Глава 18

Ночь с 2 на 3 февраля

Потерпев поражение в своем единоборстве с автострадой и зимой, машина Дэвида застряла на 81-й миле. Шины увязли в плотном снегу, и лед, победивший человека, приковал их к земле.

Неровный слой снега, который нанесло ночью из-под колес тяжелых грузовиков, напоминает волнистый песок в пустыне, над которым тысячелетиями трудились дующие там ветры. Свежий сугроб достиг уже дверцы машины. И все-таки Дэвид, если бы захотел, мог бы ехать дальше.

Но от себя все равно не убежишь. И это самое страшное. Только бы никого не видеть! И никаких сочувственных взглядов! Да, ему нужна поддержка, он жаждет участия! Но от кого?

И вчера, и в предыдущие дни он наугад колесил по расчищенным дорогам пустыни. Один на один со своим одиночеством.

Суставы ноют от навалившейся на него усталости. Дэвид ерзает на сиденье, с трудом поводя крепкими плечами, и никак не может найти удобного положения. Он без конца дымит сигаретами, докуривая их до фильтра; виски ломит от спиртного и воспоминаний.

Только что его трясло от холода, а сейчас он уже задыхается от тепла, которое идет от гудящего обогревателя. Дэвид опускает окно. Голубой дымок клубится в потоке ледяного воздуха. За прозрачным стеклом – мрак. Вот если бы иней вызвездил снежными узорами стекло и заслонил его от ночи, чтобы укрывшись за этим хрустальным щитом, Дэвид мог замкнуться в своей боли.

"Куда бы мне спрятаться от этих злобных голосов, что кричат мне из темноты: Дэвид Роберт Уоррен, ты заблудился! Тебе больше некуда идти! Столько жалких и тщетных усилий ради этого проклятого успеха, ты ничтожество, ты ничто!"

Он старается не слушать эти голоса. Он-то знает, что он вовсе не ничтожество, он кое-что значит. Каждый человек что-то значит. "Я еще молод, просто я еще не нашел своего призвания, – пытается уговорить себя Дэвид. – Я должен снова заняться поисками, быть более настойчивым, благоразумным. Я опять смогу поверить в себя. Я должен. Я этого хочу."

Но отчаяние накатывает вновь, и Дэвид не в силах сопротивляться ему.

В памяти оживают пережитые сомнения, разочарования. Куда ушло былое горение? Безумные проекты, мечты и надежды лопаются, как пузырьки газа в болотной тине. Весь свой пыл он растратил зря.

Когда это было? Вчера, или столетия назад?

В прошлый понедельник, или в доисторические времена?

Понедельник 29 января, пять дней назад.

Дэвид встал с рассветом. Утро тонуло в желтом сиянии электрических фонарей вокруг мотеля, погруженного в туман и безмолвие.

И вот Дэвид шагает по тротуару, ноги слегка скользят, сквозь подошвы сапог он чувствует идущий от земли холод. Ветра нет. Можно прочистить легкие от застарелого табачного дыма, выхлопных газов и паров отопления.

Дэвид садится в бело-голубой "Шевроле", который он взял напрокат два дня назад, когда окончательно заглох мотор его старого фургончика. В серой мгле он едет в сторону аэродрома.

Дэвид возвращается домой.

Солт-Лейк-Сити. В морозной дымке покрытый снегом берег большого доисторического озера сливается с коркой четырехкомпонентной соли.

Дэвид поднимается по лестнице медленно и тяжело дыша. От подъема или от волнения? Двадцать пять дней он не видел Кристину и Джон-Джона.

Что привело его к дому? На лестничной площадке он останавливается, не решаясь открыть дверь. Запыхался он, конечно, поднимаясь по ступенькам. Сейчас он увидит жену и сына – с чего же вдруг эта тревога? Может, выкурить сигарету, чтобы прийти в себя? Он боится одиночества, страшится быть покинутым – вот в чем дело! Вот почему он так старается нравиться всем подряд – мужчинам, женщинам. Лишь бы все его любили! А зачем? Ведь он любит Кристину, ее одну.

Сейчас он обнимет жену, поцелует сына. Нежная улыбка освещает лицо Дэвида.

В кармане спрятано письмо, которое он вчера написал Кристине.

"Ты прочтешь это письмо завтра, когда я, может быть, снова уеду, да, уеду. Завтра, когда ты останешься одна, ты будешь читать и удивляться, почему я оставил тебе такое растерянное и грустное письмо. Для тебя это будет так неожиданно, ты, наверное, испугаешься. Я люблю тебя, Кристина, вот-вот я обниму тебя и буду веселым и сильным, каким ты знаешь меня с детства. Уже дней десять, как меня ничто не радует, но тебе я, как всегда, буду улыбаться."

Ключ поворачивается в замке.

Ее нет дома. И Джон-Джона тоже. За дверью Уорренов – пустота. Только мебель.

Два часа дня.

Кристина работает секретарем у адвоката. Все ее движения четки и безошибочны. Но думает она о своем:

"Неужели ты думаешь, что сможешь меня обмануть, Дэвид, мой Дэйв? Ну, почему тебе не сидится на месте? Почему ты не хочешь довериться мне? Хочешь казаться счастливым? Я делаю вид, что верю тебе, я терпелива. Ты должен найти себя сам, один, никто не может подсказать тебе дорогу, тем более я. Когда мы поженились, ты меня просто ослепил, Дэйв, ты был такой веселый, но мало-помалу я догадалась, что на самом деле ты другой. Но молчала об этом. Я жила всеми твоими надеждами и вместе с тобой строила воздушные замки – стоило тебе найти новую работу. Но каждый раз повторялось одно и то же. Проходит всего несколько недель, и наши надежды рушатся. Но я буду терпелива, Дэйв, я знаю, ты найдешь свою дорогу, но ты найдешь ее сам. Ты должен отыскать ее сам, чтобы уже не сомневаться, что она действительно твоя. Вернись, Дэйв, вернись ненадолго или хоть напиши, позвони мне, по крайней мере. Целый месяц – ни строчки, ни звонка – это слишком долго. Я так беспокоюсь! Где ты? Сейчас два часа. Я возвращаюсь домой – триста шагов по влажным от тумана улицам. Вот и сейчас, как каждый день, я вставляю ключ в замок и надеюсь, что за дверью – не только мебель и пустота.

Дэвид прижимает к себе счастливую Кристину. Она ничего не заметила. Письмо мнется в кармане.

– Давай вечером уложим Джон-Джона и пойдем куда-нибудь поужинать, как влюбленная парочка, перед последним самолетом на Рок-Ривер.

– О, нет! Ты только что приехал и опять уезжаешь?

Ей хочется, чтобы Дэвид остался до завтра. Он тоже этого хочет; они займутся любовью, а потом уснут обнявшись. Зачем ему, вечному бродяге, снова куда-то бежать?

– Мне тоже ужасно жаль, но придется ехать, я веду важное расследование. Я расскажу тебе о нем, когда закончу. Пошли ужинать, Кристина, найдем ресторанчик, где играет тихая музыка и свечи горят на розовой скатерти. Выпьем бутылочку "Альмадена".

Дэвиду вдруг становится страшно. Смутное предчувствие говорит ему, что он совершает ошибку. Вот-вот он расскажет все Кристине. Но Дэвид так и не открывает рта.

"Зачем ты отпускаешь меня, почему позволяешь мне бежать, разве не видишь, что я погибаю?"

Кристина видит. Она старается подбодрить его взглядом, почти молит.

"Откройся мне, любимый, расскажи, что ты натворил, я тебе помогу, мы все начнем сначала, вдвоем, нет, втроем, с Джон-Джоном, у нас еще вся жизнь впереди."

Вечером в аэропорту Дэвид замедляет шаг перед синим почтовым ящиком, достает письмо жене, вертит его в руках. И снова прячет в карман куртки. Завтра он, может быть, отправит его из мотеля "Литл Америка".

Глава 19

Понедельник, 21 мая

– Дэвида Уоррена убили.

Адриан ошеломленно смотрит на шефа полиции Марвина.

– Почему вы так считаете, Кэл?

Старый друг журналиста неторопливо рассказывает:

– Уоррен позвонил мне 18 января, за два дня до ухода с шахты. Он намекнул, что напал на след какой-то крупной аферы. Я подумал, речь идет о мошенничестве или организованной банде, которая ворует тяжелое оборудование. По-моему, он очень волновался, но карт не раскрывал. И еще он добавил, слово в слово: "Вот увидите, в округе полетят головы; в этом деле замешаны очень известные люди. Для всех это будет большой неожиданностью." Я пытался выспросить побольше, но он отмолчался. Я понял, что он хочет один все расследовать, чтобы заслужить одобрение начальства. Он выжидал, пока накопятся улики, чтобы официально обратиться за помощью к полиции. И почему я не заставил его поделиться со мной? Когда он погиб, я тут же вспомнил о его звонке. Может, он все-таки кому-то проболтался?

Шеф полиции умолк, а недоверчиво слушавший его Адриан думает о своем. Неужели в последние две недели жизни Дэвид действительно вел самостоятельное расследование? Но если Уоррена убили, кому это было выгодно? Разве что шахтеру Хаски Джонсу, у которого Дэвид нашел оружие. Ведь по вине Уоррена тому пришлось покинуть эти места.

– Вы рассказали шерифу о звонке Уоррена?

Кэл хмыкает.

– А вы думаете, он стал бы меня слушать? Гораздо проще через три дня закрыть дело, квалифицируя его как "самоубийство", чем разбираться в этой запутанной истории.

– Послушайте, Кэл, я не хуже других знаю, что вы ненавидите шерифа Мановски, но не слишком ли далеко вы зашли в своем конфликте с ним?

Шеф полиции устало возражает:

– Я отбрасываю личные чувства, когда речь идет о работе!

Адриан в этом не уверен. Но невозмутимо продолжает:

– Однако расследование.

Шеф городской полиции резко перебивает его, он прямо-таки кричит:

– Расследование, расследование, да они его моментально свернули, это расследование!

Немного поубавив тон, он продолжает:

– Это верно, что у него, как и у меня, не хватает людей, нам их требуется гораздо больше, чтобы выполнять все наши обязанности. Когда каждую неделю смертельные случаи при невыясненных обстоятельствах.

– Но ведь, – замечает Адриан, – дело Уоррена вызвало столько шума.

Глава полиции мнется: стоит ли договаривать? Затем все-таки решается:

– Только между нами, Адриан. Смерть Уоррена была похожа на самоубийство, и это вполне устраивало окружную полицию, хотя ей ничего не удалось доказать. Они даже не сняли отпечатки пальцев в "Шевроле". Не провели баллистического исследования. Не сделали парафиновой пробы, чтобы выяснить, сохранились ли следы пороха на руках Дэвида. Кроме того, если бы Уоррен сам выстрелил себе в висок, смерть была бы мгновенной, и сокращение мышц помешало бы пистолету упасть на пол. Почти во всех подобных случаях оружие остается в руке жертвы.

Адриан хочет что-то сказать. Кэл прерывает его:

– Погодите! Это еще не все. Если я не ошибаюсь, Дэвид был левшой. А пистолет нашли под правой рукой, которая оказалась просунутой сквозь руль. Отдача, что ли, отбросила ее туда? Гм. А когда они узнали, что в коллекции Уоррена была ходовая модель пистолета 22 калибра, они даже не проверили номер этого оружия по картотеке. И главное, главное, представьте себе, они даже не вскрыли тело, чтобы извлечь пулю и проверить, какого она калибра: 22, 38 или 45! Ну, что вы об этом скажете, Адриан?

Адриан скажет, что слишком многое тут неясно. Да, слишком многое. Соперничество между двумя шефами полиции, городским и окружным, не оправдывает Кэла, который молчал до сегодняшнего дня, утаивая такие серьезные подозрения.

– Если вы даже не хотели связываться с шерифом, разве не следовало сразу же сообщить обо всем ФБР?

– В этом не было необходимости. Уоррен побывал у них, и они сказали ему, что сами занимаются этим делом.

– Мы говорим о том, что происходило после его смерти, Кэл. Теперь уже слишком поздно. Во всяком случае, для Дэвида.

– Он жалел, что сообщил им о своем расследовании. Это его и убило.

Они имеют в виду разное. И все же факты, которые выложил Кэл Марвин, позволяют сделать логический вывод: это было убийство. Адриан – в смятении.

– Если он сообщил в ФБР, – продолжает журналист, – зачем ему понадобилось встречаться с вами, Кэл?

– Вот уж не знаю. Взаимная симпатия, наверное. Он говорил, что чует опасность, но я не верил. Он ведь был дилетантом и вряд ли мог разнюхать что-то серьезное. Я думал, что он хочет просто отличиться, а в результате он сломал себе на этом шею. Не знаю, как мне следовало поступить, чтобы этому помешать. Не смотрите на меня так, Адриан. Вы же знаете, я не пытаюсь оправдаться, я сам злюсь на себя, но ведь у меня только опыт муниципальной ищейки.

"То есть не очень большой спец в вопросах криминалистики, – думает Адриан. – Значит, вся загвоздка не в Кэле".

Шеф муниципальной полиции примостился напротив журналиста на краешке его письменного стола и покачивает ногой. Рослый и грузный, он нависает над собеседником. Неизменная фуражка на голове скрывает плешь, которая не вяжется с крупными чертами и загорелым лицом. Его светлые глаза внимательно смотрят на Адриана. Журналист продолжает расспрашивать:

– Но ведь шериф не вправе так легко закрывать дела?

– Хотите еще примеры? Помните, в прошлом месяце в холмах нашли труп негра, у него еще глаза смотрели прямо на солнце, а руки были сложены крестом? "Умер от истощения и переохлаждения". Совсем так же, как было сказано о Дэвиде в первоначальном сообщении информационного агентства. Но тогда этот негр инстинктивно свернулся бы в позу эмбриона. А глубокая рана у него на лице? Ее даже падением не объяснишь!

Адриан слушает, набивая трубку.

– А это последнее самоубийство. Помните его, Адриан? Молодой человек с Черч-стрит? Сонная артерия у него была рассечена ударом кинжала. Острие выходило у основания шеи: оно прошло позади пищевода. Попробуйте-ка своими руками нанести себе такой удар, и посмотрим, получится ли это у вас!

Язвительно усмехаясь, сжатым кулаком Марвин ударяет по ноге.

Адриан напряженно размышляет. Так что же это было? Убийство? Или самоубийство? Журналист все время пытается представить себе последние одиннадцать часов жизни Дэвида. Судя по всему, тот пережил затяжную душевную агонию.

Вдруг ему приходит в голову, что шеф полиции так и не объяснил одну важную деталь, и Адриан напоминает ему:

– А как же прощальная записка Дэвида Уоррена?

– Его могли заставить ее написать.

– Но ведь она очень личная!

– Я даже не знаю, его ли это почерк. У Адриана в папке хранится копия протокола. Он протягивает ее Кэлу.

– У вас нет этого документа?

– Нет.

Кэл Марвин читает протокол. Большая часть осторожно составленного и напечатанного текста походит на типичную бумагу "для служебного пользования".

ЛАБОРАТОРИИ ФЕДЕРАЛЬНОГО БЮРО РАССЛЕДОВАНИЙ ФБР

Вашингтон, Колумбия 20535 Дата: 8 марта 19. Авиа, заказное. Шерифу округа Красная Пустыня, Рок-Ривер. Анализу подвергнут предмет, имеющий отношение к уголовному расследованию. Этот отчет может быть использован только в целях официального следствия и судебного процесса. Использованию в других целях не подлежит.

Подпись:

Директор No 3.

Ваш номер: 935 ФА.

No лаборатории: KI 911 022-037 D.

No1: рукописный документ, начинающийся словами: "11 часов я ждал" и заканчивающийся словами: "а они проезжают мимо".

No2: написанное от руки заявление Дэвида Роберта Уоррена на получение разрешения на ношение оружие в штате Юта.

Результат анализа: документ No1 написан тем же человеком, что и документ No2.

Кэл слабо защищается:

– Здесь не сказано, что Уоррен был левшой.

Ему вовсе не хочется признавать, что шериф, возможно, прав. Но теперь уже и Адриан сомневается: было ли это самоубийство?

Сначала, после информации, распространенной Эй-Пи-Ай, возникла версия, что Дэвид умер от переохлаждения. Позже решили, что всеми покинутый или потерявший последнюю надежду на спасение, он покончил с собой. По мнению шерифа, Дэвид сошел с ума. Возможно, Уоррен попал в аварию и застрял на одиннадцать часов. Или же не было никакой аварии. И не было этих одиннадцати часов. Может, Дэвиду отомстил шахтер Хаски Джонс? Теперь родилась новая версия – Уоррена убили, чтобы заткнуть ему рот.

Где же истина, если она есть?

Адриан старается выведать как можно больше.

– Кто мог быть заинтересован в смерти Дэвида две недели спустя после его ухода из фирмы "Юнайтед Кэмикелс"?

– Профессионал, если судить, как все было прекрасно инсценировано. Его наняли, чтобы убрать Дэвида, который слишком много узнал в результате своего частного расследования.

– Что же он мог раскопать?

– Незаконную торговлю, план вооруженного ограбления. Поскольку зарплату теперь выплачивают чеками или перечисляют прямо на банковский счет, преступники переключились на оборудование и воруют уже по-крупному.

– Но чтобы убить человека!

– Бульдозер ценой в сто пятьдесят или двести тысяч долларов спрятать совсем не трудно. Достаточно намалевать новый номер. И через полгода на другом конце страны его перепродают по сниженной цене. Люди из ФБР догадываются об этом, но не могут напасть на след.

– А крупное дело, о котором Дэвид говорил вам по телефону, не выдумал ли он его?

– Зачем ему это было нужно?

– Почему он сначала сообщил о своих подозрениях вам и ФБР, а не шерифу? Он ведь не мог не знать, что шахты находятся в юрисдикции окружной полиции?

– Я уже говорил вам, что мы с Дэвидом симпатизировали друг другу, и он знал, что я думаю об этом подонке шерифе. Не сомневаюсь, он был о нем такого же мнения. Я встречал Дэвида два-три раза в мотеле "Литл Америка", когда помогал Джону Вэнсу. Знаете Джона?

Когда Адриан прощается с Калом Марвином, в душе у него – полное смятение. "Либо Уоррен был фантазером, – думает он, – и действительно покончил с собой, либо он разнюхал крупную махинацию, и никто, кроме этого здоровенного простака Кэла, не поверил ему, потому что он слишком много об этом трезвонил."

Журналист выходит через боковую дверь, чтобы не столкнуться с шерифом, офис которого находится в "Каунти-Центре" на противоположной стороне улицы. Не хочется сейчас искать ответы на мучающие его вопросы. Надо сначала обдумать то, что он только что узнал.

И составить собственное мнение об этом деле.

Глава 20

Понедельник, 5 февраля

Кабинет чемпиона мира по журналистике напоминает кабину сверхсовременного космического корабля, впрочем, он намного просторнее.

В огромный рабочий стол, изогнутый полумесяцем, встроены телефоны прямой связи с канцелярией Белого Дома и Пентагоном, панель с кнопками вызова и сигнальными лампочками, переговорное устройство с восемнадцатью клавишами. Задняя стена кабинета повторяет изгиб стола – это настоящая мозаика из факсов крупных отделений банков по всему миру, телеграфных аппаратов, автоматически отстукивающих последние биржевые новости Уолл-стрита, Цюриха, Лондона и Токио, экранов, которые транслируют передачи конкурирующих телеканалов.

Комната залита мягким светом, который струится из источника, спрятанного в карнизе вокруг потолка. Стекло без амальгамы сбоку стола позволяет самому знаменитому комментатору планеты видеть весь огромный редакционный зал, расположенный под кабинетом.

Куки Кармоди уже до тошноты надоела собственная слава. Но он никогда и никому в этом не признается. Публичная жизнь, требующая от него постоянной и предельной концентрации, вконец измотала его.

Десять лет подряд вечер за вечером выступать перед пятью или шестью десятками миллионов телезрителей, информировать их о новостях, комментировать события, перетасовывать и формировать на свой лад мнение огромной человеческой массы, отравляя ее этим ужасным наркотиком! Телевизионные новости превращаются в спектакль, в котором Куки Кармоди – единственный актер. Всегда на виду, подобно красоткам из Голливуда, чемпионам по боксу и звездам эстрады, в обычной жизни – как на сцене, он в конце концов и сам уверовал, что мир без него рухнет. Он видит в себе нечто более важное, чем всего лишь одну пятимиллиардную часть человечества.

Во время торжественных церемоний Куки Кармоди случается находиться на балконе дворца в обществе принца, президента, папы. С площади доносится гул, там, внизу, теснится и копошится толпа почитателей. Повсюду, насколько хватает глаз – крошечные лица, марионетки без нитей, хмельные от приветственных криков.

Когда же Кармоди возвращается в свою студию, он в одиночку манипулирует третьей частью нации. Ежедневно каждое его слово жадно ловят в пятьсот раз больше мужчин и женщин, чем самая громадная толпа, какую ему доводилось видеть с балкона.

Тридцать пять лет Кармоди кует себе имя, репутацию, карьеру. Баснословный успех, по-американски головокружительный взлет. Куки Кармоди великолепно отбивает наскоки молодых честолюбивых волков, которые пытаются развенчать его, утверждая, что его время уже прошло. Он проявил себя куда более изощренным и хладнокровным бойцом, чем они. Коварным, беспощадным, готовым пожертвовать всем ради работы.

Но такого Кармоди мало кто знает.

Люди обожают его за простоту и непосредственность. Круглое, доброжелательное и улыбающееся лицо Кармоди внушает доверие – это лицо такого же, как они сами, рядового американца. Они верят, что он похож на них.

Компания "Уорлд Телевижн Сервис" предоставила репортеру самую почетную и высокооплачиваемую должность. Он зарабатывает бешеные деньги. А начинал Кармоди жалким хроникером в местной ежедневной газетенке штата Миссури. С нищенской зарплатой. Затем он – спортивный комментатор на маленькой радиостанции в Канзасе. Там Кармоди так навострился вести репортажи о матчах, не выходя из студии, что все верили, будто он ведет их прямо со стадиона; на самом деле он всего лишь вовремя подключал заранее записанные вопли болельщиков, аплодисменты и свистки. Благодаря этому трюку у слушателей Кармоди возникала полная иллюзия, что они сами сидят на стадионе. Никому бы и в голову не пришло упрекать его за это надувательство. Сейчас, на вершине карьеры, Куки Кармоди не без гордости вспоминает былые подвиги.

Потом работа в агентстве печати и, наконец, огромная и хрупкая империя телевидения. Имя Куки Кармоди, всплывшее из провинциальной хроники и банальных репортажей, постепенно приобрело неслыханную популярность.

Даже в мире информационных джунглей извечные профессионалы-скептики готовы снять шляпу перед Куки Кармоди.

От освещения политических встреч на высшем уровне до запусков пилотируемых космических кораблей, от фронтовых репортажей из стран Азии до эксклюзивных интервью с вельможными особами двадцатого столетия – Куки Кармоди все делает блистательно, и в конце концов его начали воспринимать как символ Америки. Благодаря ему, такому душевному, искреннему и непосредственному, всякий может запросто побеседовать с королевой, чемпионом или кинозвездой. Как равный с равным.

Куки Кармоди столь артистично рассказывает о бедствиях и катастрофах, что за семейными столами долго обсуждают каждое его слово, каждую интонацию и даже то, как он хмурит густые брови.

В это утро низким, проникновенным голосом Кармоди мурлычет что-то в телефонную трубку. Редко кому удается пробиться сквозь суровые преграды и связаться со знаменитым журналистом по телефону. Личный штат сотрудников защищает Куки Кармоди, словно главу государства, от нескончаемого потока писем и тысяч ежедневных звонков.

Голос Кармоди может быть громовым и звучать, как соло на ударных. Но теперь телекомментатор говорит в полный голос лишь перед камерами. Хирург, который несколько месяцев назад удалил маленькую опухоль с голосовых связок журналиста, был категоричен:

– Если вы будете напрягать голос, Куки, вам придется распроститься с карьерой. Я разрешаю вам выходить в эфир не более получаса в день: ваши полчаса.

Взобраться на вершину славы и позволить сразить себя ударом скальпеля! Ни за что!

Остаться – или уйти красиво!

Без пиджака, в распущенном галстуке, Кармоди сидит, положив ноги на выдвинутый ящик стола, и слушает, что говорит ему в телефонную трубку лидер демократической партии. Он весь – внимание, низко нависшие над глазами брови сдвинуты. Куки лихорадочно соображает. Ему к этому не привыкать. Слишком многое зависит от того, что он сейчас ответит.

– Нет, Джерри. Большое спасибо, что вспомнили обо мне, я польщен. Но я думаю, что больше пользы принесу вам здесь, каждый день общаясь с нашей аудиторией.

– Даже в случае досрочных выборов. Но для этого действительно понадобится, чтобы президент и вице-президент.

– Ну, что вы, Джерри, я отлично знаю, что вы должны предусматривать все на годы вперед. Ведь я уже столько лет освещаю съезды партий для выдвижения кандидатов на пост президента!

– По-моему, вам стоило бы прозондировать Майка.

– Вот именно. Еще раз благодарю за доверие, Джерри, держите меня в курсе.

Кармоди медленно опускает телефонную трубку и откидывается на спинку кресла. Хорошо знакомое всем лицо застыло в скорбной гримасе. В глазах журналиста вспыхивает холодный огонь. Кармоди чудится, что он начинает расти в своем кресле – вот он раздувается все больше и больше и уже не помещается в кабинете, он заполняет собой Нью-Йорк, всю страну, весь мир.

Только что, проклиная самого себя, он отказался от выдвижения своей кандидатуры на пост вице-президента Соединенных Штатов Америки. В ушах гремит с нарастающей силой: вице-президент, президент, ПРЕЗИДЕНТ, ПРЕЗИДЕНТ.

Со всех сторон несется оглушительное эхо.

Он, конечно, солгал Джерри.

Белый дом стал бы настоящим венцом его карьеры. Чего ради ему, Кармоди, работать на партию здесь, на "Уорлд Телевижн Сервис", и тратить силы на то, чтобы сдерживать молодых волков, рвущихся ему на смену, и властвовать над невидимыми зрителями во время ежедневного вечернего выпуска новостей, который транслируют тридцать девять общегосударственных каналов, а потом на дармовщину подхватывают сотни местных станций? Кстати, совсем не стоит недооценивать эти местные станции!

Джерри сделал вид, что верит ему. Эх, если бы у Кармоди был реальный шанс заполучить второй по значимости пост в стране, стать правой рукой самого могущественного человека на земле, а там, кто знает, подняться еще выше.

Стать владыкой мира. Апофеоз успеха! Вот куда Кармоди мог пересесть с кресла, которое он занимает уже слишком долго, чтобы еще гордиться им, и которое теперь его тяготит! "Уорлд Телевижн Сервис" ничего бы не оставалось, как выпустить его из золотой клетки. Но Куки Кармоди сказал: нет, спасибо.

Уже две недели он знал, о чем поговаривают в партийных верхах. У него было время как следует обдумать свой ответ на случай, если слух подтвердится. И вот ему позвонили.

Он так долго копался в грязном белье политиков, изучал подноготную политической жизни, что слишком хорошо знает ее на цвет и на запах. Ему известно столько секретов, что он стал опасным человеком.

Шакалы и слухачи перетряхнут каждый его день, каждую минуту его предыдущей жизни. И в конце концов столкнут его в грязь, его тоже.

Куки Кармоди от души восхищается крепким здоровьем американской демократии. Когда ее власть имущие оказываются замаранными, она каждый раз ухитряется использовать это для упрочения своего авторитета. Но Кармоди не хочется стать очередной жертвой.

Он подозревает, что благодаря своей популярности нужен партии всего лишь как пешка. Чтобы сыграть роль живой рекламы, искусного зазывалы. Он понимает, что его реальные шансы невелики. Его имя привлечет избирателей, а потом его вышвырнут, словно выжатый лимон. Вот почему он отказался.

В политике, как известно, начисто забыли, что такое нравственность. В прессе тоже, будь то газеты, радио или телевидение.

В свое время, чтобы получить нынешнюю должность, Куки Кармоди подписал контракт, не читая. Прошло десять лет, он прославился, разбогател, и теперь настало время расплачиваться. Он не имеет права покинуть свой пост, пока ему не исполнится шестьдесят пять, если только он не отправится на тот свет или, в Белый Дом. Еще семь лет он будет вынужден тащить на себе "Уорлд Телевижн Сервис", прикованный к внешне могущественному, но уже агонизирующему телеканалу.