11

Бренди в полночь – поистине порочное наслаждение. И его крепость, привкус дымка – лишь часть удовольствия, главное же в том, что пьешь его маленькими глоточками, когда на тебе лишь ночная рубашка и ты только что провела возлюбленного по дому, показывая ему, как ты живешь.

– Это моя детская, – объявила Софи, прислонившись к его плечу, чтобы чувствовать его близость, и подняла свечу выше, освещая просторную комнату, оклеенную голубыми с желтым обоями. – Не мешало бы вытереть пыль, – заметила она. А заодно и проветрить; в комнате стоял запах сырости. Заполненные игрушками полки вызвали волну воспоминаний. – Вот эта кукла, Нора, была у меня самой любимой. – Она показала на желтоволосую фарфоровую куклу в голубом парчовом платье, восседающую на миниатюрном кожаном кресле в самом центре кукольного мирка.

– Она похожа на тебя.

– Услышь я это, когда мне было семь лет, я была бы в восторге.

Коннор нежно обнял ее за талию и привлек к себе.

– О, я вижу, у тебя был деревянный конь!

– Его зовут Миднайт. Какие скачки мы с ним устраивали!

– Нору вы брали с собой?

– Иногда. Повар клал мне с собой завтрак в коробку, и я съедала его, не слезая с Миднайта, воображая себя американским ковбоем, скачущим по обширному пастбищу. – Джек улыбнулся. – Я, наверное, была избалованным ребенком. По сравнению с другими детьми. – По сравнению с ним, подумала она. У нее были сотни игрушек; большинство их пылилось в этой комнате – книжки и головоломки, кубики, игры, мелки и краски, куклы из папье-маше, стереоскопы. Она подумала о книге, которую учитель подарил Джеку, – книге о мальчике, который мог становиться невидимым. Его братья высмеяли эту книгу, но у него, по крайней мере, были братья. И никакое обилие игрушек не в состоянии заменить ребенку живое человеческое общение.

Похоже, она была ненамного счастливее Джека. Тот хотя бы не был одинок в детстве.

– В этой комнате жила миссис Тернер, – показала Софи другую комнату. – Она была моей няней. А это – спальня отца. – Она невольно понизила голос, как всегда, когда входила в эту комнату. Большую часть его одежды она отдала церковному приходу, но сама просторная, строгая спальня выглядела так, как в ту ночь, когда он умер. Тяжелый темно-красный полог кровати был задернут, и порой – теперь не так часто – ей казалось, стоит его отвести в сторону, и она увидит спящего отца; вот она приносит ему чай или газеты, и он, зевая и потягиваясь, говорит, как обычно: «Доброе утро, солнышко».

Джек нежно поцеловал ее в макушку.

– Тебе по-прежнему не хватает его.

– Да. Хочешь увидеть его кабинет? Или… тебе неинтересно, Джек? Это ничего, мы можем не…

– Нет, интересно.

– Правда?

– Конечно.

Она взяла его за руку, и они спустились вниз, держа в руках свечи и стаканы с бренди. Софи была босиком. Джек – в брюках и жилете на голое тело. Ей было весело и легко сейчас, и она гордилась своим домом.

– Я люблю этот старый скрипучий дом, – призналась она. – Мне давно хотелось показать его тебе.

– Замечательный дом, – согласился он, к ее радости. – Он подходит тебе. Но не одиноко ли тебе жить здесь совсем одной?

– О нет. Хотя да – иногда. Но я не совсем одна здесь, у меня есть миссис Болтон. И Марис, и, конечно, Томас. В кабинете отца она передала Джеку свечу и подошла к окнам задернуть шторы – комната находилась в задней части дома, и она опасалась, что Томас может увидеть свет в окнах и встревожиться. Она вернулась к Джеку, заглянула ему в глаза, ставшие задумчивыми.

– Дом выглядит немного запущенным, – сказала она, оправдываясь. – Онория все время пилит меня, что я совсем не занимаюсь им, ну, знаешь, не привожу в порядок, не прихорашиваю.

– Ты не хочешь им заниматься?

– Я бы не прочь. Но все, что приносит мне «Калиновый», я в него же и вкладываю. У меня совсем ничего не остается, не на что приводить дом в порядок. – Она провела рукой по потрескавшейся коже отцовского кресла возле большого письменного стола. Доски пола скрипели, а ковровая дорожка от двери до стола была вытерта посередине почти до основы. Но Софи все нравилось в отцовском кабинете, особенно полки по обеим сторонам двери, от пола до потолка забитые книгами.

– И ты все это прочитала? – Джек поднял свечу, чтобы разглядеть корешки книг.

– Не все, конечно, но большую часть. Эти книги – главным образом о рудном деле. – Джек усмехнулся и покачал головой, и Софи вообразила, что он подумал, какая она все-таки странная.

– Как ты любишь рудник! – сказал он, смеясь, подошел к ней и сел на край стола.

Она устроилась рядом.

– Конечно. Это моя жизнь.

– Почему ты так любишь его?

– Ну… потому что отец его любил. – Ответ звучал странно, но это была правда. – И… мне нравится делать что-то как следует. Чтобы это было серьезное дело, не пустяки. Нравится испытывать чувство гордости за хорошо проделанную работу.

– Понимаю, – сказал он, кивнув. Это было ему близко.

– Отец говорил, я могу стать, кем хочу, потому что у меня голова работает не хуже, чем у мужчин. – Она смущенно улыбнулась, стараясь придать лицу скромное выражение, словно сама не верила утверждениям отца. Но, конечно, она была согласна с ним. – Мы были партнерами. Это было… нашей тайной. Мы – против остального мира. Когда я лишилась отца, рудник спас меня. – Она мяла в пальцах поясок шелкового халата и думала, как легко и приятно рассказывать Джеку о себе. Конечно, теперь они любовники, но она не предполагала, что он станет после случившегося настолько близким другом. – Тебе нравится быть шахтером? – Все-таки странно, что прежде она никогда не спрашивала его об этом прямо.

– Нет, ненавижу эту работу.

Резкость его ответа напугала ее. Но секундой позже она почувствовала радость.

– Но тогда почему ты не бросишь ее? – Этот вопрос она уже задавала ему прежде, и каждый раз он уходил от ответа, меняя тему разговора. Но теперь все было иначе, это несомненно; возникшие интимные отношения и должны были все изменить.

– Почему, Джек? Я никогда не понимала этого, с самого начала. Ты способен на большее, ты мог бы…

– Почему это так тебя волнует?

– Почему? Разве ты не знаешь? О, Джек…

– Оставим сейчас этот разговор. – Он положил руку ей на бедро и мягко сказал:

– Мы поговорим об этом в другой раз. Я не против, но только не сегодня.

– Хорошо. – Она взяла его ладонь, и пальцы их переплелись. – Но скажи мне, почему ты ненавидишь ее. Скажи хотя бы это.

Он бросил на нее скептический взгляд.

– Софи, ты когда-нибудь спускалась вниз? Спускалась под землю по лестницам, как другие шахтеры?

– Ну конечно. – Но, надо признать, это было лишь однажды. Ей тогда исполнилось девятнадцать. Она лет пять уговаривала отца позволить ей спуститься вниз, и на ее день рождения он наконец сделал ей такой подарок.

– Тебе понравилось там?

– Не знаю. Пожалуй, да, – подумав, решила она. – Да, я получила удовольствие. – Но вряд ли уместно говорить об удовольствии, касаясь того случая; ей просто хотелось знать, на что похож рудник под землей. Дженкс показал ей двадцатый уровень, и она наблюдала, как бригада шахтеров пробивалась на двадцать пятый. Все увиденное совершенно околдовало ее.

Джек пристально смотрел на нее.

– Понравилось? Что, если бы тебе пришлось спускаться туда каждый день? Подумай над этим, припомни, как это было. Каждый день, Софи, каждый… о, черт! Я сказал, что поговорим об этом позже. Не сейчас, не сегодня.

– Прекрасно.

Они спустились в кухню, ощущая легкую отчужденность, которая, впрочем, исчезла, когда они принялись искать, чем утолить прорезавшийся голод. Куда более интересные проблемы волновали их: что, например, масло или горчица, больше подойдет к ломтикам ветчины на толстом куске испеченного миссис Болтон хлеба. Они сидели рядышком на скамье за старым, испещренным следами от ножа кухонным столом, с завидным аппетитом уминали сандвичи и запивали их чаем и бренди. Болтали о том, какую еду любят больше всего и какую ненавидят, о самых вкусных вещах, какие им доводилось отведать, и о том, что английская кухня незаслуженно получила репутацию худшей в мире. Софи ощущала необыкновенную свободу, смеясь вместе с ним, толкая его плечом, болтая о всяких пустяках. Кроме того интересного факта, что их теперь связывали интимные отношения и они только что восхитительно и страстно любили друг друга, оказывается, с Джеком можно общаться как с лучшим другом, которому можно доверять. Она обнаружила, что не существует ничего, что она не могла бы рассказать ему о себе, и больше, чем всегда, ей захотелось все узнать о нем. Бренди подействовало на нее, голова слегка кружилась, и она спросила, напивался ли он когда-нибудь допьяна.

– По-настоящему? Только однажды. Мне тогда исполнилось шестнадцать, и братья взяли меня в Редрут, чтобы отметить мое возмужание.

– Постой. Мне обязательно слушать всю историю до конца?

– Ты сама попросила.

– Учти, у меня нежные уши.

– Знаю. – Он отвел волосы и громко чмокнул в ушко, так что она взвизгнула. В ответ она ущипнула его с внутренней стороны бедра, место, как она теперь знала, очень у него чувствительное.

– Итак, продолжаю. Они привели меня в таверну под названием «Черный бык». Это я помню. Дальнейшее покрыто туманом, переходящим в сплошной мрак.

– Боже! Что ты пил?

– Дешевый джин. Жуткая дрянь. – Он комично передернулся. – С тех пор я его на дух не переношу.

– Что чувствуешь, когда напьешься?

– Не что, а как – погано себя чувствуешь.

– Да, но это после. А когда только начинаешь?

– Поначалу весело. Ты когда-нибудь напивалась?

– Никогда, естественно.

– Никогда?

– Конечно. Даже если б я и захотела напиться, не смогла бы, потому что кузина не оставляет меня одну всякий раз, когда появляется такая возможность.

– Ну и жизнь у тебя!

– Да, тяжело. Ты видел ее, Джек. Мог бы ты позволить себе веселиться, находясь под бдительным оком Онории? Вот так и живу, не имея возможности напиться.

– Интересная постановка вопроса.

Оба пребывали в отличном настроении, доедая поздний ужин.

Неожиданно Софи посерьезнела и положила руку на его обнаженное плечо.

– Какие мы разные, – задумчиво произнесла она. – Тебе тоже приходило это в голову? Какие мы непохожие?

– Да.

Они замолчали, думая каждый о своем. Софи помыла тарелки и поставила на место, чтобы Марис утром ничего не заподозрила. Держась за руки, они поднялись наверх и прошли на застекленную веранду, чтобы полюбоваться луной.

– Как она сияет. Светло почти как днем.

– Можно пойти в сад, – предложил Джек. – Ты не против?

– Не против, но лучше не ходить. Если Томас проснется, то может увидеть нас.

– Или услышать.

Она отрицательно покачала головой:

– Он глухой.

Внизу, вдоль веранды, сияли в лунном свете цветы; белая наперстянка, кентерберийские колокольчики и высокие белые лилии. В воздухе плыл аромат роз; где-то поблизости ухала сова; над яблонями неровными зигзагами, как тени, метались летучие мыши. Рука Джека лежала на плече Софи, тяжелая и такая реальная, и все же она не могла избавиться от мысли, что недостаточно знает его, что в чем-то, может, в самом главном, он далек от нее. Мужчина и женщина, впервые испытавшие физическую близость, почти непередаваемое блаженство, как могли они знать, что в каждом из них настоящее, а что лишь их фантазии, рожденные желанием видеть их в предмете своей любви? Быстрая любовь как лихорадка – лишает способности критически мыслить, кружит голову. Джек был так волнующе незнаком, так не похож на нее, что все возрастающее желание узнать его и его тайны просто преследовало ее, не давая покоя. Невозможно было сказать, являются ли они полной противоположностью друг другу, как это казалось ей сейчас. Она надеялась, что нет, но только время покажет, права она или нет. Есть ли у них это время?

– Мне страшно, Джек.

– Почему?

– Потому что я боюсь потерять тебя. – Она прильнула к нему и крепко обняла, чуть дрожа, и он шептал ей на ухо нежные слова, успокаивая и поглаживая по спине. – Все в порядке. Я знаю, тебе необходимо ехать. – Она стиснула его еще сильнее и, охваченная отчаянием, сказала правду:

– Как же я ошибалась! Я думала, проведу с тобой ночь и потом распрощаюсь. О боже, Джек…

Он приник к ее губам, целуя медленно и нежно, заглушая рвущийся наружу крик души, и она поняла, что ему тоже тяжело, но он не хочет говорить об этом, и, может быть, так даже лучще. Какой теперь смысл рвать на себе волосы и ругать себя? К чему спрашивать, зачем открыла сердце для боли и тоски, когда он еще с ней, когда он целует ее, когда такое невыносимое блаженство доставляют ей его слова и ласки? Провести с ним эту ночь, познать его – любая боль стоит этого, потому что она любит его.

– Иди сюда, Софи.

Он уложил ее на покрытый тростниковой циновкой шезлонг у окна. При воспоминании о том, чем они занимались раньше, сердце у нее забилось учащенно, а дыхание перехватило, словно в комнате не хватало воздуха. Сам он встал на колени рядом с шезлонгом, и это ее немного удивило.

– Тут есть место и для тебя, – прошептала она, напряженно улыбаясь.

– Пока еще нет.

Его темный силуэт, казавшийся грозным на фоне яркой лунной ночи, навис над ней. На его лице она различала одни лишь глаза, горящие напряженным вниманием. Вот он дернул кушак у нее на поясе… Его теплая рука скользнула внутрь, но он ее не поцеловал, только погладил по животу. Потом распахнул полу халата и обнажил одну грудь.

Пальцы ног у нее невольно сжимались сами собой, пока она ждала его, а он все дразнил ее, прочерчивая крошечные круги у нее на коже и слегка пощипывая кончиками пальцев. Она закрыла лицо рукой, чтобы он не смотрел на нее… чтобы все это выдержать… чтобы еще больше сосредоточиться на своих ощущениях. Вот его губы… срывают легкие поцелуи, щекочут ее, заставляя подняться выше. Потом она почувствовала ласку его языка и наконец зубы. Она задохнулась от почти невыносимого наслаждения. Он сжал рукой ее вторую грудь, а ей уже хотелось большего, хотелось почувствовать каждую клеточку его тела.

Он отвел ее руку от лица и начал целовать глубоко и страстно. Она тонула в этих голодных и жадных поцелуях, они прожигали ее насквозь, лишали сил. Вцепившись одной рукой ей в волосы, он просунул другую у нее между ног и принялся сильными, почти грубыми движениями тискать нежную кожу с внутренней стороны бедра, пустив в ход даже ногти. Она закричала, и собственный голос показался ей чужим, когда она позвала его по имени. Новым горячим и сочным поцелуем он заставил ее замолчать, не отрывая губ, развел ей ноги и проник в глубь шелковистой и влажной, трепещущей в ожидании плоти.

Ее глаза были накрепко зажмурены, она содрогалась, чувствуя, что близится завершение. Джек согнул палец у нее внутри, и она взлетела над ним и над собой, взмывая все выше и выше на волне истого блаженства. Как ей пережить этот миг? Ощущение было слишком острым, просто нестерпимым… но оно постепенно ослабело, отпустило ее на волю, и она медленно поплыла обратно, а когда коснулась земли, ей захотелось все испытать заново.

Легкими покусывающими движениями он целовал кожу у нее на ребрах, подбираясь к груди снизу. Ей опять стало щекотно.

– Хорошо, что Томас глух, – пробормотал он, не отрываясь от своего занятия, и, когда до нее дошло, что он имеет в виду, она зажала себе рот рукой, а щеки у нее стали малиновыми.

Она даже не заметила, когда он успел сбросить жилет. Теперь он выпрямился и снял брюки. Она следила за ним как завороженная. Ей пришло в голову, что если бы она не знала его близко, если бы не знала, каким он может быть заботливым и ласковым, то, наверное, испугалась бы его крупного и мощного мужского тела. Даже сейчас ей все-таки было немного страшно, но этот сладкий страх придавал взволнованному ожиданию еще больше остроты.

Софи выпрямилась в шезлонге и повела плечами, чтобы сбросить халат. Его горящий взгляд обжег ей кожу. Он взял протянутую ему руку и сбоку оперся коленом на шезлонг.

Она хотела подвинуться и дать ему место рядом с собой, но он с улыбкой опустился прямо сверху.

– О, – вздохнула она, радуясь, что ждать не придется, и обвила его ногами.

Ее тонкие лодыжки скользнули по жестковатым завиткам волос у него на ногах.

– Мне это нравится, – прошептала она.

Ей хотелось чувствовать его всем телом, она уже изголодалась по этому чудесному ощущению. Желание целовать его стало для нее наваждением, ненасытной жаждой. Все, что они делали, было правильно, все было хорошо и не стыдно.

Ее голова откинулась назад, когда он вошел в нее. К глубине этого интимного проникновения она так и не смогла привыкнуть. Вот она ощутила его губы у себя на груди, и глубокие содрогания, предупреждающие о грядущем взрыве, потрясли ее тело. Хотя ей очень понравилось, как это получилось в первый раз, сейчас все было еще лучше. Гораздо лучше. Она больше не была новичком, теперь у нее был опыт. Она уже знала, чем все кончится.

Приближение конца она почувствовала, когда он подсунул руку ей под спину и привлек ее к себе. Удерживаясь на локте, он проникал в нее все глубже и глубже, и она потеряла голову, забыла обо всем. Притираясь к нему бедрами, выгибаясь вперед всем телом, как туго натянутый лук, она без конца повторяла: «Джек! Боже!» – и еще какие-то бессвязные, бессмысленные слова. Освобождение все никак не наступало, она долго и мучительно балансировала на грани, спрашивая себя: «Это оно? Уже оно?» И вдруг «оно» настигло ее, и она слепо, не дыша, отдалась волне, накрывшей ее с головой. Откуда-то издалека доносился чей-то хриплый голос, чьи-то захлебывающиеся стоны, и она поверить не могла, что они исторгаются из ее собственной груди. Она вся была проникнута наслаждением, в ее теле не осталось ни единой клеточки, где оно не отзывалось бы пульсирующими толчками крови.

Из груди Коннора вырвалось хриплое гортанное ворчанье. Все его мышцы были напряжены до предела. Софи уцепилась за него, но он отпрянул. Она почувствовала, что он выскальзывает из нее, и протестующе застонала.

– О нет, Джек…

Но он обхватил ее обеими руками, привлек к себе, и она поняла, в чем дело, ощутив его мощный прорыв, неудержимый натиск бедер. Что-то горячее и влажное выплеснулось ей на живот. Софи услышала, как он скрипнул зубами, и улыбнулась при мысли о том, что ей совершенно точно известно, что именно он испытывает в этот бесконечный миг.

– Дорогой, – прошептала она, крепко прижимая к себе его обессилевшее тело и покрывая вспотевший лоб поцелуями. – О, Джек, я люблю тебя. Видит бог, люблю.

Он вскинул голову.

– Я люблю тебя, Софи. Клянусь тебе.

Его слова прозвучали так, словно он не думал, что она ему поверит, и старался ее убедить. Но разве она могла усомниться? Это было не в ее природе. Как можно не верить Джеку? Она понятия не имела, что будет дальше, и знала только одно: никогда, ни за что на свете она не пожалеет об этой ночи.

Решение пришло к нему, когда он наблюдал, как потолок в спальне Софи из темно-серого становится голубоватым, потом белым.

Чем больше светлело, тем громче становился щебет просыпающихся птиц, и ему было приятно, что вместе со светом и птицами принятое им решение приобретает все большую определенность и ясность. Ну, конечно. Как все просто! Почему ему раньше не приходило это в голову?

Софи зашевелилась и прижалась щекой к его плечу. Коннор улыбнулся от переполнявшего его ощущения счастья и повернул голову на подушке, чтобы поцеловать ее, просто нежно прикоснуться губами к ее лбу. Она вздохнула, не просыпаясь. Коннор шепнул: «Люблю тебя» – и мог поклясться, что она улыбнулась.

Ему следует сказать ей, кто он на самом деле, и попросить подождать, пока он не добьется более солидного положения. Тогда они смогут пожениться.

Она подождет. Обязательно. Она любит его… любит. Она сказала это наконец, сказала первая, продемонстрировав, что куда смелее его. А он-то считал, что спасает ее, защищает от чего-то, не признаваясь в любви. Глупец! Любовь – слишком большая драгоценность, чтобы скрывать ее, независимо от того, какие благородные побуждения заставляют человека идти на это. Он признается ей в своем обмане, и она непременно поймет его и простит – он представлял, как и что скажет ей, – а потом уедет в Лондон и приложит все силы, чтобы добиться успеха, воспользовавшись счастливым поворотом судьбы. Радамантское общество станет хорошим стартом, они помогут ему на первых порах, к тому же он с удовольствием будет писать для них, помогать формулировать прогрессивную политику в отношении рабочих. Но главное, он сможет скопить достаточно денег, чтобы закончить свои исследования, а затем вернуться к изучению юриспруденции – своей первой любви, мечты его юности. Мечты его семьи, видевшей его адвокатом. Сколько лет уйдет у него на это – три года, четыре? Трудно ждать столь долго, но Софи будет ждать, и ее вера в него облегчит ожидание.

Он лежал с блаженно-радостным ощущением, которое вызвало в нем принятое решение, и думал, как примется сейчас же целовать ее, пока она не проснется, и тогда все расскажет ей. Хранить в себе тайну делалось все невыносимее, чем ближе надвигался момент, когда он откроется ей. Когда снова станет самим собой, когда Софи назовет его «Коннор» – простые радости, которых он не будет больше себя лишать.

Но она спала так сладко. А то, что он должен ей открыть, было таким сложным. Лучше поговорить попозже утром, на свежую голову.

Или нет?

Да. Ему необходима трезвая голова, в этом он был совершенно уверен. Можно сказать Софи то, что он хочет, когда она будет сонной, расслабленной. Но говорить придется вещи трудные для нее, это неизбежно, и ему потребуется ясная голова, чтобы найти подходящие слова.

Он соскользнул с подушки, чтобы лечь пониже, и согнул колени, когда ноги уперлись в спинку кровати. Лежать было неудобно, но ему хотелось, чтобы голова была на одном уровне с головой Софи. Хотелось ощущать на щеке ее теплое дыхание. Он не насытился ею, и ему невыносима была мысль о расставании. Завтра – скорее всего уже сегодня, – если все сделает правильно, он еще увидится с нею.