Глава 1. КАК ЭТО ВСЕ НАЧАЛОСЬ

Питер подумал, что его сшибла машина, хотя помнил только, как он вырвался от няни и побежал через дорогу к скверику, где полосатая уличная кошка грелась и умывалась на весеннем солнышке.

Няня закричала, что-то стукнуло, и сразу стало темно. А сейчас Питеру было больно, как тогда, когда он бежал за мячом, упал и ободрал ногу.

По-видимому, он лежал в постели, в няня как-то странно глядела на него. Мамы не было, но Питер не удивился: мама вечно куда-то спешила, наряжалась и уходила, оставляя его с няней. Конечно, в восемь лет няню иметь поздновато, но у мамы не хватало времени ни погулять с ним, ни посидеть перед сном.

Если Питер лежал в постели, значит, он был болен, а если ты болен, может случиться, что мама с тобой посидит, когда вернется, и даже разрешит завести котенка.

Котенка он хотел, сколько себя помнил, лет с четырех, когда летом на ферме увидел целую корзину белых и рыжих меховых клубочков и белорыжую кошку, которая гордо и нежно облизывала их одного за другим. Она была теплая, мягкая, и внутри у нее что-то урчало и подрагивало. Потом он узнал, что это бывает, когда кошке очень хорошо.

С тех пор он и хотел завести котенка, но ему не разрешали. Жили они в небольшой квартире на Кэвендиш-сквер. Папа, полковник Браун, в городе бывал редко и против котенка не возражал, но мама говорила, что и так у них повернуться негде. Но главное – кошек боялась няня, а мама боялась, как бы няня не ушла.

Питер ко всему этому привык и знал, что такова жизнь, но тосковал он сильно и дружил со всеми местными кошками, а кошек бездомных он таскал домой, и как-то ему удалось тайком от няни продержать одну из них в комоде целых два дня. Вообще же няня гнала их шваброй, а если кошка забивалась в угол, хватала ее за шкирку и выбрасывала за дверь. Питер уже и плакать перестал, то есть плакать он плакал, но тихо и даже без слез.

А сейчас, лежа в постели, он решил поплакать громко, но почему-то не смог. Да и все было как-то непонятно: кровать качало, она куда-то плыла, нянино лицо становилось все меньше, и ему казалось даже, что это не няня, а кошка, к которой он бежал через дорогу, когда его сшиб грузовик.

Собственно, это кошка и была, она сидела перед ним, улыбалась н ласково смотрела на него большими глазами, круглыми, как нянины очки. Он заглянул в них, и ему стало легче, словно он окунулся в прохладное изумрудное озеро. От кошачьей улыбки, наоборот, становилось уютно и тепло. Одно удивило его: в глазах, как и в очках, он отражался, но не мог узнать своего отражения. Голова была круглая, как будто кошачья. Он посмотрел на свои руки и увидел белые кошачьи лапы. И тогда он понял, что, собственно, лежит не в постели, а на постели. Одеяла на нем нет, а сам он покрыт белым шелковистым мехом.

Полосатая кошка куда-то исчезла, и вместо нее у кровати появилась огромная няня.

– Брысь! – заорала она. – Ах ты, опять кота притащил!

– Няня! – закричал Питер. – Это я! Я не кот!

– Я тебе помяукаю! – возопила няня и замахнулась на него шваброй. Он забился в угол. Она схватила его за шкирку и понесла к дверям на вытянутой руке, хотя он беспомощно болтался и жалобно кричал.

Причитая и бранясь, она пробежала вниз по лестнице, вышвырнула его на улицу и с силой захлопнула дверь.

Глава 2. КАК ПИТЕР БЕЖАЛ С КЭВЕНДИШ-СКВЕР

На улице было холодно и сыро, солнце скрылось, небо обложило тучами, и начался дождь.

От страха и тоски Питер взмяукнул так жалобно, что женщина из дома напротив сказала мужу:

– Господи! Прямо как ребенок.

Она отодвинула занавеску, и Питер закричал ей:

– Пустите меня! Пожалуйста! Меня выбросили из дому…

Но соседний муж ничего не понял и сказал так:

– И откуда они берутся? А ну брысь!

Тут к дому подъехал газетчик на велосипеде и в надежде на чаевые поддержал клиента, стукнув Питера по спине туго свернутой газетой. Питер кинулся прочь, сам не зная куда, чудом увернулся от огромной машины, но его окатило грязной водой.

Мокрый насквозь, он в первый раз огляделся и увидел очень странный мир, состоявший главным образом из тяжелых ботинок и туфель на высоких каблуках. Кто-то сразу наступил ему на хвост. Питер заорал, и сверху раздался злой голос:

– Так и шею сломаешь! А ну брысь!

После этого вторая нога ловко ударила Питера прямо в бок, и несчастный, себя не помня от страха, кинулся неведомо куда.

Лондон стал совсем другим, и все, что прежде так привлекало и радовало – звуки, запахи, светлые витрины, голоса, шум и шорох колес, – теперь пугало его больше и больше. Прижав уши и вытянув палкой хвост, Питер бежал по дождливому городу, то выскакивая на ярко освещенные улицы, то ныряя в черные аллеи и кривые переулки. И на свету и в темноте было одинаково страшно, а хуже всего был дождь.

Когда Питер был еще мальчиком, он дождь любил, но коту очень трудно под дождем. Мех у него слипся клочьями и больше не грел, холодный ветер хлестал прямо по обнажившимся полоскам кожи (а у котов кожа тонкая), и, как быстро Питер ни бежал, согреться он не мог. Холодно было и подушечкам на лапах, прикасавшимся к мокрым плитам. Но хуже всего было не это: весь город, совершенно весь, стал ему врагом.

Питер бежал, останавливался, опять бежал, опять стоял, думая, что больше бежать не в силах, но хлопала дверь или вывеска, разбивалась бутылка, и мальчик, обратившийся в котенка, кидался прочь.

Улицы снова изменились, и он все медленней бежал мимо огромных зданий и железных ворот, пересекая иногда узкие рельсы. Видел он и склады в слабом свете фонарей, а потом и доки, потому что дикое его бегство вело его вниз по Темзе.

Когда бежать он больше не мог, он заметил открытую дверь, из-за которой приятно пахло. За ней оказались мешки с зерном, а на полу была солома. Цепляясь за мешки когтями, Питер взобрался наверх, примостился поудобней и услышал:

– А ну брысь! Пошел, пошел…

Голос был нечеловеческий, но Питер все прекрасно понял, открыл глаза – и, хотя на складе света не было, ясно увидел большого бурого кота с квадратной головой и уродливым шрамом на носу.

– Простите, – сказал Питер, – я не могу уйти, я устал.

– Вот что, сынок, – сказал бурый кот. – Это место мое, понятно? Давай уматывай!..

– Никуда я не пойду, – с неожиданным упрямством сказал Питер.

– Ах, не пойдешь? – ласково сказал кот, хрипло заурчал и стал расти на глазах, словно его надували насосом. Питер успел пробормотать: «Да вы что, да тут места хватит…» но кот прыгнул прямо на него и первым ударом сшиб с мешков, вторым – покатил по полу. Они единым клубком докатились до дверей, и, вылетая на улицу, Питер еще слышал последние угрозы.

Глава 3. ИМПЕРАТОРСКОЕ ЛОЖЕ

Когда Питер открыл глаза, он лежал на кровати, застеленной пунцовым шелком, а на желтом шелковом пологе красовалась большая буква "N" и над ней – корона. Здесь было мягко, сухо, тепло и даже хорошо, хотя все его кошачье тельце ужасно болело.

Потолок в комнате был высокий, и почти до самого потолка громоздились какие-то странные старинные вещи, покрытые слоем пыли, из-под которого поблескивала парчовая обивка или золоченые украшения. Между кипами мебели тянулась паутина, и пахло здесь чем-то затхлым.

Вчерашний страх накатил на Питера, и он стал было думать о том, что никогда не увидит ни маму, ни папу, ни няню, как вдруг нежный голос проговорил совсем рядом:

– Слава богу, ожил!.. Я уж и не надеялась. Да, повозилась я с тобой…

Прямо над ним, обернув хвост вокруг передних лапок, сидела пестренькая кошка с белой грудкой, белым пятнышком на мордочке и серо-зелеными глазами в золотой оправе. Она была совсем тощая, мех да кости, но очень чистая: белая манишка сверкала, как горностай, и Питеру стало за себя стыдно. У него самого мех свалялся, даже виден не был из-под угольной пыли и запекшейся крови, и никто не поверил бы, что еще недавно он был снежнобелым котенком, тем более – чистеньким мальчиком.

– Простите, – сказал он. – Я уйду, как только смогу. Сам не знаю, почему я здесь. Я вроде бы умирал на улице.

– И умер бы, – сказала кошка, – если б я тебя не перетащила. Полежи-ка тихо, я тебя вылижу.

Собственно, ему хотелось вытянуться как следует на шелку и заснуть, но он вспомнил правила вежливости и ответил:

– Ну зачем вам беспокоиться…

Однако она мягко прервала его и, придерживая лапой, тщательно вылизала ему нос, потом между ушами, затылок, спинку, бока и, наконец, щеки. И ему вдруг припомнилось, как очень давно, в самом начале, мама держала его на руках. Он только учился ходить, и упал, и ушибся, а мама подхватила его, и он уткнулся лицом ей в шею. Она его гладила, приговаривала: «Сейчас пройдет… вот и все…» – и на самом деле боль ушла, сменившись покоем, уютом и радостью.

Так было и теперь, когда шершавый язык лизал его, снимая боль, как резинка стирает карандаш. Что-то заурчало и задрожало у него внутри, словно маленький мотор, и он заснул.

Оглядел он себя лишь тогда, когда проснулся. Мех был опять белый, пушистый, и воздух уже не касался царапин и ран. Кошка куда-то делась. Питер попытался встать, но не смог, лапки у него расползлись. Когда же он ел последний раз? Вчера (или позавчера?) няня дала ему завтрак. Он просто вспомнить об этом не смел, так он проголодался.

И тут он услышал тихий, нежный, мелодичный звук – что-то вроде «урру…». Он обернулся и увидел кошку. Вспрыгнув на кровать, она положила к его лапам большую мышь и произнесла:

– Она хорошая, свежая. Сейчас поймала.

– Спасибо…– забормотал Питер. – Простите, я мышей не ем…– Питеру очень, очень не хотелось ее обижать.

– То есть я их никогда не ел…– поправился он.

– Мышей не ел?! – воскликнула кошка. – Уж эти мне домашние кошечки!.. Да что там, сама такой была… Ничего, придется встать на собственные лапы, и без сливок перебьешься… Ладно, ешь.

Питер закрыл глаза и откусил кусочек. К великому его удивлению, мышь оказалась такой вкусной, что он и не заметил, как съел ее целиком, и только тогда взглянул в раскаянии на торчащие сквозь мех ребра новой знакомой.

Но кошка не обиделась, хотя что-то ее тревожило. Она даже рот приоткрыла, но ничего не сказала, отвернулась и лизнула себе бок.

Чтобы замять неизвестный ему промах, Питер спросил:

– А где это я? То есть где мы?

– Да у меня, – ответила кошка. – Я не всегда тут живу, сам знаешь, какая наша жизнь… А не знаешь – узнаешь. Это мебельный склад. Кровать уж очень хорошая…

Питер вспомнил, как в школе они учили, что означают «корона» и буква "N", и не смог удержаться.

– На этой кровати спал Наполеон, – сказал он. – Великий французский император.

– Да?.. – равнодушно откликнулась кошка. – Именно что великий, сколько места занимал. Сейчас он на ней не спит, за все три месяца ни разу не был. Так что живи, сколько хочешь. Тебя, наверное, выгнали. А кто тебя вчера отделал?

Питер поведал ей о встрече с бурым котом, и она сильно огорчилась:

– Да это сам Демпси! Кто же с ним спорит? Его во всех доках знают, он самый сильный кот.

Питер решил немного покрасоваться.

– Чего там, я просто устал, много бегать пришлось, а то я б ему…

Но кошка печально улыбнулась.

– От кого же ты бегал? – спросила она и прибавила, не дожидаясь ответа: – Ладно, сама знаю, по первому разу всего боишься. Кстати, как тебя зовут? Питер? А я – Дженни. Расскажи-ка мне о себе.

Глава 4. ПИТЕР РАССКАЗЫВАЕТ О СЕБЕ

Хуже, чем он начал, Питер начать не мог. Он сказал:

– Я не кот, я мальчик.

Дженни странно заворчала, и хвост ее увеличился вдвое.

– Кто? – переспросила она.

– Ну, мальчик… человек…– робко объяснил Питер.

– Ненавижу людей! – воскликнула Дженни.

– А я кошек люблю, – сказал Питер, и так ласково, что хвост у нее стал уменьшаться. – Наверное, люди тебя обидели… Ты уж прости, я человек. Меня зовут Питер Браун, мы живем на Кэвендиш-сквер, дом 1… То есть я там больше не живу…

– Да брось ты выдумывать! – фыркнула Дженни. – Ты самый что ни на есть кот: и с виду, и по запаху, и… М-да, ведешь ты себя не по-кошачьи… Постой, постой… Значит, так: ты спорил с Демпси, да еще и у него на работе…– Дженни явно подсчитывала примеры, и даже казалось, что она загибает коготки. – Мышь не хотел есть… а потом съел всю, не подумал обо мне… Нет, нет, я не сержусь, но кошки так не делают. Да, главное забыла! Ты ел прямо здесь, где спишь, а когда поел, не умылся.

– Мы моем руки перед едой, – сказал Питер.

– А мы моемся после! – твердо сказала Дженни. – Это гораздо умней. Пока ешь, перепачкаешься. Да, ты не кот… В жизни такого не слышала!..

– Хочешь, я тебе расскажу, как это все случилось? – спросил Питер.

– Расскажи, пожалуйста, – сказала кошка и пристроилась поудобнее.

Теперь он начал с самого начала, описал ей и свою квартиру и скверик, похвастался, что папа служит в армии и дома почти не бывает, пожаловался, что мама тоже почти не бывает дома, и днем это еще ничего, а когда ляжешь – грустно, и, наконец, поведал о том, как хотелось ему завести кошку.

Про маму он рассказал еще, как хорошо от нее пахнет, что она очень скучает без папы, и ей надо ездить по гостям.

Дженни призналась, что и сама любит хорошие запахи, но очень рассердилась, что Питеру не разрешали взять котенка. «Повернуться негде! – негодовала она. – Да мы и места не занимаем… и никого не трогаем, если к нам не лезут…» Но няню она поняла и на нее не обиделась.

– Бывают такие люди, – сказала она. – Боятся нас, и все. Мы ведь тоже иногда кого-нибудь боимся. Но с такими хоть знаешь, что к чему. А вот если кто тебя любит… или говорит, что любит…

Она не договорила, быстро отвернулась и принялась яростно вылизывать себе спинку. Чтобы ее отвлечь, он стал рассказывать про вчерашние события, но только он упомянул кошку в скверике, Дженни оживленно спросила:

– А она красивая? Красивей меня?

Питер вспомнил хорошенький меховой шар с пышными усами, но обижать свою спасительницу не захотел. Сама она красотой не отличалась. Правда, глаза у нее были ничего, но при такой худобе какая уж красота. Однако он смело воскликнул:

– Ты куда красивей!

– Нет, правда? – переспросила Дженни, и Питер услышал впервые, как она мурлыкает.

Когда он досказал все до конца, она долго думала, глядя вдаль. Наконец она повернула к нему голову и спросила:

– Что же нам делать?

– Не знаю, – сказал Питер. – Если уж я кот, что тут поделаешь!..

Дженни положила лапку ему на лапку и сказала:

– Котом сразу не станешь. Надо нам будет позаниматься.

– Чего там, – сказал Питер, которому заниматься надоело. – Ешь мышей да урчи, только и всего.

Дженни было обиделась, но мордочка ее почти сразу стала ласковой и даже как будто красивой.

– Я тебя всему научу, – пообещала она. – Только никому не говори, что ты мальчик. Мне сказал, и ладно, другим не говори, не поймут.

Питер кивнул, и Дженни нежно погладила его. Лапка у нее двигалась так мягко, что Питеру стало совсем хорошо.

– Что ж, начнем, – сказала Дженви. – Чем раньше, тем лучше. Первое и самое главное – умывание. Кошкам надо знать, как умываться и когда. Вот, слушай…

Глава 5. КОГДА ТЕБЕ ТРУДНО – МОЙСЯ!

Когда тебе трудно, мойся, – сказала Дженни. Сидела она ровно и даже строго, под самым "N" с короной, и сильно напоминала учительницу. Но глаза у нее радостно поблескивали и меховые щеки раздвигала улыбка. Свет падал сверху прямо на нее, словно она была на сцене.

– Если ты, ошибся, – говорила она, – или расстроился, или обиделся, мойся. Если над тобой смеются, мойся. Если не хочешь ссоры, мойся. Помни: ни одна кошка не тронет другую, когда та моется.

Всех случаев и не перечислишь. Скажем, дверь закрыта, ты не можешь попасть домой – присядь, помойся и успокоишься. Кто-нибудь гладит другую кошку или, не дай бог, играет с собакой – мойся, и тебе будет все равно. Загрустил – мойся, смоешь тоску. Разволновался – мойся, и возьмешь себя в лапы. Всегда, везде, в любом затруднении – мойся, и тебе станет лучше.

– Конечно, – заключила она свою речь, – кроме того, ты станешь чище.

– Мне всего не упомнить, – сказал Питер.

– И не надо, – отвечала Дженни. – Помни общее правило: трудно тебе – мойся.

– Не научусь я по-вашему мыться, – снова попытался было Питер, который, как все мальчики, мыться не любил. – Как я до спины дотянусь?

– Какая чепуха! – воскликнула Дженни. – Помни: кошка дотянется до любого места. Сразу видно, что у тебя кошки не было. Смотри на меня и повторяй. Начнем со спинки.

Она выпрямилась еще сильнее, повернула голову, почти вывернула, и принялась короткими ударами язычка мыть левую лопатку, вжимая подбородок в серый мех. Охватывала она все больше места, и, наконец, ее язычок проводил каждый раз по всей спине.

– Никогда не смогу! – вскричал Питер. – Мне и голову так ие вывернуть!..

– А ты попробуй, – сказала Дженни.

Он попробовал, и голова повернулась носом назад. Тогда он высунул язык, лизнул белый мех, и дело пошло.

– Молодец! – подбодряла Дженни. – Браво! Теперь пониже, вниз по хребту…

Долизав до середины спины, Питер так обрадовался, что замурлыкал, не переставая мыться, и это ему удалось.

– Чтобы вымыть нижнюю половину, – сказала Дженнн, – изогнись вот так и опустись немного, полулежи-полусиди… Очень хорошо!.. Обопрись на правую лапку, а левую прижми, чтоб не мешала. Так. Мой левую сторону до конца, перевернись и мой правую.

Питер все выполнил, удивляясь, как это легко, и даже попытался вылизать хвост, но Дженни его поправила.

– Придержи его лапой. Да, да, правой. На нее опирайся, ей и держи. Вот так. Мыть под хвостом научимся позже. Сейчас отработаем живот, манишку, лапы и внутреннюю сторону ляжек.

Передние лапки он вылизал с легкостью, но к манишке перейти не сумел.

– Со временем, – сказала Дженни, – будешь мыть манишку сидя, но пока ложись, так легче. Ложись на бок, как я…

Он лег и обнаружил, что может мыть свой мех прямо под подбородком. Однако дальше груди он не дотянулся.

– Да, это потрудней, – улыбнулась Дженни, – смотри на меня. Сядь, и притом на хвост. Обопрись на любую из передних лап, можно и на обе. Задние расставь. Главное – правильно изогнуться, мы ведь очень гибкие.

Все выходило так хорошо, что Дженни ввела новый метод.

– А как ты вымоешь задние лапы изнутри? – спросила она.

– Ну, это легко! – опрометчиво ответил Питер, но у него ничего не получилось, хвост и лапы начисто перепутались, и он неуклюже повалился на бок. Дженни огорчилась и раскаялась:

– Ах ты, зря это я! Догадаться очень трудно, и сама поза трудная. Ты слышал такое выражение – «нога пистолетом»? Ну, видеть-то ты видел. – И она подняла правую заднюю лапу прямо вверх. Поза была совершенно немыслимая, ее мог бы повторить только циркач, и все же Питер принялся за дело, но снова чуть не завязался узлом.

– Нет, смотри, – сказала Дженни. – Давай по порядку. Сперва примостись покрепче на основании хвоста (Питер примостился). Ободрись на левую переднюю лапу. Так. Теперь сядь поудобней, а спину изогни (Питер превратился в заглавное "С"). Вытяни левую заднюю во всю длину, для равновесия, тогда не свалишься. А вот теперь вытягивай правую прямо вверх. Да, хорошо, только не внутри правой передней, а снаружи. Ну, вот! Опирайся как следует, всем весом, прекрасно!

Питер обрадовался, и ему захотелось, чтобы няня увидела его. Теперь он лизал где хотел, без подсказок, сам вылизал левую лапу, вызвав восхищение наставницы, которая, однако, сообщила, что и это еще не все: он не умеет мыть затылок, уши и морду.

Питер с готовностью высунул язык, но ничего не получалось, и он жалобно проговорил:

– Вот оно, самое трудное…

– Нет. Это самое легкое, – улыбнулась Дженни. – Смочи переднюю лапу… (он смочил) и мой, где хочешь.

И Питер вымыл дочиста сперва уши, потом щеки, потом затылок, потом усы и подусники и, наконец, маленький треугольник под самым подбородком.

В последних лучах солнца он видел, как сверкает его белейший мех, который стал пушистым и нежным, словно шелк, но глаза у него слиплись, и будто издалека доносился ласковый голос Дженни:

– Теперь мы оба поспим, а потом я расскажу тебе о себе.

Глава 6. ДЖЕННИ РАССКАЗЫВАЕТ О СЕБЕ

Как я уже говорила, – сказала она, проснувшись, – зовут меня Дженни и во мне, прибавлю, есть шотландская кровь. И моя мать, и я сама родом из Глазго. Собственно, род наш восходит к Африке. Предки мои попали в Испанию и служили на кораблях Великой Армады. Одна из них приплыл на доске к шотландскому берегу. Фамилия наша – Макмурр.

– Я читал, как адмирал Дрейк победил Армаду, – вставил Питер, – и буря разбросала галеоны, но про кошек там не было…

– Однако служили и кошки на этих галеонах, – сказала Дженни. – Строго говоря, что нам Испания! Мы жили задолго до того в Египте. Ты заметил, какая у меня маленькая голова? Египетская порода. Конечно, и лапки…

Дженни легла на бок и протянула Питеру все четыре лапы.

И подушечки и вся внутренняя сторона оказались черными. У Питера они были розовые.

– Когда знаешь, кто твои предки, – продолжала Дженни, – все же как-то легче. Из Глазго в Лондон нас привезли в корзине, и маму, и сестер, и меня. Мама очень хорошо учила нас, воспитывала, и меня забрали в одну семью к одной девочке. Три года я не знала горя.

– Девочка была хорошая? – спросил Питер.

Дженни ответила не сразу и, уже не стесняясь, смахнула лапкой слезу.

– Лучше некуда, – отвечала она. – Звали ее Элизабет, Бетси. Когда она возвращалась из школы, я прыгала к ней на руки, она меня обнимала, а я терлась о ее щеку, и мы долго ходили вместе, словно у нее на шее – меховое боа.

Именно об этом мечтал Питер и вздохнул. Вздохнула и Дженни.

– На рождество и на Новый год, – продолжала она, – мне разрешали залезать в коробки. На мой день рождения Бетси звала гостей, и мне дарили подарки. Все меня любили, и я их любила, я даже понимала кое-что по-человечьи, хотя язык этот и труден и неблагозвучен. И вот однажды, два года тому назад, я заметила, что все чем-то заняты. Вскоре я поняла, что мы переезжаем. Только не знала, в другой дом или за город, на дачу.

Дженни прикрыла глаза на минутку, словно хотела получше вспомнить свою беду. Потом открыла их, вздохнула и продолжала рассказ:

– Дом у нас был большой, паковали все очень долго, а я ходила, нюхала, терлась об вещи, чтобы получше понять, что к чему. Сам знаешь, как много вам скажут усики (Питер этого не знал, но не возразил ей). Но я ничего не поняла, и особенно меня сбило с толку то, что хозяйка моя уходила с Бетси на ночь. Каждый вечер мою корзину переносили наверх, в мансарду, и ставили мне блюдечко молока. А однажды утром никто не пришел. И вообще никто больше не пришел, ни хозяйка, ни Бетси!.. Они меня бросили.

– Бедная ты, бедная! – воскликнул Питер и тут же прибавил: – Нет, не может быть. С ними что-нибудь случилось.

– Побудешь кошкой с мое, – сказала Дженни, – поймешь, что такое люди. Они нас держат, пока им удобно, а когда мы без всякой вины помешаем им, бросают, и живи, как хочешь, то есть помирай…

– Дженни! – снова закричал Питер. – Я никогда тебя не брошу…

– Может, ты и не бросишь, – сказала Дженни, – а вот люди бросили. Я тоже сперва не верила, слушала, смотрела в окно. Потом стада мяукать все громче и громче, но никто меня не услышал и никто не пришел.

– Ты, наверное, страшно хотела есть? – спросил Питер.

– Не в том дело, – ответила Дженни, – с душой у меня стало худо. Сперва я тосковала по Бетси, потом почувствовала, что я ее ненавижу. Да, Питер, я научилась ненависти, а это хуже и голода и боли. С тех пор я не верю ни единому человеку.

Потом пришли какие-то женщины, наверное, новые хозяйки. Одна из них хотела меня погладить, но я так озверела, что укусила ее. Она меня выпустила, и я юркнула в незапертую дверь. Так все и началось…

– Что именно? – не понял Питер.

– Независимость от людей, – пояснила Дженни. – Мне ничего от них не надо, я ни о чем их не прошу и никогда не пойду к ним.

Не зная, чем ее утешить, Питер подошел к ней и лизнул ее в щеку. Она улыбнулась ему и замурлыкала. И тут раздались шаги.

– Мебель перевозят! – сразу догадалась Дженни. – Ах ты, жаль! Какой хороший был дом… Бежим, а то сейчас начнут орать.

Питер послушно побежал за ней, и вдруг ему немыслимо захотелось пить – все же котом он еще не пил ничего, хотя столько бегал, говорил и дышал пылью.

Глава 7. НА ПОРОГЕ ПРИОСТАНОВИСЬ!

– Молока бы сейчас!.. – сказал Питер. – Я бы выпил целый стакан.

Дженни обернулась.

– Целое блюдце, – поправила она. – Из стакана ты пить не сможешь. А что до молока, мы, знаешь, без него обходимся. Из лужи полакаешь, и ладно.

Слова эти были так неприятны, что Питер заплакал и закричал:

– А я пью молоко! Каждый день! Няня…

– Тиш-ш, тиш-ш, – сказала Дженни. – Бродячих кошек молоком не угощают. Привыкай.

Но Питер привыкать не хотел и тихо плакал, а Дженни удивленно глядела на него. Судя по ее взгляду, она спорила сама с собой и наконец прошептала:

– Ну, что же… идем…

– Куда? – спросил Питер.

– К одному старичку, – сказала Дженни.

– Значит, ты все-таки берешь у людей, – сказал Питер.

– Брать иногда беру, но ничего им не даю, – сказала Дженни с печальной суровостью.

– Разве так можно? – спросил Питер. Он не хотел обижать Дженни, но его учили, что именно так делать нельзя. Дженни поджалась и сказала почти сухо:

– Выбора, Питер, у нас нет.

Тут послышался крик: «Вроде бы все!», – И другой: «Ну, двинулись!» Дженни выглянула из-за угла и сказала:

– Сейчас они уйдут. Подождем немножко и побежим дальше.

Убедившись, что возчики и впрямь ушли, Питер и Дженни побежали по коридорам и нырнули в какую-то дыру. Там было темно, но Питер усами чувствовал, где Дженни, и легко следовал за ней. Вскоре из другой дыры они увидели светлую улицу. Обрадовавшись солнечному свету, Питер обогнал Джении, но она окликнула его:

– Постой, не беги! Кошки никогда не выбегают сразу. Второе наше правило: «Приостановись на пороге!» Надо все знать, а уж потом идти. Подождем немного.

Питер сел рядом с ней и сразу понял, как она была права.

Прямо веред вими один за другим мелькали тяжелые ботинки. Дальше катились колеса, сменявшиеся иногда огромными копытами. Часы пробили четыре так далеко, что человек бы их не услышал. Питер потянул носом и попытался разобраться, что же сообщают ему запахи. Пахло чаем. Кроме того, пахло бензином, лошадьми, мускусом, дегтем, выхлопными газами и паровозным дымом.

Дженни в последний раз повела ушами и сказала:

– Можем идти. Котов нет, собака прошла, но неопасная, в доке разгружают чай.

– Как же ты все узнала? – удивился Питер. – Я никогда так не смогу…

– Сможешь, – сказала Дженни и, польщенная, замурлыкала. – Это очень просто. Запах чая слышишь и ты. Когда я была на улице, чаем не пахло. Значит, судно недавно пришло. Собака неопасна вот почему: если бы у нее было хоть какое-нибудь чувство собственного достоинства, она была бы чистой. А собаке без достоинства не до кошек.

Питер снова сказал то, что нужно:

– Какая ты умная, Дженни!

Дженни замурлыкала, заглушая грохот подводы, и весело крикнула:

– Пошли!

Глава 8. КАК ОБМАНУЛИ СТАРИЧКА

Они не шли и не бежали, а двигались короткими перебежками, и Дженни объясняла:

– Никогда ниоткуда не уходи, если не знаешь, где спрятаться. На открытом пространстве не задерживайся, перебегай с места на место. Если район знакомый, это нетрудно.

Так добрались они до открытых железных ворот. Дженни заранее определила, что открыты они, потому что недавно пришел поезд и двигаться стало много легче – прямо под вагонами.

Хибарка старичка-сторожа стояла на самом краю. Вид у нее был самый приветливый, а по обеим сторонам двери в длинных ящиках цвела герань.

– Он дома, – сказала Дженни и громко замяукала.

Бедно одетый старичок с пышными усами тут же появился на пороге.

– Вот тебе на! – сказал он. – Полосатенькая пришла, не забыла Билли Гримза!.. И дружка привела! Кис-кис-кис…

Питер заметил, что его снежно-белые волосы давно не стрижены, щеки красные, как яблоки, руки узловатые и темные, а глаза голубые, печальные и очень добрые.

«Какой старый! – подумал Питер. – А похож на мальчика…»

Дженни снова замяукала, я старичок сказал:

– Молочка хотите! Сейчас, сейчас…

– Слыхал? – воскликнула Дженни. – Я поняла слово «молочко».

– А я понял все, – сказал Питер.

– Неужели ты все у них понимаешь? – удивилась Дженни.

– Конечно, – ответил Питер. – Я же сам из них.

Тут старичок вынес к дверям большое блюдце и бутылку.

– Вот и мы, – сказал он. – Молочко хорошее, свежее… Пейте, киски, пейте!..

– Лучше бы в дом не заходить, – сказала Дженни. – Здесь бы и выпили…

Но старичок поставил блюдце по ту сторону порога, и она сдалась, тяжело при этом вздохнув.

Питер кинулся к блюдцу, сунул мордочку в молоко и сразу стал чихать.

– Так я и думала! – вскричала Дженни. – Надо не пить, а лакать!

– Де убею, – проговорил Питер. – Даучи бедя…

Дженни перешла на его сторону блюдечка, опустила голову, и ее розовый язычок замелькал с немыслимой быстротой.

Мистер Гримз засмеялся:

– Манерам тебя учат? Ничего, со всяким бывает…

Питер попытался лакать, но молоко стало выплескиваться на пол.

– Ах, забыла! – пришла на помощь Дженни. – Ты выгибаешь язык ложечкой вверх, а надо крючком вниз.

– Что ты такое говоришь! – возроптал Питер. – Ложечка зачерпнет молоко, а крючок – нет. Да я и не сумел бы, язык не вывернуть.

– Мальчику не вывернуть, а ты – кот, – сказала Дженни. – Лакай!

Питер послушался и, к своему удивлению, почувствовал вкус молока. Он жадно лакал, пока не вспомнил, как было с мышью, и отошел в сторонку.