ГЛАВА 5

Рабалин лежал тихо, зная, что если шевельнется, дракон увидит его. Он чувствовал огненное дыхание плечом, грудью и левой стороной лица. Оно обжигало. Рабалин зажмурился, чтобы самому не видеть дракона, и лежал, изо всех" сил сдерживая крик. Потом его затрясло. Дракон куда-то подевался, и Рабалина сковал жестокий холод, значит, место дракона занял демон мороза. Тетя Атала рассказывала ему об этих созданиях, живущих на дальнем севере. Они подкрадываются к домам и замораживают больных и слабых. Холод, если на то пошло, был хуже драконьего жара — он пробирал до костей.

Рабалин привстал на колени и открыл глаза. Маленькую ложбину окружали кусты и деревья. Сквозь ветки просачивался слабый солнечный свет. Рабалин подобрал с земли толстый сук и огляделся, ища демона. Пот стекал ему в глаза.

Демона не было. Дракона тоже. В горле пересохло, лицо и руки отчаянно болели.

— Приснилось, — сказал Рабалин вслух. Дрожь усилилась. Легкий ветерок холодил его нагое, мокрое от пота и росы тело, как зимняя буря. Рабалин поднялся на нетвердые ноги, присел под кустом и застонал. На бедре вздулись пузыри, кожа там лопнула. Он лег. Здесь как будто было теплее. На несколько мгновений ему стало почти совсем хорошо. Потом тепло стало расти, и он заново облился потом.

Перед глазами стояли нож, бьющий Тодхе в шею, и мертвая тетя Атала у горящего дома.

Дракон вернулся, но теперь Рабалин смотрел на него без страха. Туловище золотое, чешуйчатое, голова длинная и плоская. Огонь, обжигающий Рабалина, шел не из пасти, а из глаз. Какие они яркие, смотреть больно.

— Уйди, — прошептал Рабалин. — Оставь меня.

— Бредит, — сказал дракон.

— Ожоги воспалились, — отозвался другой голос. Рабалину снилось, что он плавает в прозрачном озере,

Вода приятно освежала кожу, но солнце сильно припекало лицо и руку. Он хотел нырнуть поглубже, но не смог. Там сидела на стуле тетя Атала. Да это и не озеро вовсе, понял Рабалин, просто мелкое корыто.

— Где ты был, мой мальчик? — спросила тетя. — Уже поздно.

— Прости, тетя. Я сам не знаю, где я был.

— Думаешь, он умрет? — спросил кто-то тетю Аталу. Рабалин не видел, кто это говорит, а тетя, не отвечая, разматывала клубок, но не из пряжи, а из огня.

— Свяжу тебе теплый плащ на зиму.

— Не надо, — сказал Рабалин.

— Чепуха. Плащ выйдет просто чудесный. Пощупай, какая шерсть.

Она поднесла огненную пряжу к его лицу, и он закричал.

Тьма захлестнула его. Потом свет забрезжил снова, и Рабалин увидел престранное зрелище. Над ним стоял на коленях какой-то человек, а из-за его плеч выглядывали с любопытством две образины — одна темная, с узкими золотыми глазами, как у волка, другая бледная, с щелястым ртом, где торчали острые зубы. Обе хари колыхались, точно сотканные из дыма.

— Ты меня слышишь, Рабалин? — спросил человек, будто и не видя их.

Лицо было знакомое, но Рабалин так и не вспомнил, чье оно, и сон снова овладел им.

Когда он наконец очнулся, боль от ожогов стала терпимее. Он лежал на земле, укрытый одеялом, с повязкой на левой руке. Рабалин застонал. Давешний человек тут же склонился над ним. Рабалин вспомнил, что это один из монахов, и сказал:

— Я тебя знаю.

— Верно. Я брат Брейган. — Монах помог Рабалину сесть и дал ему напиться. Рабалин осушил медную чашу до дна. — Где это ты так обгорел?

— Тодхе поджег дом моей тетя.

— Какое несчастье! Твоя тетушка не пострадала?

— Она умерла.

К ним приблизилась другая фигура — в бахромчатой безрукавке, с обнаженными до плеч руками. На правой, ниже локтя, красовался черный паук. Рабалин взглянул ему в глаза и только теперь узнал другого монаха, брата Лантерна.

— За тобой охотятся, парень, — сказал он. — В город возвращаться тебе нельзя.

— Знаю. Я убил Тодхе. Жаль, что так вышло.

— Придется ему пойти с нами, — сказал брат Брейган.

— Что он будет делать в Мелликане? Попрошайничать?

— У меня там родители, — сказал Рабалин. — Я найду их.

— Значит, решено, — кивнул Брейган. — Отдыхай пока. Я положил на твои ожоги примочки из трав. Какое-то время будет больно, но потом, думаю, все заживет.

Рабалин снова погрузился в озеро сновидений. Когда он проснулся, было темно, и сны рассеялись, как туман — кроме одного. В памяти остался страшный топор и человек с глазами, как зимнее небо.

Утром брат Лантерн дал Рабалину свою запасную рубашку и штаны. Рубашка, сшитая из мягкой ткани, которую Рабалин никогда раньше не видел, блестела на солнце. На груди у нее, на бледно-голубом поле, была вышита золотом маленькая змейка, свернувшаяся и готовая к удару.

— Я запачкаю ее из-за ожогов, — сказал Рабалин. — Не хочется портить такую красивую вещь.

— Это всего лишь тряпка, — бросил Лантерн. Штаны из тонкой черной кожи оказались длинноваты.

Брейган подвернул их прямо на Рабалине и достал из котомки пару сандалий, которые пришлись мальчику почти впору.

— Ну вот, — сказал Брейган, — теперь ты у нас точно дворянский сын.

В последующие дни Рабалину пришлось трудно. Ожоги мокли и не спешили заживать, а новая тонкая кожица то и дело лопалась. Рабалин мучился, но терпел, понимая, что для воина, который прежде был братом Лантерном, его присутствие нежелательно. Тот с ним почти не разговаривал — хотя, с другой стороны, он и с братом Брейганом мало говорил. Большей частью он шел впереди, иногда пропадая из виду. Когда дорога вилась через холмы, он поднимался наверх и осматривал оставшуюся позади местность.

Утром четвертого дня воин, как называл его про себя Рабалин, согнал их с дороги в густой подлесок. Из кустов они увидели, как мимо проскакали пятеро всадников. В одном Рабалин узнал Сергиса, капитана городской стражи.

На глаза Рабалину навернулись слезы. Несчастный он человек. Идет куда-то с чужими людьми, один из которых его не любит, а городская стража по-прежнему ищет его. Что, если они будут преследовать его до самого Мелликана и заявят на него, как на убийцу?

Воин увел их поглубже в лес слева от дороги, и они весь день продирались сквозь кустарник. К вечеру Рабалин совсем обессилел. Воин нашел укромную ложбинку и развел там костер. Рабалин из-за своих ожогов держался подальше от огня.

Брат Брейган принес ему похлебки.

— Ну как тебе, легче хоть немного?

— Да.

— Ты грустишь по своей тете, я по глазам вижу. Рабалину стало стыдно. Его больше печалили собственные несчастья.

— Она была славная, — сказал он виновато, избегая прямой лжи.

Воин ушел куда-то в ночь, и без него Рабалин почувствовал себя уютнее,

— Хоть бы он насовсем ушел, — промолвил он вслух.

— Кто? — спросил Брейган, и Рабалин смутился — он не хотел говорить то, что думал.

— Брат Лантерн. Он меня пугает.

— Он не сделает тебе ничего дурного. Лантерн… хороший человек.

— Что случилось в монастыре? Горожане пришли туда?

— Пришли.

— И все спалили, наверное?

— Нет, они ничего не тронули. Расскажи мне про своих родителей. Ты знаешь, где они живут?

— Нет. Да и вряд ли я им нужен. Они бросили нас с сестренкой на тетю Аталу и ни разу не дали о себе знать. Они не знают даже, что Лаша умерла. Оба они никчемные люди, по правде сказать.

Теперь уже Брейгану стало неловко.

— Никогда не говори так, дружок. У всех у нас свои слабости. Никто не совершенен. Ты должен научиться прощать.

Рабалин промолчал. Тетя Атала никогда не говорила плохо о его родигелях, но от других он, подрастая, много чего наслушался. Отец его был бездельник, то и дело воровавший у своих хозяев. Два раза это сходило ему с рук, на третий его посадили в тюрьму. Он и пил к тому же, и Рабалин ясно помнил, как он однажды ударил мать. Она тогда отлетела к стене и чуть сознания не лишилась. Шестилетний Рабалин в слезах бросился к матери, и отец отшвырнул его пинком. «Попробуй тут выбейся в люди! — гаркнул он. — Колотишься как проклятый, да еще щенки эти неблагодарные — изволь кормить их и одевать».

Рабалин ненавидел в людях слабость. Он не понимал, как могла мать бросить своих детей и уйти с этим негодяем. Про отца с матерью он сказал монахам только потому, что боялся, как бы его не оставили в лесу. Видеть родителей он не хотел, пропади они пропадом.

Брейган подбросил в костер хворосту.

— Так что же случилось, когда толпа пришла в монастырь? — спросил Рабалин.

— Я не хотел бы говорить об этом.

— Это было ужасно, Рабалин. Отвратительно, — ответил Брейган, печально глядя в огонь.

— Джаспер-то хоть цел?

— Собака Килии.

— Да, с ним все хорошо. Настоятель Кетелин о нем заботится.

— А почему брат Лантерн теперь одет не по-монашески?

— Он вышел из ордена. Он, как и я, был послушником и вечных обетов еще не принес. Может, съешь еще что-нибудь?

— Мне все-таки хотелось бы знать, что такого ужасного у вас произошло.

— Там погибли люди, Рабалин, — вздохнул Брейган. — А настоятеля ранили ножом.

— Это брат Лантерн остановил их, да?

— Откуда ты знаешь? — удивился Брейган,

— Я не знал, просто догадался. Я видел, как он обработал арбитра, который тебя ударил. Он нисколько не боялся, да еще велел людям отнести арбитра в трактир. Я и подумал, что, если горожане придут к монастырю, он тоже не испугается. Кого он убил?

— Я уже сказал, что не хочу говорить об этом. Спроси его самого, когда он вернется.

— Он тоже не скажет. И он не любит меня.

— Он и меня не очень-то любит, — смущенно улыбнулся Брейган.

— И все-таки вы путешествуете вместе. Почему?

— Настоятель попросил его проводить меня в Мелликан.

— Что ты будешь делать, когда придешь туда?

— Вручу письма церковному конклаву, а затем принесу обет перед епископом.

— До столицы далеко идти.

— Полтораста миль. Лантерн рассчитывает добраться туда дней через двенадцать — пятнадцать.

— А война? Нам встретятся солдаты?

— Надеюсь, что нет, — испугался Брейган. — Мы будем покупать провизию в деревнях и держаться подальше от больших дорог.

— Ты когда-нибудь бывал в столице?

— Нет, ни разу.

— Килия была. Она говорит, что там на арену выпускают бойцовых зверей. А Келиас и Педлар говорили, что такие звери и на войне будут драться. Их называют Смешанными, и король обещал составить из них целую армию,

— Я не люблю говорить о-таких вещах. — Брейган попытался придать своему голосу суровость, но потерпел неудачу.

— А я бы хотел увидеть хоть одного.

— Поосторожнее с желаниями, мальчик, — сказал Лантерн, внезапно выйдя из-за деревьев. — Смешанные — это чума, а тот, кто хочет их использовать, — полный дурак.

Утром шестого дня, усталые и голодные, они пришли к почтовой станции близ укрытой в холмах деревушки. Припасы у них почти вышли. Почтовый двор состоял их трех деревянных построек и пустого, без лошадей, загона. Над трубой самого большого дома лениво поднимался дым. В деревне не наблюдалось никакого движения — только лисица прошмыгнула по главной улице и скрылась.

Скилганнон велел Рабалину и Брейгану ждать на опушке рощи, а сам зашагал к станции. Из дома вышел навстречу ему крепкий мужчина, коротко остриженный, но с окладистой бородой,

— Доброе утро, — сказал он.

— И тебе того же. Где твои лошади?

— Солдаты забрали. Станция закрыта на неопределенное время. Все ушли, — добавил смотритель, поймав взгляд, брошенный Скилганноном в сторону деревни. — Датиане, говорят, в одном дневном переходе отсюда, поэтому люди похватали пожитки — и наутек.

— А ты что ж?

— Мне идти некуда, сынок. Мой дом тут. Еда еще осталась, так что если ты и твои друзья хотите позавтракать — милости просим.

— Ты очень любезен.

— Я, по правде сказать, рад буду побыть в компании.

Зовут меня Сет. — Он протянул руку. Скилганнон пожал ее, и Сет покосился на изображение паука. — Ты знаешь, что тебя ищут? Они здесь были вчера. Говорили про большую награду. — Награда будь здоров, — подтвердил Скилганнон.

— Тогда тебе лучше тут не задерживаться. Думаю, они еще вернутся.

Скилганнон позвал своих спутников. У западной стены опустевшего амбара по-прежнему стояли столы и стулья. Сет усадил своих гостей и отправился на кухню. Скилганнон пошел за ним. Хозяин, обернув руку тряпкой, снял с плиты конфорку и поставил на огонь большую сковороду. Когда на ней зашипели восемь толстых ломтей окорока, у Скилганкона в желудке заурчало.

— Насчет меня не беспокойся, сынок, — сказал ему Сет. — Я за наживой не гонюсь.

— Куда ушли деревенские?

— Кто в Мелликан, кто на юг, кто повыше, в холмы, Война проиграна, можно не сомневаться. Солдаты, которые увели моих лошадей, были дезертиры — они сказали мне, что только столица еще держится.

Сет перевернул ветчину ножом.

— Ты наашанит?

— Нет, но я вырос в Наашане.

— Говорили, что королева-колдунья пришлет войско нам на подмогу, но оно так и не пришло.

Хозяин сдвинул ветчину вбок и поочередно разбил над сковородкой шесть яиц. Три желтка лопнули и слились в клейкую массу.

— Никогда не был силен по части стряпни. Ну да ничего, все равно вкусно будет. Мои куры несут хорошие яйца.

Скилганнон успокоился и спросил с улыбкой:

— Давно ты здесь?

— Скоро будет двенадцать лет. Это хорошее место. Люди не злые, и до войны дела шли очень даже неплохо. Я и комнаты для проезжих завел. Двадцать кроватей, и они почти не пустовали. Думал, что стану богачом.

— Что бы ты стал делать, если б разбогател?

— Не знаю, — засмеялся Сет. — Я ведь к роскоши не привык. Есть, говорят, в Мелликане один бордель, а в нем женщина, которая за ночь берет десять рагов. Веришь, нет? Что ж она вытворяет за такие-то деньги? — Он потыкал яичницу на сковороде. — Кажись, готово.

Сет разложил еду по четырем деревянным тарелкам. Брей-ган прочел молитву, и все молча приступили к трапезе.

— Я уже второй раз на дню завтракаю, — доев, сообщил Сет. — И сейчас получил куда больше удовольствия, ей-ей.

— Как же ты будешь жить тут один? — спросил Брейган.

— У меня есть куры, и охотник я неплохой, а кроме того, знаю, где зерно поблизости спрятано. Ничего, проживу. Только бы война к лету кончилась — тогда люди начнут возвращаться по домам, и я опять открою свое дело.

— Но в Мелликане, наверное, было бы безопаснее? — настаивал Брейган.

— На войне безопасных мест нету, юноша, — улыбнулся Сет, — а Мелликан осажден. Если он падет, там будет резня. Вспомните, что случилось в Пераполисе, когда Проклятый взял его. Он всех в городе перебил — мужчин, женщин, грудных младенцев. Нет, я уж лучше останусь дома. Если меня и убьют, то по крайней мере в родных стенах.