1

Часы на церкви Всех Святых гулко пробили четверть часа. Коннор Пендарвис, который, опершись о каменные перила моста, уныло смотрел на воду, нетерпеливо выпрямился. Опять Джек не пришел вовремя. Коннор привык, что брат постоянно опаздывает, тем не менее его это раздражало.

Хорошо еще не пришлось ждать под дождем. Как водится в южном Девоншире, погода переменилась мгновенно – несколько минут назад было пасмурно, и вот уже проглянуло солнце и засверкало, заискрилось, отражаясь в быстрых водах неширокой реки Уик. Стоял июнь, и воздух был напоен благоуханной свежестью, как в пору цветения жимолости. Звенели птичьи трели, деловито жужжали пчелы, по берегам реки желтыми огоньками горели ирисы. Уютные дома по Главной улице щеголяли свежеоштукатуренными стенами самых разнообразных нежных оттенков, и в каждом палисаднике буйствовали летние цветы.

В докладе Радамантского общества об Уикерли говорилось, что это небольшая, ничем не примечательная деревушка в бедном приходе, но Коннор не мог с этим согласиться. У авторов доклада странное представление о бедности, думал он, или они никогда не бывали в Тревитиле, деревушке в Корнуолле, где он родился и вырос. Уикерли радовала глаз приветливостью, чистотой – она была полной противоположностью Тревитилу.

К двадцати годам Коннор перехоронил всех домочадцев – одного за другим. Только Джек и остался. А вот и он сам, легок на помине – шагает с довольным видом. Даже с такого расстояния заметно, как блестят глаза Джека – верный признак, что он пропустил пинту-другую эля в единственном на всю Уикерли заведении «У святого Георгия». При виде Джека – страшно худого, с посеревшим цветом лица и ввалившимися щеками, у Коннора не повернулся язык сказать хоть слово упрека; у него лишь, как не раз бывало за последнее время, защемило в груди. Джеку не было и тридцати, но выглядел он по меньшей мере на десять лет старше. Врач в Редруте уверял, что болезнь не прогрессирует. Коннор и сам повторял себе то же самое по сто раз на дню, но спокойней от этого ему не становилось. Страх за брата, темный и неотвязный, преследовал его, как тень.

– Не смотри на меня такими глазами! – воскликнул Джек, не доходя шагов шести. – Я принес это чертово письмо и могу обрадовать: в нем деньги. – Достав из кармана потрепанной куртки конверт, он со значением помахал им перед носом Коннора. – С тебя причитается за хорошую новость.

– То, что тебе причитается, ты оставил «У святого Георгия», – возразил Коннор, но сказал это с улыбкой, потому что Джек своим обаянием мог и розу очаровать, чтобы та поделилась пурпуром, а еще потому, что он был прав: конверт был плотный и увесистый, и это означало, что братьям Пендарвис сегодня не придется ложиться спать голодными.

– Вскроем конверт вон там, под деревьями, где попрохладнее, Кон.

– Ты устал, Джек?

– Нет, просто очень жарко, – беспечно ответил Джек.

Коннор не стал возражать, и они неторопливо зашагали к дубам, росшим с краю лужайки напротив древней норманнской церкви. Однако он понимал, что дело не в жаре (сейчас, когда давно перевалило за полдень, солнце не припекало, а только приятно грело) и Джека манила железная скамья, а не прохладная тень.

– До чего приятно «У святого Георгия»! – заметил Джек на ходу.

– Неужели?

– Нет, правда. Эль замечательный, а какая девушка его разносит! Зовут Розой. Уверен, я ей понравился.

Коннор воздел глаза к небу в комичном ужасе.

– Джек, мы в городке всего два часа. Ты не мог за это время завоевать ее сердце.

– Почему бы и нет? – Джек криво усмехнулся. Всего год назад это была бы ослепительная улыбка на округлом, с румянцем во всю щеку лице, с озорным огоньком в глазах, который мог бы смутить и монахиню. Теперь же щеки Джека ввалились, кожа обтянула скулы, и улыбка походила на жуткий оскал скелета. – Она неравнодушна ко мне, сам увидишь. Я сказал, что загляну вечерком с младшим братцем и она сможет выбирать, кто из нас двоих ей милее.

– Ну да?

– Да! Это отличное местечко даже для вас, ваша честь. Кружки чистые, на пол никто не плюет. Я предупрежу всех, кто там будет, чтобы следили за выражениями, ведь их почтит присутствием сам адвокат.

Коннор фыркнул. Когда-то он мечтал стать адвокатом, но давным-давно распрощался с мечтой. Он смеялся, когда Джек называл его «ваша милость» или «ваша честь», но за напускной беспечностью скрывалось глубокое и постоянное сожаление, что мечте не суждено было сбыться.

Дул легкий ветерок, и узорчатая тень поддеревьями беспрестанно двигалась и дрожала. Коннор вытянул длинные ноги. Джек последовал его примеру. Джек был выше, старше и, пока не заболел, куда сильнее брата. В детстве Джек всегда верховодил и заступался за Коннора. Теперь же они поменялись ролями, и такое положение было нестерпимо для обоих. Говорить об этом вслух они не решались. Все настолько шло вразрез с порядком вещей, что несколько месяцев назад они даже поменялись именами.

– Интересно, – сказал Джек, закинув руки за спинку скамьи, – на сколько радаманты расщедрились в этот раз?

Конверт был обычный и без обратного адреса. Коннор вскрыл его и пересчитал банкноты, вложенные в конверт вместе с письмом.

– Хватит, чтобы внести задаток за наше новое жилье, как я обязался.

– Что ж, можешь вздохнуть спокойно, законник. Теперь тебе нет нужды скупиться, чтобы не нарушить положение о персональном опекунстве. – Джек громогласно расхохотался; он беспрестанно шутил по поводу законов и порядков, и чем неудачнее, тем ему было смешнее.

– Веселись, веселись, а агенту придется заплатить за полгода вперед, – недовольно сказал Коннор. – Сорок шесть шиллингов. – Коннор платил не из своего кармана, однако трата казалась ему пустой, поскольку в Уикерли они задержатся не более двух месяцев.

– И что за жилье ты нашел?

– Лучше, чем в прошлый раз. Полдома, и всего в миле от рудника. Стряпать будет приходящая девушка. Слава богу, теперь у нас по отдельной комнате, так что не придется мне слушать твой храп, от которого стекла в окнах вылетают.

Джек хмыкнул, правильно поняв шутку Коннора. Действительно, он частенько в последнее время не давал Коннору спать, но причиною был не храп, а изнуряющий кашель, от которого он ворочался по ночам, просыпался весь в поту.

– Что удалось выяснить о руднике?

– Не так уж много. Называется он «Калиновый», и владеет им женщина. Он довольно…

– Женщина? – Джек сделал круглые глаза, потом презрительно сощурился. – Женщина, – пробормотал он, качая головой. – Ладно, какая разница, на кого работать, а мы всегда работали хорошо, не так ли? Эти ханжи из Общества затрясутся от радости, когда прочитают твой отчет.

Коннор усмехнулся и продолжал рассказывать, что ему еще удалось узнать:

– Ее фамилия Дин. Она унаследовала рудник от отца около двух лет назад и управляет, и владеет им одна, без акционеров. Говорят, еще один рудник в этих краях принадлежит ее дяде Юстасу Вэнстоуну, и он – мэр Уикерли.

– Почему нас не направили к ее дяде, на его рудник? Было б куда лучше.

– Возможно. Но я так тебе скажу; Общество не поручало мне разузнавать про чистенькие, безопасные и благополучные медные рудники. – Коннор был убежден, что выбор места, куда их послать, был тщательно продуман, потому что, если бы только все упиралось в плачевное состояние большинства рудников в Корнуолле и Девоншире, не было бы необходимости в его отчетах врачу и добытые им сведения не изучались бы так скрупулезно. Похоже, его направили на рудник, которым управляет женщина, в расчете обнаружить там больше недостатков, чем на руднике, принадлежащем мужчине.

Он сунул конверт в карман и, сцепив пальцы на затылке, посмотрел сквозь прищуренные веки на небо. Скоро ему некогда будет посиживать вот так на скамеечке, греясь на солнце, – по крайней мере, он надеялся на это; даже этот час безделья дался ему нелегко. Если бы не Джек, он бы уже устраивался на новом месте, распаковывал вещи, делал бы наброски отчета или знакомился с соседями, а может, сел за план статьи, которую собирался написать для ежемесячного листка, издаваемого Радамантским обществом. «Сбавь обороты, Кон, – постоянно твердил ему Джек, – остановись хоть ненадолго, оглянись вокруг. Спи подольше, распей бутылочку. Заведи женщину».

Прекрасный совет, если у человека нет иных, более интересных дел или он в состоянии видеть зло, творящееся в мире, и честно признаться себе, что не в силах что-то исправить. Но Коннор был не таким. От него многого ждали – и он сам многого ждал от себя. Ему никогда не приходило в голову «сбавлять обороты», пока Джек не дал подобный совет, несказанно его удививший. Что за нелепый способ тратить жизнь, которая и без того слишком коротка.

Но воздух был пропитан такой блаженной, такой заразительной ленью, что Коннор, к своему удивлению, признал, как приятно сидеть вот так в тени деревьев и любоваться бабочками, порхающими в солнечных лучах, пробивающихся сквозь кроны деревьев. Благодушествуя, что случалось с ним нечасто, Коннор поглядывал вокруг, когда заметил, как из церкви напротив на лужайку выбежали двое детей, секунду спустя – еще трое, потом четверо, а там и остальные. С веселыми криками и смехом они принялись резвиться на зеленой травке, беспечные, как мартовские зайцы. Он едва не решил, что кончились занятия в воскресной школе, но вспомнил, что сегодня – суббота. Прохожие, привлеченные веселой кутерьмой на лужайке, останавливались на булыжной мостовой и с улыбкой смотрели на детей.

Минуту спустя в дверях церкви показалась молодая женщина и поспешила к детям. Учительница? В светлом платье, высокая и хрупкая, с золотистыми волосами, скрученными узлом на затылке. Коннор попробовал угадать ее возраст, но затруднился: фигурка у нее была по-девичьи гибкая, но повадки – уверенной в себе женщины. Лицо же издалека было трудно разглядеть. Он ничуть не удивился, когда она захлопала в ладоши и дети, с воплями скакавшие по лужайке, со всех ног бросились к ней. Что его удивило, так это смех женщины, звонкий, как у ее питомцев.

Самая маленькая девочка – лет пяти или шести – прижалась к коленям женщины, которая, гладя ее кудрявую головку, мягким голосом что-то сказала детям. Дети выстроились перед ней полукругом, а она, наклонившись к девчушке, продолжала что-то говорить ей на ухо, обнимая за плечи.

– Взгляни, Кон. Что за чудесная картина, не правда ли? – негромко и прочувственно сказал Джек. – Вот так должна выглядеть истинная леди.

Коннор не встречал человека, менее разбиравшегося в женщинах, нежели Джек: они ему нравились все. Но на сей раз он нисколько не преувеличил. Эта женщина в платье цвета слоновой кости, тоненькая и гибкая, с волосами, в которых горело солнце, и впрямь была прелестна. И все же он подумал, что Джек имел в виду нечто большее, иную красоту, которая заключалась в изящном изгибе ее шеи, повороте головы, обращенной к ребенку, – во всей ее позе, выражавшей заботливость и доброту, отчего эта обыденная сценка так трогала сердце. Оглянувшись на брата, Коннор увидел, что тот улыбается так же нежно и восхищенно, как, чувствовалось, улыбается он сам, и понял, что увиденное не оставило равнодушными их обоих.

Женщина выпрямилась, и девчушка вприпрыжку подбежала к другим детям. Чары развеялись, но перед глазами братьев все еще стоял светлый образ женщины, склоненной над ребенком.

Она достала что-то из кармана платья. Это была дудка-камертон. Женщина поднесла ее к губам, и зазвучала нежная высокая нота. Дети дружно повторили ее и хором запели:

Сколько детворы беспечно

Солнцу радуется днесь,

Сколько песенок счастливых

Целый день звучит – не счесть

Бог с небесного престола

Внемлет голосам веселым

Они все ему милы

С ободряющей улыбкой на выразительном лице учительница музыки размахивала рукой в такт мелодии, и дети, с сияющими глазами и счастливыми лицами, улыбались ей в ответ. Ни дать ни взять сценка из какой-нибудь нравоучительной книжки или сентиментальной пьески о послушных детях и добрых учителях – слишком хороша, чтобы быть правдой, однако она разыгрывалась на самом деле здесь и сейчас, на маленькой лужайке в деревушке Уикерли, в приходе Святого Эгидия. Коннор как зачарованный смотрел на происходящее, откинувшись на спинку скамьи.

Хор спел еще песенку, потом учительница предложила им спеть третью. Но, как ни велико было удовольствие, испытываемое Коннором, и он заметил, что энтузиазма у детей поубавилось, чему ничуть не удивился. Почувствовав наконец, что она требует от детей слишком много, учительница отпустила их, дав напоследок несколько наставлений, потонувших в моментально возобновившихся смехе и воплях.

– Они похожи на игривых щенят, – посмеиваясь, сказал Джек, и Коннор согласно кивнул, с улыбкой наблюдая за двумя светлоголовыми близнецами, которые, корча друг другу рожи, соревновались, кто больше подарит одуванчиков своей хорошенькой учительнице. Та, не обращая внимания на влажную траву, грациозно опустилась на колени и с преувеличенным восхищением нюхала их растрепанные букеты. Чтобы сдержать мальчишек и не дать их отчаянному соперничеству перерасти в потасовку, она отвлекала их вопросами, внимательно слушая ответы.

В этот момент кудрявая девчушка, сжимая в руке цветок, с воплем восторга подлетела сзади к учительнице и повисла на ней. Женщина стоически перенесла неожиданный толчок и даже, когда девочка, весело смеясь, обхватила ее ручонками за шею и сдавила горло, не показала виду, что ей больно. Но постепенно смех замер.

– Попалась, – пробормотал Джек, когда несколько детей с нерешительным видом остановились возле учительницы. – Похоже, волосы леди за что-то зацепились. – Коннор был уже на ногах. – Кон, ты куда? Э, Кон! Не стоит…

Он не слышал, что кричал ему Джек. Импульсивность была одним из самых больших его недостатков, но в этот раз – в этот раз все было иначе: случившееся слишком напоминало ответ на его тайную молитву, в которой он никогда бы не признался. Он побежал через лужайку.

Сомнений не было: учительница действительно зацепилась волосами за пуговицу на платье девочки.

– Не волнуйся, Птичка [1], – успокаивала она девочку, пытаясь дотянуться до злополучной пуговицы и освободиться. – Постой минутку спокойно, не дергайся.

Птичка была готова расплакаться.

– Простите, мисс Софи, – беспрестанно повторяла она испуганно, но стоять спокойно у нее никак не получалось. Учительница поморщилась от боли, но тут же рассмеялась, притворившись, что это не всерьез.

Дети с удивлением смотрели на подбежавшего Коннора, опустившегося на корточки возле парочки, которая была не состоянии расцепиться. Девочка раскрыла рот и наконец перестала дергаться. Учительница – мисс Софи – могла видеть Коннора лишь краем глаза; если бы она повернула голову, то вырвала бы себе длинную прядь волос, которая прочно обвилась вокруг пуговицы.

– Так, посмотрим, что тут у нас случилось, – проговорил он мягко, чтобы не испугать девочку еще больше. Ища, как удобней подступиться, он встал на колени перед учительницей и протянул руку над ее склоненной головой, пытаясь распутать волосы.

– Они так запутались – я не могу пошевелиться, а то мисс Софи будет больно!

Дети окружили их плотным кольцом и молча, с любопытством разглядывали Коннора, который чувствовал себя спасителем их учительницы.

– Ты права, – согласился он с девочкой, – поэтому очень-очень постарайся не шевелиться, пока я буду их распутывать. Представь, что ты статуя.

– Хорошо, сэр. А какая статуя? – оживилась девочка.

Учительница не выдержала и рассмеялась. Он видел только ее опущенный профиль и полоску гладкой шеи. Кожа у нее была молочно-белая, лицо слегка раскраснелось то ли от напряжения, то ли от смущения. Глаза ее были скрыты пушистыми ресницами, и он не мог разобрать, какого они цвета.

– Представь, что ты вон тот каменный крест на краю лужайки, – сказала она смеющимся грудным голосом. – Он все равно что статуя, потому что не двигается.

– О!

Волосы зацепились крепко, и Коннор, как Птичка, боялся причинить боль мисс Софи.

– Почти распутал, – бормотал он, – потерпите еще две секунды.

Волосы были мягкие и шелковистые и благоухали, как розы. Или так дивно пахло ее льняное платье, нагретое солнцем?

– В доме священника есть ножницы, – устав терпеть, сказала Софи. – Томми Вутен, ты здесь? Не сходишь ли…

– Даже не заикайтесь о ножницах. Я скорее дам себе руку отрезать, чем единую прядь этих чудесных волос, – перебил ее Коннор и тут же подумал, что в жизни не говорил подобной чуши.

Она искоса посмотрела на него, в глазах – искорки смеха. Синих глазах, конечно же, синих.

– Вообще-то я подумала, что вы могли бы отрезать пуговицу.

– Ах, пуговицу. Это еще куда ни шло, – Коннор явно смутился.

– Мне идти за ножницами, мисс Софи? – спросил писклявый голосок за плечом Коннора.

– Иди, Томми.

– Нет, Томми, не надо, – остановил мальчика Коннор, распутывая последнюю прядку. – Мисс Софи уже свободна.

Стоявшая на коленях мисс Софи села на пятки и улыбнулась сначала ему, потом детям, окружавшим их; кое-кто из ребятишек захлопал в ладоши, словно в конце представления. С раскрасневшимся смеющимся лицом, растрепавшимися волосами, она была так невозможно хороша, что у него дух захватило. Пораженный, он смотрел на нее, не веря, что бывает подобная красота. Тут он вспомнил, что следовало бы снять шляпу и представиться, но не успел рта раскрыть, как она повернулась к Птичке и крепко ее обняла, чтобы успокоить.

– Больно было? – участливо спросила девочка и, жалея учительницу, погладила ее по щеке.

– Нет, ни капельки.

Птичка облегченно вздохнула.

– Посмотрите, мисс Софи, что я вам принесла, – с восторженным видом она протянула учительнице маргаритку – стебелек сломан, лепестки помяты.

– О, чудесная маргаритка, – завуалировав вздох, сказала Софи и поднесла цветок к носу. – Спасибо, Птичка, я приколю ее к платью. – Девочка вспыхнула от удовольствия и, счастливая, помчалась к друзьям.

Теперь, когда все благополучно разрешилось, дети снова разбежались. Коннор все еще стоял на коленях рядом с учительницей.

– Благодарю вас, – сказала она певучим голосом, глядя ему в глаза.

– Мне доставило огромное удовольствие помочь вам.

Они отвели глаза, потом снова посмотрели друг на друга. Он протянул руку. Секунду поколебавшись, она приняла ее, и он помог ей подняться.

Она оказалась ниже ростом, чем ему показалось издали, – должно быть, изящная, горделивая осанка была тому причиной. Или то, что она была такая тоненькая. Она подняла руки, чтобы поправить волосы, и длинные рукава платья скользнули вниз до локтя. Изгиб ее шеи вновь приковал его взгляд необычайным изяществом. В ее позе, казалось, было больше интимности, чем в прикосновении руки минуту назад.

Молчание затягивалось, нужно было что-то срочно предпринять.

– Ваши дети пели, как хор ангелов, – осмелился он на откровенную лесть.

Она засмеялась так звонко и заразительно, что он не выдержал и рассмеялся тоже.

– Вы очень любезны, сэр. Надеюсь, к двадцать четвертому июня они наконец запоют, как обыкновенные дети. К дню Иоанна Крестителя, – объяснила она, видя его недоумение. – Осталось так мало времени: всего две недели. – Ясные синие глаза с нескрываемым интересом смотрели на него. – Что ж, – произнесла она мягко и повернулась, собираясь идти.

– Я недавно в этой деревне, – сказал он, чтобы как-то задержать ее.

– Знаю.

– Вы здесь живете? – спросил он и тут же подумал: что за идиотский вопрос, конечно, она живет здесь.

– О да. Я здесь живу всю жизнь. – В этот момент один из белоголовых близнецов налетел на нее. Она пошатнулась и обняла мальчишку за плечи. Тот прильнул к ней и с любопытством уставился на Коннора.

– Как вы думаете, понравится мне Уикерли?

– Не уверена, – подумав, ответила она. – Полагаю, это зависит от того, чего вы ищете.

– То, что я успел увидеть, мне очень по душе.

Она улыбнулась своей восхитительной улыбкой, однако нельзя было сказать определенно: стараются ли они очаровать друг друга или нет. Он – да, но ее доброжелательность и открытый взгляд синих глаз могли означать не более чем простую вежливость. Пока он раздумывал, как отвлечь ее, чтобы она не спохватилась, что у всех на виду беседует с человеком, совершенно ей незнакомым, кто-то окликнул ее.

От дома священника, стоявшего рядом с церковью, к ним бодрой походкой направлялся высокий мужчина благообразной наружности, одетый в черное, с запеленутым младенцем на руках.

Коннор перестал улыбаться, лицо его вытянулось.

– Софи, – снова крикнул мужчина, который приближался к ним, усердно качая ребенка. – Миссис Мэйхью уже здесь. – Подойдя, он приветливо взглянул на Коннора. Ребенок, завидев учительницу, заулыбался беззубым ртом и радостно загулил.

– Миссис Мэйхью – наша органистка, – повернувшись к Коннору, объяснила Софи, помолчала, потом вновь сказала:

– Ну, что ж… – Вид у нее был несколько растерянный.

Высокий мужчина переложил ребенка на левую руку, а правую протянул Коннору.

– Добрый день, я Кристиан Моррелл, викарий церкви Всех Святых.

– Кон, – без энтузиазма пожал протянутую руку Коннор и тут же спохватился:

– Джек Пендарвис.

– Очень приятно.

– Очень приятно, – повторил, как эхо, Коннор, вовсе не испытывая никакого удовольствия от знакомства. Его охватило уныние, разочарование, неожиданное, нелепое. Он чувствовал себя одураченным, словно ему дали понять, что он недостоин необычайной и страстно желаемой награды. Но если очаровательная Софи замужем, думал он, уж то хорошо, что муж ее – этот приветливый священник с таким честным и открытым лицом, и если у нее есть ребенок, он рад, что это такое здоровое, счастливое золотоволосое дитя.

Софи захлопала в ладоши, созывая детей, и объявила, когда они сбежались, что пора в церковь на последнюю спевку. Коннор водрузил шляпу на голову и приготовился ретироваться. Не успел он сделать и шага, как преподобный Моррелл дружески сказал, обращаясь к нему:

– Жена уехала в Тэвисток купить ребенку коляску. Думаете, она взяла ребенка с собой? Конечно, нет, – она оставила девочку с неумелым и занятым отцом, который три часа бился, чтобы написать проповедь о такой важной добродетели, как терпение.

Священник не ждал, что его благодушная ирония будет встречена таким продолжительным и радостным смехом.

– Какой красивый ребенок! – воскликнул Коннор, на этот раз искренне. Какой замечательный человек викарий, какое все вокруг чудесное!

– Не правда ли? – преподобный Моррелл поцеловал дочку в круглую, как розовое яблочко, щечку. – Не правда ли, она само совершенство?

Вопрос священника прозвучал как утверждение. Коннор, вновь рассмеявшись, с удовольствием с ним согласился.

Дети, выстроившись парами, пошли к церкви. Птичка держала Софи за руку; учительница успела сказать: «Прощайте, мистер Пендарвис. Надеюсь, вам понравится у нас. Еще раз спасибо за спасение!» – а девочка уже тянула ее к церкви.

Он приподнял шляпу и следил, не в силах отвести глаз, как она взбегает по ступенькам. Софи остановилась в темном проеме двери – ее платье светилось на фоне черного прямоугольника. Она оглянулась через плечо – и если раньше он гадал, возникло ли что-нибудь между ними, то теперь был уверен: возникло. Едва заметная, колдовская улыбка тронула ее губы, и она скрылась внутри церкви.

Минуту или две спустя он осознал, что преподобный Моррелл внимательно смотрит на него. Его взгляд говорил, что подобную картину он наблюдает не первый раз.

– Простите, – довольно сухо осведомился священник, – вы, верно, хотите, чтобы я познакомил вас?

Коннор смущенно отвел глаза. Потом подумал: «К чему притворяться?»

– Преподобный, – ответил он простодушно, – это самое большое мое желание.

Священник понимающе улыбнулся.

– Вы надолго к нам, мистер Пендарвис?

Коннор сделал неопределенный жест.

– Еще не знаю.

– Что ж, в любом случае Уикерли невелика; вы непременно снова встретитесь с мисс Дин.

– Да я… – внезапно он запнулся. – Мисс Дин?

– Мисс Софи Дин.

У Коннора упало сердце.

– Случайно, не ее мать владеет рудником «Калиновый»?

– Мать Софи? О нет-нет, миссис Дин умерла много лет назад.

Слава богу, с непростительным облегчением подумал Коннор. Значит, это кто-то из родственников.

– Тогда, может, ее тетя? – предположил он. – Или старшая сестра…

– Нет-нет, Софи – владелица «Калинового».

– Софи… мисс Дин… владелица рудника!

– Она владеет им, управляет, делает все сама, разве что не спускается в забой вместе с рабочими. Мы очень горды нашей Софи.

Коннор что-то пробормотал, стараясь не показать виду, как он растерян. Он непроизвольно взглянул через плечо викария на дверь церкви. Минуту назад он полагал, что за нею скрылся ангел. Проклятье! В мгновение ока девушка его мечты превратилась во врага.

2

Бог с небесного престола внемлет голосам веселым…

Софи тряхнула головой, чтобы избавиться от навязчивой мелодии. Копыта Валентина – пони Софи – отбивали ритм детской песенки, в голове не смолкая звучали детские голоса.

И зачем она только позволила Кристи уговорить себя остаться регентом детского хора третий год подряд. Надо было отказаться, сказать, что не может, что у нее совсем нет времени. Но она согласилась, и викарий был здесь, конечно, ни при чем. Просто ей нравилось это занятие, а еще больше нравилось возиться с детьми. Ее жизнь, возможно, с каждым днем будет все беспокойнее и напряженнее, но для детей она в любом случае найдет время.

Бог с небесного престола…

«Что за напасть?» – подумала она и неосознанно стегнула Валентина поводьями по крупу. Пони шарахнулся вправо и пошел скакать по выбоинам на обочине старой, разбитой дороги на Тэвисток. «Тпру, Вал!» – крикнула она, несильно натягивая поводья и возвращая пони на середину дороги.

Плечи болели; она поерзала, поудобнее устраиваясь в седле, расслабила напряженную спину и зевнула. Быть регентшей детского хора было не так уж и плохо, хотя бы потому, что приходилось бросать все дела, чтобы освободить вторую половину субботы для спевок, которые всегда заканчивались к пяти часам. На рудник так поздно ехать не было смысла: вторая смена по субботам не работала, а над бумагами она могла посидеть и дома. Но сегодня она ничего не станет делать. Ничего. Можно даже сразу забраться в постель – в постели и поужинать – и читать, читать, пока глаза не начнут слипаться. Ах, как замечательно!

Но прежде нужно дать подробные указания миссис Болтон относительно хозяйства: чем пополнить запасы в кладовой и прочее. И садом следовало бы заняться… но эта работа не в тягость, а скорее в удовольствие. Вещей, ждущих починки, тоже накопилось предостаточно – вот за что следует взяться в первую очередь вместо чтения. А может, лучше написать несколько писем; как давно она не писала старинным подругам! Просто удивительно, что они еще не забыли ее.

Потом она вспомнила, что обещала миссис Найнуэйс, жене церковного старосты, встретиться с нею у храма и передать план проведения ежегодного благотворительного базара, который устраивался на день Иоанна Крестителя, чтобы обеспечить ему успех и избежать ужасного прошлогоднего провала, когда дамы приходского совета собрали какие-то жалкие два с половиной фунта пожертвований.

Бог с небесного…

Она чертыхнулась, но на сей раз пони не пострадал и продолжал бежать рысью. Она миновала поворот к руднику и вдалеке увидела высокие черные трубы, извергавшие клубы белого дыма. Отец назвал рудник «Калиновым» по махровой калине, которую любила его жена и высаживала у себя в саду. Софи нравилось это название, как и цветущий белыми цветами кустарник, потому что только он и остался ей в память о матери, которой она не знала. И хотя рудник отнимал много сил и был источником серьезных проблем, она любила его как последний дар отца.

Он передал ей его накануне своей кончины. Больше двух лет минуло с тех пор, но по-прежнему сознание его веры в нее, которую он выказал, поручив продолжать свое дело, наполняло душу удовлетворением и гордостью. Когда ей было одиноко и тяжело, когда груз ответственности за жизнь и благополучие столь многих людей давил на ее юные плечи (а сейчас ей было всего двадцать три), эта вера поддерживала ее. «Ты умнее многих женщин, каких я когда-либо встречал, и некоторых мужчин, у тебя деловая хватка», – постоянно твердил он и повторял это так часто, что она в конце концов сама поверила. Внушила себе, что так оно и есть. Кто-то мог назвать ее самонадеянной, но Софи предпочитала думать, что дело в ее чувстве собственного достоинства. Кузина Онория утверждала, что она чересчур горда. «Гордыня – грех, София, и влечет за собой грехопадение, не забывай этого», – любила она предостерегать Софи, кисло поджимая губы. Но вечное недовольство Онории происходило от неудовлетворенности собственной жизнью, которая у нее, на взгляд Софи, была невыносимо бесцельной и пустой, поэтому она старалась не обращать внимания на подобные высказывания.

Порой вообще трудно было поверить, что они родственницы, настолько они не походили друг на друга, как полагала, как хотела верить Софи. Дядя Юстас Вэнстоун владел рудником «Салем», но невозможно было представить, чтобы Онория имела к нему какое-то отношение и уж тем более управляла им. Она считала такое занятие ниже своего достоинства, неподходящим для леди. Юстас был мэром Уикерли – должность, по большому счету, не бог весть какая, но Онория относилась к этому серьезно, почти так же серьезно, как к своей роли дочери мэра. Она считала себя самой знатной особой в округе после леди Мортон из Линтон-грейт-холла. Софи могла бы возразить, что тут она уступает супруге преподобного Моррелла – Энни была виконтессой до того, как вышла замуж за Кристи. Да что там говорить, Софи могла бы возразить (если бы ее волновали подобные вещи, чего, конечно, у нее и в мыслях не было), что она сама на голову выше Онории, поскольку отец был и образованней, и богаче, и куда большим джентльменом (по ее мнению), чем дядя Юстас. Единственное, что у Онории было общего с нею, так это возраст, а поскольку обе были не замужем, то в этом вопросе ни одна из них не имела преимущества.