшего из горных королей, Сорейна Железнорукого. Прыгнув с утеса прошлой весной, она нащупала на дне кость – спинную лопатку. Потом стала нырять раз за разом и собрала все, что удержалось среди камней от его скелета. Правой кисти недоставало, но на запястье сохранились проржавевшие болты и последние рыжие клочья железной десницы.
Если что и ушло на небо, то лишь душа. Он умер одинокий, окруженный врагами. Таков удел королей.
Сигурни, поежившись от прохладного ветерка, спросила вслух:
– Ты все еще здесь, Железнорукий? Посещает ли твой дух это место?
– Только при полной луне, – сказал в ответ чей-то голос.
Она вскочила. У ивы, с улыбкой опершись на дубовый посох, стоял человек. Леди лежала, опустив голову на лапы, не обращая на него никакого внимания. Сигурни склонилась к своей одежде, выхватила из ножен кинжал.
– О, не беспокойся, я не насильник. Всего лишь путник, что захотел испить холодной горной водицы, а зовут меня Лоран. – Прислонив посох к дереву, он опустился на колени у воды, приласкал Леди и начал пить.
– Обычно она встречает чужих по-другому. – Больше Сигурни ничего не нашлась сказать.
– У меня свой секрет. – Он поднял на нее глаза и усмехнулся совсем по-мальчишески. – Может, оденешься? – Он был красивый мужчина, стройный, безбородый, с синими глазами и копной соломенно-желтых волос.
Сигурни успокоилась, нашла его улыбку приятной и не осталась в долгу: очи горного короля.
– Может, разденешься?
– Вы в Лоде всегда так круто беретесь за дело?
Она спрятала кинжал в ножны и села. Собака прибежала к ней.
– А ты сам из каких будешь?
– Из клана Паллидов.
– Вы, Паллиды, все такие робкие?
– Нет. – Смеялся он тоже приятно, весело и раскатисто. – Мы люди учтивые и обходительные. Далеко ли еще до Силфаллена? – Он обмахнул рукой поваленный ствол и сел.
– Полдня пути, если прямо пойдешь. – Сигурни натянула штаны. Она еще не просохла, и белая шерстяная рубашка липла к груди. Застегнув пояс, она снова села. – Что делает Паллид так далеко на юге?
– Ищу Тови Длинную Руку, меня послал к нему наш лорд-ловчий. У тебя, женщина, имя есть или как?
– Есть.
– Можно узнать какое?
– Сигурни.
– Ты сердишься на меня? – мягко спросил он, и она не нашла усмешки в его глазах.
"Да, сержусь, – сказала она про себя. – Асмидир обозвал меня шлюхой, Фелл ушел, не поблагодарив и не попрощавшись, а этот мною пренебрегает. Еще как сержусь! "
– Нет, – солгала она вслух и внезапно метнула нож. Он просвистел по воздуху и вонзился в поваленное дерево рядом с рукой Паллида. Лоран взглянул туда. Нож пригвоздил к стволу голову гадюки, тело змеи извивалось в предсмертных корчах.
– Ай да Сигурни. – Он выдернул нож, отсек змее голову, вытер лезвие о траву и рукоятью вперед протянул хозяйке.
– Я провожу тебя немного, Паллид. Еще заблудишься в нашем лесу.
– И ножи кидать мастерица, и сердце доброе.
Они вышли на дорогу. Здесь лес был гуще, и осень уже золотила листву.
– Это у тебя обычай такой, говорить с духами? – спросил Лоран.
– С какими такими духами?
– Ты ведь к Железнорукому обращалась, когда я пришел? Это та самая заводь, откуда он вознесся на небо?
– Да.
– Ты веришь в это предание?
– Почему бы и нет, ведь тела его не нашли.
– Живым его тоже не видели, – пожал плечами Лоран, – но жизнь его в самом деле полна чудес. Последний великий король до рождения Гандарина. Рассказывают, что он умертвил семерых, посланных убить его самого – нешуточный подвиг для раненого. Может, двести лет назад люди и впрямь были покрепче, как мой дед уверял, – засмеялся он. – Мужчины тогда были мужчинами, говаривал старикан. Железнорукий, по его словам, был семи футов росту, а его боевой топор весил шестьдесят фунтов. У деда на кухне я наслушался всякого – про драконов, про ведьм и про героев, до которых обыкновенным людишкам как до неба. В те времена каждого ниже шести футов почитали карликом, говорил он, а я всему верил. Редкостный был дурачок.
– Может, это и правда. Может, они были крепче нас.
– Все может быть. Но на последних играх, где я был судьей, Мерет Остроглазый метнул свой шест невиданно далеко, а росту в нем шесть футов пять дюймов всего-то. Если они были такие силачи и скороходы, отчего же мы добиваемся большего, чем они?
Перевалив через последний перед Силфалленом холм, Сигурни остановилась.
– Вот я и дома, – показала она на хижину у ручья. – А ты так и шагай на юг по этой дороге.
Он с поклоном поцеловал ей руку.
– Благодарю тебя, Сигурни. Ты хорошая спутница.
– Боюсь, ты презрел самое лучшее, что во мне есть, – сказала она. И улыбнулась, сама себе удивившись.
Он, не отпуская ее руки, покачал головой:
– Самого лучшего в тебе, думаю, не видел еще ни один мужчина. Прощай! – Он пошел было прочь, но обернулся на ее слова:
– В старину горцы были свободными, несгибаемыми людьми. Может, нам потому и кажется, что они были сильнее. Вместо того, чтобы шесты метать, они побивали врагов. Пусть не все они были семифутовой вышины – главное, что такими они себя чувствовали.
Лоран поразмыслил.
– Я хотел бы снова с тобой увидеться. Дашь мне место у своего очага?
– Приходи с хлебом-солью, Паллид, тогда и увидим.
3
Если Лоран и почувствовал разочарование при виде толстого пекаря, у него достало учтивости не показывать этого, за что Тови был несказанно ему благодарен. Войдя в старый каменный дом, Паллид строго соблюдал все обычаи, величал Тови лордом-ловчим и обходился с ним так почтительно, что мог бы послужить примером для односельчан старого хлебопека.
Тови развел огонь в задней комнате, попросив жену собрать на стол и утихомирить детей – насколько это было возможно с семью ребятишками в возрасте от трех до двенадцати лет.
– Я ценю твою обходительность, – сказал смущенный хозяин гостю, который упорно отказывался сесть, – но ты должен был заметить, что клан Лода не придерживается более старых обычаев. Мы расположены слишком близко от Нижних земель, и завоевание затронуло нас сильнее, чем всех остальных. Титул лорда-ловчего отменен, и правят нами законники, назначенные бароном Ранульфом. Мы запуганы, Лоран. Нас, раскиданных по склонам Хай-Друина, осталось меньше трех тысяч. В клан входит семнадцать деревень, из которых самая большая – наша, Силфаллен. Бойцов у нас больше нет, кроме разве что Фелла с его лесниками, да и те отчитываются перед капитаном баронской стражи. Боюсь, молодой человек, старые порядки погребены не менее глубоко, чем мои товарищи на Золотом поле. – Тови потянул носом и опустил глаза под твердым взглядом пришельца. – Так что давай-ка без церемоний. Садись и рассказывай, зачем пришел.
Лоран повесил свой травянисто-зеленый плащ на спинку мягкого стула, сел и уставился на огонь, собираясь с мыслями.
– Мы, Паллиды, – начал он, – понесли на Золотом поле большие потери, но мы живем высоко в горах и потому лучше сохранили свои традиции. Юношей у нас все еще учат сражаться и гордиться своими предками. Я не в упрек это говорю, ибо понимаю, что под самым боком у захватчиков жить нелегко. А пришел я к тебе с посланием от моего лорда-ловчего. Он передает, что Паллидам, наделенным Даром, снятся кровавые сны. Грядет новая война, говорят они. Провидцы встречали в горах волков-стервятников, видели Красную Луну, слышали крики умирающих и вой баньши. Мой лорд-ловчий хочет знать, посещали ли ваших Одаренных такие же сны.
– Одаренный у нас только один. Когда-то он был славным воином, а теперь ездит по горам на собаках, сильно пьет, и на его сны полагаться нельзя.
Жена Тови внесла на подносе две кружки эля, хлеб, холодное мясо. Поставила все это на стол, улыбнулась устало мужу и вышла. Голоса играющих детей, ворвавшиеся было в открытую дверь, затихли.
– Однако он видел что-то?
Тови кивнул:
– Он говорит о пришествии вождя, воина из рода Железнорукого, да только все это вздор. На Нижних землях пять тысяч солдат, а в случае мятежа они утроят это число за пару недель. Войско они содержат даже в мирное время и до сих пор побеждали во всех своих войнах.
– Моего лорда-ловчего тревожит именно это. Что делать воинственному народу, когда нет войны? Либо они перегрызутся между собой, как бешеные собаки, либо отыщут себе врага. Наши Одаренные и Фарленский оракул, подобно вашему пьянице, говорят о вожде, но имени его и клана никто не знает. Он окутан туманом, однако его нужно найти, лорд Тови. Все указывает на то, что низинники по весне придут сюда с войском. У нас меньше семи месяцев, чтобы приготовиться к этому.
– Что толку готовиться? – вспылил Тови. – У Фелла под началом человек шестьдесят. Я с грехом пополам наберу еще сотни две, считая юнцов и старцев. Если они придут, нам конец, вот и весь сказ. Лода в отличие от Паллида и Фарлена никогда не числилась среди больших кланов. У вас есть перевалы, которые можно оборонять, и долины, где можно укрыть коз и коров, а у нас что? В свое время я был капитаном, парень. Я знаю, как воевать в тех или иных местах. Даже десятитысячное войско не защитило бы мои родные деревни. Чем готовиться, лучше просить барона, бить челом нижнестороннему королю, пасть на свои полусогнутые колени и молить о пощаде. В первом я приму участие сам, под вторым подпишусь, третьего не сделаю никогда – но иного выбора у нас нет.
– Не думаю, что ты прав, – проговорил Лоран. – Найдя военачальника, который объединит нас, мы выработаем стратегию. Лода покинет свои дома и отступит в горы. Осень у нас впереди, есть время сделать запасы. Если ты дашь согласие, я позабочусь, чтобы на землях Паллидов поставили для вас временные жилища.
– Нет, Лоран, – покачал головой Тови. – Победить мы не можем – значит, надо искать другой путь. Я вот все думаю, на что им сдались наши горы? Ни золота, ни прочей богатой добычи. Стал бы ты затевать войну ради пары коровьих стад?
– Я бы не стал, но армии, как и мечи, ржавеют без дела. Иноземцам, как я уже говорил, позарез нужен внешний враг.
Тови со вздохом поднялся, подошел к очагу.
– Я не лорд-ловчий, приятель. Я пекарь. Нет у меня ни власти, ни воинов. Даже воли к борьбе – и той нет.
– Чтоб тебе пусто было! – Лоран тоже вскочил со стула. – Встретил я по дороге одну шлюху, так и у той огня в жилах поболе, чем у тебя.
Тови, побелев, сгреб гостя за зеленый камзол и оторвал от пола.
– Как ты смеешь! Я стоял на Золотом поле, мой меч обагрился вражеской кровью. Я видел, как падают мои братья, как враг занимает мою страну. Где ты был тогда? Мамкину сиську сосал? Да, теперь я уже не тот человек, но от тебя оскорблений не потерплю.
– Извини, лорд-ловчий, – мягко, но без намека на слабость произнес Лоран.
– Ты это нарочно, Паллид, – прищурился Тови. – Хотел меня разозлить – и правильно. – Он отпустил Лорана и неуклюже попытался разгладить его помятый камзол. – Правильно, будь ты неладен. Когда долго ходишь в ярме, делаешься волом. Не знаю, насколько одарены твои Одаренные, но если мы переправим припасы к вам в горы, вреда в самом деле не будет. Вечером я созову старейшин, и мы обсудим твое предложение. Оставайся, если хочешь, и поговори с ними сам.
– Нет. Я хочу повидаться с пьяницей, о котором ты говорил.
– Это долгий путь, скоро начнет смеркаться.
– Ничего. Поем и отправлюсь. – Лоран отломил краюху хлеба и стал жевать.
– О какой шлюхе ты говорил? – спросил его Тови. – У нас в Силфаллене только одна такая, и из дому она редко выходит.
– Она молодая, с серебристыми волосами. Предлагается и даже платы за это не требует.
– Счастье твое, что ты не назвал ее шлюхой в глаза, – хмыкнул Тови.
– Почем ты знаешь, что не назвал?
– У последнего, кто на это отважился, челюсть оказалась сломана в трех местах. Двое мужчин с трудом оттащили Сигурни от него – она чуть язык ему не отрезала. Она последняя в роду Гандарина, – посерьезнев, добавил пекарь. – Сын ее стал бы бесспорным наследником престола, вот только детей у нее не будет никогда.
– Она бесплодна?
– Да. Она собиралась замуж за Фелла, лесного капитана, но старый Гвалч, Одаренный, объявил, что она неспособна родить. Она не шлюха, Лоран. У нее было много любовников, это верно, но выбирает она только тех, кто ей люб, и платы с них не берет.
– Выходит, мне еще и лестно должно быть?
– А тебе самому разве так не подумалось? – подмигнул пекарь.
– Она красива, не спорю. Когда я увидел, как она ныряет в заводь Железнорукого, у меня дух захватило. Продажных женщин я всегда сторонился, но начинаю жалеть, что упустил эту.
– Да. Другого такого случая ты вряд ли дождешься.
– Увидим.
* * *
Светловолосый парень сидел, уронив голову на руки, тупо глядя перед собой. Рядом стояла наполовину пустая кружка. Баллистар влез на скамью, уселся на край стола.
– Пьянством, Бернт, ничего не поправишь.
– Она не хочет меня видеть. Говорит, чтоб я больше не попадался ей на глаза. А я ведь не нарочно, Балли, просто не совладал с собой. Я ни за что на свете не причинил бы зла Леди. Но я смотрел на Сигурни, такую красивую на утреннем солнце… такую красивую… – Бернт осушил кружку до дна и икнул.
Баллистар с завистью глядел на его сильное лицо, глубоко посаженные голубые глаза, мощную шею, широкие плечи. Досадуя на то, что столько добра досталось такому дурню, он чувствовал себя виноватым, потому что Бернт ему нравился. Умом парень, конечно, не блещет, но есть в нем тепло и сострадание, которых у иных умников не найти. По сути своей это чувствительная душа.
– Я бы тебе советовал подождать. Леди почти совсем поправилась и охотится не хуже, чем прежде. Подожди еще немного и наведайся к Сигурни снова. Думаю, что она сменит гнев на милость – ты ведь никогда ей ничего плохого не делал.
– То-то и оно, что не делал – а потом взял и сделал. Мне всегда было трудно с ней говорить, половина ее слов до меня не доходила, но это ничего, Балли. Мне и того хватало для счастья, что я был с ней… любил ее. А ей только и нужно было, что мое тело. – Бернт оглянулся посмотреть, не слышит ли его кто-нибудь, но те двое, что сидели в таверне, кроме него, пьяно бубнили у очага о своем. – Она мне сама так сказала. Только это, говорит, ты и умеешь, Бернт. После тебя, говорит, всю тоску как рукой снимает. Да только ошиблась она, Балли. Я не только это умею. Таким я был с ней одной, а она этого не видит. Ума не приложу, как мне быть теперь.
– На свете есть и другие женщины. Ты парень хороший, сильный и честный, ты многое можешь им предложить.
– Не нужны мне другие, Балли. Когда я не сплю, только о ней и думаю, а когда сплю, мне снится она одна. Ты ведь знаешь, я никогда ничего не просил… ничего не требовал. Она ведь… после того… никогда не позволяла мне спать у себя в постели, всегда отправляла домой. В любую погоду. Однажды я в метель попал, заблудился, едва не погиб. – Расстроенный Бернт прикусил губу. – А ей и горя мало. Я думал, она когда-нибудь оценит меня, поймет, что я кое-что значу, да где там. Кто я, простой пастух…
– Говорю тебе, Бернт, дай ей время. Я знаю, что ты ей по сердцу.
– Она говорила что-нибудь про меня? – жадно распахнул глаза Бернт.
– Ты слушай, я правду тебе говорю, – глядя в сторону, сказал карлик. – Она еще сердится, но со временем это пройдет.
– Она сказала, что я дурак, да?
– Она пока еще сердится. Иди домой, поешь что-нибудь.
– Сделаешь для меня одну вещь, Балли? – внезапно улыбнулся пастух.
– Само собой.
– Пойди к ней и попроси, чтобы нынче, час спустя после вечерней зари, пришла в старую дубраву.
– Не придет она, ты же знаешь. И свечей, отмечающих время, она у себя не держит.
– Так пусть приходит, как только смеркнется. Попроси ее, а? Скажи, что для меня это важнее важного. Попрощаться хотя бы. Сделаешь? Скажи, что это моя первая и последняя просьба к ней.
– Ладно, я к ней схожу, но тебе от этого станет еще больнее.
– Спасибо, Балли. Я последую твоему совету – пойду домой и поем.
Бернт встал и с глупой улыбкой вывалился на улицу.
Баллистар слез со стола. Его коротким ножкам до хижины Сигурни было два часа ходу. И добро бы польза была, думал он.
День выдался теплый, но с Хай-Друина дул ветерок. Прошагав около часа, он сел отдохнуть. Вдали поднимался в гору еще один человек – в травянисто-зеленом плаще, с длинным посохом. Баллистар прищурился, но его не узнал. Человек направлялся к Гвалчу. Обратно он пойдет уже не так ровно, с ухмылкой подумал карлик.
Отдохнув, он двинулся по оленьей тропе вниз, к дому Сигурни. Она сидела на пороге и резала ремешки на новые охотничьи путы для Эбби. Леди не было видно, но Эбби сидела на шестке около дома. При виде карлика она заплясала и захлопала крыльями. Тот отвесил ей низкий поклон.
– Я тоже рад тебя видеть, Эбби.
– Ты как раз вовремя, – сказала Сигурни. – Завари-ка нам чаю из трав. У меня так хорошо не выходит.
– Извольте, принцесса.
Он вскарабкался на крылечко, вошел. Над огнем пускал пар старый чугунный чайник. Баллистар снял его, прихватив тряпкой. В задней комнате хранились в мешочках сухие травы, собранные Сигурни по весне. Он смешал их на глаз, залил кипятком, добавил кусок засахаренного меду, размешал чай деревянной ложкой и поставил завариваться. Как бы подъехать к Сигурни, чтобы уговорить ее встретиться с парнем?
Налив чаю в две глиняных чашки, он вынес их на крыльцо.
Сигурни взяла свою, попробовала.
– Как тебе это удается?
– Талант у меня такой. Не хочешь спросить, зачем я тащился в такую даль?
– Захотел побыть в моем обществе, полагаю.
– В другой день это было бы правдой, принцесса, но сегодня я пришел просить тебя об услуге.
– Проси, а я подумаю, что ответить тебе.
– Я, признаться, надеялся, что ты скажешь "да".
– Говори, – с холодком в голосе поторопила она.
– Я видел сегодня Бернта…
– Отвечу сразу: нет.
– Я ж еще ничего не сказал.
– Могу догадаться. Он хочет вернуться ко мне.
– Нет! Ну ладно… да. Но просит он не об этом. Он зовет тебя в старую дубраву, когда стемнеет. Хотя бы проститься. Сказал, что его жизнь зависит от этого.
– Я уже распрощалась с ним, – отрезала она и вернулась к своим ремешкам.
– Он говорил еще, что впервые обращается к тебе с просьбой, – вздохнул Баллистар.
Он ждал вспышки гнева, но она ответила холодно и бесстрастно:
– Я никому ничего не должна. Ни ему, ни тебе, ни кому-то другому. Понял? Я его не просила меня любить, не просила ходить за мной как собака. Он годился мне как любовник, но теперь это в прошлом, и в моем настоящем для него места нет. Ясно тебе?
– Ясно, принцесса. Зло и бездушно, но ясно как день. И то – зачем тебе трудиться, в дубраву ходить? До нее, как-никак, больше мили.
Она заглянула ему в лицо.
– Вот мы оба и рассердились, крошка, а из-за чего? Из-за этого остолопа. Я ведь говорила, что мне дураки не нужны. Но коли за него просишь ты, я, так и быть, уступлю. Попрощаюсь с ним. Ну что, доволен?
Баллистар с ухмылкой кивнул.
– А я в награду приготовлю тебе поесть. Найдется что-нибудь в доме?
– Эбби нынче утром поймала утку.
– Изжарю ее с подливой из ягод.
Они славно поужинали молодой нежной уткой. Красный ягодный соус делал сочное мясо под хрустящей корочкой еще вкусней.
– Будь у меня хоть толика здравого смысла, я бы сделала своим мужем тебя, – сказала Сигурни, облизав пальцы. – Мне еще не встречался мужчина, который бы так умел готовить.
Баллистар, сидевший свесив ноги на обтянутом шкурой стуле, важно кивнул.
– Если бы ты захотела меня в мужья, я бы не согласился.
– Я для тебя недостаточно хороша? – улыбнулась она.
– Слишком, я бы сказал, хороша, но дело не в этом. Есть в тебе что-то такое, Сигурни… Ты как корона Альвена – видеть ее видишь, а потрогать не можешь.
– Отчего же? Мне нравится, когда мужчины ко мне прикасаются.
– Нет, не нравится. Не думаю, чтобы ты хоть одному позволила коснуться твоего сердца. Ни один еще не заглядывал тебе в душу.
– Сердце – это насос, гоняющий кровь по телу, – рассмеялась она, – а душа и вовсе вещь непонятная. Нет, не надо ничего объяснять. Оставим это. Негоже спорить после такого вкусного ужина. Да тебе уже и пора, иначе придется брести в потемках.
Карлик слез со стула, собрал тарелки.
– Не надо. Ступай, Баллистар. Я хочу побыть одна.
– Не будь слишком сурова с Бернтом, – попросил он с порога.
– Буду его холить, как больного щенка, – пообещала она.
Сигурни помыла посуду, подбросила дров в огонь. Встречаться с Бернтом, которого она уже вычеркнула из своей жизни, ей не хотелось. Не то чтобы он, при всей своей простоте, был плохим любовником, нет. Когда-то, прошлой осенью, ей было с ним хорошо, но весной он стал казаться ей гирей на шее. Он всюду таскался за ней, говорил, как ее любит, не сводил с нее глаз, вымаливал ее любовь, словно собака объедки. Почему он не может довольствоваться тем, что у них было? Почему хочет большего, чем она способна ему уделить? Недоумок!
Она налила себе меду из подаренной Гвалчем бутылки и опять села на крыльце рядом с Леди, почесывая ее за ушами. Та, разомлевшая от ласки, внезапно вскинула голову и уставилась на опушку леса.
– Что там такое, девочка? – спросила шепотом Сигурни. Из-за деревьев выехал всадник, и она тихо выругалась, узнав Асмидира – одетого на этот раз в черное, верхом на вороном скакуне. Покрывало из черного шелка удерживал на голове кожаный обруч с опалом на лбу. Когда конь ступил во двор, Эбби растопырила крылья и закричала. Леди стояла молча, насторожившись.
