Глава 14

Пятница, 19 января

Вечером в пятницу Дэвид переодевается после работы. Надевает коричневые брюки, рубашку того же цвета и желтую куртку – он называет ее золотистой. В таком костюме не стыдно показаться на людях. До понедельника Дэвид свободен.

Выйдя за дверь, он решает остаться в мотеле и заглянуть в бар.

Уже два часа, как стемнело, низкие облака предвещают снег. У Дэвида нет никакого желания коротать вечер в одиночестве.

Он живет в Красной пустыне уже полмесяца. Освоился, многих знает в лицо. Он, конечно, найдет какого-нибудь приятеля для компании, чтобы пропустить вместе по стаканчику, и девушку, чтобы потанцевать в "Бакинг Бронко" или в другом ресторанчике; один он не останется.

У входа в бар Дэвид незаметно шарит по карманам, чтобы проверить, сколько зеленых бумажек у него осталось. Не богато. Заплатят ему только в понедельник.

Народу еще мало, мягкий свет, тихая музыка. Дэвид занимает свой любимый табурет в углу. Отсюда удобно наблюдать за Пэт, за посетителями бара, за всем, что здесь происходит.

– Виски сауэ[4], пожалуйста.

Он закуривает и отбрасывает назад волосы, упавшие на глаза. Пэт ставит перед ним коктейль, блюдечко с оливками и уходит готовить цедру; ни улыбки, ни единого словечка.

Эта официантка, крашеная брюнетка с голубыми глазами, всегда разыгрывает из себя недотрогу, стоит ему появиться здесь. Не разговаривает с ним и, как Дэвиду кажется, менее приветлива с ним, чем с другими завсегдатаями. Она его не так уж интересует, и он давно оставил попытки ее соблазнить, но ее холодность его задевает. Он привык нравиться.

Дэвид пожимает плечами, отгоняя неприятные мысли, и смакует коктейль из виски и сладкого лимона. На губах тают крупинки сахара, приставшие к краю стакана: какой восхитительный контраст с горьковато-вяжущим напитком – словно розовая вишня в кубиках льда.

Терри, да, сегодня вечером она работает до девяти, как и Эллен с Кэти. Дэвид поужинает с ними в кафетерии, затем подбросит девушек-администраторов до города. Он развезет по домам Эллен-Англичанку, которая только что вернулась из свадебного путешествия, и Кэти-Пионерку. Дэвиду видится, как Кэти прокладывает пути в неосвоенных местах. Сверкающие прищуренные глаза, копна белых волос, загорелое морщинистое лицо, крепкое тело, низкий хриплый голос. Лет этак ста пятидесяти от роду. Сильная и неподражаемая.

Милая, скромная Терри краснеет каждый раз, когда Дэвид подходит к ее столу. Он не прочь поболтать с ней у стойки администратора, угостить ее стаканчиком вина и скоротать вечер, переходя из бара в кафетерий, из вестибюля мотеля в большой универсам, из ресторана в почтовое отделение No 82929, которое открыли здесь только для нужд мотеля. Можно сказать, частная почта, ностальгическое напоминание о почтовых станциях компании "Пони Экспресс", курьеры которой носились во весь опор по Долгому Пути.

Дэвид предается любимым фантазиям.

Танцуя, он крепко прижмет девушку к себе. Она поймет, как он хочет ее, немного поломается для вида и пойдет с ним в комнату 219, позаботившись о том, чтобы никто не заметил, как она входит к клиенту мотеля "Литл Америка". Не торопясь, он разденет ее тоненькое, упругое тело и будет ласкать маленькие, высокие, крутые ягодицы, белые грудки с розовыми сосками, а потом их тела сольются, и взрыв наслаждения потрясет их одновременно, его и ее.

Терри отказывается от его приглашения: сегодня за ней зайдет кузен. Дэвид чувствует укол ревности, его круглое лицо мрачнеет.

Правда, кузен? Когда Дэвид впервые увидел Терри, ему показалось, что он ей понравился. Чем же он ей не угодил, если дело только в этом? Может, девушку отталкивает его работа? Хитрая Кэти притворяется, что ничего не замечает. Обманутый в своих ожиданиях, Дэвид идет к дверям, но тут его окликает Эллен, сидящая в наушниках:

– Дэйв, ваш хозяин просил вас позвонить ему до восьми вечера.

Зачем это я понадобился Шефферу на ночь глядя, да еще в пятницу?

Он садится в крошечной застекленной будке, где висит телефон, и ждет связи. Кажется, что сам он остается невидимым, но может наблюдать за суетой в холле.

Широкополые фетровые шляпы и сапоги с острыми носками – здесь редкость. Мужчины в нейлоновых куртках и клетчатых брюках, толстые унылые женщины, часто в бигудях под прозрачной косынкой (для чего им нужна красивая, пышная прическа, если даже перед многочисленными обитателями мотеля они не стыдятся появляться в таком виде? – думает Дэвид); изможденные девицы, которые по требованию моды морят себя голодом; дети, скучающие среди витрин.

Сувениры Красной пустыни: крупноформатные рельефные открытки, безделушки из нефрита, обсидиана, окаменелого красного дерева, скорпионы, оправленные в пластмассу, сохранившиеся на Западе галстуки в виде пеньковых или кожаных шнурков, сплетенные индейцами из резервации Шошони, что за горой Аул Крик. Их деды вытачивали наконечники стрел, чтобы охотиться и воевать, а внуки мастерят эти поделки по девяносто девять центов за штуку.

Литые медные пепельницы напоминают о том, что мотель стоит посреди континента, с точностью до нескольких футов на линии водораздела бассейнов Атлантического и Тихого океанов, которые питаются скудными водами тех мест.

Дэвид видит, как Джо Вэнс, детектив мотеля, тихо подходит к подростку на голову выше его, и дергает того за рукав. В душной и задымленной телефонной будке ничего не слышно. Дэвид приоткрывает выгнутую дверь. В будку врывается гул голосов, но Дэвиду кажется, что он различает, как Джон, одетый в вязаную куртку и домашние туфли, тихо говорит на ухо юному воришке обычную в таких случаях фразу:

– Сейчас же положи на место, что украл, и на этот раз я тебя отпущу.

Прием, как правило, срабатывает. Подростки, жалкие и сконфуженные, в большинстве случаев подчиняются. Труднее бывает с теми, кто постарше, особенно с женщинами. Первым делом они приходят в негодование: как это детектив может усомниться в их порядочности? Тогда Джон ведет задержанных к кассе – на глазах у всех, под осуждающие возгласы. Самые упорные сдаются, когда он снимает телефонную трубку.

Невероятно, но многие рискуют репутацией и даже свободой ради безделицы ценой в два-три доллара.

Дэвида восхищает острота глаз Вэнса, его сдержанная деловитость. Иной раз они с Джоном вместе выпивают по чашечке кофе без кофеина, ведь они коллеги, верно?

Джон Вэнс бросил курить и не берет в рот спиртного. В сорок пять лет он тщательно бережет здоровье. Семь лет назад из-за перегрузки у него уже сдавало сердце. Он дал зарок уйти в отставку в пятьдесят лет, накопив деньжат и работая сверхурочно: днем, ночью, по воскресеньям, в городской полиции и на сортировочной станции. Двадцать лет – по шестнадцать часов в сутки. И ни одного отпуска.

Дети выросли без него. Теперь они все разъехались.

Вэнс познакомил Дэвида со своим другом и бывшим начальником – шефом городской полиции Кэлом Марвином. Как-то вечером Дэвид провел два часа с Марвином, который великодушно согласился подежурить за смертельно усталого частного детектива, чтобы тот не потерял работу.

Раздается звонок. Дэвид, который предается своим мыслям, вздрагивает, прикрывает дверь телефонной кабины и снимает трубку. Он слышит голоса Эллен, телефонисток компании "Маунтин Белл" и Солт-Лейк-Сити, секретарши агентства и, наконец, Шеффера.

– Добрый вечер, Уоррен. У вас было пять дней, чтобы ввести Стива Мерфи в курс дела. Думаю, теперь он справится один. Вы можете вернуться.

Дэвид весь сжимается. Он бормочет, запинаясь:

– Лучше бы мне задержаться немного, сэр. Я мог бы предложить наши услуги на других шахтах. У меня есть план, крупный филиал. Здесь такое творится, люди прячут оружие.

Шеффер перебивает его. И, как всегда, четко и непререкаемым тоном приказывает:

– Не спорьте, Уоррен. Надеюсь, после трех недель работы у "Бэннистона" вы не претендуете на то, чтобы руководить нашей компанией?

В ответ – молчание. Шеффер смягчается.

– В Рок-Ривере вы свою задачу выполнили. Я вами доволен. В понедельник к девяти утра будьте в конторе. Я распоряжусь, чтобы вам приготовили зарплату, и мы обсудим вашу будущую работу в Монтане, там вас ждет более широкий круг обязанностей. До скорого, Уоррен.

Шеффер дает отбой. Дэвид чувствует боль в висках. Этого он боялся больше всего. Снова куда-то ехать? Ему так нужна передышка, хотя бы несколько дней, чтобы поразмыслить, разобраться в обстановке.

Шеффер его восхищает, как и все уверенные в себе и властные люди. Придет время, и он станет таким же. Но встретиться с боссом уже в понедельник? Нет. Лучше позже. А сейчас ему надо поспать. Подумать. Отключиться.

Желание поразвлечься пропадает. Теперь Дэвиду не до ужина, кусок застрянет в горле. Он покупает бутылку хлебного виски и запирается в своей комнате. Его трясет. Монтана? Но Дэвид еще здесь не выполнил всего, что задумал.

Он включает ночник и телевизор. Сорвав целлофан с маленького ведерка, выходит в коридор, чтобы купить в автомате ледяных кубиков и пару бутылок минеральной воды.

Расстроенный и сразу же осунувшийся, Дэвид два часа валяется на кровати, пьет горькое виски, курит и невидящими глазами смотрит на экран болтливого телевизора. Реклама, Хэмфри Богарт, реклама, Хэмфри Богарт. Ночное повторение выпуска новостей телезвезды Куки Кармоди, опять реклама. В голове – полная сумятица. На Дэвида наваливается дремота.

В полусне ему чудится, что все его недруги сливаются в какую-то серую массу. А заодно с ними и все женщины, что отвергли его. Он сделает все, чтобы смыть с себя оскорбления, он уедет в Нью-Йорк, в город самых великих возможностей и разочарований, откроет частное сыскное агентство и, словно белый рыцарь, обрушится на королей организованной преступности. Его слава будет расти и расти – до тех пор, пока он, Дэвид Уоррен, не станет знаменитым героем, олицетворением добра и справедливости, а его сограждане снова не почувствуют себя в безопасности на улицах и в метро. Прекраснейшие женщины будут мечтать о том, чтобы сделаться его возлюбленными и хоть на миг разделить его славу. Его станут превозносить клубы поклонников. Газеты будут печатать его имя аршинными буквами. Куки Кармоди пригласит его выступить в своей телепередаче, и все, кто отверг его, горько пожалеют, что упустили возможность поработать с таким человеком.

В полночь у Дэвида пересыхает в горле, ему хочется кофе, и он спускается в бар. Четыре девушки обслуживают редких ночных посетителей. Из пяти подковообразных стоек только одна освещена.

Слабый кофе обжигает небо. У Дэвида нет никакого желания вступать в разговоры с официантками. Даже если какая-нибудь из них и не прочь уступить ему сегодня, то теперь, когда Дэвид знает, кем он скоро станет, неужели он будет размениваться на этих жалких и убогих девчонок, ведь его ждут самые красивые женщины мира?

Никто и не подозревает, какой гигант скромно и никем не узнанный потягивает кофе в этом пустынном мотеле. Дэвид подождет до Нью-Йорка, чтобы насладиться любовью среди шелков и ароматов. И так отпраздновать свою победу над жизнью.

Глотнуть бы ледяного воздуха, и он снова будет в норме. Вот что, прокатится-ка он до Рок-Ривера, а уж потом вернется к себе в номер.

До города Дэвид так и не доберется. Впервые этой ночью он надолго остановит машину где-то на дороге, спрятавшись в ней, как в надежном коконе.

Позже случайный свидетель будет утверждать, что видел Дэвида около двух часов ночи на дороге между шахтой и мотелем; тот сидел, словно оцепеневший. В ходе расследования выяснится, что Дэвид сделал еще несколько непонятных остановок в белой пустыне. Зачем и почему – так и останется загадкой.

После этого Дэвида Уоррена еще две недели будут встречать то в мотеле, то в городе, то на автостраде, то на дорогах, ведущих в пустыню. К Шефферу он так и не явится в назначенный день. Ну, а слава, Нью-Йорк и первые красавицы мира? Все это так и останется лишь в фантазиях Дэвида.

Глава 15

Понедельник, 19 марта

Следователь по расследованию убийств Марк Ларкин явно озабочен. У него и так хлопот хоть отбавляй, а тут под угрозой оказалась его профессиональная и политическая репутация.

– Вы уверены, Боб, что дело Уоррена можно отнести к разряду самоубийств?

Шериф Боб Мановски, сдвинув на затылок соломенную шляпу, раздраженно грызет ноготь большого пальца. От пота на его пестрой коричневой рубашке с бежевыми погончиками и воротником – большие темные пятна. Лицо с резкими чертами – краснее, чем обычно.

Глазки шерифа неспокойно бегают за дымчатыми стеклами. Его всегда трудно подловить. А сейчас еще труднее – на карту поставлена его карьера. Мановски должен хитрить изо всех сил, чтобы не влипнуть. У него каждую неделю случаются подобные дела, и всем всегда наплевать. А на этот раз вмешалось телевидение.

– Делайте, Марк, как считаете нужным. Мой помощник Слим уже больше двух дней по моему поручению занимается этим делом. Он собрал достаточно свидетельств. Это чистой воды самоубийство.

Но самоубийство все же не доказано, и следователь это знает.

Марк Ларкин походит на римского сенатора, который загорел под ультрафиолетовой лампой и пурпурную тогу сменил на отлично сшитый деловой костюм; густые вьющиеся волосы с проседью, крупный нос, твердый взгляд и неизменное прямодушие.

Обычно он говорит громко. Но теперь его голос звучит зловеще и вкрадчиво.

– Да, самоубийство, которое потрясло всю Америку, Боб. А что, если я квалифицирую этот случай как самоубийство, а потом всплывут новые подробности и ваше заключение окажется несостоятельным? Нас и без того ждет немало трудностей на предстоящих выборах!

Шериф Боб Мановски чувствует, как уходит почва из-под ног. И понимает, что остался в одиночестве. Следователь Ларкин сказал "ваше заключение". А потом: "нас ждет немало трудностей", и тут уже "нас" звучит, как "вас". Стало быть, надо переложить ответственность на кого-то еще. И немедленно!

– А зачем Билл Имби взбудоражил всю прессу, не дождавшись вашего возвращения?

Имби, новый мировой судья, который недавно приехал в Рок-Ривер, три дня заменял следователя Ларкина. Он еще не знал, как нужно себя вести в подобных ситуациях, а ему опрометчиво предоставили полную свободу действий.

Имби впервые в жизни довелось расследовать смертный случай. Он был так потрясен гибелью Уоррена, покинутого на произвол судьбы, что не смог сдержать своего негодования. Его не предупредили, что о самоубийствах не принято кричать во все горло.

Шериф встает и наливает стакан ледяной воды из автомата в углу кабинета.

Марк Ларкин наблюдает за шерифом. Его дело – сторона: 3 февраля он заседал в суде в Шайенне. Он легко отвертится от наскоков прессы и возмущенной общественности, даже если они ополчатся лично против него.

Может, пожертвовать Фрименом, если народ потребует указать виновного? Но Фримен – прирожденный полицейский, его отец и дед были шефами полиции, и он работает так, что к нему трудно придраться. Да и зачем выставлять себя на всеобщее посмешище? Ведь, как на грех, в своем скрупулезном отчете Фримен по минутам расписал весь свой рабочий день. Тот факт, что тело Уоррена было найдено с большим опозданием, не объяснишь небрежностью полицейского. А люди будут шокированы, если узнают, что ночной патруль уже давно отменен.

Может, козлом отпущения сделать судью Имби? Но он сошлется на свою неопытность. И выкрутится.

– Нет, Имби новичок, Боб. Нас будут упрекать, что мы оставили его одного.

Если дело не удастся быстро замять, Ларкину придется порвать с шерифом Мановски. Кому он нужен со своими жалкими политическими играми, с помощью которых пытается обеспечить себе голоса и приличную пенсию? Ну, пенсию-то он получит раньше, чем ожидает. Помощник шерифа Слим или шеф полиции Марвин справятся не хуже.

"Я окружной лидер партии демократов, – размышляет следователь, – и у меня хватит сил, чтобы обойти все препятствия на будущих выборах. Я хочу остаться еще на четыре года и я останусь! Пусть только попробуют мне помешать! Да, я знаю, меня обвиняют в том, что пост судьи я использую для того, чтобы делать деньги: ведь о каждой смерти я узнаю раньше своего конкурента. Да, у меня действительно самое крупное похоронное агентство в штате. Но мне это не помешало во время предыдущих выборов. И меня уже трижды переизбирали на новый срок."

У шерифа нет такой популярности. Невыразительная личность. Он выиграл только потому, что влиятельные покровители обеспечили ему несколько лишних голосов, и он победил своего соперника, шефа городской полиции Кэла Марвина.

Должность шерифа утратила притягательность из-за неудачных предшественников Мановски. Одного шерифа губернатор был вынужден отправить в наркологическую клинику. Другой оказался взяточником и загремел на тридцать лет в федеральную тюрьму: он предупреждал содержателей подпольных игорных домов и проституток Рок-Ривера о тех облавах, что готовило ФБР.

Если придется отдать кого-то на растерзание, это будет Мановски.

Через приоткрытую дверь Ларкин бросает взгляд на галерею портретов всех местных шерифов со времен основания округа. Рядом висит доска с фотографиями десяти самых опасных преступников, которых разыскивают в Соединенных Штатах. Забавное соседство!

Мановски снова садится. Ларкин смотрит на него прямо и дружелюбно – как всегда.

– Ладно, Боб, дадим заключение по делу Дэвида Уоррена. Но под вашу ответственность.

Глава 16

Пятница, 19 января

Он слушал меня вежливо, но с таким видом, словно не верил мне. В глаза ему смотреть было трудно – из-за очков с двойными стеклами, скрепленными шарнирами; иногда он приподнимал одну пару, как навес над глазами. Сложение у него было богатырское, но по виду не скажешь, что это сотрудник ФБР: бледно-зеленый костюм и полосатая рубашка, канареечная с зеленым. Я-то надел служебную форму, чтобы он видел, что я не кто-нибудь, а профессионал.

Его коллега.

– Мистер Уоррен, мы вмешиваемся только тогда, когда речь идет о незаконной торговле между штатами при обороте более пяти тысяч долларов, либо когда эти спекуляции влекут за собой смерть или похищение человека.

По-моему, он пересказал мне кодекс мелкого слуги порядка. Вот уж не ожидал, что нарвусь на такой прием! Я ведь в одиночку веду расследование, а уж у этих суперменов должно быть безошибочное чутье на подобные вещи. Но он даже не захотел вникать. Я начал нервничать.

– Послушайте. Я пришел сообщить вам, что замышляется крупное мошенничество. Я слышал, как эта троица говорила о меди, а на складе оборудования шахты лежат тонны труб из этого металла. Тот, которого называли Дугом, сомневался, но Хаски Джонс припугнул его. Я знаю этого Хаски, он шахтер. Несколько дней спустя после их спора в "Мустанге" я нашел в его вещах револьвер крупного калибра. Хаски из-за этого уволили. Вы же видите, все сходится.

Пока я говорил, работник ФБР начал что-то записывать. Наконец-то.

– Нам, конечно, известно, что в шахтах всегда происходят хищения, и мы принимаем соответствующие меры. Но мы не выявили связей местных криминальных элементов с соседними штатами. Этим обязан заниматься шериф.

Нет, они от меня так легко не отделаются! Я знаю, что ФБР нужна моя помощь. И я продолжил доверительным тоном:

– Я буду искать новые улики, а потом сообщу вам о них. Уверен, что некоторые стороны этого дела заинтересуют ФБР.

Чиновник отложил ручку и стал мне, как школьнику, читать мораль:

– Мистер Уоррен, я прошу вас забыть об этой истории. Если дело выйдет за рамки местного масштаба, мы затребуем досье у шерифа. А раз вам показалось, что один из этих людей в "Мустанге" заметил вас, то вам тем более опасно продолжать расследование. Нам не до того, чтобы обеспечивать вас личной охраной!

Зря я посвятил в это дело правительственного чиновника, лучше было сохранить все в тайне и самому разобраться с Хаски и его сообщниками. Этот субъект в зеленом костюме – всего лишь канцелярская крыса. Можно не сомневаться, что он ничего не предпримет. А если он вздумает действовать и поприжмет ворюг, то все заслуги припишет себе.

Я с вызовом посмотрел на него.

– Вы не сможете помешать мне выполнить мой долг, мистер агент ФБР!

Но на улице у меня громко заколотилось сердце и мне стало не по себе. Я осмотрелся. Вроде никто не видел, как я вышел из здания ФБР, и никто не увязался за моей машиной.

Глава 17

Вторник, 22 мая

Десять часов утра. Сегодня в кафе "Мустанг" собрались только полицейские, которые тихо переговариваются между собой.

При виде Адриана они замолкают и поворачиваются к нему: это Шеффилд из городской полиции, патрульные автострады Бест и Фримен, а также помощник шерифа Слим.

Ответив на приветствие, журналист не спрашивая разрешения усаживается за их стол: они все росли на его глазах.

Полицейские продолжают обсуждать свой план, несколько смущенные присутствием насмешливого газетчика: они охотятся за такой мелкой дичью, когда столько серьезных преступлений остаются нераскрытыми.

– Шериф, – говорит Слим, – хочет сцапать юнцов, которые нынче вечером устраивают "keg party"[5].

О предстоящей вечеринке шерифу Мановски донес высоконравственный папаша-стукач. Шериф попросил патрульных помочь, если подростки попытаются удрать по автостраде. Ему хотелось обойтись без городской полиции, глава которой, Марвин, с превеликим удовольствием отказал бы ему в содействии. Тем не менее Шеффилд из муниципальной полиции был сейчас здесь.

Разные службы прекрасно ладят между собой. И в случае необходимости сотрудничают за спиной у своего начальства, украдкой посмеиваясь над их ребяческими раздорами, которые потешают весь город. Никто не может помирить Кэла Марвина и Боба Мановски, конфликтующих по любому ничтожному поводу, хотя от этого страдает дело.

В Рок-Ривере и окрестностях только шестеро муниципальных полицейских имеют право на преследование преступников. Патрульным разрешается лишь записывать номера не местных машин. Легковым автомобилям, которые задерживаются в Вайоминге более, чем на месяц, разрешено приобретать номерные знаки штата. Это вменяется в обязанность всему грузовому транспорту, даже следующему транзитом, так что кабины грузовиков разукрашены отметинами всех штатов, которые они уже проехали.

Адриан прислушивается к разговору, иронично улыбаясь и делая мелкие затяжки. Он-то помнит, как все эти стражи порядка мальчишками забирались в какое-нибудь укромное местечко в горах, разжигали костер и напивались в стельку, вылакивая до дна бочонок с пивом, в честь которого подобные вечеринки и окрестили "keg party"[6]. He столько потому, что им так уж нравилось напиваться, а просто в знак протеста. Совсем, как те подростки, на которых они готовят облаву сегодня вечером.

Адриан сдвигает очки на лоб и потирает веки большим и средним пальцами.

– Зачем так сурово наказывать этих мальчишек? Ведь через неделю будет принят закон, который разрешит потреблять спиртное не с двадцати одного, а с восемнадцати лет. Может, лучше заняться поиском тех двух преступников, что сбежали из вашего бункера, и расследовать до сих пор нераскрытые убийства?

Полицейские молча переглядываются. Адриан явно посмеивается над ними.

Все прекрасно знают, что на самом деле замышляет шериф Мановски: он отпустит молодых людей, как только заставит их подписать признание в виновности. До суда дело так и не дойдет.

Скрытый шантаж: у ребят есть родители, и шериф обеспечивает себе их голоса – так он готовится к выборам.

Сердечность Адриана Рэндала и умение хранить чужие секреты неизменно располагают к нему людей. Он знает всех и вся, и везде ему рады. Вот уж кто в этих местах всеобщий любимец, так это он.

Он пересаживается за соседний столик, чтобы не мешать полицейским обсуждать их план. Официантка, судя по ее виду, готовится к вечерней работе: волосы накручены на бигуди, на лице – толстый слой крема. Сейчас на ней шорты, слишком короткие для ее тощих бедер; выставив напоказ босые и грязные ноги, она читает кинороман. Изо рта у нее торчит окурок, от него идет дым, и девица щурит один глаз. В более приличном заведении ее не продержали бы и минуты.

Это пугало соблаговолило принести Адриану кофе.

Помахав журналисту на прощанье, полицейские садятся в машины. Слим даже просит передать привет миссис Рэндал.

– Дарелл, можно вас на минутку? Дарелл Фримен возвращается и кричит Бесту, чтобы тот продолжал дежурство без него; их участки расположены по соседству, и в случае крайней необходимости Бест вызовет его по радиотелефону.

Патрульный садится напротив Адриана, соглашается выпить еще чашку кофе и снова снимает фуражку.

– Чем могу помочь, Адриан?

– Дарелл, помните февральское дело Уоррена?

Фримен хмурится.

– Вы случайно не собираетесь снова копаться в этой давней истории?

Адриан выглядит усталым. Он приподнимает очки и трет глаза.

– У меня возникли кое-какие сомнения. Дарелл перебивает его:

– Но дело закрыто! Есть заключение следователя: самоубийство.

– Между нами, Дарелл, вы-то сами верите, что это самоубийство?

Молодой полицейский от смущения слегка краснеет.

Адриан чувствует, что обычно прямодушный Дарелл что-то не договаривает.

– Да, Адриан, я и вправду считаю, что это самоубийство, но были минуты, это было совсем недолго, когда я сомневался.

Короткая пауза. Они дружелюбно смотрят друг на друга.

– Знаете, Дарелл, все это время я почему-то думаю о смерти того парня. Адриан просит:

– Помогите мне! Я хочу разобраться в этой истории. О деле Уоррена столько сказано и написано, о нем ходит уже столько разных слухов, но яснее от этого оно не стало. Банальные клише, ни на чем не основанные заключения, сплетни, недобрые пересуды. Сколько страстей вызвало это дело! Всю Америку трясло. А как досталось из-за него жителям округа Красная Пустыня! И первому вам, Дарелл. Вас упрекали в нарушении графика патрулирования. Еще поговаривали, что, мол, вы солгали начальству, будто машины Уоррена не было на месте в десять часов утра, когда вы сами там проезжали.

– Не правда!

Адриан улыбается. Он нарочно постарался пробудить у Дарелла неприятные для того воспоминания, чтобы заручиться его поддержкой, он вовсе не хотел обидеть патрульного.

– Я знаю, Дарелл. Мне разрешили прочитать ваш служебный рапорт. Там четко расписано, где и когда вы находились, но людям об этом неизвестно. Я и сам написал в "Стар", что вы были на месте трагедии между девятью и десятью часами, если верить официальному сообщению, но на самом деле вас там не было. Помощники шерифа объявили, что Дэвид сошел с ума; они что – психиатры? Я невольно способствовал распространению этой информации. Теперь я хочу выяснить все наверняка. Помогите же мне, Дарелл!

Настороженность патрульного проходит. Похоже, Адриан искренен.

– Так господин журналист хочет поиграть в борца за справедливость?

Рослый здоровяк Фримен – парень открытый и простой. Дорога в полицию была ему предопределена: отец возглавлял городскую полицию на востоке штата, а еще раньше этот пост занимал его дед. И он, Дарелл, тоже станет шефом полиции. Но чтобы дослужиться до этого, ему придется пройти долгий путь, на котором неожиданности подстерегают на каждом шагу.

Узкие глаза на круглом загорелом лице Фримена могли бы казаться лукаво прищуренными, если бы не были такими голубыми и простодушными. И волевой рот выглядел бы жестким, если бы полицейский не улыбался так часто.