– Что же произошло дальше?

– Три года спустя человек, которому я был отдан в учение, умер. – Он стал тереть лоб, чтобы она не видела его глаз. – Сразу после этого умерла моя мать. Она была последней, больше никого не осталось, кроме Кэти.

– И Джека.

– И Джека. Но Кэти была больна, а Джек не мог ухаживать за ней и одновременно зарабатывать на жизнь. Так что я вернулся в Труро. Я пошел работать клерком в юридическую контору. Платили гроши, но это было лучше, чем ничего чем то, что я получал раньше.

– Ничего?

– Жилье и еду, это все, что получают ученики. А потом… потом Кэти умерла. Ей было одиннадцать лет. – Он закрыл лицо локтем, и она видела только его закушенные губы. – Это было тяжелее всего. Тяжелее, чем когда умирали другие. Намного тяжелее. Потому что она была почти еще ребенок. Джек и я… – Он замолчал, и на сей раз она не просила его продолжать рассказ. Она легко коснулась его рукава, затем убрала руку, не уверенная, что он почувствовал ее прикосновение.

Она смотрела на кружившихся в небе чаек, чьи пронзительные крики нарушали мерный шум прибоя, и думала об отце и о том, какое горе принесла ей его смерть. Каково же Коннору было терять одного за другим дорогих его сердцу людей, которых он любил так же, как она своего отца? Это ужасно. Она вообразить не могла такого.

Он сел на песке.

– Если ты не хочешь…

– Нет, я хочу докончить, – твердо сказал он, глядя на море. – Я обязан рассказать тебе историю моей жизни. Такой, как она есть.

– Тогда продолжай.

– Это не займет много времени. Я остался, как говорится, у разбитого корыта. Работа клерком ничего не давала, в действительности она была невыносима. Жизнь потеряла всякий смысл. У Джека появились первые признаки болезни, но он продолжал работу на «Карн-Барра». Он познакомил меня с некоторыми людьми – реформистами, агитаторами. Мне нравилось, что они выступали за перемены, но не методы, какими они хотели их совершить.

– При помощи насилия? – предположила она.

– Да, кое-кто был за это. Потом я познакомился с человеком из Радамантского общества…

– Извини, но что означает это название, само это слово «радамантский»? Почему они так назвали свое общество?

– Как же так, Софи? – укоризненно спросил он. – Я считал, что образованная леди вроде тебя должна помнить, откуда это. – Она лишь терпеливо подняла бровь. – Радамант был один из трех судей мертвых в Аиде, – объяснил он. – Разве ты не помнишь этот персонаж «Энеиды»?

– Нет. Но как замечательно: они назвали свое общество по мифическому персонажу, который отправляет души в рай или ад по своему усмотрению. Ты не находишь, что это несколько самоуверенно? Несколько самовластно? Несколько…

– Нахожу, – прервал он ее. – И прежде находил, но в отличие от тебя я достаточно терпим, чтобы ставить им в вину название их общества прежде, чем узнаю, чего они добиваются.

Она склонила голову, изображая притворное раскаяние.

– Чего же они добиваются?

– Перемен, как и другие. Только они действуют разумно, мирными средствами, пытаясь изменить систему изнутри, воздействуя на правительство. Шейверс – один из них. Ты и твой дядя презираете их, но, по крайней мере, они не призывают поджигать господские дома или устраивать забастовки. – Она знала, что Кон сказал о забастовках умышленно, чтобы его доводы подействовали на нее.

– Ты продолжаешь работать на них?

– Нет, я тебе уже говорил, что отошел от них. Доклад по «Калиновому», что они опубликовали, был только предварительным; они знали это и все равно напечатали.

– Но ты написал его, – сказала Софи холодно. – Предварительный или нет, но это ведь твоя работа.

– Не совсем.

– Не совсем?

– Я описал факты, а они превратили их в обвинительное заключение. Они изменили тон доклада.

– Ах, какая важность! Разница, по-моему, невелика.

– Ты так считаешь?

– Не знаю. – Она отвернулась. – Я не хочу воевать с тобой, Коннор. Но дело в любом случае не в этом, так ведь? Не это…

– Не это ты не можешь мне простить.

Долгий тягостный миг она смотрела на него, спрашивая себя, заговорят они сейчас или нет о его поступке. В конце концов она вскочила на ноги и отряхнула песок с юбок.

– Пойду-ка я пройдусь, пожалуй, – решила она и оставила его одного.

Софи отошла недалеко; грот был небольшим и опоясан непроходимым нагромождением камней. Он видел, как она наклонилась, чтобы снять туфельки, потом приподняла юбки, желая поплескать ногой, затянутой в чулок, в белой пене прибоя. В этот миг порыв ветра сорвал с ее головы шляпу; она выпустила юбки, ловя ее, но тут плеснувшая волна окатила ее подол. Ему показалось, что он слышит, как она звонко смеется, убегая от брызг.

Иногда Софи казалась ему длинноногим красивым диким пони, чем застигала врасплох, ибо обычно являла себя миру совершенно иной – уравновешенной, сдержанной деловой женщиной. Он любил в ней это сочетание двух разных ипостасей, всю очаровательную противоречивость ее натуры, и его охватывал восторг при мысли, что она принадлежит ему. Ему одному. Прелестная женщина, что бежала сейчас вдогонку за крачкой, – эта женщина принадлежит ему. Размолвка не имеет значения. Она его – в горе и в счастье.

Коннор испытывал облегчение оттого, что наконец рассказал всю правду о себе. Его опасения, что его прошлое еще больше отдалит их друг от друга, оказались напрасными; она выслушала его спокойно и без видимого ужаса. Теперь она знала все, и не будет никаких неприятных неожиданностей, по крайней мере, в том, что касается его прежней жизни. Что до будущего… он вдруг понял, что ждет его с нетерпением. Может быть, с сегодняшнего дня, раз уж они наконец начали избавляться от гордыни, начнется их настоящее супружество. Они словно бы сделали первый шаг на долгом пути, оставив позади прежних себя до того, как все окончательно погибло, и впереди у них нечто новое, неизведанное и прекрасное. Он надеялся на это.

Коннор не мог сидеть один, вдали от нее, встал и пошел к ней, утопая в мягком песке. Софи у кромки воды рассматривала кусок дерева, который выбросило на берег прибоем, водя ладонью по его гладким бокам, и не видела Коннора, пока он не подошел вплотную. Она улыбнулась – глаза цвета моря, золотистые волосы полощутся на ветру.

– Смотри, – показала она ему свою находку. – Правда, похоже на птицу? – Он согласился с ней и сунул руки в карманы, подавляя желание обнять ее. Вода сверкала, словно синяя глазурь, исчерченная длинными бурунами, степенно катящимися к берегу. Солнце на горизонте садилось в разноцветные полосы облаков, светло-лиловых и золотых, желтых и розовых. Свежело; тепло дня уходило вместе с солнцем. Это хорошо, думал он, желая, чтобы скорее наступила ночь.

– Ты не голодна?

Софи энергично кивнула и широко раскрыла глаза, словно Коннор сказал что-то необычайно умное. Смахнув песок с подошв, она сунула ноги в туфельки. Тесемки шляпки были завязаны узлом под подбородком; он помог распустить узелок, вспоминая их первую встречу на лугу и спрашивая себя, помнит ли она тот день. Держась за руки, они направились в гостиницу.

Софи говорила не переставая.

Она надевала ночную рубашку за узкой ширмой, и сквозь ее непрерывную болтовню Кон слышал шелест снимаемого платья, щелканье застежек, стук сбрасываемых туфелек. И еще какой-то звук: щетки по волосам? От погоды она наконец перешла к обеду и принялась обсуждать блюда, которые им только что подавали в ресторане по соседству, как будто он не сидел с нею за одним столом. Это морской воздух виноват, что она была голодна как волк, обычно она ест очень мало и, уж во всяком случае, не набрасывается на еду, как сегодня. Но она всегда заказывает рыбу, когда бывает у моря, любые блюда из морских продуктов, хотя больше всего любит моллюсков, особенно креветки и мидии. Всегда следует есть много рыбы, бывая у моря, конечно, потому, что тут она всегда свежая, но еще потому, что это обогащает впечатления, не правда ли, дает ощущение… единства с океаном и… Она замолчала, и он представил, как она краснеет. Он согнал с лица улыбку, когда она вышла из-за ширмы – рубашка завязана под горлом, чудесные переливающиеся волосы распущены по плечам. Она с облегчением увидела, что он уже в постели и его почти полностью обнаженное тело целомудренно укрыто одеялом.

– Закрыть ставни? – спросила Софи, неуверенно направляясь к балкону.

– Если хочешь.

– Тебе не холодно?

– Нет. А тебе?

– Нет. Ветер западный, а у нас, должно быть, южная сторона. Или он переменился. Во всяком случае, в окна не дует. Чувствуешь, как пахнут цветы? Это изумительно – фуксии цветут здесь круглый год. Камелии тоже. Луны не видно – наверное, дождь пойдет.

Софи вновь замолчала; ничего не оставалось, как ложиться. Она села спиной к нему на край кровати, чтобы снять халат, который только что накинула. Он услужливо откинул одеяло, и она быстро юркнула в постель.

– Не гаси лампу, – попросил он, когда она потянулась к ночному столику.

Она повернулась, вопросительно глядя на него.

– Тебе не хочется спать?

– Не очень. Еще рано.

– А я все время хожу сонная.

– И голодная. И это не только от морского воздуха.

Она застенчиво улыбнулась и приложила руку к животу.

– Да, не только.

Он положил руку поверх ее руки.

– Мы никогда не говорим об этом. О малыше. Как ты себя чувствуешь, Софи?

– Прекрасно.

– Это хорошо. На что это похоже? Что ты ощущаешь?

– Сначала было ужасно, – с чувством призналась она, глаза ее увлажнились.

– Было плохо?

– Да, очень.

– Прости меня. – Он сжал ее ладонь.

– Но теперь… я думаю, в жизни не была здоровее. Я чувствую себя очень сильной и бодрой – когда не сплю…

– Ты рада будущему ребенку?

– Ох… – вздохнула она. – Не знаю. Да, рада, иногда. Даже испытываю восторг. А иногда…

– Не очень рада.

– Иногда мне становится страшно.

– Понимаю. – Он убрал ее руку, чтобы чувствовать под ладонью ее живот. – Я совсем ничего не ощущаю.

– Это потому, что я лежу на спине. Я иногда слышу толчки. И толстеть уже начала.

– Ну-ка, посмотрим, – засмеялся он, откинул одеяло и провел ладонью по ее животу под тонкой рубашкой. – О, очень потолстела, – пробормотал он, продолжая гладить ее. От тишины, объявшей их, перехватило дыхание. Только сейчас Коннор осознал, что весь день с нетерпением ждал этого мгновения. – Это случилось в ту ночь, когда мы любили друг друга, – сказал он. Софи тихо вздохнула, неподвижная, ожидающая. – После первого раза я старался быть осторожным.

– Знаю. Но… я слышала, и одного раза достаточно.

– Софи. – Он нежно, едва касаясь, круговыми движениями поглаживал ей живот. – Можно тебя поцеловать?

Она тревожно посмотрела ему в глаза. Прошлой ночью она отказала ему, но сегодня все может быть иначе.

– Ты ведь не только этого хочешь от меня, Коннор. Не только поцелуя, да?

– Не только, – ответил он откровенно, потому что время, когда они могли обманывать друг друга, осталось в прошлом.

– Но ничего не изменилось, все наши проблемы с нами.

Он тронул кружева, пришитые вдоль пуговиц ее рубашки; глаза его были опущены.

– А я считал по-другому. Мне казалось, что сегодня кое-что изменилось в наших отношениях. – Она ничего не ответила, но Кон почувствовал ее нерешительность и страх. Расстегнув верхнюю пуговку, он ласково погладил теплую шею. – Не знаю, что будет дальше, Софи, но думаю, когда-нибудь мы должны сделать первый шаг. – Ласково прижав ладонь к ее щеке, он большим пальцем поглаживал ее вздрагивающие губы. – Должны прийти друг к другу.

Она что-то прошептала – он не разобрал что – и, закинув руку, заслонила локтем глаза.

– Это будет больше, чем прийти друг к другу.

Соглашаясь, он позволил себе улыбнуться, потому что она не могла его видеть. Слова сейчас были не самыми лучшими помощниками, поэтому Кон медленно склонился над ней, ниже, еще ниже, пока ее губы не оказались совсем близко. Она почувствовала его теплое дыхание и убрала руку. В ее глазах еще читалось сомнение. Она пока не могла сказать ему «да», но и не хотела говорить «нет». Его губы блуждали по ее губам, легко касаясь их. Он чувствовал, как они постепенно становятся мягче, слаще.

Но когда он попытался разомкнуть их языком, она отвернулась.

– Прости, Коннор. Я еще не могу.

Секунду он пристально смотрел на нее, затем откинулся на свою подушку.

– Покойной ночи, – сказала она мягко.

– Покойной ночи, Софи.

Он услышал, как она задувает лампу, шелестит простыней. Взбив подушку, Софи улеглась на своей половине постели и затихла. Она, возможно, и уснула, но к нему сон не шел. Софи оказалась права, предсказав дождь. Коннор еще долго лежал, прислушиваясь к бурчащему морю и монотонному шуму ливня.

Дождь внезапно кончился после полуночи, но луна по-прежнему пряталась за плотными облаками. Где-то на берегу не стихал звук колокола: дин-дон, дин-дон, слабый, но настойчивый, предупреждая корабли о скалах в густом тумане. Непроницаемая тьма обступила балкон. Софи обхватила себя руками и пыталась разглядеть звезду или огонек в Ла-Манше, однако тьма была непроглядная, без единого проблеска. Она положила руку на скользкие мокрые перила в надежде, что холодное дерево успокоит ее, вернет уверенность в себе. Ее вновь охватила дрожь, потому что чувство одиночества, обрушившееся на нее, было глубоким и бездонным, как эта черная ночь.

Тихо ступая босыми ногами, Софи вернулась в кровать. Коннор спал на животе, вытянув руку на ее половину; черноволосая голова темнела на подушке. Юркнув под одеяло, она ненароком коснулась его – и прикосновение к теплому телу заставило остро ощутить всю ее тоску и подавляемую страсть.

– Кон, – прошептала она, и он проснулся. Она скользнула в его теплые объятия.

– Какая ты холодная, – удивился он.

– Согрей меня.

Они поцеловались, и она заставила его лечь на себя, крепко обнимая его обнаженные плечи.

– Софи…

– Не надо ничего говорить. – Она крепко зажмурила глаза, чтобы не видеть его, даже его темный силуэт. Она хотела, чтобы это было как сон, хотела безвольного забвения и чтобы ее возлюбленный был молчалив и невидим, нереален.

Она безумно желала его – сейчас, немедленно, поэтому отвернулась от его долгих, медленных поцелуев, пробормотав: «Нет», И подняла рубашку, открыв себя для него.

Она не хотела нежности, проникновенных ласк. «Не надо», – прошептала она, когда он принялся, покусывая, целовать ее шею, плечи, а когда он вошел в нее, крепко обхватила его бедрами, впилась зубами в мускулистое плечо. Ногти ее оставляли следы на его спине; она сама задавала ритм: быстрее, сильнее, и крепко прижималась к нему, не позволяя останавливаться. И тогда остановилось само время. Она вскричала – дико и нечленораздельно, – сообщая ему о цветке, который взорвался внутри ее. Она чувствовала, как страстно-алые лепестки раскрываются все шире, шире, и содрогнулась, растворившись во вспышке алого, ослепительного блаженства.

Потом она лежала, неподвижная и безвольная, без единой мысли, опустошенная, не отвечая на нежные, медленные ласки Коннора. Он вопросительно произнес ее имя, но она не отозвалась.

– Что-нибудь не так? – прошептал он.

– Все так. Ты ведь этого хотел, не правда ли? – Она притворно зевнула, прикрывшись ладонью, и, повернувшись на бок, отвернулась от него и пробормотала:

– Покойной ночи.

Он не ответил.

Разгоряченное тело быстро остыло. Она укуталась в одеяло, свернулась калачиком, натянув рубашку на колени. Но теплее не стало, возможно, из-за того, что душа еще не оттаяла.