– Дамы, – произнес он, отвесив фатовской поклон. Анна подняла брови, а горничная сделала весьма небрежный реверанс. Он прошел дальше в ее спальню.

– Это что?

Протянув руку между ними, Броуди пощупал юбку, которую они изучали, и, судя по тому, как обе они одеревенели, словно пики для копчения рыбы, сразу же догадался, что допустил некое непростительное нарушение правил хорошего тона. Он поднес атласную ткань к носу и протянул «М-м-м…». Горничная возмущенно ахнула. Броуди обнял Анну за талию и фамильярным жестом положил ладонь ей на бедро.

– Можете идти, Джудит, – сказал он негромко, не сводя глаз с белой шеи Анны в том месте, где она исчезала в воротнике ночной рубашки.

– Нет!

Анна опустила глаза, чтобы скрыть свой испуг, и добавила с наигранным спокойствием:

– Нет, останьтесь, Джудит, мы еще не закончили.

– О, прошу прощенья, – жизнерадостно продолжил Броуди, заходя ей за спину, – в таком случае я подожду.

Он обнял ее обеими руками, сплел пальцы у нее под грудью и опустил подбородок ей на макушку. С минуту все молчали. Потом Броуди кое-что припомнил.

– «По классическим меркам цветная обувь считается несовместимой с хорошим вкусом, – процитировал он из своей заветной книжки. – Тем не менее у нежно-розового и светло-голубого оттенков имеются горячие сторонники».

Анна дернула его за запястья, что было силы, старательно сохраняя на лице спокойствие ради Джудит.

– Так что вы говорили, Джудит? – Всякий раз, как она прекращала свои отчаянные усилия, его руки продвигались на долю дюйма выше.

– …кремового шелка? Да, я… я ее порвала. В Риме, насколько мне помнится, в омнибусе. Нам придется…

Броуди прижался к ней еще теснее – она ощущала его тело всей спиной, ягодицами и бедрами.

– Нам придется взять лоскут сзади… с внутренней стороны и сделать…

Он просунул большой палец в вырез капота и начал поглаживать снизу ее левую грудь. Колени у нее задрожали. Круглая совиная физиономия Джудит побагровела, она старательно отводила глаза от лица хозяйки.

– …заплатку, – сумела выговорить Анна и вновь умолкла.

Броуди прижался губами к впадинке между ее шеей и плечом, а потом пустил в ход и язык. На одну секунду Анна закрыла глаза. Та часть мозга, что еще сохранила способность рассуждать, подсказывала ей: Джудит ее не защитит, Броуди ни перед чем не остановится, пока горничная находится в комнате, и ей, как ни странно это может показаться на первый взгляд, легче будет с ним справиться, когда служанка уйдет.

– Ну теперь с делами покончено, любовь моя? – прошептал Броуди прямо ей в ухо, отчего у нее мурашки побежали по коже.

Анна заставила себя открыть глаза, с трудом перевела дух и ответила:

– Да, я… вы… мы поговорим утром, Джудит. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, Джудит, – эхом отозвался Броуди, обезоруживающей улыбкой встречая полный враждебности взгляд, брошенный на него горничной перед тем, как она повернулась и без поклона удалилась с возмущенным топотом. – Сдается мне, что я ей не нравлюсь, Энни. Может, я что-то не так сделал?

– Отпусти меня. Пусти!

Но он не желал ее отпускать. Языком он прослеживал линию ее скулы, а рукой вычерчивал расходящиеся круги у нее на животе. Анна стиснула руки замком и с силой ударила его локтем под ребра. Броуди вскрикнул и отпустил ее.

Он рухнул поперек кровати, хватаясь за ребра, как провинциальный трагик на сцене, и тихонько посмеиваясь про себя, а она поправила одежду и отступила, меряя его негодующим взглядом. Анна уже открыла было рот, чтобы выложить ему все, что думает, а главное, объяснить, что она сделает, если он еще раз позволит себе подобную выходку, но закрыла его, так и не сказав ни слова.

Броуди не раз говорил, что воспринимает ее угрозы как вызов, и она побоялась, что он опять поймает ее на слове. Такому человеку нельзя было угрожать впустую, а что она могла ему противопоставить? Ей оставалось только смотреть в бессильном негодовании, как он с видом знатока поглаживает атласное покрывало на ее кровати и пробует мягкость пуховой перины.

– Твоя кровать мне больше нравится, – решил он. – Но знаешь, Энни, должен тебе признаться, что такого жуткого дома я в жизни своей не видел. Как ты можешь жить в этой комнате? Да тут двух шагов нельзя пройти по прямой, чтобы не напороться на какую-нибудь дурацкую дребедень!

– Я могла бы принять такое замечание всерьез – вспыхнула Анна, – если бы оно исходило от кого угодно, но только не от человека, привыкшего спать в гамаке на палубе и есть из общего котла в кубрике. Ты понятия не имеешь о том, как выглядит удобное и респектабельное жилище, Джон Броуди! Ты не распознал бы его, даже если бы оно свалилось тебе на голову! И не смей критиковать мой дом!

Глубоко-глубоко у нее в душе тихий голос твердил, что он прав. Она сама это знала и нередко думала о своем доме точно так же, но вынужденное признание лишь разозлило ее еще больше.

– А теперь не мог бы ты оставить меня одну? Я устала, и мне нужен покой.

– Тебе нужен покой? Знаешь, что, Энни, давай заключим уговор. Я уйду, как только ты скажешь, что хочешь лечь в постель. Ну давай, скажи это. У тебя получится.

Анна стиснула зубы. Она не боялась сказать, что хочет лечь, но заранее опасалась услышать то, что он скажет в ответ. Наверняка что-нибудь гадкое и грязное.

– Что это? – вдруг спросил Броуди, указывая на что-то у нее за спиной.

Анна оглянулась через плечо и вновь повернулась к нему.

– Это моя скрипка.

– Ты играешь на скрипке?

У него был такой недоверчиво насмешливый вид, что ей стало обидно.

– Я учусь. Ты находишь в этом что-то смешное?

– Ровным счетом ничего, – запротестовал Броуди, хотя его заразительная усмешка явно говорила об обратном. – Не терпится послушать, как ты будешь упражняться. Да, кстати, как, по-твоему, все прошло сегодня? – безо всякого перехода спросил он, сбив ее с толку. – Я тут подумал, что вечеринка твоей тетушки – это не такая уж плохая мысль. Худшее позади, а главное, все одним махом.

Анна прислонилась бедром к туалетному столику и начала вертеть в руках флакончик с духами, то вытаскивая, то вновь вставляя пробку.

– Да, – согласилась она, – я думаю, в этом ты прав.

Кажется, он пришел в чувство и решил вести себя прилично, хотя ей все равно было ужасно не по себе: ведь они остались наедине, да к тому же оба почти раздетые. Но ей предстояло сказать ему нечто важное, притом не откладывая. Другого выхода не было.

– По правде говоря, я думаю, все прошло весьма успешно. Я следила за гостями и не увидела ничего такого, что могло бы внушить тревогу. Все без труда поверили, что ты Николас.

Ее тон ясно подразумевал, что ей хотелось бы добавить: «Хотя это представляется совершенно невероятным».

– Тем не менее есть несколько моментов, которые нам следует обговорить особо.

Броуди выжидательно скрестил руки на груди. Ему нравилось ее слушать, даже когда она говорила обидные для него вещи. Он упивался звуками ее голоса, интонациями, изысканным произношением, свойственным образованной женщине высшего сословия, даже словами, которые она подбирала.

Между тем Анна никак не могла подобрать нужные слова. Ей не хотелось хвалить его, признавая вслух то, что бросилось ей в глаза уже давно, но особенно заметно проявилось прошедшим вечером. Он обладал уравновешенностью, спокойствием, внутренней цельностью, которую она находила привлекательной, хотя и считала, что ему вовсе не обязательно об этом знать. Николас был лишен подобных качеств. Ему вечно чего-то не хватало, его снедало нетерпение, он был суетлив, беспокоен, непоседлив, всегда чем-то недоволен. Ему так много было нужно… Мистер Броуди, напротив, никогда не суетился и был готов довольствоваться тем, что есть.

– У Николаса был большой запас нервной энергии, – осторожно начала она. – Он никогда не знал покоя. Сидя, он обычно барабанил кончиками пальцев, покачивал ногой в воздухе или выбивал дробь по полу. А когда стоял – бренчал мелочью в карманах или беспокойно оглядывал комнату даже во время разговора.

Тут Анна смутилась и, оставив в покое пробку флакона, спрятала руки в карманах капота.

– И еще он… он не так охотно смеялся шуткам и анекдотам, как ты. Он не был… душой общества, если можно так сказать. Возможно, он…

– Не понимал шуток?

– Я хотела сказать, что он был человеком более основательным и серьезным, чем ты.

А может, Броуди прав? Может быть, Николас действительно не понимал шуток? Анна уже ничего не могла утверждать наверняка. У нее лишь сложилось стойкое впечатление, что Николас не так быстро сходился с людьми, не оказывал им доверия и не дарил своей симпатии с той же готовностью и легкостью, что его брат. А в этот вечер она сделала еще одно открытие: люди раскрывали душу навстречу мистеру Броуди гораздо охотнее, чем Николасу.

Броуди встал с кровати.

– Ладно, – согласился он, засовывая руки в карманы и шевеля пальцами, –попробую копировать привычки своего братца. И постараюсь меньше смеяться, но тебе придется мне помочь.

– Помочь? Каким образом?

– Воздержись от своих убийственных шуточек, Энни. Тебя послушать – это же можно животик надорвать.

Она раздраженно поджала губы.

– Очень смешно.

Он направился к ней, и Анна боком отошла в сторону, поближе к письменному столу.

– Вот книга, которую тебе необходимо прочесть. Спрячь ее у себя в комнате – тут говорится о строительных материалах и деталях в кораблестроении, а это такой предмет, о котором Николас знал все.

– А я сегодня услышал о тебе кое-что такое, чего раньше знать не знал, – вдруг заявил ей Броуди, сунув книгу в карман халата. – Почему ты мне раньше не сказала, что ты у нас, оказывается, ангел милосердия? Мне пришлось сделать вид, будто я в курсе дела.

– О чем ты?

– Дженни называет это «Анна – покровительница нищих». Она говорит, что ты много месяцев в одиночку кормила чуть ли не половину Ланкашира во время, как она выразилась, «хлопкового голода».

Анна с досадой покачала головой:

– Что за вздор! Я посвятила какое-то время благотворительному обществу, помогающему текстильщикам прокормиться, вот и все.

– А почему они не могут прокормить себя сами?

– Потому что текстильные фабрики закрыты. Американский Север не выпускает суда, груженные хлопком, из портов Юга, а без хлопка в Ланкашире вся жизнь замерла. Восемьдесят тысяч человек разом лишилось работы.

Лицо Броуди смягчилось.

– Это замечательно, что ты им помогаешь!

– Ничего особенного в этом нет, я просто выполняю свой долг. Если хочешь знать, что на самом деле замечательно, так это отношение самих рабочих. Логично было бы предположить, что они встанут на сторону Юга и потребуют от английского правительства помощи в прорыве блокады, но они этого не делают. Они страдают больше всех и тем не менее поддерживают Север.

– Это из-за рабов, – догадался Броуди.

– Да. Для этих людей война сводится к одному: к борьбе за отмену рабства. Мне кажется, одна мысль об этом помогает им стойко сносить все трудности и лишения.

Анна с удивлением заметила, как лицо Броуди внезапно стало замкнутым, лишенным всякого выражения. Он отвернулся и отошел от нее. Она растерянно смотрела на его широкую спину, пока он, остановившись у одного из столбиков кровати, ощупывал пальцами замысловатые завитушки резного дерева.

– В чем дело?

Прошло много томительных секунд. Ей показалось, что Броуди вообще не собирается отвечать. А когда он все-таки заговорил, она не узнала его голоса.

– Однажды я видел невольничий корабль. Капитан был датчанином, судно шло под испанским флагом команда – жуткий сброд со всех концов земли. Я служил на английском торговом судне, мы держали курс на мыс Горн, а потом в Сан-Франциско. Не знаю и теперь уже никогда не узнаю, почему этот испанский бриг принял нас за патрульный корабль королевского военно-морского флота, но, как бы то ни было, не успели мы подойти ближе, как они сбросили весь свой груз за борт.

Анна побелела.

– Что ты хочешь сказать?

– Мы видели, как это началось, когда были на расстоянии полумили. Сначала мы даже не поняли, что это такое, подумали – какие-то тюки с контрабандой. А потом подошли поближе. Их были сотни… Их перебрасывали через планшир с обоих бортов. Дети. Женщины, мужчины. Мы не подоспели вовремя, и все они утонули. Все до единого…

Пытаясь вообразить себе весь этот ужас, Анна прижала ко рту стиснутые кулаки и закрыла глаза.

– Господи, – вздохнула она.

Боль и бессильная ярость захлестнули ее с головой. Не в силах с ними совладать, Анна попыталась хоть как-то отвлечься и стала думать о Броуди, о жизни, которую он вел раньше. Сколько еще жестокостей ему довелось повидать за последние четырнадцать лет, с какими гнусными и низменными чертами человеческой натуры пришлось столкнуться? И на что теперь способен он сам, пройдя такую школу? Анна содрогнулась от безрассудного страха, заглянув в глубину разделявшей их пропасти.

Ей вдруг стало ясно, как легко и просто было бы перенести свое отвращение к зверствам, которые ему пришлось пережить, на него самого. Он был совершенно не похож на людей, населявших ее крошечный великосветский мирок, его жизненный опыт был ей абсолютно чужд. Она ровным счетом ничего не знала о его жизни, и это пугало ее.

– Не надо меня бояться. Я этого не вынесу.

Подняв голову, Анна увидела, что Броуди смотрит на нее. Неужели лицо выдало ее, неужели он сумел прочитать ее мысли? Когда он подошел к ней, она усилием воли заставила себя устоять на месте.

– Я не боюсь, – прошептала она, отрицательно качая головой.

Но Броуди ей не поверил.

– Я не чудовище, Энни, я всего лишь человек. Я ни разу в жизни не поднял руки на женщину. И никогда, ни за что на свете я не причинил бы вреда тебе.

– Я это знаю.

Она сказала правду. Значит, он ошибся, решив, что все дело в страхе, мелькнувшем на мгновение в ее глазах. Нет, не страх разверз пролегшую между ними пропасть. Их разделяло нечто более сильное, грозное – поистине непреодолимая преграда, настоящий провал в милю глубиной. Броуди помедлил, взвешивая риск, а потом порывисто обнял ее, не давая ускользнуть.

Анна затаила дыхание, пораженная не тем, что он сделал, а тем, что его сильные руки заметно дрожат. Она опустила ладони ему на плечи и позволила себя обнять, хотя сама не понимала, как это могло случиться и почему она ничего не предпринимает, чтобы положить этому конец.

Он прижался щекой к ее щеке. Его руки были неподвижны; он даже не сделал попытки ее поцеловать. Анна ощутила щекочущее прикосновение ресниц к своему виску, услыхала его прерывистый вздох, и ее вдруг охватило страстное желание. Теперь уже она сама начала дрожать. Ей надо было защитить себя и в то же время хотелось отдать ему все.

– Прошу тебя, уходи, – глухо прошептала она ему в плечо.

Броуди не двинулся с места.

– Пожалуйста.

Он попытался приглушить прорывавшееся в голосе нетерпеливое желание.

– Я хочу поцеловать тебя на ночь.

– Зачем? – в отчаянии воскликнула Анна.

Тут она почувствовала, как задвигались его губы, не отрываясь от ее щеки, и догадалась, что он улыбается.

– Ну раз ты это спрашиваешь, значит, тебе не слишком часто приходилось целоваться.

Броуди знал, что она не станет сопротивляться, но никакие силы в мире не заставят ее сказать «да». Поэтому он перестал спрашивать и откинулся назад, чтобы взглянуть на нее. Метавшаяся в ее глазах тревога напомнила ему, что надо взять себя в руки. С трепетной нежностью он провел указательным пальцем по ее верхней губе.

– Вот эта, – сказал Броуди. – Это моя любимая. – Он наклонился и бережно прикоснулся обеими губами к ее верхней губке. Анна тихонько вздохнула. Тогда он кончиком языка заставил ее раскрыть губы и затянул верхнюю к себе в рот, ласково покусывая и посасывая. Вообще-то он не собирался предпринимать какие-то далеко идущие шаги, но раз уж все так получилось само собой, просунул руку между их телами и прижал ладонь к ее бурно бьющемуся сердцу.

Анна попыталась открыть глаза, но веки отяжелели и не слушались ее, она как будто опьянела. Тихое дыхание Броуди согрело ей щеку. Потом его рот целиком накрыл ее губы. Поцелуй становился все глубже и глубже, пока оба они не задохнулись. Но их губы расставались лишь на секунду, чтобы глотнуть воздуха, и поцелуй тут же расцвел снова, потом еще и еще раз. Когда они наконец отстранились друг от друга, дыхание у обоих стало прерывистым, а глаза потемнели от страсти.

Анна опомнилась первая. Она отступила на несколько шагов, пока не почувствовала за спиной надежную прочность письменного стола, и обхватила себя руками. Только придя в себя настолько, чтобы голос не дрожал, она решилась проговорить:

– Спокойной ночи.

Броуди потребовалось больше времени. Не было в его теле ни единой жилочки, ни косточки, ни мышцы, ни капельки крови, которые не противились бы мысли о том, что надо ее оставить. Он собирался всего лишь пожелать ей спокойной ночи и сам удивился не меньше чем она, когда вместо этого сказал:

– Клянусь тебе, во второй раз бывает гораздо лучше.

По лицу было видно: она прекрасно поняла, что он имеет в виду.

– Знаю, тебе страшно. Ты поверишь, если я скажу, что мне тоже страшно? Но это случится. Это непременно будет, Энни.

Угроза, вызов, похвальба, обещание? Анна уже не знала, как это назвать.

Но вот Броуди направился к двери в гардеробную, и пока она провожала его взглядом, ее охватило безнадежное, пугающее и в то же время волнующее предчувствие: он просто сказал правду.