Впереди в скале был прорублен вход, забранный крепкой стальной решеткой. Дуводас протянул руку, коснулся решетки, и металл засветился — вначале тускло-алым, затем все ярче и ярче. Центр решетки обмяк, оплавился, струйки раскаленного металла потекли по полу вокруг ног Дуводаса, заклубился, шипя, дымный пар. Дуводас хотел уже войти в пещеру, когда сверху, с лестницы донесся торопливый топот ног. Развернувшись, Дуводас выбросил вперед руку, и двое даротских воинов обратились в живые факелы.

Когда Дуводас вошел в гигантскую пещеру, мерное биение жизни усилилось так, что заглушало почти все. Пещера была свыше шестисот шагов в длину и шагов двести в ширину, и всю ее заполняли тысячи и тысячи желто-черных коконов; многие из них пульсировали и судорожно извивались.

Дароты были воистину бессмертны. Дважды в каждом поколении они возрождались посредством вот этих коконов. И в этом, как верно понял некогда Сарино, была их величайшая слабость. Вот почему дароты боялись существовать бок о бок с другими расами — ведь если бы враг сумел добраться сюда, в эту пещеру, дароты лишились бы своего бессмертия. У человека всего одна жизнь, да и той лишиться нелегко. А вот каково лишиться бессмертия!..

Безмерный, безудержный страх этой потери Дуводас ощущал сейчас в умах даротов, которые хлынули вниз по лестнице, чтобы остановить его.

Несколько коконов лопнули, раскрылись, и оттуда выползли, извиваясь, нагие крохотные дароты. Дуводас ощутил биение их мыслей; двое из этих младенцев были уничтоженные им стражники.

«Ну-ка, — усмехнулся он, — расскажите мне еще раз о своем бессмертии!»

Сделав глубокий вдох, Дуводас распростер руки. Нестерпимый жар, окружавший его, резко спал, воздух похолодел, на стенах пещеры забелели прихотливые узоры инея. Жаркий воздух, текший из вентиляционных отверстий, тотчас обращался в мокрый снег, хлопьями сыпался на коконы, замораживая их до смерти.

Ледяная мощь ненависти Дуводаса все росла, и ближайшие к нему коконы съежились, треснули. Три новорожденных дарота запищали, корчась на обледенелом полу.

Тогда Дуводас пошел по громадной пещере, с каждым шагом источая неистовую злобу лютой зимы. На всем его пути желто-черные коконы трескались, извергая наружу еще живые зародыши, и по пещере эхом разносился их жалобный предсмертный писк.

В пещеру ворвались сотни взрослых даротов-воинов. Один из них бросился на Дуводаса, однако чем дальше продвигался он по нараставшему льду, тем быстрее застывала кровь в его жилах. Стремясь спасти коконы, воин пробивался вперед до тех пор, пока все его тело не превратилось в кусок льда — и лишь тогда он рухнул замертво. Другие дароты метали в Дуводаса копья, но те, ударившись об идущего по пещере человека, разбивались, точно стеклянные.

И в самой пещере, и по всему городу тысячи взрослых даротов с криками умирали, и тела их мгновенно распадались, ссыхались — это рвалась связь между ними и их коконами.

А Дуводас все шел вперед.

И вдруг перед ним возникла колонна слепящего света, и из этого сияния протянул к нему руку золотистый силуэт Первого Олтора.

Герцог даротов выронил меч, и из горла его исторгся странный пронзительный вопль. Потрясенная, Карис смотрела, как гигантские воины, корчась, падали наземь. Вокруг нее сотнями гибли дароты, и воздух звенел от их жутких, нечеловеческих воплей. Те, кого не затронула эта странная гибель, роняли мечи и копья, падали на колени около разлагающихся трупов.

Всеми позабытая, Карис отошла к баллистам.

— Теперь — стрелять? — спросил Неклен.

— Нет, — сказала Карис. — Подождем. Ветеран озадаченно глянул на нее.

— Мы же можем разом с ними покончить!

— Мне обрыдли убийства, — отрезала Карис. — Обрыдли до глубины души. Если они схватятся за мечи, мы станем стрелять, но здесь происходит что-то странное, и, быть может, мы еще сумеем избежать резни.

Трупы даротов разлагались с пугающей быстротой, и воздух наполнился омерзительной вонью. Герцог Альбрек подошел к Карис.

— Это ты сделала? — спросил он. Карис покачала головой.

— Дароты все толкуют о бессмертии, но сейчас, похоже, они наконец узнали, что такое настоящая смерть. Понятия не имею, как это произошло.

Дароты, стоявшие на коленях, вдруг выпрямились. Никто из них не потянулся за оружием, но кто-то из обслуги баллист испугался и вышиб спусковой крючок. Железный дождь хлынул на врагов, сбивая их с ног. Решив, что приказ стрелять уже отдан, сработали три другие баллисты, и тут же в резню вступили арбалетчики.

Дароты даже не пытались укрыться или бежать. Они просто стояли — и гибли, гибли. Ужаснувшись, Карис закричала: «Прекратите!», — но ненависть сделала свое дело, и стрелки упоенно, раз за разом спускали тетиву. Карис увидела, что обслуга снова заряжает баллисты.

Тогда она бросилась вперед, прямо под выстрелы и, вскинув руки, закричала:

— Прекратите! Все кончено! Хватит!

Черные болты свистели вокруг нее, и Неклен, выбравшись из-за своей баллисты, бросился к ней. Форин тоже бежал, задыхаясь от ужаса, в гущу смертоносного ливня.

— Карис! — закричал он отчаянно. — Берегись!

Он даже увидел болт, который летел прямо в нее. На миг Форину казалось, что он успеет заслонить Карис собой… но он опоздал, и болт вонзился ей в спину.

Карис пошатнулась, но упала не сразу. Медленно, ужасающе медленно опускалась она на колени, и по белому шелку платья расплывалось алое пятно. Солдат, сделавший смертельный выстрел, выронил арбалет и закрыл лицо руками. Лишь тогда стрельба прекратилась, и кордуинцы, не веря собственным глазам, смотрели на коленопреклоненную фигуру умирающей Ледяной Королевы.

Форин добежал до нее и упал на колени рядом с ней, в нескольких шагах от уцелевшего дарота, которому и предназначался этот выстрел. Дрожащими руками Форин обнял ее, прижал к себе.

— Боги милосердные, Карис, не умирай! Только не умирай! К ним подбежали герцог, Вент и Неклен. Не чувствуя боли, Карис бессильно уронила голову на плечо Форина. Он коснулся губами ее лба и бешено закричал:

— Врача сюда!..

— Успокойся, — прошептала Карис. Больше не было ни тревоги, ни страха. Бойня закончилась, и ею овладел странный, неземной покой. Подняв глаза, она увидела, что в живых осталось не больше полусотни даротов.

— Кто теперь ваш предводитель? — спросила она у того, кто стоял ближе всех.

Дарот повернул к ней мертвенно-белое лицо.

— Теперь вы уничтожите нас, — сказал он. — Даротов больше не будет.

— Мы не хотим уничтожать вас, — едва слышно проговорила Карис. В голове ее возник легкий, почти невесомый жар, и она поняла, что сейчас соединена мысленно со всеми даротами. — Мы хотим… положить конец войне.

— У войны не бывает конца, — отозвался дарот, и Карис ощутила в этих словах безмерную горечь. А затем — словно распахнулась невидимая дверь — в нее хлынули чувства даротов, горе их по погибшим сородичам и страх за свое будущее.

Карис едва сознавала, что лежит в объятиях Форина. Все ее тело стало вдруг легким-легким, ее так и манило улететь, навсегда обрести свободу. Борясь с этим искушением, она прошептала дароту:

— Подойди ближе.

Дарот подошел и неуклюже опустился рядом с ней на колени.

— Возьми меня за руку, — прошептала Карис, и грубые пальцы дарота осторожно обхватили ее хрупкую ладонь. — Не бывает… конца… без начала. Понимаешь?

— Мы ненавидим вас, — сказал дарот, — мы не сможем существовать рядом с вами. Чтобы одна раса жила, другая должна погибнуть.

Карис ничего не ответила, и над полем боя повисла страшная тишина.

— Нет, — пробормотал Форин. — Боги мои, нет!

Он прижал к себе мертвую женщину и баюкал ее, как младенца. Слезы струились по его лицу.

— Мы не знаем, так ли это, — сказал дарот, все еще сжимая обмякшую руку Карис. — Мы никогда этого не пробовали, но мы сделаем так, как ты говоришь.

— С кем ты разговариваешь? — спросил герцог.

— С женщиной. Она все еще говорит. Разве ты не слышишь?

Герцог покачал головой. Дарот выпустил руку Карис и встал.

— Ваш чародей с окровавленным лицом уничтожил нашу Палату Жизни. Половина наших сородичей мертва и никогда уже не возродится. Карис говорит, что мы должны вернуться в наш город. Мы так и сделаем.

— Чтобы подготовиться к новой войне? — спросил герцог. — Или… к миру?

— Этого мы не можем сказать… пока. — Дарот посмотрел на мертвую женщину. — Нужно многое обдумать. Вы не бессмертны — и однако Карис отдала свою единственную жизнь, чтобы спасти наши жизни. Нам это не понятно, и хотя было глупо, но все же… многое говорит без слов.

— Она все еще с вами? — спросил герцог. Форин поднял глаза.

— Нет. Ее больше нет. Но ее слова остались.

Дарот повернулся и пошел ко входу в катакомбы. Уцелевшие сородичи последовали за ним и один за другим исчезли во тьме.

Тарантио пробыл без сознания восемь дней и пропустил королевские похороны, которые герцог устроил Карис, Ледяной Королеве. Все граждане Кордуина шли за ее телом, а везли его в карете герцога, запряженной шестеркой белых лошадей. Варейна, боевого скакуна Карис, вел за каретой Форин, а следом шли герцог и армия, которой командовала женщина-воин. На мостовую перед кортежем бросали желтые, голубые и алые весенние цветы, и карета медленно катилась по живому цветочному ковру.

Вент не пошел на похороны. Он сидел в своих покоях во дворце и смотрел с балкона, как двигался кортеж. Потом он напился и выплакал свое горе там, где никто не мог этого увидеть.

Карис похоронили на высоком холме, в усыпальнице, обращенной к северу. Над входом в усыпальницу установили бронзовую доску, которую сработал своими руками Озобар. На бронзе были отчеканены простые слова:

Карис — Ледяная Королева

Герцог произнес речь перед усыпальницей. Речь была простая, достойная и, как подумалось Форину, очень трогательная. Потом горожанам и солдатам позволили по очереди войти в усыпальницу, дабы отдать у гроба Карис последние почести. Усыпальница была открыта два дня, затем ее запечатали. Через несколько месяцев перед ней установят статую — женщина-воин, вложив меч в ножны, указывает рукой на север.

Вечером девятого дня Тарантио открыл глаза и увидел, что в кресле у кровати спит Мириак. Во рту у него пересохло, все тело терзала боль; он попытался шевельнуться — и застонал. Мириак тотчас проснулась и склонилась над ним.

— Мне сказали, что ты умрешь, — проговорила она. — Я так и знала, что они ошиблись.

— Мне теперь есть ради чего жить, — прошептал Тарантио.

— Что правда, то правда, — отозвался Дейс. Тарантио с трудом сглотнул подкативший к горлу комок.

— Спасибо, что вернулся, братец!

— Не морочь мне голову, Чио. Куда, по-твоему, я мог бы деться?

Тарантио закрыл глаза.

— А как же мальчик в шахте?

— Он может еще немного подождать. Когда-нибудь, быть может, мы отыщем его вдвоем.

Ладони Тарантио коснулась теплая рука Мириак.

— Не смей засыпать, болван! — прикрикнул Дейс. — Скажи ей, что мы ее любим!

Форин стоял один перед запечатанными дверями, вспоминая о том, что было, и оплакивая то, чего уже не будет.

— Не могу я остаться в Кордуине, Карис, — сказал он. — Без тебя мне здесь ничто не мило.

Смеркалось, и он пошел прочь, но у подножия холма остановился и оглянулся. Из-за деревьев вынырнула черная тень и скорчилась около запечатанных дверей. Форин повернул назад. При виде его Ворюга поднял голову и, оскалив зубы, зарычал.

— Я от тебя тоже не в восторге, — сказал Форин, протягивая руку. Мгновение казалось, что пес сейчас цапнет его, но Ворюга лишь обнюхал его пальцы, и Форин провел ладонью по его лобастой уродливой голове.

— Как насчет путешествия на юг? — спросил он. — Повидаем море, будем жить, как короли. — Поднявшись, он отошел на несколько шагов. — Ты идешь или нет, сукин сын?

Пес в последний раз глянул на усыпальницу, затем встал и потрусил вслед за Форином.